Каменский Анатолий Павлович - Ничего не было

идѣ кричащаго о равенствѣ. A вѣдь мы сознаемъ, глубоко понимаемъ это равенство. Я вамъ больше скажу - это обостренная мысль нашихъ дней, мы уже не можемъ жить безъ нея, и, пожалуй, все наше горе заключается въ невозможности провести эту лучшую горящую вашу мысль, цѣну жизни нашей, въ самую жизнь. Что мѣшаетъ намъ? - страстно вопросилъ онъ. - Да все та же лавина мелочей, трафаретныхъ пр³емовъ... ей-Богу, стыдно сказать, даже так³е пустяки, какъ внѣшность, платье... Мы забываемъ, что никто не покупаетъ и непродается, - мягко обратился онъ къ подошедшему инженеру и продолжалъ торжественнымъ тономъ: - Господа! всѣ люди одинаково откуплены со дня рожден³я и до могилы. Мы всѣ откуплены страшной загадкой смерти. Мы всѣ изживаемъ жизнь. И не нужно забывать этого!.. Друзья мои! - говорилъ онъ, поворачиваясь то къ Джульеттѣ, то къ Бабичеву. - Помиритесь, ну, какой смыслъ ссориться, какой смыслъ?

   - Ха-ха-ха! смѣялась Джульетта злымъ, звенящимъ смѣхомъ. - Ха-ха-ха!

   Ея смѣхъ на минуту смутилъ, остановилъ Одинцова, но онъ вдругъ словно обрадовался и самъ разсмѣялся.

   - Ей-Богу же, господа, все это страшно смѣшно. Ну вотъ, будемъ друзьями. Кончено дѣло, идемъ наверхъ.

   - Хорошо-то, хорошо - сказалъ Бабичевъ. Все это и убѣдительно, и красиво, но, кажется, напрасныя слова: перстенекъ то попрежнему y цыпочки въ карманчикѣ.

   - Ахъ, ты все про эту мелочь, - почти величественно произнесъ Одинцовъ и обратился къ Джульеттѣ:

   - Милая Джульетточка! - Отдайте имъ эту дрянь. Ну, что за охота. Пошутили, и будетъ.

   - Послушайте. отстаньте отъ меня, прохвостъ! - холодно, спокойно, отчеканивая каждое слово, сказала женщина.

   И въ ея глазахъ молодой адвокатъ прочелъ такое презрѣн³е, такой мертвящ³й холодъ, что y него сразу высохло въ горлѣ и подкосились колѣни.

  

  

   Онъ пошелъ къ дивану, сѣлъ и опустилъ голову, безъ мыслей, безъ обиды, безъ горечи. И въ ту же минуту откуда то сверху раздался неожиданный и страшный, какъ ударъ грома, голосъ моряка Китнера. То кричалъ не начальникъ дистанц³и, не благодушный пр³ятель Бабичева и Одинцова, a настоящ³й морской волкъ, и слова его гудѣли, какъ команда въ бурю.

   - Довольно, студентъ! къ дьяволу! Теперь я здѣсь хозяинъ!

   Тяжелые, твердые шаги по желѣзной винтовой лѣстницѣ - и въ дверяхъ салона обрисовалась массивная фигура съ высоко поднятой головой. Красное обвѣтренное лицо начальника дистанц³и точно окаменѣло и лоснилось, какъ полированный гранитъ, a бѣлесовато-голубые глаза горѣли пронзительно-острымъ блескомъ. Онъ былъ страшенъ, и никто не двинулся съ мѣста ему навстрѣчу.

   Черезъ мгновен³е, котораго никогда не забыть Одинцову, морякъ стоялъ противъ Джульетты и кричалъ все тѣмъ же громовымъ голосомъ:

   - Довольно! Надоѣло! У меня, въ этихъ стѣнахъ не было и не будетъ воровъ. Эй, отдашь, или не отдашь?

   Джульетта молчала. Не вѣря своимъ глазамъ, какъ въ невыносимомъ кошмарѣ, Одинцовъ увидалъ широк³й размахъ руки, и плоск³й, свистящ³й звукъ пощечины пронзилъ его сердце. Онъ почти потерялъ сознан³е, но его глаза не зажмурились, не отвернулись отъ ужасной картины, и память сохранила навсегда мельчайш³я подробности.

   Джульетта лежала на полу. Одной рукой она держалась за щеку, a въ пальцахъ другой с³ялъ брилл³антъ чистѣйшей воды, преломлявш³й блескъ оправленныхъ въ хрусталь электрическихъ лампочекъ. Изъ широко раскрытыхъ глазахъ женщины Одинцову почудился другой, какъ-бы отвѣтный блескъ волшебному с³ян³ю камня тайный блескъ зрачковъ испуганной, но не побѣжденной пантеры.

   Одинцовъ трясся отъ рыдан³й, стучалъ зубами о край стакана, который держалъ передъ нимъ инженеръ, хваталъ за руки Бабичева и, какъ въ бреду, слышалъ отчетливо-рѣзк³е слова, Китнера:

   - Живо! Шевели ногами! Убрать эту тварь, запереть въ уборную! Приставить стражу!

   Бабичевъ одной рукой обнималъ Одинцова за плечи, a другой гладилъ его по волосамъ.

   - Ну, что ты, что ты, судебная палата, мамочка, ну успокойся! Эва выдумалъ разрюмиться. Эхъ ты братъ, молода - въ Саксон³и не была. Да неужели же изъ за этой потаскушки? Этакая мразь! Да я не вѣрю. Фу, как³е пустяки...

   A голосъ Китнера гудѣлъ:

   - Ладно! молодцы! шевели ногами! Теперь накрыть столъ, вина сюда, льду, шампанскаго!

   И когда матросы начали накрывать столъ въ томъ же салонѣ, гдѣ рыдалъ Одинцовъ, онъ немного пришелъ въ себя и увидалъ передъ собою честное "добролюбовское" лицо студента. Тотъ крѣпко жалъ ему руку и говорилъ:

   - Перестаньте, въ самомъ дѣлѣ. Конечно, я не оправдываю насил³я, но если это послѣднее средство... Полноте, вѣдь вы же сами видѣли.

   У Одинцова было такое чувство. будто его самого избили до полусмерти. Онъ тихо отстранилъ Гросса, ничего не сказалъ, выпилъ стаканъ нарзану и поднялся на палубу.

  

  

   Въ стеклянной будкѣ по прежнему вертѣлось рулевое колесо, и едва вырисовывались силуэты штурмана и подручныхъ. На небѣ с³яли звѣзды, пароходъ обратно летѣлъ къ городу, который былъ еще далеко, но уже виднѣлся въ смутномъ бѣловатомъ варевѣ. И въ тишинѣ ночи, въ монотонномъ шумѣ пароходнаго винта Одинцову послышался безстрастный голосъ самодовлѣющей жизни, текущей впередъ и впередъ, мимо острыхъ моментовъ и столкновен³й. Его голова разрывалась на части отъ невыносимаго безпокойства, страстнаго порыван³я рѣшить какой-то вопросъ, a въ стеклянной будкѣ слышался разговоръ рулевыхъ и кто-то громко грызъ сѣмячки.

   И представилось Одинцову, какъ внизу, передъ душной, зловонной клѣткой, гдѣ заперта избитая, опозоренная женщина съ глазами монахини, гордымъ изгибомъ шеи и складкой недоступности на губахъ, какъ передъ этой дверью стоятъ два такихъ же равнодушныхъ матроса и также можетъ быть грызутъ сѣмячки.

   "Ахъ, какой ужасъ, какой ужасъ, - весь холодѣя думалъ Одинцовъ, - да вѣдь это же гибель наша, начало конца, но что же дѣлать, что дѣлать?"

   Весь сегодняшн³й день вспомнился ему со всѣми мельчайшими подробностями кутежа, запахомъ дынь и пыльной улицы, эпически-мирнымъ, смѣющимся лицомъ рябого татарина, всѣ его мысли и душевные надрывы въ поискахъ за оправдан³емъ каждаго своего шага. И даже самыя незначительныя событ³я дня, несмотря на кажущуюся независимость отдѣльныхъ моментовъ, начинали пр³обрѣтать въ глазахъ Одинцова какую-то связь, неизбѣжно вели къ совершившемуся финалу. Именины, фисгармон³я, фокусы и кривлянье инженера, фальшивое резонерство Гросса, музыка горцевъ, появлен³е Джульетты, пароходъ, - все вело къ одному концу. И самъ Одинцовъ - такое же живое звено ужасной цѣпи, бросившей Джульетту въ зловонную каморку и приставившей къ этой каморкѣ стражу.

   Ему казалось, что въ той жизни, которая сплошь состоитъ изъ мозаичныхъ кусковъ праздности, взаимнаго неуважен³я, покупныхъ эффектовъ, и не можетъ не быть такихъ нелѣпыхъ и уродливыхъ финаловъ. И этотъ блескъ безпощадной ненависти, тысячу разъ подсмотрѣнный его случайно обострившимся взоромъ, пересталъ казаться Одинцову необоснованнымъ и непонятнымъ.

   A на днѣ души шевелилась смутная мысль о какой-то роковой неизбѣжности и о томъ недалекомъ времени, которое сократитъ какую-то пропасть. И эта мысль наполняла все существо Одинцова гордымъ, успокоительнымъ волнен³емъ.

  

  

   Онъ долго простоялъ y перилъ, вглядываясь въ бездонную тьму за пароходнымъ бортомъ. пока голосъ Бабичева не заставилъ его вздрогнуть.

   - Эй, госпожа судебная палата, ты гдѣ?

   Земск³й начальникъ подойдя въ упоръ къ Одинцову, дышалъ ему въ лицо, мялъ въ объят³яхъ своего горячаго, полнаго тѣла и говорилъ:

   - Цыпочка ты моя, какъ я тебя люблю! И я всѣмъ скажу, что ты самый порядочный человѣкъ. И я подлецъ, и всѣ они подлецы, a ты бла-ародный человѣкъ. A все-таки ничего не было... Понимаешь ты: рѣшительно ничего не было! Ну, вотъ даю тебѣ честное слово, что ты все видѣлъ во снѣ... И... и... дай я тебя поцѣлую.

   Въ объят³яхъ Бабичева Одинцовъ спустился внизъ по винтовой лѣстницѣ.

   Въ салонѣ, залитомъ электрическимъ свѣтомъ, бѣлѣла свѣжая скатерть, уставленная бутылками шампанскаго и вазами съ фруктами и льдомъ. Морякъ Китнеръ, инженеръ, студентъ и пѣвица съ открытой сцены сидѣли тѣсной группой, громко хохотали, подливая вино другъ другу. Лицо Джульетты было запудрено. Она сидѣла безъ корсета, въ разстегнутой кофточкѣ, открывавшей красивые рельефы шеи и плечъ. Томное лицо монахини тянулось и къ инженеру, и къ студенту, a болѣе всего къ начальнику дистанц³и.

   Увидавъ Одинцова, Джульетта порывисто поднялась съ мѣста, обвила его шею руками, и онъ почувствовалъ на губахъ горяч³й, тающ³й поцѣлуй.

   Черезъ полчаса совершенно опьянѣвш³й Одинцовъ плакалъ, колотилъ себя въ грудь и кричалъ:

   - Боже, какъ мы пали! Мы всѣ одинаково пали: и я, и ты, Джульетточка, и ты, студентъ Гроссъ!.. Не перебивайте меня. Я вамъ все сейчасъ объясню... Я нашелъ разгадку. Пропасти нѣтъ... Всѣ люди одинаково сильны и одинаково слабы. Нѣтъ борьбы и ненависти, ничего нѣтъ. Жизнь равнодушно бѣжитъ мимо!.. Вѣрно, господа, вы не смѣйтесь: смѣна явлен³й!.. Вотъ я вамъ сейчасъ, докажу. Не перебивайте, господа! Студентъ, перестань. Да замолчите же, не перебивайте...

   Но его перебивали, и онъ не могъ докончить своей рѣчи.