Каменский Анатолий Павлович - Ничего не было

  

   Избранные разсказы М. П. Арцыбашева, А. П. Каменскаго, В. В. Муйжеля.

   "Т-во Худож. Печати", Ивановская, 14. С.-Петербургъ. 1908

  

  

   Одинцовъ съ шумомъ растворилъ дверь въ 39-й номеръ "Биржевой гостиницы" и въ густыхъ клубахъ табачнаго дыма увидалъ знакомую компан³ю. И съ того момента, какъ онъ переступилъ порогъ - онъ хорошо это запомнилъ, - вмѣстѣ съ запахомъ кахетинскаго вина, шашлыка и пива, говоромъ подгулявшихъ пр³ятелей и стонущими звуками фисгармон³и, его охватилъ порывъ радостно-жуткаго смѣшаннаго чувства.

   Въ неизмѣнявшемъ ему весь послѣдн³й мѣсяцъ ощущен³и тупой житейской скуки, осложненной какимъ-то навязчивымъ анализомъ окружающаго "подъ угломъ", вдругъ зазвучала нотка товарищеской пр³язни, слегка повышенной, но искренней беззаботности. Ожидан³е разгула съ невѣдомой, щекочущей нервы, перспективой точно приподняло Одинцова, втолкнуло въ распахнутую дверь, и онъ, сразу впадая въ общ³й тонъ, закричалъ съ утрированною развязностью:

   - Привѣтъ честному кумпанству! Привѣтъ безнравственному имениннику, бездѣльнику и пьяницѣ Володькѣ!

   Виновникъ торжества, земск³й начальникъ Бабичевъ, сидѣвш³й за фисгармон³ей и съ картиннымъ изгибомъ рукъ игравш³й маршъ Буланже, бросился ему навстрѣчу.

   - Госпожа судебная палата дорого заплатитъ за свои слова, - закричалъ онъ, цѣлуя Одинцова въ обѣ щеки, - налить ей за это по второй инстанц³и!

   И пока Одинцовъ переходилъ изъ объят³й въ объят³я, встрѣчаясь съ разнѣженными, влажными взорами друзей, Бабичевъ налилъ двѣ большихъ рюмки коньяку и, держа ихъ въ обѣихъ рукахъ, торжественно подступилъ къ Одинцову.

   - А вотъ это по первой инстанц³и, - говорилъ онъ, почти насильно вливая коньякъ въ ротъ Одиядову, - a это, братъ, по второй!

   Одинцовъ опоздалъ, и завтракъ былъ въ полномъ разгарѣ, бутылки на половину выпиты, блюда съ шашлыкомъ опустошены. Посреди стола возвышалась большая ваза съ толченымъ льдомъ, наполнявшимъ также стаканы съ торчащими изъ нихъ изогнутыми стеклянными трубками. Въ промежуткахъ толченаго льда желтѣлъ и золотился хересъ.

   Ошеломленный двумя рюмками коньяку, но еще совершенно трезвый, Одинцовъ сидѣлъ за столомъ, тянулъ изъ стеклянной трубки холодную влагу и, приходя въ себя, всматривался и слушалъ.

   Имянинникъ Бабичевъ, попрежнему выворачивая руки, игралъ маршъ Буланже и съ увлечен³емъ напѣвалъ как³я-то нелѣпыя слова:

  

   Гвардейца привела

   Съ собой моя сестра

   Дочь опиралась горячо

   На кирасирское плечо...

  

   Народу было немного, - кромѣ Одинцова и Бабичева, всего трое: студентъ-технологъ Гроссъ, молодой военный инженеръ Жуковъ и начальникъ судоходной дистанц³и пожилой морякъ Китнеръ. Но всѣ они были безъ сюртуковъ, сидѣли, развалившись въ живописныхъ позахъ, громко говорили, стучали стаканами, и y Одинцова сначала получилось обманчивое впечатлѣн³е, будто компан³я гораздо больше. Пожилой морякъ обнималъ за плечи студента, a передъ ними стоялъ Жуковъ. Молодой инженеръ, съ торчавшимъ изъ-за жилета широкимъ военнымъ галстухомъ, быстро жестикулировалъ и показывалъ на картахъ замысловатый фокусъ. Маленьк³е черные глазки Жукова лукаво смѣялись на неподвижномъ, тщательно выбритомъ лицѣ, a быстро мелькавш³е пальцы съ необычайною ловкостью тасовали и подтасовывали колоду. Потомъ инженеръ жонглировалъ бокалами и тростью, завязывалъ салфетку въ "волшебный узелъ" и все время приговаривалъ съ интонац³ей заправскаго фокусника:

   - Алле пассе! алле гопъ!

   Начальникъ судоходной дистанц³и, тянувш³й хересъ стаканъ за стаканомъ и усердно подливавш³й студенту Гроссу, не мигая смотрѣлъ на инженера бѣлесовато-голубыми острыми глазами морского волка и, всплескивая руками, восхищенно кричалъ:

   - То-есть это, я вамъ доложу, поразительно! Клянусь хересомъ и студентомъ! Ахъ, чортъ его возьми! Шевели ногами!...

   A технологъ Гроссъ, съ открытымъ "добролюбовскимъ" лицомъ, пилъ хересъ поперемѣнно съ водкой, стучалъ кулакомъ по столу и говорилъ съ равнодушной разстановкой:

   - Ерунда. Брось, инженеръ. Вся наша жизнь такой же фокусъ съ тасовкой и подтасовкой. Да, братъ. Лучше выпьемъ. И я тебѣ докажу, какъ дважды два, что ты самъ салфетка, завязанная узломъ...

  

  

   Номеръ гостиницы, гдѣ остановился и справлялъ именины Бабичевъ, выходилъ на тѣневую сторону улицы, и въ немъ, по контрасту съ зноемъ, ослѣпительно с³явшимъ съ противоположной стороны, казалось не жарко.

   Подойдя къ окну, Одинцовъ увидалъ рядъ татарскихъ лавчонокъ. Съ пыльной улицы вѣяло прѣлымъ запахомъ арбузовъ и дынь, наваленныхъ y дверей лавчонокъ цѣлыми грудами. Тутъ же на корточкахъ сидѣли татары въ круглыхъ бархатныхъ ермолкахъ и персы въ высокихъ барашковыхъ шапкахъ. У персовъ были загорѣлыя лица, a бороды и ногти окрашены въ рыжевато-красную краску. На знойной улицѣ, переполненной лавками, группами татаръ и персовъ, была почти нѣмая тишина, a изъ номера гостиницы, гдѣ пировало пятеро друзей, вырывался разноголосый шумъ и рѣзк³е, стонущ³е звуки фисгармон³и. Но торговцы арбузами были равнодушны къ этому шуму, и только широколицый рябой татаринъ, сидѣвш³й какъ разъ противъ Одинцова и смотрѣвш³й на него двумя крошечными точками глазъ, улыбался широчайшей улыбкой. Онъ причмокивалъ губами, бормоталъ что-то въ родѣ "тарамъ-барамъ", и Одинцовъ догадался, что татарину за него весело.

   И тутъ снова, какъ и по дорогѣ въ гостиницу, онъ поймалъ себя на мысли, что пришелъ сюда не изъ-за именинъ Бабичева, не ради встрѣчи съ пр³ятелями, a съ единственною цѣлью напиться пошлѣйшимъ образомъ и что-то заглушить въ себѣ. Онъ даже хорошенько не зналъ, что именно, но ему было ясно, что какая-то струна порвалась въ немъ, и, кромѣ безпричинной скуки, отвращен³я къ избитымъ формамъ жизни, въ его мозгу воцарился какой-то новый надоѣдливый и упрямый врагъ. Этотъ врагъ въ тискахъ держалъ его голову и точно снялъ съ его глазъ мутную пелену, замѣнивъ ее увеличительнымъ стекломъ. И та жизнь, съ которой раньше мирился Одинцовъ, находя въ ней какую-то гармон³ю и вѣрность пропорц³й, вдругъ со всѣхъ сторонъ полѣзла ему въ глаза съ рельефными до боли, кричащими деталями уродства, подчеркнутой лжи и воп³ющаго неравенства силъ и положен³й.

   Все это вспомнилось ему лишь на минуту. Рябая татарская рожа, похожая на комическую маску, улыбалась на фонѣ уличной тишины и зноя и точно заявляла о томъ, что все обстоитъ благополучно. И Одинцовъ, какъ бы успокоенный, отошелъ отъ окна.

   Инженеръ Жуковъ стоялъ на столѣ между бокалами и старался изобразить "танецъ среди мечей".

   - Браво, капитанъ! - сказалъ Одинцовъ, подходя къ столу, - но тѣмъ не менѣе слѣзайте и будемъ пьянствовать.

   И, соединившись тѣсной группой, именинникъ и гости заговорили гулкими, свободными голосами людей, которымъ некого стѣсняться.

   - Къ чорту философ³ю! - продолжая начатый споръ, кричалъ морякъ въ лицо студенту. - Поживи съ мое, тогда узнаешь, что жизнь человѣческая на каждомъ шагу зависитъ отъ глупаго случая. A стало быть нечего манерничать и разсуждать: то хорошо, a это не хорошо. Все хорошо, что не мѣшаетъ жить. Шевели ногами!

   - Совершенно вѣрно, - сказалъ Бабичевъ, - эхъ ты, миляга Гроссъ, молода - въ Саксон³и не была.

   - Ну, и къ лѣшему, не желаю спорить, - сказалъ студентъ, - я пришелъ сюда не узоры разводить, a пить водку.

   - A самъ споришь! - намѣренно "тыкая" студента, сказалъ морякъ.

   - Да въ чемъ дѣло, господа? - поинтересовался Одивцовъ.

   - A вотъ въ чемъ, - сказалъ Жуковъ, - я фокусы показываю, a нашъ милый Гроссъ изобрѣтаетъ тосты, да как³е! "За идею", напримѣръ.

   - Вѣрно, за ид-дею! - повторилъ студентъ слегка заплетающимся языкомъ.

   - Этого мало - онъ еще лучше придумалъ "за посрамлен³е интеллигенц³и", говоритъ.

   - И это вѣрно: за посрамлен³е и позорь... тр-ра! - закричалъ Гроссъ.

   - Ну вотъ видишь, - притворно сказалъ морякъ, - да ты самъ-то кто, интеллигентъ, баринъ?

   - Не надуешь, стара пѣсня, - уже спокойно говорилъ студентъ, - знаемъ, мы гдѣ раки зимуютъ.

   - Послушайте вы, дьяволы! - сказалъ Бабичевъ. - Такъ-то вы меня чествуете, опять антимон³ю завели...

   - Виноватъ, простите, - театрально улыбаясь и поднимая бокалъ, сказалъ Гроссъ, - за здоровье господина земскаго начальника, народнаго радѣтеля, числящагося по болѣзни въ отпуску, пьющаго хересъ со льдомъ и ледъ съ хересомъ, бренчащаго на клавикордахъ и с³яющаго упитанными мордасами... Ура!

   - Мерзавецъ! - шаржирующимъ, опереточнымъ тономъ воскликнулъ Бабичевъ. - Онъ мнѣ нравится!

  

  

   Отъ громкаго смѣха, табачнаго дыма и выпитаго вина Одинцовъ слегка оторопѣлъ, но опьянен³е, котораго онъ ждалъ, какъ на зло не появлялось. И все время y него было какое-то странное чувство утроеннаго вниман³я, почти прозорливости, способной подмѣчать мельчайш³е штрихи и детали. Начиная съ людей, трактирной обстановки и кончая узоромъ обоевъ, все вырисовывалось передъ его глазами отчетливо и рѣзко, a слова, интонац³и отчеканивались и звенѣли въ ушахъ. И онъ смотрѣлъ на всѣхъ расширеннымъ, глубокимъ взоромъ.

   - Брось наблюдать, неужели не надоѣло? - поймалъ его Бабичевъ, - чортъ васъ знаетъ, господа, точно сговорились. Одинъ лѣзетъ съ идеями разными, другой съ фотографическимъ аппаратомъ. Ну, что объективъ навелъ? - снова обратился онъ къ Одинцову, - ужъ лучше прямо вынь записную книжку, да потомъ гдѣ-нибудь тисни: вотъ на что, молъ, уходятъ лучш³я силы и прочее. Нѣтъ, государи мои, кто сидитъ со мной, тотъ долженъ спрятать въ карманъ всяк³е "позоры интеллигенц³и" и фотографическ³е аппараты. A то и въ самомъ дѣлѣ придется позвать Карапета.

   - Пирикрасная мысль, - съ восточнымъ акцентомъ, оттопыривъ губы, произнесъ инженеръ, - Карапэтъ, дюша мой, хароши чилавэкъ...

   И когда черезъ минуту явился хозяинъ гостиницы, армянинъ съ юмористически-хитрымъ, но симпатичнымъ лицомъ, Бабичевъ отвелъ его въ сторону и съ таинственнымъ видомъ началъ шептать что-то на ухо. Карапетъ исчезъ, a Бабичевъ вернулся къ столу и сказалъ:

   - Противояд³е найдено.

   - Шевели ногами, - сказалъ морякъ,- держу пари, что женщины.

   - Всего одна, но зато, кажется, общая знакомая - Джульетта... Ну да вы знаете, какъ ее, Наташка или Манька? Только за нею еще нужно послать въ "Аркад³ю", a пока...

   Онъ не договорилъ, какъ распахнулась дверь и снова появился Карапетъ, a за нимъ четыре фигуры кавказскихъ горцевъ въ длиннѣйшихъ черкескахъ. У каждаго было по музыкальному инструменту, въ родѣ мандолины съ шарообразнымъ корпусомъ и длиннымъ-предлиннымъ грифомъ. Двое изъ нихъ были слѣпы, но въ ярко-синихъ, скрывавшихъ ихъ глаза, очкахъ, и шли подъ-руку съ товарищами. Такъ и вошли они попарно, дробной, сѣменящей походкой, церемонно раскланиваясь на всѣ стороны. Усѣвшись на стульяхъ, разставленныхъ въ квадратъ, они молча настроили инструменты, откинули широк³е рукава черкесокъ и замерли... Потомъ разомъ ударили по струнамъ.

   Вмѣстѣ съ музыкой плясовой кавказской пѣсни поднялся страшный шумъ, топотъ ногъ и хлопанье въ ладоши. Именинникъ, гости и даже самъ хозяинъ гостиницы вдругъ пришли въ движен³е. Они слегка приплясывали на мѣстѣ, отбивали ладонями тактъ, и звонк³е хлопки слились въ одинъ грохотъ съ лихими, крутящимися, какъ вихрь звуками танца. Карапетъ, стоя посреди комнаты, поворачивался на одной ногѣ, плавно разводилъ въ воздухѣ руками и, лукаво подмигивая, дѣлалъ видъ, что вотъ-вотъ пустится въ плясъ.

  

  

   Только Одинцовъ неподвижно сидѣлъ и всматривался. Выпитый хересъ попрежнему не опьянялъ его, кровь стучала въ вискахъ и мысль работала съ удвоенною живостью. Ему захотѣлось воздуха, онъ всталъ и подошелъ къ окну. На другой сторонѣ улицы рябой татаринъ съ маской смѣха на лицѣ и нѣсколько другихъ татаръ изъ сосѣднихъ лавокъ, столпившись въ кучку, во всѣ глаза смотрѣли въ окна гостиницы, и было видно, что они жадно ловятъ бодрый, зовущ³й шумъ, вихремъ вылетающ³й изъ оконъ. Они тоже слегка приплясывали, и на ихъ лицахъ была написана радость. Увидавъ Одинцова, они любовно закивали ему, и всѣ вмѣстѣ забормотали что-то очень похожее на "тарамъ-барамъ".

   Одинцовъ отошелъ отъ окна, невольно улыбаясь, и вдругъ встрѣтился съ глазами одного изъ музыкантовъ. Тотъ сидѣлъ, немного выдавшись изъ группы, и по лицамъ остальныхъ, устремленнымъ къ нему, чувствовалось, что онъ - главный. Глаза, съ которыми встрѣтился Одинцовъ, были глазами птицы, круглыми, безъ зрачковъ, и притомъ на совершенно птичьемъ лицѣ съ узкими сдавленными висками и длиннымъ, напоминающимъ клювъ, носомъ. Маленькая головка горца вращалась во всѣ стороны, скользя пристальнымъ взглядомъ то по товарищамъ, то по гостямъ. A стеклянная непроницаемость взора и быстрое мелькан³е руки, ударившей по струнамъ, придавали этому музыканту видъ большой заводной куклы. Двое слѣпцовъ въ синихъ очкахъ были блѣдны, a ихъ плечи странно опущены. И въ этой опущенности плечъ, въ скорбной складкѣ губъ, въ непроницаемости круглыхъ синихъ стеколъ, отражавшихъ комнату, чувствовалась жуткая сосредоточенность, устремленность въ глубину, какое-то мертвенное вниман³е и тайна. Было похоже на то, что отъ нихъ осталась одна оболочка въ видѣ черкесокъ, блѣдныхъ лицъ и синихъ стеколъ, a отлетѣвш³я души ихъ витаютъ далеко въ горахъ Кавказа, среди долинъ и ущел³й. Между тѣмъ въ отчаянно-смѣлыхъ и дикихъ надрывахъ струнъ все время тоскливо и назойливо жужжала бѣдная жалобная нотка. Очевидно, это звучала слабо-натянутая плохинькая струна, но это не вносило диссонанса, не казалось случайностью, a въ соединен³и съ грознымъ, таинственнымъ рокотомъ давало красивый и цѣльный образъ порабощенной народности. Мужественные призывы къ мщен³ю и безсильныя женск³я слезы звучали смѣшаннымъ аккордомъ.

   Одинцовъ не слышалъ начальника дистанц³и, то и дѣло кричавшаго неизмѣнное "шевели ногами", и все смотрѣлъ въ бездонные черные глаза. И понемногу въ гордомъ поворотѣ птичьей головы музыканта, въ немигающемъ неподвижномъ взглядѣ ему началъ чудиться странный вызовъ. Попрежнему въ вискахъ Одинцова тяжелымъ молотомъ стучала кровь, рождавшая въ мозгу напряженную, нудную мысль. И ему уже все было ясно. Да, безъ сомнѣн³я, это все та же "оборотная сторона медали", которую весь послѣдн³й мѣсяцъ рисовало ему упрямое смотрѣн³е "подъ утломъ", нервная обостренность вниман³я. На каждомъ шагу, въ ежедневныхъ столкновен³яхъ съ такъ называемой низшей массой, онъ ловилъ на себѣ нескрываемые ненавидящ³е взоры. И въ птичьихъ глазахъ музыканта, какъ будто безсмысленныхъ и неподвижныхъ, теперь отчетливо пылала та же, знакомая Одинцову, ненависть, мрачная, безпросвѣтная, не знающая пощады.

   Бабичевъ, инженеръ, студентъ Гроссъ и морякъ продолжали пить, цѣловаться, говорить свободными и гулкими голосами, смѣяться надъ Карапетомъ, a Одинцовъ все сидѣлъ съ неотвязной думой, и кровь стучала y него въ вискахъ. И ему казалось, что въ атмосферу пирующаго барства, благо-глупыхъ, обидно-безсодержательныхъ рѣчей какимъ-то протестомъ врывается гордое бряцан³е струнъ подъ пальцами грошовыхъ музыкантовъ. И было что-то ужасное, будящее чувство жгучаго стыда въ блѣдности трезвыхъ слѣпцовъ и чистотѣ синихъ стеколъ, отражавшихъ пьяную комнату.

   - Дайте же музыкантамъ вина! - внезапно закричалъ Одинцовъ такимъ надорваннымъ, истерическимъ тономъ, что всѣ къ нему обернулись.

   - Ну, и ладно, дадимъ! сказалъ Бабичевъ, глядя на него съ удивлен³емъ. - Что ты орешь, судебная палата?

   - И въ самомъ дѣлѣ довольно музыки, - сказалъ студентъ, - a то вы и рады, эксплуататоры!

   Карапетъ сдѣлалъ знакъ рукой, и пѣсня умолкла на оборванной, плачущей нотѣ. Птичья, вращающаяся головка тоже остановилась, и ея взоръ странно потухъ. Карапетъ взялъ со стола двѣ бутылки кахетинскаго, передалъ слѣпцамъ, потрепалъ ихъ по плечу, и сказалъ что-то по грузинсуи. И четыре фигуры въ длинныхъ черкескахъ, присѣдая и кланяясь, выплыли изъ комнаты.

  

  

   Въ ту же дверь черезъ нѣсколько минутъ впорхнула красивая женщина въ огромной свѣтлой шляпкѣ и ажурномъ платьѣ, сквозь которое просвѣчивали мягк³е рельефы плечъ.

   Начальникъ судоходной дистанц³и, пошатываясь, но стараясь быть галантнымъ и бравымъ, поднялся съ мѣста и, покручивая усъ, вперилъ въ нее свои бѣлесовато-голубые глаза. И въ нихъ уже не было прямоты и суровости морского волка, a сверкали плотоядныя искры.

   Бабичевъ откинулся назадъ всѣмъ своимъ полнымъ и статнымъ корпусомъ, разставилъ руки и сказалъ:

   - Очаровательна, воздушна и съ ногъ сшибательна, какъ всегда. Но сегодня, Джульетточка, я васъ долженъ предупредить - побольше простоты. Снимайте вашу шляпу... Вотъ такъ. Затѣмъ положите ваши ручки сюда.

   Земск³й начальникъ положилъ ея руки къ себѣ на плечи и закончилъ:

   - Теперь хорошенько поцѣлуйте меня, ибо я именинникъ.

   Та, которую звали Джульеттой, не смущаясь, звонко поцѣловала Бабичева, и затѣмъ, повернувшись на высокихъ французскихъ каблукахъ, поздоровалась со всѣми. Одинцовъ зналъ ее только по открытой сценѣ "Аркад³и" и не могъ не замѣтить, что вблизи, при дневномъ свѣтѣ она и старше, и дурнѣе, чѣмъ на подмосткахъ. Но все же въ ея лицѣ была та раздражающая томность монахини, a въ сѣрыхъ равнодушныхъ глазахъ и строгомъ складѣ губъ та кажущаяся недоступность, которой она покоряла сердца молодыхъ купцовъ и офицеровъ. И онъ самъ невольно приподнялся съ мѣста и, пожимая протянутую руку Джульетты, назвалъ свою фамил³ю.

   - Ахъ, душка адвокатъ... очень пр³ятно, - пошловатымъ тономъ произнесла Джульетта, a на ея лицѣ была прежняя строгость, и ея ротъ улыбался недоступно и холодно.

   Между тѣмъ Бабичевъ сталъ на стулъ, заскрипѣвш³й подъ его полнымъ тѣломъ, и громко заявилъ:

   - Теперь всѣ въ сборѣ. Предлагаю на голосован³е: оставаться ли намъ здѣсь, или отдать себя въ распоряжен³е нашему милѣйшему, добрѣйшему начальнику дистанц³и, хозяину очаровательнаго парохода, стоящаго подъ парами съ утра и ожидающаго насъ, чтобы отплыть въ нѣкоторое волшебное царство?

   - Браво! шевели ногами! - сказалъ морякъ.

   - Пароходъ такъ пароходъ! - весело произнесъ инженеръ Жуковъ, ловко и изящно становясь вверхъ ногами посреди комнаты.

   - A ты, судебная палата? - спросилъ Бабичевъ.

   - Я ничего не имѣю противъ парохода, - какъ-то растерянно сказалъ Одинцовъ, только начавш³й приходить въ себя отъ музыки горцевъ и появлен³я Джульетты.

   A студентъ съ открытымъ "добролюбовскимъ" лицомъ закончилъ съ разстановкой:

   - И я за волшебное царство. Квалифицированное большинство.

  

  

   По дорогѣ на казенную пристань, сидя на извозчикѣ рядомъ съ инженеромъ, отуманенный зноемъ и душнымъ запахомъ пыли, татарскихъ лавчонокъ и дынь, Одинцовъ испытывалъ пр³ятное чувство душевной теплоты, безъ самоугрызен³я и крючкотворства.

   - Послушай, Жуковъ! - говорилъ онъ инженеру, жонглировавшему палкой на спинѣ y извозчика, - я, кажется, начинаю входить во вкусъ. Тамъ, должно быть, трактирныя стѣны давятъ. A здѣсь хорошо... И, ей-Богу, какъ будто все благополучно. Правду я говорю извозчикъ?

   Обернулось добродушное татарское лицо съ маленькими смѣющимися глазками.

   - Гуляй, гуляй, баринъ зачѣмъ не гуляй, хорошо гуляй, - заговорилъ извозчикъ скороговоркой, въ которой Одинцову послышалось знакомое "тарамъ-барамъ",

   Совершенно успокоенный, Одинцовъ началъ оглядываться по сторонамъ. Какъ разъ за спиной y него ѣхали на извозчикѣ морякъ Китнеръ и Джульетта. Вдали виднѣлась студенческая фуражка Гросса. Бѣлый зонтикъ Джульетты весело сверкалъ на солнцѣ, a y моряка былъ разстегнутъ китель, и кортикъ съ бѣлой костяной рукояткой громко стучалъ по крылу пролетки.

   Когда выѣхали на Волгу, казенная пристань оказалась тутъ же, окрашенная въ бѣлоснѣжную краску, с³яющая ярко начищенною мѣдью перилъ и дверныхъ ручекъ. Путейск³й пароходъ "Стрѣла" также блестѣлъ вычурными украшен³ями бортовъ, мѣдными баками котла, обитыми въ мѣдь сходнями, и Одинцову этотъ блескъ почему то напомнилъ праздничное с³ян³е вычищенныхъ самоваровъ.

   Съѣхались какъ-то сразу и тѣсной гурьбой спустились на пристань по широкому и покатому трапу. И было что-то общее, какъ показалось Одинцову, въ упругомъ сопротивлен³и гибкихъ досокъ трапа и стройной выправкѣ двухъ матросовъ, выбѣжавшихъ на встрѣчу и ставшихъ на вытяжку y входа на палубу "Стрѣлы". Легк³я син³я рубахи съ широкими бѣлыми воротниками колебались отъ вѣтра и не могли скрыть округлостей здоровой и крѣпкой груди.

   - Готово? - начальнически-громко спросилъ Китиеръ.

   - Есть! - прозвучалъ отчетливо-согласный отвѣтъ обоихъ матросовъ.

   - Шевели ногами!

   Подъ вл³ян³емъ чистаго воздуха, влажнаго волжскаго вѣтра и даже нѣкотораго гипноза этой матросской выправки, Одинцовъ самъ почувствовалъ бодрость, a вмѣстѣ съ нею къ нему внезапно вернулась обычная нервная наблюдательность, способность подмѣчать детали. Но въ то же время ему было какъ-то легко и весело. Морякъ ходилъ по пристани, отдавалъ как³я-то распоряжен³я, и то и дѣло слышалось его: "молодцы! шевели ногами!" И несмотря на сумбурную неточность приказовъ, которые поминутно отмѣнялись, на неровность походки и комическую безсмысленность бѣлесовато-голубыхъ глазъ начальника, на умныхъ лицахъ матросовъ была написана самая искренняя почтительность. И это почему-то нравилось Одинцову, и онъ ловилъ себя на чувствѣ легкой зависти къ моряку.

   Блестѣла ярко начищенная мѣдь; основательно и красиво построенная пристань непоколебимо противилась прибою волнъ; слышалось здоровое и бравое "есть!", и въ этой казенной подтянутости Одинцовъ съ удивлен³емъ не находилъ никакого контраста пьяному начальнику судоходной дистанц³и, - напротивъ, чувствовалъ какой-то заботливый оплотъ, какую-то нормальную гарант³ю и защиту. Въ глазахъ стараго штурмана, вышедшаго на бортъ парохода и съ любовною осторожностью подсаживавшаго поочередно и начальника дистанц³и, и гостей, свѣтились искорки благодушнаго смѣха. A въ напускной, преувеличенной почтительности положительно было что-то похожее на бережную заботливость няньки.

   На верхней палубѣ "Стрѣлы", подъ широкимъ парусиновымъ тентомъ, былъ накрытъ большой столъ, a на немъ стояла неизмѣнная ваза со льдомъ и бутылки хереса, лимонада и нарзана. Аккуратно сложенныя лежали изогнутыя стеклянныя трубки, a въ сторонѣ со скромной улыбкой на хитромъ армянскомъ лицѣ переминался съ ноги на ногу Карапетъ.

   - Молодецъ! Шевели ногами! Ходи далши, знакомъ будышъ! - крикнулъ ему морякъ, и когда тотъ, раскланявшись во всѣ стороны, сошелъ на пристань, - махнулъ рукой старому штурману.

   И черезъ минуту "Стрѣла", сдѣлавъ широк³й поворотъ понеслась по течен³ю между лѣсистыми, утопавшими въ солнечномъ свѣтѣ берегами.

  

  

   Именинникъ Бабичевъ сидѣлъ на предсѣдательскомъ мѣстѣ и, раскладывая по стаканамъ толченый ледъ, заливалъ его хересомъ. Пѣвица съ открытой сцены жадно глотала вино, смотрѣла на всѣхъ улыбающимися глазами, но въ изгибѣ ея рта и гордомъ наклонѣ шеи попрежнему чувствовалась недоступность. А между тѣмъ Одинцовъ отлично видѣлъ, какъ Джульетта, чокаясь съ начальникомъ дистанц³и, въ то же время прижималась плечомъ къ сидѣвшему съ другой стороны Бабичеву. И самого Одинцова дразнили эти равнодушные глаза монахини, смутное чувство досады понемногу прокрадывалось въ его душу, a вмѣстѣ съ тѣмъ возвращалась острота глаза, придирчивая и злобная. Ему уже было ясно, почему Джульетта тянется къ моряку, несмотря на то, что общество красавца Бабичева ей пр³ятнѣй. Начальникъ дистанц³и былъ богатъ, сорилъ деньгами, въ закулисномъ м³рѣ "Аркад³и" пользовался большимъ почетомъ, и много простыхъ хористокъ попало благодаря ему въ "этуали".

   - Господа! - поднимая бокалъ, торжественно сказалъ студентъ.

   - Знаемъ, знаемъ! - перебилъ его инженеръ, - За идею?

   Открытое лицо студента снисходительно улыбнулось, a низк³й басъ сказалъ съ обычной разстановкой:

   - Заткни фонтанъ.

   И продолжалъ:

   - Во благовремен³и все хорошо. И идеи, и хересъ, и молчаливая судебная палата, и женщины въ пирамидальныхъ шляпахъ. Но такъ какъ мы ѣдемъ въ нѣкоторое волшебное царство, какъ изволилъ выразиться господинъ достоуважаемый именинникъ, то требуются поправки. A именно. Пунктъ первый: пусть молчаливая судебная палата произнесетъ хоть одно слово, и пунктъ второй: обладательница пирамидальной шляпы пусть сниметъ оную шляпу.

   И Гроссъ умолкъ при общемъ смѣхѣ.

   Стало веселѣе. Всѣ громко заговорили. Джульетта сняла шляпу, но Одинцовъ пользуясь тѣмъ, что о немъ забыли, не произнесъ ни слова и продолжалъ тянуть вино изъ стеклянной трубки. Хересъ не опьянялъ его, не давалъ забвен³я, и онъ, переставъ бороться съ собою, отдался течен³ю мыслей. Онъ думалъ, желчно обращаясь къ самому себѣ: "Если ты - чужой въ этомъ обществѣ пьянаго моряка, пошлой, продажной женщины, кривляющихся инженера и студента, земскаго начальника, швыряющаго Богъ его знаетъ чьи деньги по трактирамъ, то зачѣмъ ты здѣсь? Если тебѣ тяжело это наблюден³е подъ угломъ, эти глупыя и, очевидно, никому не нужныя переоцѣнки, то брось ихъ!" Но онъ не могъ бросить, невольно катился по наклонной плоскости, и его обостренный алкоголемъ умъ продолжалъ анализировать съ безпокойнымъ ожесточен³емъ.

   Старый штурманъ, стоявш³й на капитанскомъ мостикѣ, отдавалъ приказы, смотрѣлъ на пирующую компан³ю, и на его умномъ, трезвомъ лицѣ свѣтилась добродушная радость, отраженное веселье гостей. Очевидно, его не раздражали ни плоск³я шутки моряка, ни звонъ бокаловъ, ни кричащая красота Джульетты. Въ стеклянной трубкѣ, держась за ручки большого колеса, стояли двое рулевыхъ и съ холоднымъ спокойств³емъ смотрѣли вдаль. Они тоже были трезвы, сосредоточены и y нихъ были так³я же умныя лица, какъ y стараго штурмана и браваго матроса, стоявшаго неподалеку отъ стола на случай приказан³й Китнера. И Одинцовъ думалъ: "Да, да, пустая смѣна явлен³й, безъ непослѣдовательности и контрастовъ. И незачѣмъ гипнотизировать себя. Все очень просто: сегодня мы напиваемся, безчинствуемъ, говоримъ пошлости, a они работаютъ, не чувствуя къ вамъ ни малѣйшей злобы; завтра мы помѣняемся ролями, я отправлюсь въ судъ, земск³й уѣдетъ въ деревню, a они также напьются и озвѣрѣютъ. Не все ли равно?

   Но эта мысль не успокаивала Одинцова. Было что-то сильнѣе мысли, что-то помимо словесныхъ формъ и заѣзженныхъ опредѣлен³й говорившее о софистически-скрытой ошибкѣ въ этой "смѣнѣ явлен³й". Была какая-то острая точка въ мозгу Одинцова, совмѣстившая разомъ и компан³ю пьяныхъ пр³ятелей, и группу дисциплинированныхъ матросовъ, и яркое, чистое небо, съ равнодушнымъ велич³емъ смотрѣвшее сверху. И въ этой болѣзненно-острой точкѣ чувствовалось что-то непримиримое, мучительное созерцающее, какое-то обѣщан³е разгадки.

  

  

   Одинцовъ продолжалъ пить, a острая точка загоралась пожаромъ, жгла и давила его мозгъ.

   Это былъ какой-то кошмаръ наяву.

   Студентъ Гроссъ обнимался съ инженеромъ, облапивъ его за плечи, глядя на него широкимъ, честнымъ "добролюбовскимъ" лицомъ. Сколько любви, искренняго сл³ян³я, хорошей русской откровенности свѣтилось въ его глазахъ, a Одинцова сверлила мысль о томъ, что вчера этотъ же студентъ Гроссъ, только совершенно трезвый, ходилъ по аллеямъ "Аркад³и" подъ-руку съ женой инженера, говорилъ вит³еватымъ голосомъ, и молодая женщина, прижимаясь къ его плечу, слушала съ восторгомъ, съ благоговѣн³емъ. И теперь почему-то отношен³е студента къ инженеру казалось Одинцову преступнымъ, лживымъ, и ему хотѣлось истерически засмѣяться и крикнуть въ лицо Гроссу оскорбительное слово.

   Бабичевъ, красивый мужчина, свѣж³й, цвѣтущ³й, съ яркими глазами и чувственнымъ ртомъ, наклоняясь къ Джульеттѣ, жегъ ее взоромъ, a она удѣляла ему ровно столько вниман³я, чтобы онъ не разсердился, и все время заигрывала съ Китнеромъ, y котораго было красное обвѣтренное лицо и безсмысленные бѣлесовато-голубые глазки.

   A Одинцовъ все это видѣлъ, и ему было противно до тошноты.

   Вечерѣло. Матросы убрали тентъ, и красные лучи заскользили черезъ палубу, зажигая пламя въ ярко начищенной мѣди пароходной отдѣлки. Закраснѣлись и заискрились льдинки въ стаканахъ съ хересомъ. Пароходъ проходилъ между двумя зелеными островками, обвѣваемый теплымъ запахомъ согрѣтой, какъ бы дышащей листвы. Съ неба глядѣла въ воду тихая вечерняя грусть, a тамъ, въ потаенной глубинѣ, что-то пробуждалось и со слезами просилось на волю.

   Джульетта громко хохотала, стараясь снять съ мизинца моряка массивный брилл³антовый перстень, a Китнеръ говорилъ заплетающимся языкомъ:

   - Д-десять поцѣлуевъ всенародно и десять тысячъ п-поцѣлуевъ потомъ - наличными или въ разсрочку. Чортъ возьми! Шевели ногами!

   Перстень не снимался, и рука начальника дистанц³и долго покоилась въ обѣихъ рукахъ Джульетты. Морякъ вперялъ взоръ въ полуобнаженныя плечи женщины, и было видно, какъ млѣетъ его красное обвѣтренное лицо. A сидѣвш³й съ другой стороны Бабичевъ обнималъ Джульетту за тал³ю и украдкой цѣловалъ ея шею y самыхъ волосъ. Одинцову было до очевиднаго ясно, что Джульетта не замѣчаетъ этихъ поцѣлуевъ. Ея глаза отдавались старому моряку, недоступная складка рта и холодный поворотъ шеи вызывающе грозили Одинцову, a губы Бабичева цѣловали чью-то чужую, не чуткую кожу. Одинцова бѣсила эта змѣиная оболочка, возмутительная многогранность продажной женщины, и въ то же время яркая, подкрашенная и напудренная красота Джульетты дразнила его, заставляла ловить себя на тайныхъ мысляхъ.

   Въ другомъ концѣ стола громк³й разговоръ студента съ инженеромъ, переходивш³й въ жарк³й споръ, заглушилъ на минуту шумъ пароходной машины и звонк³й смѣхъ Джульетты.

   - Неправда, студ³озусъ, зарапортовался, - кричалъ инженеръ, - ишь куда махнулъ. Хорошо равенство! Я плачу деньги и беру то, что мнѣ слѣдуетъ. Понятно, она продается. И послѣ этого мы равны! Нѣтъ, братъ, какъ хочешь, но тутъ что-то не того...

   - Прекрасно, - басилъ Гроссъ, - но вѣдь и ты, въ свою очередь, продаешься, если не ей, то кому-нибудь другому. Она торгуетъ тѣломъ, a ты совѣстью. Вотъ тебѣ и равенство.

   - Послушайте, дьяволы! - окрикнулъ ихъ Бабичевъ.- Что y васъ тамъ такое?

   - Студентъ жонглируетъ словами, какъ я своею тростью, - сказалъ инженеръ, - и такимъ образомъ, съ большою ловкостью, но безъ всякаго успѣха, проповѣдуетъ равенство и братство.

   - Опять философ³я! - притворно-звѣрски зарычалъ морякъ и стукнулъ бутылкой по столу. - На моемъ кораблѣ революц³ю заводить! Подъ арестъ! Шевели ногами! Иди-ка, скубентъ, сюда. Я тебѣ покажу равенство со льдомъ и хересомъ.

   Студентъ захватилъ съ собою бокалъ и очутился на одномъ стулѣ съ Джульеттой, между ней и Китнеромъ. И потомъ Одинцовъ увидалъ, какъ Джульетта начала переходить изъ объят³й Бабичева, въ объят³я Гросса, a совершенно осоловѣвш³й морякъ тихо дремалъ и клевалъ носомъ. За его спиной вдругъ выросла коренастая фигура матроса, ставшаго на вытяжку, точно это было не безчувственное начальническое тѣло, а, по крайней мѣрѣ пороховой погребъ.

   Рулевые попрежнему равнодушно смотрѣли вдаль и методично вертѣли большое колесо. Острая точка въ мозгу Одинцова, болѣе яркая, чѣмъ мысль, обѣщавшая разгадку мучившей его тайны, перестала обѣщать и погасла. И онъ уже ничего не видѣлъ передъ собою, кромѣ пьяныхъ лицъ пр³ятелей и равнодушно-тупыхъ взоровъ матросовъ и рулевыхъ. И въ самомъ пейзажѣ берега, монотонномъ шумѣ пароходнаго винта была какая-то упрямая тупость.

   Его стало клонить ко сну, Онъ спустился внизъ по желѣзной винтовой лѣстницѣ и попалъ въ роскошно отдѣланную большую каюту-салонъ. Откинувшись на спинку мягкаго бархатнаго дивана, онъ закрылъ глаза и мгновенно, съ жуткимъ замиран³емъ сердца, почувствовалъ, какъ растаяли его мысли и исчезла память.

  

  

   Громк³й крикъ разбудилъ Одинцова. Открывъ глаза, онъ увидалъ блескъ электрическихъ лампочекъ, оправленныхъ въ сплошной граненый хрусталь, и круглыя черныя пятна оконъ, за которыми была ночь. Машина по прежнему шумѣла, но пароходъ не вздрагивалъ, и было ясно, что онъ стоитъ на мѣстѣ.

   То, что увидалъ Одинцовъ, ошеломило его настолько, что онъ не сразу пришелъ въ себя.

   На бархатномъ диванѣ лежала Джульетта въ измятомъ платьѣ, съ сбитой прической и торчащими во всѣ стороны роговыми шпильками, a передъ ней стояли инженеръ и земск³й начальникъ. Искаженное гнѣвомъ, румяное лицо Бабичева составляло странный контрастъ съ мертвенной блѣдностью инженера. Произошло что-то необычайное. Бабичевъ держалъ Джульетту за полуоторванный воротникъ кофточки, трясъ ее и кричалъ:

   - Если ты, негодная тварь, с³ю же минуту не отдашь перстня, я раздѣну тебя догола и велю обыскать матросамъ. Слышишь ты!

   Одинцовъ, ничего не понимая, быстро подошелъ къ столу и изъ оставленной кѣмъ-то бутылки залпомъ выпилъ стаканъ нарзана. Между тѣмъ, земск³й начальникъ, не замѣчая его пробужден³я, кричалъ:

   - Я тебѣ русскимъ языкомъ говорю, потаскушка, что съ тобой церемониться не будутъ. Вздумала шутки шутить. Тысячерублевый перстень! Не доводи меня до изступлен³я. Я не позволю въ моемъ обществѣ швырять тысячу рублей чорту подъ хвостъ. Китнеръ не ронялъ перстня въ воду. Я самъ, понимаешь ли ты, собственными глазами, видѣлъ, какъ ты y него сняла кольцо.

   Одинцовъ тихонько подошелъ къ инженеру. Краска бросилась ему въ лицо. Происходящее связалось кошмарной нитью съ обрывками памяти объ утреннемъ пьянствѣ музыкѣ горцевъ, раздраженныхъ самоугрызен³яхъ. Нервы были натянуты, какъ металлическ³я струны, a истерическ³й клубокъ подкатывался къ горлу.

   - Ради Бога, - сказалъ онъ, трогая инженера за плечо, - что случилось?

   Жуковъ, взволнованный и блѣдный, какъ полотно, сообщилъ ему, что Джульетта взяла y начальника дистанц³и брилл³антовый перстень, тотъ самый, который еще днемъ старалась снять y него съ мизинца, и утверждаетъ, что не брала. Сначала это принимали за шутку, но скоро убѣдились, что она не только не шутитъ, но, наоборотъ, еще обидѣлась на обвинен³я. При этомъ она обозвала Бабичева и студента прохвостами и даже - что возмутительнѣе всего - намекнула на то, что перстень украденъ кѣмъ-нибудь изъ друзей. Далѣе Одинцовъ узналъ, что морякъ, все время находивш³йся въ положен³и ризъ, когда ему толкомъ объяснили случившееся, сразу протрезвился, остановилъ пароходъ y пустыннаго берега и наотрѣзъ заявилъ, что дальше не двинется съ мѣста, пока Джульетта не вернетъ брилл³анта; въ противномъ случаѣ, онъ задушитъ ее собственными руками и выброситъ на берегъ. Студентъ Гроссъ остался съ Китнеромъ на палубѣ, удерживая и успокаивая его, a Бабичевъ съ инженеромъ рѣшили пустить въ ходъ всю убѣдительность, на какую они способны.

   - И вотъ видите! - закончилъ инженеръ, указывая Одинцову на Джульетту.

   У нея былъ растерзанный видъ, измяты прическа и платье, красныя пятна горѣли на лицѣ, во въ ея глазахъ, къ своему удивлен³ю, Одинцовъ прочиталъ странное упорство, какую-то слишкомъ спокойную, выжидающую злость дикой кошки, готовой вцѣпиться въ горло. Она упиралась обѣими руками въ грудь Бабичеву, и было слышно, какъ хрустятъ ея пальцы.

   - Оставь меня негодяй! - пытаясь подняться съ дивана, говорила она злымъ, но въ то же время металлически-спокойнымъ, леденящимъ голосомъ. - Какъ ты смѣешь меня бить!

   Одинцовъ схватилъ Бабичева за руку. Тотъ даже не сразу узналъ пр³ятеля, но потомъ, повернувшись къ нему, вдругъ отпустилъ Джульетту.

   - Володя! - сказалъ Одинцовъ укоризненнымъ, дрожащимъ голосомъ и остановился, чувствуя, что нервный клубокъ подступилъ къ самому горлу.

   Но онъ овладѣлъ собою, увидавъ, что Джульетта мигомъ поправила волосы, заколола булавками воротникъ кофточки и сидѣла на диванѣ, глядя на всѣхъ и въ томъ числѣ на него, Одинцова, презрительно-холоднымъ взглядомъ.

   И въ этомъ взглядѣ Одинцова вдругъ поразило что-то знакомое, мгновенно закружившее его мысли привычнымъ, но попрежнему мучительнымъ водоворотомъ. Да, онъ не могъ ошибиться. И тутъ, и въ этихъ глазахъ, было то же отчужден³е, та же пропасть, которая весь послѣдн³й мѣсяцъ пугала Одинцова своей темной глубиной, откуда холодной, неумолимой сталью глядѣла жажда мести, расплаты за все. Тутъ была ненависть раба къ владыкѣ, голоднаго къ сытому, лишеннаго правъ къ облеченному ими. Тысячи подобныхъ, неосторожно мелькнувшихъ взоровъ вспомнились Одинцову и глянули на него изъ всѣхъ угловъ большой каюты-салона. И всѣ эти неравные, обдѣленные, озлобленные, вся эта бездна невольнаго, ни въ чемъ неповиннаго паден³я, въ этомъ нечаянномъ взглядѣ пьяной пѣвички съ открытой сцены вдругъ бросили ему вызовъ.

  

  

   И ему захотѣлось говорить, какъ иногда въ судѣ, прямо изъ души, внѣ начертанной программы, тѣми пламенными словами, которыя всегда такъ дѣйствовали на присяжныхъ и начинали создавать ему имя. Шатаясь отъ волнен³я, онъ подошелъ съ Джульеттѣ и взялъ ее за руку.

   - Я вижу, что тутъ недоразумѣн³е, - сказалъ онъ проникновеннымъ голосомъ, и она не отняла y него руки. - Ну, да, конечно, недоразумѣн³е. Разскажите же мнѣ сами, какъ было дѣло?

   Джульетта высвободила руку и сухо, не глядя на него, сказала:

   - Никакого не было дѣла и нечего мнѣ разсказывать.

   - Зачѣмъ же сердиться? - кротко произнесъ Одинцовъ, садясь съ ней рядомъ. - Я ни въ чемъ не собираюсь обвинять васъ. Я понимаю, вы женщина, васъ оскорбила грубость, но я васъ прошу извинить насъ. Eй-Богу, всѣ мои товарищи хорош³е, добрые люди. И я приписываю этотъ шумъ просто нашему общему неумѣн³ю говорить другъ съ другомъ, подступиться къ чужой душѣ, чужому самолюб³ю. Вѣдь душа человѣческая, простите меня, не кабакъ, куда можно войти въ шапкѣ и стуча каблуками. Осторожно надо, бережно, съ непокрытой головой и тихимъ голосомъ подходить къ человѣку. Вѣдь, правда Джульетточка? Ну, допустимъ, что вы, дѣйствительно, взяли кольцо; вы только хотѣли пошутить, y васъ и въ мысляхъ не было, упаси Богъ, что-нибудъ... A къ вамъ приступили не такъ, какъ нужно, и оскорбили васъ. Ради Бога, я васъ прошу отъ всего моего сердца, кончимъ эту прискорбную истор³ю. Если вы взяли глупую побрякушку, ну, бросьте ее назадъ! Развѣ она не жжетъ васъ?.. Бабичевъ, Володя! неожиданно позвалъ онъ земскаго начальника, стоявшаго поодаль и кусавшаго губы.

   Бабичевъ нехотя подошелъ, a Одинцовъ продолжалъ, взявъ его за руку:

   - Вы видите его - добрый, красивый малый, который еще днемъ такъ нѣжно цѣловалъ вашу шею, смотрѣлъ на васъ влюбленными глазами, ну могъ ли онъ желать вамъ боли, быть грубымъ?.. Нѣтъ, нѣтъ, тутъ очевидно недоразумѣн³е. И я вамъ скажу, господа, обоимъ. Васъ раздѣляетъ не эта глупая истор³я съ кольцомъ, не случайное неумѣн³е сговориться, a такъ только, инертное нагроможден³е мелочей, то, что называется - "дальше - больше". A между тѣмъ, рядъ неудачныхъ пр³емовъ, ненужныхъ словъ, вся эта условная ложь дѣлаетъ людей далекими другъ отъ друга; a главное - неравными... Да, да, я начинаю уважать студента Гросса, даже въ пьяномъ в