Григорович Дмитрий Васильевич - Прохожий

ужил тотчас же веселость. - Погляди-ка, красная какая! да рассыпчатая какая!.. Ахти, родные вы мои, да и полная-полная,- словно и не кипела... А ну, дай-то господи, кабы сбылось!..

   - Что ж, по-твоему, матушка, чему же быть? - спросил сын.

   - А быть, родной ты мой, делу хорошему... Ах, кабы господь подсобил нам!- отвечала старушка, творя крест. - Слышь, коли так-то, - прибавила она, указывая на горшок,- люди добрые, деды наши сказывали, - быть благополучию всему дому, будущий урожай и... и... и талантливую дочку!..

   Алексей недоверчиво улыбнулся. В самую эту минуту кто-то постучался в окно.

   - Слышал, Алеша?..- спросила старушка, оглядываясь в ту сторону.

   - Никак, стукнули в окно, - отвечал парень, приподымаясь с лавки.

   - Погоди, Алеша... Ох, с нами святая сила!..- сказала старушка, удерживая сына.

   - Ничего, матушка, должно быть, из соседей кто; может статься, нужда какая; постой-ка, погляжу... Кто там? - крикнул он, прикладывая лицо свое к окну и стараясь разглядеть сквозь снеговое узорочье стекла.

   С минуту продолжалось молчание, прерываемое визгом метели, которая люто завывала вокруг избушки.

   - Кто там? - повторил Алексей.

   - Прохожий...- отвечал трепещущий, вздрагивающий голос, - пустите... во имя Христово...- прибавил голос, делавший явные усилия, чтобы внятно произносить слова.

   - Слышь? - сказал Алексей, поворачиваясь к матери.- Верно, с пути сбился за метелью; пущай его обогреется.

   - Ох, касатик, - вымолвила старушка, нерешительно взглядывая на окно.

   - А что ж, ведь не убудет у нас... к тому же не помирать ему взаправду на улице.

   - Вестимо, родной, не убудет... Ну, господь с тобою, как знаешь, так и делай... покличь его.

   - Дядя! а дядя, ступай на двор!- крикнул Алексей, стукнув в окно. - Погоди, матушка, я выйду на двор, провожу его, а то и не найдет, пожалуй...

   Алексей набросил на плечи овчину и вышел на крылечко.

   - Дядя! где ты? сюда ступай!- крикнул он, поворачиваясь к воротам.

   Метель ревела по-прежнему, снежные хлопья, валившие со всех сторон, усиливали темноту и без того уже мрачной ночи; на дворе нельзя было различить собственной руки.

   - Сюда, дедушка!.. ступай на голос!- продолжал кричать парень.

   Глухой стон отозвался где-то в стороне, и минуту спустя неровные шаги зазвучали на шатких ступенях крылечка.

   - Сюда, дедушка, сюда...- сказал Алексей, входя в сени и отворяя дверь избы, чтобы виднее было куда идти,- войди, отогрейся...

   Прохожий вошел в избу. Алексей взглянул на него при свете лучины и невольно отступил к матери, которая попятилась к образам и перекрестилась. Перед ними стоял, едва держась на ногах, седой старик, лет семидесяти, бледный и растрепанный, похожий скорее на пришельца с того света, чем на живого человека. Страшная худоба изнеможенного лица его и бледные, совсем почти белые зрачки, глядевшие мутно и безжизненно, довершали это сходство. Он дрожал всеми своими членами; зубы его щелкали; холщовая сума, висевшая за его спиною, и мерзлые лохмотья рубища, прикрывавшие тощую его грудь, плечи и ноги, тряслись в свою очередь, следуя движениям закутанного в них тела. Он медленно поднял окоченевшие свои руки, провел ими по голове, сделав шаг вперед, хотел что-то сказать, но речь его вышла нескладна. Он глубоко вздохнул, ощупал неверными руками стену и опустился в изнеможении на лавочку.

   - Что ты, дедушка, аль прозяб добре? посиди, отогрейся; изба у нас теплая, - сказал Алексей, в котором страх сменился жалостливым участием. Он подошел к старику.

   - Вестимо, касатик; да ты бы к печке-то сел...- проговорила Василиса, следуя за сыном.

   Белые зрачки старика устремились как-то неопределенно на хозяев лачужки; он снова хотел что-то сказать, и снова дрожащие губы не повиновались ему; он опустил голову и принялся ощупывать края лавки и рубище.

   - Погоди, дедушка, я подсоблю, руки-то у тебя окоченели, ничего с ними не сделаешь...- произнес Алексей, видя, что старик хотел освободиться от сумы, которая перетягивала ему грудь и плечи, - положи ее на лавочку... ладно: тебе бы лучше разуться, право ну, скорей бы отогрел ноги.

   - Вестимо, касатик, разуться, ишь застыл как,- перебила Василиса, качая головою, - разунься, да подь к столу, я чай, с пути-то поснедать хочешь... И, не дожидаясь ответа, она придвинула к столу лучину и начала хлопотать подле горшков.

   - Ну, дядя, вставай, повечеряй поди, - сказал Алексей.

   - Ась?..

   - Повечеряй поди!- крикнул парень, наклоняясь к его уху, - с дороги-то, я чай, проголодался.

   - Нет... ох... спасибо, касатик... спасибо, - простонал старик, останавливаясь на каждом слове.

   Он замотал как-то бессильно головою, ухватился руками за края лавки, закрыл глаза и вздрогнул всем телом.

   - Что ж ты, родной, аль недужится?..- спросила Василиса, подходя к прохожему и стараясь вглядеться ему в лицо,- знамо, в такую-то пору, без одежи... тебе, родной, попариться бы надыть, да время-то, вишь, позднее...

   Старик приложил изрытую ладонь к тощей груди своей и закашлялся; кашлю этому, казалось, конца не было.

   - Спасибо... - проговорил он, переводя одышку и подымая глаза на хозяйку, - спасибо вам... что пустили...

   - И-и-и... касатик, господь с тобою! сиди, обогрейся... да ты бы, право, поснедал чего: кашки, а не то и киселек есть у нас...

   - Нет... спасибо... ох!.. вот кабы парень-то твой... пособил... сил моих нет...

   Он хотел еще что-то прибавить, но слова замерли в его горле; он ощупал вокруг себя место, придвинул суму и медленно стал опускаться на лавку.

   - Не нудь себя, дедушка, не нудь, - вымолвил Алексей, подсобляя старику растянуться на лавке и подкладывая ему под голову сумку. - Ну, дедушка, ладно, что ли?

   - Ладно, ладно, спасибо... родной... ох!- проговорил старик, сжимая губы, чтобы удержать стоны и щелканье зубов.

   - Ладно, так и Христос с тобой; спи, авось ночью переможешься, об утро легче станет... Я чай, и нам пора, матушка, - промолвил парень, обратясь к матери; но увидя, что она молилась перед образами, он взобрался на печку и начал раздеваться.

   Немного погодя, старушка затушила лучину и присоединилась к сыну.

   В избушке стало тихо... Рев ветра, то глухой, как похоронное причитанье, то свирепый и пронзительный, как дикая разгульная песня, загудел снова на дворах и в навесах. Иной раз весь этот грохот метели падал, как бы сломанный внезапно на пути своем вражескою силой, - воцарялось мертвое молчание... И вдруг, откуда ни возьмись, летели новые вихри, росли, подымались хребтами, вторгались со всех сторон в проулки, потрясали ворота, навесы и дико рвались вокруг лачужек, как бы желая срыть их с основания.

   Но сколько ни надрывалась буря, сколько ни рассылала она вихрей, - все было напрасно; грозный рев не доходил, по крайней мере, до слуха Василисы; утомленная дневными хлопотами и заботами, старушка не успела перекрестить изголовье, как уже голова ее склонилась и сладкий сон оковал ее усталые члены. Что ж касается до Алексея, ему также нипочем был голос вьюги: думая о происшествии в доме старосты, которое разрушало вконец его надежду, он лежал, не смыкая глаз, и ничего не слышал... Глухой стон, раздавшийся на лавке под образами, вывел его, однако ж, из забывчивости: он вспомнил присутствие прохожего и насторожил слух.

   Стон повторился еще протяжнее.

   - Дедушка, что ты? - спросил парень, приподымаясь на локте.

   - Подь сюда...

   Голос, с каким были произнесены эти слова, отозвался почему-то в самом сердце молодого парня; он проворно соскочил с печки, нащупал впотьмах серенку, зажег лучину и подошел к лавке.

   Старик лежал по-прежнему врастяжку; члены его, однако ж, перестали трястись и только белые зрачки его блуждали с беспокойством вокруг.

   - Что с тобой, дедушка? прихватило, что ли? - вымолвил Алексей, нагибаясь к бледному, заостренному лицу старика.

   - Где старуха-то... я ее не вижу... она тебе мать? - произнес больной.

   - Мать; а что?..- спросил Алексей, которого невольно начинал пронимать страх.

   - Позови ее сюда...- отвечал старик едва внятно.

   Алексей заложил в светец лучину, разбудил мать, и минуту спустя оба очутились подле лавки.

   - Тетушка, - сказал старик, обращая тусклый взор на Василису, - пришел, видно, мой час помирать... ты и парень твой... не отогнали меня... пустили как родного... Бог вас не оставит...

   - И-и-и, касатик, что ты, опомнись... старее да хворее тебя живут... полно, бог милостив!..

   - Нет, тетка, чую - смерть пришла... спасибо вам... ох... не дали помереть на улице... будьте же до конца родными мне... никого у меня нет... все мое... добро...

   Он отвел глаза от старухи и остановился.

   - И-и-и, касатик, на что нам добро твое, мы не из корысти какой пустили тебя; мы, касатик, и своим довольны, благодарим царя небесного!..

   Больной снова устремил потухающий взор на старуху, хотел что-то сказать, но снова остановился. Прошло несколько минут тягостного ожидания для Василисы и ее сына, которые стояли, прикованные страхом, и не сводили глаз со старика. Едва слышный стон вырвался наконец из груди его; он приподнял длинные, сухие руки, вперил полуоткрытые глаза на старуху и произнес отрывисто:

   - Пошли... сына в село Аблезино... там за рощей... подле громового колодца... дупло... зарыта ку... кубышка, - двадцать лет копил!.. никому только... не сказывай...- продолжал он ослабевающим голосом.- Вы меня... призрели... возьмите... за добро ваше... Господи! прости прегрешения... ох!..

   - Касатик, дедушка! что ты, очнись! Христос с тобой, кормилец! слышь, не сбегать ли парню за попом?.. - крикнули в одно время Василиса и сын ее.

   Старик скрестил руки на груди, потянулся и закрыл глаза.

   Василиса и сын ее бросились к лучине.

   Когда они вернулись к лавке и взглянули при трепетном свете угасающей лучины в лицо прохожему,- он был уже мертв.

  

  

   Зима прошла давным-давно; о вьюгах и метелях и помину не было в нашей деревушке. Мужички только что поубрались с хлебцем и откосились. Улица, заметенная когда-то сугробами снега, представляла теперь самое оживленное и веселое зрелище. Повсюду толпился народ; в околотке деревень было немало, и, по принятому обыкновению взаимного угощения на храмовых праздниках, все окрестные обыватели сошлись и съехались к соседям.

   Время выдалось к тому самое пригодное: день был прекрасный; на небе ни облачка, в воздухе стояла такая затишь, что осиновый лист не шелыхался. Все располагало к веселью. И нельзя, впрочем, было жаловаться, - веселились изрядно! Песни, крики, шум, несвязный говор - раздавались со всех сторон, лучше чем на ином базаре. Красные рубашки, шапки с золотом, повитые цветами, желтые и алые платки, понявы сияли таким ослепительным блеском, что даже и у трезвых рябило в глазах. Шум, носившийся над деревней, переходил постепенно из одного конца в другой: то подымался он вокруг рогожного навеса купца с красным товаром, расположившегося подле часовни у колодца, то вдруг неожиданно сосредоточивался на середине улицы, где водили хороводы... Звонкая, оглушительная, дребезжащая песня охватывала на минуту всю деревню, и снова все это заглушалось ревом, визгом и хохотом, раздавшимся внезапно из толпы фабричных, глазевших, как боролись два дюжие батрака с ближайших мельниц.

   Время подходило уже к вечеру, когда знакомый наш Савелий Трофимыч вышел на крылечко своей избы, сопровождаемый пономарем и сотским.

   - Ну, Кондратий Захарыч, не взыщи за угощение, чем богаты, тем и рады, год выдался плохой, наказал нас господь... не взыщи, - укланялись, видит бог, укланялись, - сказал Савелий, принимаясь обнимать пономаря.

   - Много довольны... много... дай бог век с тобой хлеб-соль водить!..- отвечал гость, утирая обшлагом рукава следы поцелуев радушного хозяина.

   - Не взыщи и ты, - ничего не жалели для дорогого гостя, - продолжал Савелий, обращаясь к сотскому, который следовал сзади и, зажмурив глаза, придерживался к стенке.

   Но Щеголев, вместо ответа, покачнулся в сторону, приложил ладонь к правой щеке, осклабил беззубые свои десны и запел хриплым голосом:

  

   Ох, плыла-а - утка!

   Плы-ла ут-ка...

   Вдоль по морю...

  

   - Полно, Щеголев... полно же,- заметил с укором пономарь, удерживая сотского, который, очутившись на дворе, чуть было не клюнулся на порожнюю телегу.

   - Не замай его, Кондратий Захарыч, ноне все у нас в росхмель... слышь, как потешаются?.. Ты куда, Кондратий Захарыч? - спросил Савелий, останавливаясь под воротами.

   - На новоселье...

   - Ой ли, к кому?..

   - К Алексею; как шел к тебе, встретился я с ним, - звал под вечер.

   - Пойдем вместе; он и меня звал... а разве ты не был у него?

   - Нет, не привелось.

   - Стало, и избы его не видал... Ну уж, вот так изба, Кондратий Захарыч!.. такой, кажись, во всем околотке нету.

   - Слыхал, слыхал; да где ж видеть? я с самой зимы,- помнишь, у тебя угощались? - с той поры не наведывался к вам в деревню.

   - Двести рублев за избу-то дал...

   - Сказывали мне, - отвечал пономарь, придерживая Щеголева, который совершенно неожиданно приткнулся к нему спиною, - правда ли, Савелий Трофимыч, говорят, нищенка-то отговорил ему тысячу рублей?

   - Нет, тысячу не тысячу, а верных четыреста...

   - Скажи на милость, какое дело! Сказывали, случилось то в ту самую пору, как мы у тебя пировали, - в Васильев вечер, - помнишь, кто-то еще стукнул в окно?

   - Ну, вот поди ж ты! Эка дурость напала тогда на нас!.. Ведь стучал да просился тот же нищенка; а нам спьяну-то показалось и невесть что... Стучал это он по всем дворам, ходил, ходил да и набрел на Василисину избу,- те его и пустили... Пришла ночь; полеглись,- вот и стал он отходить. "Так и так, говорит: вы, говорит, меня не отогнали,- вам и добро мое..." Поведал им, где и как найти... аблезинский барин все как есть велел передать Алексею, и нашу деревню повестил,- все им досталось.

   - Подлинно диковинное дело и всяческого любопытствия достойно, - перебил пономарь, пожимая плечами и подымая брови. - Скажи на милость, Савелий Трофимыч, как же это староста-то наш подался?.. сказывали, был он в ссоре с их домом, - знать этого, говорит, не хочу!..

   - Да, мало ли что говорит он... корячился, пока у Алексея гроша не было, а как понюхал, как доведался, так и перечить не стал; каженник, да каженник,- только бывало и слышно... а тут обрадовались, пошли вертеть хвостом... оглянуться не успели, как они свадьбу сыграли...

   - Где свадьба?.. какая свадьба?.. пойдем!..- прохрипел неожиданно Щеголев, насовываясь на Савелия,- дядя Савелий... а дядя Сав... ты мне тезка... Много довольны, вот как перед богом... много довольны...- продолжал он, протягивая руки, чтоб обнять тезку, но потерял равновесие и рухнулся на пономаря.

   - Эк его охоч до винца!- произнес, смеясь, Кондратий Захарыч, прислоняя сотского к воротам.

   - Куды те, - заметил Савелий, - другой выпьет, - как платком утрет, а это словно огнем выжигает; ну, да господь с ним! Мы, Кондратий Захарыч, на улице-то затеряем его в народе; я его не звал, сам назвался ко мне,- с ним только провозишься... Щеголев, пойдем с нами!- крикнул Савелий, взяв сотского под руку.

   Пономарь подхватил его под другую руку, все трое выбрались за ворота и вскоре замешались в толпе.

   - А! Данило Левоныч, ты ли это? - воскликнул пономарь, отступая перед высоким мужиком с желтою бородою, желтым лицом и желтыми волосами.

   - Здорово, Кондратий Захарыч, - отвечал староста, слегка приподымая шапку,- чему ты дивуешься? не признал?

   - Да кто тебя признает? вишь как переменился, что с тобой, хвораешь, что ли?

   - Что станешь делать!- отвечал староста, махнув рукою, - такая-то беда стряслась на меня, - бьет лихоманка окаянная, да и полно, - вот, почитай, четыре месяца али пять,- с самых святок... весь дом с ног сбила, всех даже ребят перебрала... а старуху мою так перевернула, что о сю пору ног не переведет!

   - Поди ж ты! с чего бы быть такому?

   - Тебе бы, Данило Левоныч, - я говорил тогда, - надыть поворожить на Васильев вечер, - не упустить этого дела... вот хозяйка моя позвала Домну, велела ей смыть лихоманку, - так ничего... помиловала.

   - Была она и у нас, Домна-то, - чтоб ее черти ели! да ничего не пособило; знать, уж так господь бог наслал за грехи наши, - отвечал староста, зевнув и перекрестив рот.

   - Ну, прощай, Данило Левоныч!

   - Вы куда?..

   - К твоему зятю, - звал на новоселье.

   - Ступайте,- отвечал староста, поворачиваясь к ним спиною.

   Немного погодя, Савелий и пономарь пробились сквозь толпу, вышли на другой конец улицы и завернули в узенький переулок, залитый светом заходящего солнца. Посреди переулка, между широким сараем и плетнем, из-за которого сквозь густые ветви рябины выглядывала верхушка скирды, - подымалась высокая сосновая изба с крытым крылечком и белою трубою. Окна, ворота, убитые гвоздями с жестяными головками, окраины крыши, вплоть до деревянного конька на макушке, были обшиты, словно полотенце, вычурными, резными поднизями, горевшими на солнце как вылитые из золота. Две-три тучные, темно-зеленые ветки рябины, усеянные красными гроздями дозревшего плода, высунулись несколько вперед и набрасывали косвенно густую, зубчатую тень на левый угол избы, заслоняя одно окно, но это служило только к выгоде другого окна, хвастливо выказывавшего свой ставень с ярко намалеванными цветами и все четыре стекла, в которых играли и дробились последние вспышки потухающего дня.

   На ступенях крылечка сидела Василиса в синей поддевке из домотканой крашенины, в новом платке, повязанном врозь-концы; подле нее стоял Алексей в темном кафтане, небрежно висевшем на плечах, и в красной александрийской рубахе. Но непокорные глаза пономаря окончательно разбежались, когда он взглянул на Парашу, которая стояла, подпершись круглыми локтями на перила и опустив немного голову. И в самом деле, - способствовала ли тому белая коленкоровая рубашка, обшитая на плечах красными городочками и ловко обхватывающая полную грудь, или алый платок, повитый вокруг смуглого ее личика, - но только трудно было узнать в ней прежнюю девушку. Кондратий Захарыч не успел навести оба глаза на Савелия и сообщить ему свои замечания,- как уже с крылечка заметили приближающихся гостей и спешили к ним навстречу.

   - Кондратий Захарыч, Савелий Трофимыч, куда это вы запропастились?.. уж мы ждали вас, поджидали!..- сказал Алексей, раскланиваясь перед каждым гостем.

   - А вот... Савелий Трофимыч задержал; я бы к вам давно понаведался...- отвечал пономарь, приподымая шляпу и делая тщетные усилия, чтобы оторвать левый глаз с запонки на груди Параши.

   - Ну, кум, свалил на меня вину...- произнес, самодовольно смеясь, Савелий, - так и быть, беру грех на свою душу!.. авось не посерчают.

   - Что ж вы стоите, гости дорогие?..- сказала Василиса, низко кланяясь, - войдите, милости просим, касатики...

   - И то, и то...- вымолвил Савелий, разглаживая бороду,- ведь мы к вам на новоселье пришли...

   - Милости просим, милости просим, рады вам!..- заключили Алексей и Параша, сторонясь, чтобы дать им дорогу.

   Кондратий Захарыч сделал неимоверное усилие - оторвал оба глаза от запонки, устремил их на крылечко и, сопровождаемый Савелием и хозяевами, вошел в избу.

  

   1851

  

  

   Тексты данного тома печатаются по изданию: Григорович Д. В. Полное собрание сочинений в 12-ти томах. Изд. 3-е. СПб., изд. А. Ф. Маркса, 1896. Для настоящего издания тексты были сверены с первыми публикациями и другими прижизненными изданиями.

  

  

   Впервые - "Москвитянин", 1851, No 1.

   Критики не учитывали, что рассказ, имея подзаголовок "святочный", строится почти по законам лубочной картины. Подзаголовок настраивает читателя на восприятие повествования в ключе народного "святочного" творчества: ряжения, колядок и т. д. Не приняв этого условия, невозможно в полной мере оценить рассказ. Такова несправедливая критика Де-Пуле: "Повесть "Прохожий" кишит эффектами и этнографическими картинами. В ночь под Новый год (повесть носит заглавие святочного рассказа), во время страшного холода, ветра и метели, идет какой-то прохожий. Вот он приходит в село, где, по случаю святок, происходили почти во всяком доме игры и празднества, просится переночевать Христовым именем, но никто его не только не пускает, но даже гонят от ворот. Бедному старику пришлось бы замерзнуть, если бы не сжалилась над ним одна бедная вдова Василиса и сын ее Алексей: они приютили нищего; но старик умер в ту же ночь, оставив своим благодетелям кубышку, зарытую где-то в земле. Не понимаем, что хотел сказать автор этим анекдотом, занимающим такое крошечное место в повести? Впрочем, главное в "Прохожем" не сам прохожий, выставленный для эффекта, а святочные картины, - забавы молодежи, пирушки взрослых, - картины, бойко написанные. Но мастерство представления этих картин отличается не творчеством, а близким знакомством с жизнию простого народа: отсюда в сцене пирушки у Савелия много сочиненного, фальшивого; грязь картины нисколько не очищена поэтической дистилляцией" (цит. по кн.: Дмитрий Васильевич Григорович. Его жизнь и сочинения, с. 71).

   По-иному смотрит на рассказ В. Острогорский: "К числу бытовых народных картин, с тем же идиллическим семейным характером, относятся два небольших рассказа: "Прохожий" и "Светлое Христово воскресение". Первый - анекдот о том, как бедняк-крестьянин, Алексей, пустил к себе ночевать какого-то больного старика, который, в награду за радушное гостеприимство, перед смертью завещал ему клад; второй - народное поверье о каких-то таинственных чумаках, обогативших мужика посредством чудесных угольев. В том и другом рассказе изображается, собственно, не что иное, как избитое в детских повестях вознаграждение добродетели и честной бедности; но не на эту случайную, даже чудесную награду должно быть обращено внимание читателя. Оба рассказа представляют деревенские проводы главнейших годовых праздников: святок и ночи на Светлое воскресенье, и кроме того, несколько симпатичных образов крестьян. Первый рассказ начинается ярким контрастом. В страшную метель, в Васильев вечер, бредет, приближаясь к деревне, одинокий прохожий, а между тем крестьяне весело готовятся к проводам праздника. Целый ряд народных обычаев: выбрасыванье хлебных зерен из рукава ребятишками, подбор этих зерен хозяйкой для будущего урожая, ряженье девок и парней, колядские песни под окном, обряд "смывания лихоманки", дающий повод представить тип знахарки, гаданье девицы под окном, шутки и проказы ряженой молодежи на улице и вечеринка у старосты. Все это дает много материала этнографического, за коим выступают резко очерченные народные характеры, особенно староста, старостиха, парни и бедняк Алексей, прогнанный из-за суеверного страха с вечеринки и возвращающийся домой к одинокой старушке-матери. Эти последние сцены, вместе с приходом и смертью прохожего, написаны искусно и тепло" (цит. по кн.: Дмитрий Васильевич Григорович. Его жизнь и сочинения, с. 75).

   Но и в наше время исследователи видят в "святочных" рассказах Григоровича только эскизы для будущих больших полотен:

   "Описания колядок, заговоров, гаданий, хороводов и пирушек занимают большую часть текста и по сравнению с сюжетным повествованием являются пышной рамой, в которую вставлен маленький этюд.

   <...> Этнографические зарисовки, воспроизведение деталей быта, насыщенность фольклором сближают "Прохожего" с рассказами Даля, в которых автор, придерживаясь жизненной правды в частностях, отказывается от обобщений, выводов. Тем не менее богатство фактических наблюдений в повести давало новый материал для познания народной жизни, служа своего рода эскизами перед написанием больших полотен - романов "Рыбаки" и "Переселенцы" (Мещеряков В. П. Д. В. Григорович - писатель и искусствовед. Л., Наука, 1985, с. 68).

   "Святочные" рассказы в русской литературе - особый жанр, и вовсе не случайный, не "подготовительный" этап к большим художественным полотнам, а проявление народных идиллических представлений как социальных утопий, в основе которых лежит народно-религиозная этика.

  

   Стр. 408. Васильев вечер - канун Нового года; щедрый вечер: посыпают хозяина житом, желая обилия.

   Шишига - бес, кикимора.

   Стр. 409. Калека-перехожая (калика) - увечный человек, кормящийся подаянием.

   Стр. 410. Пришипиться - притаиться или присмиреть.

   Стр. 412. Олябышки - круглые, вздутые пирожки из кислого (дрожжевого) теста.

   Стр. 413. Коляда (коледа) - так называют святки: от Рождества до Крещения, т. е. от 25 декабря до 7 января по ст. стилю; коледой зовут и песню, исполняемую во время обряда; коледованье - обряд хождения по домам в Рождество и Новый год с поздравлением, песнями, со звездою или с житом для сбора денег и пищи.

   Стр. 414. Чанны ворота - т. е. ворота с калиткою, со столбами и крышей, украшенные резьбой.

   Посконна борода - похожая на паклю, из конопли (поскони).

   Авсень.- В. И. Даль объясняет возможное происхождение "авсень" от слова "овесень", - так назывался первый весенний день (1 марта) нового года, когда с этого дня начинался у славян Новый год; затем название было перенесено на Васильев вечер и на Васильев день - 1 января, когда на это время было перенесено начало Нового года.

   Стр. 415. ...Осиновый тебе гроб. - Осина - проклятое дерево, как считали в народе.

   Стр. 417. Шаламберничать (шалберничать) - бить баклуши, шататься без дела.

   Стр. 419. Четверговая соль. - "Чистый четверг" на Страстной неделе перед Пасхой, по преданию, очищает и освящает продукты.

   Иванов день (Ивана-Купала) - 24 июня по ст. стилю; в этот день собирают лечебные и знахарские коренья и травы.

   Чернобыльник - крупный вид полыни.

   Стр. 427. Охлестыш - старый, обитый кнут или хлыст.

   Стр. 432. ...Кутузов ... за услуги твои Смоленское... - М. И. Кутузову в декабре 1812 г. был пожалован титул князя Смоленского.

   ...и Голенищева в придачу!- Голенищев-Кутузов - родовая фамилия М. И. Кутузова.

   Стр. 434. Трафиться - случаться, попадаться.

   Стр. 439. Плетеница - вереница, ватага.

   Стр. 447. ... и талантливую дочку!.. - т. е. богатую и приносящую прибыток и счастие в дом.

   Стр. 451. Серенка (серянка) - лучина, обмокнутая кончиком в растопленную серу.

   Стр. 453. Зерно бурмицкое (бурмитское) - крупная жемчужина.

   Стр. 457. Александрийская рубаха - из александрейки, красной бумажной ткани с прониткою другого цвета.

   Коленкоровый - из тонкой хлопчатой ткани.