Главная » Книги

Кюхельбекер Вильгельм Карлович - Агасвер, Страница 4

Кюхельбекер Вильгельм Карлович - Агасвер


1 2 3 4 5 6

p; Он, по одежде странной и бесславной,
   Однако и богатой,- иудей:5
   Их в оный век слепой и своенравный
   Едва ли и считали за людей,
   Жгли, резали; а между тем в их руки
   Попали и отцветшие науки,
   И золото. Во всех землях пришлец,
   Всем ненавистный, нужный всем делец,
   Растерзанный, а все несокрушимый,
   Израиль странствовал.- Бывал врачом
   И пап и кесарей еврей гонимый,
   Бывал заимодавцем, толмачом
   Арабских книг не раз служил монаху,6
   Монах же выводил потом на плаху
   Учителя или в огонь ввергал.
   Еврей и папский врач тот муж, который
   Вниз на народ бросает с башни взоры,-
   И вот он прошептал:
  
   "И царство твое не есть сего мира?
   А ряса наместника господа Сил
   Ответствуй,- ужели не та же порфира?
   А инок на выю царям наступил?"
  
   ______
   Как некогда из клева врана,
   Ведомый богом на восток,
   В горах питаем был пророк,
   Так в царстве Роберта Нормана,7
   В стране разительных судеб,
   Смягченный бременем изгнанья,
   Ест горестный и черствый хлеб
   Из рук суровых подаянья
   Бессильный и больной старик,
   А был он паче всех велик:
   Пред ним народы трепетали,
   Дрожали властели пред ним;
   И что ж? настали дни печали,
   Восстал неблагодарный Рим8 -
   И он, из уз освобожденный
   Пришельцев хищною толпой,
   На одр скорбей в земле чужой
   Пал, славы и венца лишенный.9
   Десницей господа разбит,
   Свинцовой бледностью покрытый,
   Полуразрушенный, забытый,
   В Салерне Гильдебранд лежит,
   И, мрачный, у его возглавья
   Его суровый врач стоит.
   Искусен Агасвер, но здравья
   Отдать и он тому не мог,
   Кого на суд зовет сам бог.
   Какое зрелище - кончина,
   Исход в могилу исполина,
   Вещавшего: "Я на земле
   Наместник Вечного Владыки;
   Мне покоряйтеся, языки,
   Цари,- смиряйтесь!"- На челе,
   С которого перуны власти
   Когда-то падали,- все страсти
   Потухли в передсмертной мгле;
   И только некий луч чудесный
   Дробится из-за тяжких туч
   Изнеможенья,- веры луч
   Святый, таинственный, небесный.
   И врач увидел, как старик
   Подъял к распятью взор смиренный.
   Тут обвинитель раздраженный
   Сначала головой поник
   И, мнилось, собирает мысли;
   Потом сказал: "Монах, исчисли,
   Раздумай все, что повелел
   Тот, чьим зовешься ты слугою,
   Что нарушал ты, горд и смел,
   Что перед чернию слепою
   Неправдой наглой искажал...
   "Да будешь кроток, тих и мал!
   Благословеньем за проклятья,
   Любовью за вражду плати,
   Господь - отец ваш, все вы братья.
   От Бога власти,- власти чти;
   И, если даже кто в ланиту
   Тебя ударит,- ты в защиту
   И тут руки не поднимай,
   Ему другую подставляй..."
   Ты - презрел ты его глаголы:
   Шатал ты и громил престолы,
   Смущал вселенну, на отца
   Злодея, жадного венца,
   Родного сына ты воздвигнул;10
   Ты наконец меты достигнул:
   С челом, израненным от стрел
   Ужасных клятв, тяжелых слуху,
   У ног своих царя узрел...
   Ужель Христу служил ты? - духу,
   Владыке мрака ты служил.
   И что ж? - ужель и ты возмнил:
   "Причислен буду к чадам света"?
   Молчишь, Григорий? - жду ответа!"
   Григорий на него взглянул:
   "Меня твой голос досягнул,
   Как будто мук нездешних гул,
   К которым кличет преисподня!
   Так! спал с очей моих покров...
   Посол ли ты суда господня?
   Увы мне! к ближнему суров,
   К себе еще жесточе, строже,
   Я и на троне был монах,
   Был сух мой хлеб и жестко ложе,
   И что ж? - соцарствовал мне страх:
   Поправ закон любви смиренной,
   Я гордых попирал во прах,
   Я, судия царей надменный!
   Кругом меня лежала мгла,
   И слеп я был... Пусть не была
   Та слепота моим созданьем,
   Но - спал покров с моих очей,
   Увы! ты прав: я был злодей!
   Не торжествуй еще, еврей!
   Все ж я проникнут упованьем:
   Христос отвергнет ли меня?
   Не пал же в алчный зев огня,
   Живым раскаяньем объятый,
   И тот разбойник, с ним распятый,
   Которого в последний час
   Христос, мой бог, простил и спас!"
  
   Он умер - и что же? уста Агасвера
   Пятнать не дерзнули клеймом лицемера11
  
  Седого чела
   Огромного старца, его же была
   Начертана в мире десницею бога
   На пользу веков роковая дорога!
  
  
   * * *
  
   ________
   1 Каносса - замок знаменитой маркграфини Матильды, в ко-
   тором, подвергшись самой унизительной эпитимье, император Гейн-
   рих наконец вымолил себе прощение папы Григория VII. О Матиль-
   де скажем, что она была постоянным в счастии и несчастии другом
   Гильдебранда; напрасно протестантские писатели силились очернить
   их отношения; по недавно напечатанным письмам к ней Гильде-
   бранда видно, что эти отношения были чистые и высокие. Она была
   ему предана искренно, как отцу - по понятиям католиков - христи-
   анского мира и как человеку истинно необыкновенному.
   2 Языческий мир в песнях трубадуров и в рассказах троверов
   долго еще жил как народное, темное предание, хотя церковь и от-
   вергла его верования; вдобавок, жил не просто как реторическая
   фигура, а с некоторою склонностью - в душе певцов и рассказчи-
   ков, с одной стороны, а слушателей, с другой,- предполагать, что
   боги прекрасной Греции не одна выдумка, а, может быть, существа
   настоящие, живые, средние между человеком и жителями духовного
   мира, нечто вроде арабских фей или иранских пери. Вот почему так
   часто встречаешь в романсах и канцонах средних веков возле имен
   Пречистой Девы и святых имена Амура, Венеры, Юпитера (Jupiro)
   Последние следы этого очень примечательного явления находим в
   Камоэнсе и в немецкой прелестной народной сказке: "Der Schwa-
   nenschleier" ("Лебяжье покрывало"), переделанной Музеусом.-
   Греческая мифология перестала быть преданием и стала пустою ре-
   торическою фигурою без жизни и таинственности уже по так назы-
   ваемом возрождении наук в XVI столетии.
   3 Девизы и эмблемы, это чисто восточное обыкновение, как из-
   вестно, играли большую роль в живописном языке и нравах рыцар-
   ских веков.
   4 Папы назвали себя рабами рабов Христовых (Servi servorum
   Christi), желая пощеголять своим смирением перед цареградскими
   патриархами, которым вздумалось было принять титло: "патриархи
   патриархови и епископы епископови".
   5 Жиды в средних веках, сколь бы богаты ни были, везде долж-
   ны были носить на одежде своей какую-нибудь отлику, например
   желтый лоскут на правом плече, чтоб их тотчас можно было узнать.
   См. "Ивангоэ" Вальтера Скотта.
   6 Посредниками между учеными арабами и варварами-фран-
   ками (и почти единственными) были жиды. И сами они, несмотря
   на оковы, налагаемые на их ум вместе и гонениями, и талмудом,
   превосходили тогдашних христиан и просвещением, и успехами в
   науках. Имена, каковы: Веньямин Тудельский, Авиценна, Аверроэс,
   останутся незабвенными: все трое были испанские жиды.
   7 Роберт, по прозванию Гвискард, т. е. мудрый, вещий, полу-
   земляк нашему вещему Олегу, выходец из Нормандии, где его ро-
   довичи в то время едва ли еще успели стать французами, с своими
   братьями отнял Неаполь и Сицилию у арабов и греков и основал
   Королевство Обеих Сицилий. Он был другом папы Григория VII
   и противником Гейнриха IV.
   8 Бунт римлян противу папы, им облагодетельствованных и воз-
   величенных, во время осады города их Гейнрихом может назвать-
   ся истинною неблагодарностию, да - вдобавок - изменою отече-
   ству, потому что тедеск Энрико, хотя бы он был и прав в своем
   споре с первосвященником, во всяком случае был врагом и утес-
   нителем Италии.
   9 Папа принужден был заключиться в замок San Angelo и, ве-
   роятно, не миновал бы плена, если бы его врасплох не освободили
   сицилийские норманны.
   10 Известно, что наконец, вследствие раздоров кесаря Гейнриха
   и папы, отложился от императора собственный сын его, который
   потом царствовал под именем Гейнриха V.
   11 Называйте, как угодно, Гильдебранда: честолюбцем, жесто-
   ким, пронырливым,- но лицемером он едва ли был: жизнь он вел
   самую строгую, истинно постническую; сверх того, по месту, кото-
   рое занимал, и по духу времени, сам глубоко убежден был в свя-
   тости своих прав.
  
  
  
  
  
  
  
  
  V
  
  
   ЛЮТЕР
  
   Идет, идет вперед без отдыха гонимый,
   Таинственный ходок, ничем не сокрушимый,
   Идет на север он: за Альпы путь простер
   Из Рима вечного бессмертный Агасвер.
   Он день и ночь шагал, как будто крылья бури
   Унесть его хотят за крайний край лазури;
   Он несся мимо гор, и деревень, и скал,
   И будто призрак он пред встречными мелькал...
  
   И вот пред ним стоит громада башен острых
   И шестиярусных подоблачных домов:
   Из самых старших то тевтонских городов,
   Богатый, вольный Вормс; и в Вормсе сейм
  
  
  
  
  
   имперский,
   И должен быть судим на сейме инок дерзкий,
   Который там в углу, в Саксонии, восстал
   На страшного жреца семи латинских скал.
   Сам кесарь судия; с ним вместе кардинал
   И семь электоров: не убоится ль инок?
   Он даст ли им ответ без страха, без запинок?
   И в Думе городской сошелся весь собор:
   Князья, епископы; шляп, шлемов, перьев бор,
   Все рыцарство; сидят. Дон Карлос мрачный взор
   С престола на вождей племен германских мещет;
   Надежда гордая в груди его трепещет,
   Он шепчет: "Этих всех сломлю полуцарей,
   Им рухнуть под рукой железною моей!
   Я им товарищ, им! Ведь и на них порфира!
   Я им товарищ, я, властитель полумира,
   Аббату Фульдскому товарищ, да князькам,
   Которым нет числа, Саксонским! нет, не дам
   Им дольше чваниться! Слугой или вельможей
   Пускай любой из них торчит в моей прихожей,
   Но от державства вас, друзья и сватовья,
   Примусь я отучать, и отучу же я!"
   Но в Думе, вне ее, на стогнах ждут монаха;
   Его же самого костер ждет или плаха,
   Когда бы вздумал Карл, смеясь, нарушить лист,
   Где сказано: "Хотя б и не был прав и чист
   Ты, инок ордена святого Августина,
   А слово ты прими царя и дворянина,
   Что возворотишься и невредим и цел".
   Не точно ли таким и Гус листом владел?
   И что же? на костре отважный чех истлел!
   Вдруг раздалось: "Идет!" Безмолвье вместо шума
   Настало. Смотрит чернь. Засуетилась Дума.
   Тут дивного Жида, как древле Аввакума,
   Схватило за вихорь, бросает за толпу
   И ставит на ноги к стрельчатому столпу,
   У самого крыльца, за сотником отважным
   Трабантов кесаря, седым, суровым, важным,
   Угрюмым воином, изрубленным в боях...
   И должен проходить пред сотником монах,
   Взбираясь вверх, туда, где, темный и презренный,
   Он станет отвечать пред сильными вселенной.
   Вот он! Не скор, но чужд боязни твердый шаг,
   С него не сводит глаз тот самый строгий враг,
   Который, потому что благодать порочил,
   Великому из пап при смерти ад пророчил,
   Который лишь кивал надменной головой,
   Когда толпа, подняв свирепый, зверский вой,
   Скрежеща, тешилась над Зоею святой.
   Бесстрашен Агасвер. Но силы непонятной
   Вдруг что-то вздрогнуло под чешуей булатной
   Седого рыцаря: ударив по плечу
   Героя инока, он молвил: "В бой лечу -
   И бой мне нипочем; но твой поход тяжеле:
   Поп, ныне я в твоем быть не желал бы теле!"
   Но очи Лютера заискрились, зажглись
   И устремились вверх в лазуревую высь
   С той дивной верою, всесильно-чудотворной,
   Которая без дум речет горе покорной -
   И ввергнется гора в пучину волн морских;
   Потом, на сотника понизив с неба их,
   Ответил: "В божьей я защите, в божьей воле!
   Их не боюся я, хотя б их было боле,
   Сплошь дьяволов, чем вот на крыше черепиц!
   Без бога не падет малейшая из птиц,
   Без бога (с нами бог!) не сгинет мой и волос!
   Зовет меня мой бог, я божий слышу голос!"
  
  
   _____
  
  И в зале очутился Жид,
   Никем не видим, словно в том тумане,
   Который защищал в сухом Аравистане
   От зноя некогда евреев. Пышный вид
   Собрания его не озадачил:
   Он видел кесарей восточных светлый двор;
   Он что-то при дворе Бабера-шаха значил,-
   Но на монахе он остановил свой взор.
  
  Насмешник пагубный и едкий,
   Философ, филолог и диалектик редкий,
   Сам кардинал вступил с суровым немцем в спор,
   А кроме вечного божественного Слова
   Не знает Лютер ровно ничего;
   Всех знаний и всех чувств и мыслей всех основа -
   Единое оно наука для него.
   Бой начался. И кардинал лукавый
   Сначала, будто тигр, жестокий и кровавый
   В самом медлении, свирепо-терпелив,
   Прилег и дремлет, когти притаив;
   Стремит на жертву масляные взгляды
   И льет реками мед обильной звучной свады;
   Потом без принужденья перешел
   К иронии; вот легкие угрозы;
   Вот снова на глазах явились чуть не слезы...
   Но наконец его зарокотал глагол.
   И засверкал сарказм, и громы Ватикана
   В персть, кажется, сотрут германца-великана.
   Спокоен Лютер; изворотлив враг,
   Блестящ, язвителен, красноречив и тонок;
   Полудикарь тедеск все тот же: без уклонок
   За речию его идет за шагом шаг,
   Не опирается на разум ломкий,
   Но произносит текст решительный и громкий -
   И разлетелись врозь, как стаи диких птах,
   Софизмы мудреца. И смотрит вверх монах,
   И самого себя смиряет он и малит,
   И молча молится, и молча бога хвалит.
   Неистовый доминиканец Эк
   Сменяет кардинала-дипломата;
   Но этого невежу-супостата
   Уничтожает вмиг великий человек.
   И за учителем подъемлется учитель,
   И много доблестных; но всех их правота
   Сражает именем и помощью Христа;
   Отважный Лютер всех их победитель.
   Тогда в сердитых их рядах возник
  
  Глухой, опасный шепот,
   Он вскоре превратился в громкий ропот,
   И вскоре - в бешеный, неукротимый крик:
  
  "Пусть отречется еретик
   Без дальнего, пустого объясненья
   От своего проклятого ученья;
   Или в него перун анафемы метнем,
   И в ад он ринется в нечестии своем!"
   Так немцы голосят и топают ногами
   И сжатыми грозят противнику руками;
   А итальянец обнажил кинжал
   Или прицелился тишком из пистолета.
   Эк, грязный симонист, вскочил и вопиял:
   "Костер, костер ему, он хульник параклета!"
   Кто мог бы тут узнать святителей синклит,
   Честь церкви божией, цвет лучший христианства?
   Со смехом Жид шепнул: "Безумная от пьянства,
   Пред блудным домом чернь, беснуяся, кричит!"
   Нахмурил брови Карлос величавый
   И скипетром махнул и бросил гневный взор:
   Затрепетал и смолк их яростный собор.
   Властитель Лютеру сказал: "Они не правы,
   Но слишком дерзок ты, свой голос ты понизь;
   Ступай, от своего ученья отрекись".
   И Лютер тут к готовому налою
  
   Бестрепетно идет
   И руку на Евангелье кладет,
   И, воспарив горе восторженной душою,
   Воскликнул: "Духу правды не солгу!
   Отречься, видит бог, никак я не могу!"
   Да, он погибнет: слаб отпор баронский,-
   Анафема и дерзких леденит.
   Да! он погибнет, если божий щит
   Его незримо не прикроет. Князь Саксонский,
   Что медлишь, благородный Иоанн?
   Ты ль, Гессенский Вильгельм, всегда доселе смелый,
  
  Испугом бледным обуян?
  
  И что же? сыну Изабеллы,
   Властителю столь многих царств и стран,
   Которых и ему неведомы пределы,
   Так молвил темный инок: "Государь!
   Ты защитишь меня от кровопийц свирепых:
   К числу ли сказок отнести нелепых
   И честь и честность царскую? Есть царь
   И над царями: лист твой у меня,-
   И лист твой вынесу я из того огня,
   Которым мне грозят, и к господу представлю!"
  
  - "Молчи! тебя избавлю",-
   Дон Карлос отвечал, с досады побледнев,
   Но не на Лютера он излиял свой гнев:
   "Мятежники, садитесь! не забудьте,
  
  Что здесь верховный судия
  
  Германский император, я!
   В моем присутствии смиреннее вы будьте!
  
  Я вам не Сигизмунд",- сказал
   Могущим голосом прелатам император.
   Красноречивый, вкрадчивый оратор,
   Хотел промолвить что-то кардинал,
   Но Карлос головой кудрявой покачал
   И подозвал саксонца Иоанна:
   "Электор, проводи из города, из стана
  
  Схизматика: он твой вассал...
  
  Ему дан лист охранный;
  
  Но пусть не попадется мне:
   На колесе склюют его орлы и враны,
  
  Или истлеет он в огне!"
   И вывел ратника за истину и бога
   Саксонец из опасного чертога,
   И император сейм мятежный распустил.
  
   Что ж Жид пред мужем веры, мужем сил,
   Почувствовал? "Фанатик! много их,-
  
  Он молвил,- в стаде Иисуса!
   Жаль, не сожгли его, как Иоанна Гуса!"
  
  Но нечестивец вдруг притих:
   Ему явился ряд таких воспоминаний,
   Которые излили ток страданий
   В окаменелую от долгой муки грудь,-
   И Агасвер был принужден вздохнуть.
  
  
  
  
  
  
  
  VII
  
  
  Безверье, легкомыслие, разврат
   Избрали Францию любимицей своею.
   Маркиз и откупщик, философ и аббат
   Равно готовили для гильотины шею,
   Затем, что, позабыв, что есть господь и бог,
   Там всякий делал то, что только смел и мог,
  
  И что глупцы слепые, без печали,
   Резвясь, переворот ужасный вызывали,
   Который пролил кровь, как водопад с горы,
   Который, как и все, что шлет нам провиденье,
   Ниспослан был земле во благо и спасенье;
   Но звать, выкликивать без мысли, до поры,
   Без веры, с хохотом, столь страшные дары -
   Не богоборное ли дерзновенье?
  
  И как же было в эти дни
  
  Все так изящно, гладко, мило,
   И вместе все так страшно перегнило!
   Играли, прыгали, резвилися они,
   Как будто обезумев от дурмана,
   Над яростным жерлом разверстого волкана.
   Разврата грубого регентовских времен,
   Времен Людовика, Людовикова деда,
   Конечно, не было в Версале даже следа,
   И следу не было и средь парижских стен,
   Где богачи порой без вкуса подражали
   Всем выдумкам и прихотям Версали.
   На троне юноша задумчивый сидел,
   С душой, исполненной любви и состраданья
   К народу своему и чистого желанья
   Помочь его бедам. За всякий же предел
   Беды те перешли: придавлен тяжкой дланью
   Откупщика к земле, обремененный данью
   Правительству, дворянству, алтарю,
   Крестьянин раннюю в трудах встречал зарю
   И отдыха не знал до самой поздней ночи,
   А дома - дети, голод, плач и стон!
   Когда ему терпеть не станет мочи,
   Не в тигра ли переродится он?
   А между тем, беспечная как птичка,
   Порхала средь цветов державная Австрийчка
   И за мильоном тратила мильон,
   Чтоб в Пафос превратить Марли и Трианон.
   А между тем Дора, Бернар и Сенламбер
  
  Без мысли и печали
   Свои стишки водяные кропали...
   Им всем в провинции жестоко подражали:
  
  В Лане, например,
   Любезник деревянный Робеспьер;
   Он... но тогда точил он мадригалы,
  
  Которым удивлялись залы
   Руанские. А между тем ужасно,
   Нося погибель, долг народный рос;
   Министры и системы ежечасно
  
  Переменялись. Но колосс
   Весь трясся, перегнив до сердцевины.
   Священство? Высшее? Предчувствуя погром,
   Казалось, только думало о том,
   Как бы спасти свои доходы, десятины,
   Поместья и помещичьи права.
   Аббаты лучше их: пуста их голова,
   Святые их обеты позабыты,
   Сплошь будуарные шуты и волокиты;
   Но кое в ком из них душа еще жива,
   Но кое-кто из них перо брал для защиты
   Народа скорбного, сравненного с скотом.
   Все это замечалося Жидом,
   И радовался он глубокому упадку
   В религии, и был уверен в том,
   Что эти лже-жрецы все первому нападку
   Уступят и отступят от Христа.
   Но гордого ума догадки суета;
   Но насылает бог неистовые бури
   Для очищения померкнувшей лазури;
   И чудным образом, средь гроз, и зол, и бед,
   Дух просыпается, и вот находит след,
   Находит верную, надежную дорогу
   Обратно к своему отцу и богу.
  
  
  _____
   Все рушилось; все пало; церкви нет;
  
  Престол вдруг рухнул в зев бездонный;
   Глухая ночь, померк последний свет;
   Король казнен. Народ кровавый, полусонный,
   Жертв требует еще, но жертв почти уж нет.
   В то время палачу тяжка была работа:
   Он чистил Францию, как чистит рощу пал.
  
  Сначала с эшафота
   Он буйной черни головы казал
  
  Ей ненавистных монархистов,
  
  Различных видов и цветов,
   Когда-то яростных между собой врагов:
   Народ их не терпел; но, молчалив, суров,
   Встречал и их без хохота и свистов.
  
  Но вот Жиронды час настал:
   Стал чистить кум палач и их, как тот же пал.
   Тогда великие таланты пали:
   Вернье и Барбару, Роланова жена
   И дева дивная, чудесная, она,
   Пронзившая огнем холодной стали
   Урода гадкого, который вопил: "Кровь!"
   И крови жаждал, как воды студеной;
   

Категория: Книги | Добавил: Armush (28.11.2012)
Просмотров: 344 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа