| Главная » Книги |
Кедрин Дмитрий Борисович - Соловьиный манок, Страница 6
Кедрин Дмитрий Борисович - Соловьиный манок="justify">
И будут другие безумцы на свете
Метаться в тенетах любви и тоски,
И станут плести загорелые дети
Над гробом твоим из ромашек венки.
Присядут у ног твоих юноша с милой,
И ты сквозь заката малиновый дым
Услышишь слова над своею могилой,
Которые сам говорил - молодым.
9 июля 1944
* * *
О твоей ли, о моей ли доле,
Как ты все снесла, как я стерпел, -
На рассвете, на рассвете в поле,
В чистом поле жаворонок пел?
Что ж осталось, что же нам осталось?
Потерпи хоть час, хоть полчаса...
Иссеклась, поблекла, разметалась
Та коса, заветная коса!
Я не знаю, я и сам не знаю -
Наша жизнь долга иль коротка?
Дом ли строю, песню ль запеваю -
Молкнет голос, падает рука!
Скоро, друг мой нежный, друг мой милый,
Голосистый жаворонок тот
Над моею, над твоей могилой
Песню, чудо-песню запоет.
24 июля 1944
* * *
Ты говоришь, что наш огонь погас,
Твердишь, что мы состарились с тобою,
Взгляни ж, как блещет небо голубое!
А ведь оно куда старее нас...
1944
* * *
Был слеп Гомер, и глух Бетховен,
И Демосфен косноязык.
Но кто поднялся с ними вровень,
Кто к музам, как они, привык?
Так что ж педант, насупясь, пишет,
Что творчество лишь тем дано,
Кто остро видит, тонко слышит,
Умеет говорить красно?
Иль им, не озаренным духом,
Один закон всего знаком -
Творить со слишком тонким слухом
И слишком длинным языком?..
. . . . . . . . . . . . . . . . .
1944
МАТЬ
Любимого сына старуха в поход провожала,
Винцо подносила, шелковое стремя держала.
Он сел на коня и сказал, выезжая в ворота:
"Что ж! Видно, такая уж наша казачья работа!
Ты, мать, не помри без меня от докуки и горя:
Останусь в живых - так домой ворочусь из-за моря.
Жди в гости меня, как на север потянутся гуси!.."
"Ужо не помру! - отвечала старуха. - Дождуся!"
Два года она простояла у тына. Два года
На запад глядела: не едет ли сын из похода?
На третьем году стала смерть у ее изголовья.
"Пора! - говорит. - Собирайся на отдых, Прасковья!"
Старуха сказала: "Я рада отдать тебе душу,
Да как я свою материнскую клятву нарушу?
Покуда из дома хлеб-соль я не вынесу сыну,
Я смертное платье свое из укладки не выну!"
Тут смерть поглядела в кувшин с ледяною водою.
"Судьбина, - сказала, - грозит ему горькой бедою:
В неведомом царстве, где небо горячее сине,
Он, жаждой томясь, заблудился в безводной пустыне.
Коль ты мне без спору отдашь свое старое тело,
Пожалуй, велю я, чтоб тучка над ним пролетела!"
И матери слезы упали на камень горючий,
И солнце над сыном затмилось прохладною тучей.
И к влаге студеной припал он сухими губами,
И мать почему-то пришла удалому на память.
А смерть закричала: "Ты что ж меня, баба, морочишь?
Сынка упасла, а в могилу ложиться не хочешь?"
И мать отвечала: "Любовь, знать, могилы сильнее!
На что уж ты - сила, а что ты поделаешь с нею?
Не гневайся, матушка. Сядь. Подожди, коли хочешь,
Покуда домой из похода вернется сыночек!"
Смерть глянула снова в кувшин с ледяною водою.
"Судьбина, - сказала, - грозит ему новой бедою:
Средь бурного моря сынок твой скитается ныне,
Корабль его тонет, он гибнет в глубокой пучине.
Коль ты мне без спору отдашь свою грешную душу,
Пожалуй, велю я волне его кинуть на сушу!"
И смерть замахнулась косой над ее сединою.
И к берегу сына прибило могучей волною,
И он заскучал по родному далекому дому
И плетью своей постучал в подоконник знакомый.
"Ну! - молвила смерть. - Я тут попусту времечко трачу!
Тебе на роду написали, я вижу, удачу.
Ты сыну, не мне, отдала свою душу и тело.
Так вот он стучится. Милуй же его, как хотела!"
1944
ЗОЛОТО
Мужик в землянке прорубал оконце:
Невесело сидеть в кромешной мгле!
Под заступом, как маленькие солнца,
Блестят крупинки золота в земле.
Мужик, сопя, презрительно наступит
На золото тяжелою пятой.
На что оно? Ужо он в лавке купит
На пятачок сусали золотой.
Ведь мужику-то лень и наклониться,
А тут копай его да спину гни...
Настанет праздник - вся его божница
Сусалью заблистает без возни!
1944
* * *
Юность! Ты не знаешь власти детских ручек,
Голоска, что весел, ломок и высок.
Ты не понимаешь, что, как звонкий ключик,
Сердце открывает этот голосок!
1944
ИНФАНТА
1
Шлейфы дам и перья франтов
Не трепещут в блеске бала.
Молчалив покой инфанты
В глубине Эскуриала.
Там замкнулась королева
С королем, своим супругом.
Дочь их тяжко заболела
Изнурительным недугом.
Зря епископ служит мессу,
Лекарь бьется, маг ворожит, -
Захворавшую принцессу
Исцелить никто не может!
Где он, взгляд живой и пылкий,
Полный негою любовной?
Еле-еле бьется жилка
На руке ее бескровной.
2
Королю поклон отвесив
И томясь придворным блеском,
Врач стоит перед принцессой
В пышной спальне королевской.
Тяготит его повязка
С желтым знаком иудея!..
На щеках инфанты краска
Выцветает, холодея.
Не встает она с постели,
Дышит слабо и неровно,
Жилка бьется еле-еле
На руке ее бескровной.
А вокруг - безлюдны залы,
Тишина в дворце просторном.
"У принцессы крови мало! -
Говорит еврей придворным. -
Злой недуг ее погубит,
Унесет или состарит.
Кто инфанту больше любит,
Тот ей кровь свою подарит!"
При словах его, как дети,
Царедворцы задрожали.
"Кровь моя, - король ответил, -
Это кровь моей державы!"
Королева, хмуря брови,
Отвечала: "Разве мало
Я дала инфанте крови
В день, когда ее рожала?"
Принц глядел в окно куда-то,
Теребя свои перчатки.
Он сказал, что кровь солдату
Лить прилично только в схватке.
Врач, блестя холодным взглядом,
Вынул скальпель и реторту:
"Сам я крови сколько надо
Дам инфанте полумертвой,
Чтоб поверили в науку,
Возвращающую силу!.."
Обнажил худую руку
И ножом надрезал жилу.
3
Кровь инфанты стала жаркой,
Хворь ее прошла бесследно.
С ней гуляет в старом парке
Португальский принц наследный.
1944
* * *
Кайсыну Кулиеву
Ночь поземкою частой
Заметает поля.
Я пишу тебе. Здравствуй!
Офицер Шамиля.
Вьюга зимнюю сказку
Напевает в трубу.
Я прижал по-кавказски
Руку к сердцу и лбу.
Искры святочной ваты
Блещут в тьме голубой...
Верно, в дни Газавата
Мы встречались с тобой.
Тлела ярость былая,
Нас враждой разделя:
Я - солдат Николая,
Ты - мюрид Шамиля.
Но над нами есть выше,
Есть нетленнее свет:
Я не знаю, как пишут
По-балкарски "поэт".
Но не в песне ли сила,
Что открыла для нас:
Кабардинцу - Россию,
Славянину - Кавказ?
Эта сила - не знак ли,
Чтоб, скитаньем ведом,
Заходил ты, как в саклю,
В крепкий северный дом.
И, как Байрон, хромая,
Проходил к очагу...
Пусть дорога прямая
Тонет в рыхлом снегу, -
В очаге, не померкнув,
Пламя льнет к уголькам,
И, как колокол в церкви,
Звонок тонкий бокал.
К утру иней налипнет
На сосновых стенах...
Мы за лирику выпьем
И за дружбу, кунак!
10 февраля 1945 г.
ЗАДАЧА
Мальчик жаловался, горько плача:
"В пять вопросов трудная задача!
Мама, я решить ее не в силах,
У меня и пальцы все в чернилах,
И в тетради места больше нету,
И число не сходится с ответом!"
"Не печалься! - мама отвечала. -
Отдохни и всё начни сначала!"
Жизнь поступит с мальчиком иначе:
В тысячу вопросов даст задачу.
Пусть хоть кровью сердце обольется -
Всё равно решать ее придется.
Если скажет он, что силы нету, -
То ведь жизнь потребует ответа!
Времени она оставит мало,
Чтоб решать задачу ту сначала, -
И покуда мальчик в гроб не ляжет,
"Отдохни!" - никто ему не скажет.
1 марта 1945 г.
КАК МУЖИК ОБИДЕЛСЯ
Никанор первопутком ходил в извоз,
А к траве ворочался до дому.
Почитай, и немного ночей пришлось
Миловаться с женой за год ему!
Ну, да он был старательный мужичок:
Сходит в баньку, поест, побреется,
Заберется к хозяюшке под бочок -
И, глядишь, человек согреется.
А Матрена рожать здорова была!
То есть экая баба клятая:
Муж на пасху воротится - тяжела.
На крещенье придет - брюхатая!
Никанор, огорченья не утая,
Разговор с ней повел по-строгому:
"Ты, Матрена, крольчиха аль попадья?
Снова носишь? Побойся бога, мол!"
Тут уперла она кулаки в бока:
"Спрячь глаза, - говорит, - бесстыжие!
Аль в моих куличах не твоя мука?
Все ребята в тебя. Все - рыжие!"
Начала она зыбку качать ногой,
А мужик лишь глазами хлопает:
На коленях - малец, у груди - другой,
Да еще трое лазят по полу!
Он, конешно, кормил их своим трудом,
Но однако же не без жалобы:
"Положительно, граждане, детский дом:
На пять баб за глаза достало бы!"
Постарел Никанор. Раз - глаза протер,
Глядь-поглядь, а ребята взрослые.
Стал Никита шахтер, а Федот - монтер,
Все - большие, ширококостые!
Вот по горницам ходит старик, ворча:
"Без ребят обернулся где бы л?
Захвораю - так кличу сынка-врача,
Лук сажу - агронома требую!
Про сынов моих слава идет окрест,
Что ни дочка - голубка сизая!
А как сядут за стол на двенадцать мест,
Так куда тебе полк - дивизия!.."
Поседела Матренина голова:
Уходилась с такою оравою.
За труды порешила ее Москва
Наградить "Материнской славою".
Муж прослышал и с поля домой попер,
В тот же вечер с хозяйкой свиделся.
"Нынче я, - заявляет ей Никанор, -
На Верховный Совет обиделся.
Нету слов, - говорит, - хоть куда декрет:
Наградить тебя - дело нужное,
Да в декрете пустячной статейки нет:
Про мои про заслуги мужние!
Наше дело, конечно, оно пустяк,
Но меня забижают, вижу я:
Тут, вертись не вертись, а ведь как-никак -
Все ребята в меня. Все - рыжие!
Девять парней - что соколы, и опять -
Трое девок, и все красавицы!
Ты Калинычу, мать, не забудь сказать!
Без опары пирог не ставится.
Уж коли ему орден навесить жаль,
Все ж пускай обратит внимание
И велит мужикам нацеплять медаль -
Не за доблесть, так за старание.
Коль поправку мою он внесет в декрет -
Мы с тобой, моя лебедь белая,
Поживем-поживем да под старость лет
Октябренка, глядишь, и сделаем!"
4 мая 1945
* * *
Все мне мерещится поле с гречихою,
&n 
| |
| Просмотров: 500 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры