Григорович Дмитрий Васильевич - Прохожий

p;  Толпа захохотала.

   - Эх, промахнулся!- произнес Гришка, отряхая руки, - а жаль, кабы не обмишурился, было бы чем закусить... ишь ее, баба-яга какая... Ребята, назло же ей, слушай: старосты нет, пойдемте к ней в избу... выворотим каженнику овчину, он будет медведем, а я вожаком; ладно, что ли? Ну, Михайло Иваныч, поворачивайся, да не пяль глаза в стороны, сказано не выпустим, пойдешь с нами!- прибавил он, стаскивая полушубок с плеч молодого парня, который, впрочем, довольно охотно поддавался.

   - А ну, быть стало по-вашему!- неожиданно воскликнул молодой парень, отрывая глаза от старостина окна и принимая как будто решительное намерение,- давайте овчину, я сам выворочу... Ну, так, ладно, что ли!- заключил он, просовывая руки в рукава вывороченной овчины и тяжело поворачиваясь перед толпою, которая разразилась звонким смехом.

   - Ай да молодец!- заревел Гришка, топая в восторге ногами. - Я вам говорил: на него только наговорили, какой он каженник! Давай другую овчину, закутаем ему голову! Так. Ну-кась, Михайло Иваныч: а как ребята за горохом хаживали... ну-у-у!.. ай да Алеха! Я говорил вам, не сплохует! Он только прикидывался тихоней, а они ему верили... Ребята, стойте!- крикнул Гришка, останавливая толпу, которая уже двинулась к воротам старостиной избы, - стойте; по-моему, вот что: дайте ей, старой ведьме, опомниться; она теперь взбеленилась, так уж заодно придется ей серчать... дадим-ка ей лучше простыть, да тогда, на спокой-то, и потревожим ее, пущай де знает! Пойдемте, как есть, следом к Савелью, теперь пир горой; народу там гибель, потешимся на славу, а там сюда добро пожаловать... так, что ли?..

   - Пойдемте, пойдемте!- отозвались все разом.

   И толпа, повернувшись лицом к ветру, весело понеслась за Гришкой на другой конец деревни. Но не достигла она и половины дороги, как вдруг буря, смолкнувшая на время, снова ударила всей своей силой; все помутилось вокруг, и ряженые наши не успели сделать одного шагу, как уже увидели себя окруженными со всех сторон вихрем.

   - Держись, не вались!- крикнул Гришка, сгибаясь в три погибели и становясь спиною к метели,- наша возьмет, стой крепче, не робей! Эй вы, любушки-голубушки, - присовокупил он, пробираясь к девушкам,- что пришипились? играйте песни!..

   - Полно тебе, Гришка... Ох, девушки, страшно! ох, касатушки, страшно!- раздавалось то с одной стороны, то с другой.

   - Страшно... у! у! у!..- произнес Гришка, становясь на четвереньки и принимаясь то хрюкать свиньею, то выть волком.- Ой! девушки, смотрите-ка, смотрите... вон ведьма на помеле едет, ей-ей, ведьма, у! смотри, сторонись, - хвостом зацепит.

   Девушки, прятавшиеся друг за дружкою, подняли головы и вдруг испустили пронзительный крик. В стороне, за метелью, послышался действительно чей-то прерывающийся, замирающий стон... В эту самую минуту ветер рванул сильнее, вихрь пронесся мимо, и в мутных волнах снега, между сугробами, показался страшный образ старика с распростертыми вперед руками.

   Но толпа успела уже разбежаться во все стороны.

  

  

   Между тем пирушка у Савелия шла на славу; народу всякого, званого и незваного, набралось к нему такое множество, что, кажись, пришел бы еще один человек, так и места бы ему недостало. Даже под самым потолком торчали головы; последние, впрочем, принадлежали большею частью малолетним парнишкам и девчонкам, которые, будучи изгоняемы отовсюду, решительно не знали уже куда приткнуться. И как, в самом деле, сидеть дома, когда у соседа вечеринка, да еще в какое время - в святки? Того и смотри, нагрянут ряженые, пойдут пляски, песни... деревенским ребятам все в диковинку! И вот, томимые любопытством, пробираются они сквозь перекрестный огонь пинков и подзатыльников, карабкаются на лавки, всползают на печку и полати, мостятся друг на дружку, лишь бы поглядеть на веселье. Между ними попадаются такие бойкие, которые, не зная, куда девать маленького братишку, заснувшего у них на руках, забрались вместе с ним на зыбкую перекладину и висят себе как ни в чем не бывало!

   В избе жарко как на полке; никто, однако ж, не думает отступать к двери; каждый, напротив того, норовит изо всей мочи как бы протискаться вперед, к красному углу, где происходит угощение. Там, за столом, покрытым рядном, обложенным по краям ложками и обломками пирогов и хлеба, сидели гости званые и почетные. На самом первом месте, под образами, в которых дробился свет восковой свечки вместе со светом сального огарка, воздвигнутого на столе, бросался прежде всего в глаза мельник и жена его, оба толстые, оба красные, как очищенная свекла. Подле них, по правую руку, сидел пономарь из чужой вотчины, долговязый, рябой как кукушка, косой как заяц, с вострым обточенным носом и коротенькой взъерошенной косичкой на затылке; жар действовал на него совсем иначе, чем на мельника: он, казалось, сушил и коробил его как щепку. Подле пономаря сидел сотский, - крошечный, мозглявый старикашка лет семидесяти пяти, но живой и вертлявый, щупавший поминутно то медаль на груди форменной инвалидной шинели, то дергавший себя за кончики седых волос, изредка торчавших по обеим сторонам лысины; слезливые глаза его щурились постоянно, тогда как рот, украшенный одними деснами, был постоянно открыт и сохранял такое выражение, как будто сотского парил кто-то сзади наижесточайшим образом самым жгучим веником. По левую руку мельника находился знакомый уже нам староста и рядом с ним хозяин дома - рыжий, плечистый мужик, такой же толстый почти, как мельничиха. С обоих пот катил градом, но оба не замечали этого и, казалось, были очень довольны соседством друг друга, потому что то и дело обнимались. По обеим сторонам описанных лиц, на лавочках, подле стола и немного поодаль, сидели еще гости, тоже званые, но менее почетные. Тут были старики, и молодые, и бабы с их ребятами; все они расположились семьями: где муж с женой, где старуха со снохой. Каждая семья явилась в гости с своей чашкой и ложкой; радушие хозяев ограничивалось снабжением съестного, и так как хозяйка приготовила кисленького и солененького вволю, а хозяин припас чем и рот прополоснуть, то гости были очень довольны. Немолчный говор, восклицания, хохот, раздававшиеся вокруг стола, свидетельствовали о довольстве присутствующих. Но всех довольнее был, по-видимому, все-таки сам хозяин.

   - Александр Елисеич, сват! кумушка Матрена Алексеевна! Кондратий Захарыч! еще стаканчик, милости просим, понатужьтесь маленько...- кричал Савелий, приподнимаясь поминутно со штофом в одной руке, со стаканом в другой и кланяясь поочередно каждому из гостей своих. - Александр Елисеич, что ж ты, откушай, - полно тебе отнекиваться, ну, хошь пригубь,- прибавил он, обращаясь настойчивее к мельнику, который пыхтел, как бык, взбирающийся на гору.

   - О-ох! не много ли, примерно, будет, Савелий Трофимыч, - отвечал гость, но взял, однако ж, стакан, тягостно возвел к потолку тусклые, водянистые глаза свои, испустил страдальческий вздох и, проговорив: "Господи, прости нам прегрешения наши!" - выпил все до капельки.

   - Гости дорогие, милости просим! Данила Левоныч, ты что? Аль боишься уста опорочить? Пей, да подноси соседу, - продолжал Савелий, передавая штоф старосте и подмигивая на пономаря, который сидел, раскрыв рот, как птица, умирающая от жажды, что не мешало ему, однако ж, усердно вертеть левым глазом вокруг мельничихи. - Дядя, а дядя, дядя Щеголев! полно тебе раздобарывать, успеешь еще наговориться... Эх, а еще куражился: всех, говорил, положу лоском! что ж ты?.. Храбр, видно, на словах!- заключил Савелий, протягивая руку к сотскому, который рассказывал что-то мельнику.

   - Подноси, подноси знай, да не обноси, - захрипел старикашка, заливаясь удушливым, разбитым смехом; он взял стакан, бодро привстал с места, произнес: "Всем гостям на беседу и во здравие!" - выпил вино, крякнул и постучал себя стаканом в голову.

   - Вишь, балагур, занятный какой; ай да Щеголев!- раздалось со всех концов посреди хохота.

   - Так как же тяжко, примерно, вам было в ту пору? - спросил мельник, когда уселся Щеголев.

   - А ты думаешь как? - возразил Щеголев, бодрившийся и делавшийся словоохотливее по мере того, как штофы пустели; куда жутко пришлось: народ весь разбежался; избы, знаешь ты, супостат разорил, очистил все до последнего зернышка; сами прохарчились... захочешь пирожка, ладно, мол,- льду пососешь; захочешь щец, - водицы похлебай, а другого и не спрашивай!..

   - А что, примерно, бывал сам в сражении? - перебил мельник, выставляя вперед подбородок и осеняя рот крестным знамением.

   - И-и... Александр Елисеич, спросите, где он только не был, каких сражений не видал, ходил под Кутузовым против француза, подлинно любопытствия всякого достойно!- произнес пономарь, значительно обводя косыми глазами компанию и потом стараясь снова остановить их на мельничихе, которая переминалась на одном месте, как откормленная гусыня.

   - Так ты Кутузова-то видал? сказывают, сильный, примерно, был человек...- спросил мельник, глубокомысленно насупивая брови.

   - Кутузова-то!- воскликнул Щеголев, заливаясь снова разбитым своим смехом и хорохорясь несравненно более прежнего. - А ты думаешь как! Как сядет, бывало, на коня... ух! ничего, говорит, не боюсь! Сам батюшка-царь его жаловал, раз на параде собственноручно целовал его. Русак был, настоящий русак! Кутузов, говорит ему, возьми себе за услуги твои Смоленское... возьми уж, говорит, и Голенищева в придачу! Вот так настоящий был воин! Ничего, говорит, не боюсь! Куда ни покажется, - так лоском и кладет супостата! Как ты думаешь: сам на коне сидит, а над ним, слышь ты, орел летит... ничего, говорит, не боюсь!..

   - Ну, а сам-то ты, сам бывал в сражениях? Страшно, чай? - продолжал расспрашивать Александр Елисеич.

   - Чего страшно! ничего не страшно: француз ли, супостат ли... пали, да и только! Бей его, врага-супостата!- крикнул Щеголев, ударив кулаком по столу.

   - Я чай, в пушку ударили? - вымолвил пономарь, взглядывая из-за мельничихи.

   - В пушки ударили, в барабаны забили, - пули и картечи летели нам навстречу!- подхватил Щеголев, отчаянно потряхивая головою, в которой начинала уже бродить нескладица.

   - Лександр Елисеич, еще стаканчик, полно тебе спесивиться,- откушай!- перебил Савелий.

   - Нет, Савелий Трофимыч, надо настоящим делом рассуждать, ей-ей, примерно не по моготе...

   - Кондратий Захарыч, милости просим!

   - Много довольны, кушайте сами; много довольны вашим угощением,- отвечал пономарь, принимая стакан и раскланиваясь на стороны.

   - Кума Матрена Алексеевна, не обессудь, просим покорно, - продолжал хозяин, осклабляя зубы на мельничиху, которая сидела, понурив голову, с видом крайнего изнеможения, - понатужьтесь еще; дай тебе господи долго жить да с нами хлеб-соль водить...

   Мельничиха допила вино, потупила глаза и прокатила стакан по столу, что значило, что она напрямик отказывалась.

   - Сват Данила, угощайтесь, - ну, первинка тебе, что ли!..

   - Так и быть, согрешу, - обижу свою душу, - выпью во здравие и многолетие!..

   - Вот так-то... Эй, Авдотья, давай перемену!- крикнул хозяин, упираясь спиною и локтями в толпу, которая чуть не сидела на его шее, и оборачиваясь назад к печке, где слышался пискливый говор баб и звяканье горшков.

   - Сейчас!- отозвался пронзительный голос, покрывший на минуту шум гостей.

   Вслед за тем послышались звуки, похожие на то, когда ломают щепки, но означавшие в сущности, что хозяйка отвесила несколько подзатыльников ребятам, осаждавшим блюда. Минуту спустя из середины толпы выступила жена Савелия, сопровождаемая двумя снохами, державшими в каждой руке по огромной чашке.

   - Куманек, сватушка, кушайте, угощайтесь, милости просим; кумушка, Матрена Алексеевна, прикушай, касатка, ты у нас дорогая гостьюшка, - сказала хозяйка, сухая, высокая баба с сморщенным лицом и провалившимися губами, которые корчились и ежились, чтобы произвести приветливую улыбку.- Кушайте, родные вы мои, - не судите хлеб-соль, укланялись, угощаючи вас, - продолжала она, отвешивая маховой поклон мельничихе, тогда как обе снохи подставляли чашки гостям, сидевшим со своими ложками на лавках.

   - Много довольны вашим хлебом и солью! спасибо за ласки и угощенье, дай тебе и деткам твоим всяческого благополучия от царя небесного!- раздалось отовсюду.

   - Авдотья, давай перемену!- крикнул снова Савелий, начинавший покачиваться во все стороны, несмотря на то, что сильно упирался на старосту.

   - Кумушка, Матрена Алексеевна, не побрезгай, возьми хоть орешков, хоть орешков возьми... - говорила хозяйка, кланяясь и поднося чашку с орехами мельничихе. - Возьми, не прогневайся, возьми, ужотко деткам твоим зубки позабавить, себе на потеху...

   - Пули и картечи... летели... к нам навстречу!- пробормотал неожиданно Щеголев, поднимая голову.

   - Ну, господь с тобой, касатик, - отвечала хозяйка,- кушай во здравие!..

   - Авдотья, давай перемену!- крикнул снова Савелий.- Эге... ге... брат Щеголев, - присовокупил он, размахивая руками пред сотским, который клевал носом корку пирога, - что ж ты хотел-то всех лоском положить?..

   - Давай!..- прохрипел Щеголев, болтнув головою, как будто кто дал ему подзатыльника. - Ничего не боюсь!.. пули... картечи... летели...

   - Эй, Кондратий Захарыч, о чем вы тут толмачите? - заключил Савелий, махнув рукою и поворачиваясь к пономарю, который разговаривал с мельником.

   - А вот, Александр Елисеич рассказывал, какой случай вышел с шушеловским мужиком, Кириллой Власовым; небось ты его знаешь?

   - Трафилось видеть. А что за случай такой?

   - Да не сегодня, так завтра помрет, за попом посылали...

   - Ой ли? да с чего так?..-спросило несколько голосов.

   - Расскажи, Александр Елисеич, - шепнул пономарь, любознательно вглядываясь одним глазом в мельника, тогда как другой глаз не менее любознательно вновь устремился на мельничиху.

   - А вот что, - начал мельник, останавливаясь на каждом слове, чтобы перевести одышку, - недели три тому будет, пошел как-то Кирилла на Каменскую мельницу; дело было к вечеру, гораздо уж смеркалось; взял, примерно, шапку, пошел. Пришел, примерно, на мельницу, помолился, взял мешок с мукой и идет домой. Время стояло, как нынче, метель, примерно, такая буря, - зги не видать, - продолжал Александр Елисеич, посматривая поочередно то на того, то на другого, тогда как присутствующие, подстрекаемые любопытством, двигались к нему й вытягивали шеи; - вот стал он подходить к лесу, миновал было половину, вдруг слышит, кто-то кликнул его по имени. "Кирилла Власов!" - зовет, примерно, как словно какой знакомый человек либо сродственник... Он глядь - никого. В другой раз, он опять остановился, - опять никого... "Кто там?" - крикнул. Никто, примерно, не откликается... Чтой-то за диво!.. Вот он опять пошел; что ни шаг ступит, зовет его кто-то по имени, да и полно!.. Вот приходит он домой; сел, поел, лег на печку - не спится... словно, говорит, мутить меня стало... Ну, нечего делать, встал это он, сел на лавку и стал, примерно, сумлеваться. Кто, говорит, звал меня в лесу?.. Стал это он так-то сумлеваться, вдруг слышит - стучат в окно... "Кто? - говорит,- кого надыть?.." - "Пусти, Власыч, пусти, примерно, переночевать!" - отозвалось за окном. Как услыхал, говорит, так индо по закожью меня и дернуло, вся кровь, говорит, запечаталась во мне... слышу, говорит, тот же голос, что звал меня в лесу...

   - Подлинно диковинное дело и всякого любопытствия достойно!- произнес со вздохом пономарь, обращая на этот раз оба глаза на соседку. Но только что успел он это сделать, как оба глаза его вместе с глазами мельника и всех присутствующих устремились в одно мгновение на уличное окно.

   В окне послышался стук. Все оглянулись и невольно попятились назад. Стук в окне повторился.

   - Ну, чего вы?..- крикнул Савелий, обращаясь к бабам, которые с визгом побросались в сторону.- Кума! Матрена Алексеевна! полно тебе!- присовокупил он, встав с места и подталкивая мельничиху, которая повалилась всею тяжестью на сотского и притиснула долговязые ноги пономаря, успевшего уже прыгнуть на лавку.- Ну, чего вы! эк! ишь их! (Тут Савелий повернулся назад к двери, где происходила какая-то каша, в которой все двигалось, кричало и тискалось.) Куда вы? - стойте, я погляжу пойду!..

   Савелий сделал шаг к окну, но стук раздался снова, сопровождаемый на этот раз голосом, от которого вздрогнули в самых дальних углах избы.

   - О-ох! касатик, Савелий Трофимыч, не ходи! с нами крестная сила!- проговорила хозяйка, вцепившись в мужнину рубаху.

   - Кто там? - крикнул, что есть мочи, Савелий.

   - Про-хо-жий...- отвечал дрожащий, прерывающийся голос.

   - Чего надыть? - гаркнул Савелий.

   - Пусти... перено... чевать... озяб...- отвечал голос, заглушаемый ревом метели.

   - Ступай, ступай! коли ты добрый человек, - сердито отозвался Савелий, делая шаг к окну. - Ступай подобру-поздорову, много вас шляется; проваливай, проваливай... здесь не место, ступай!.. Эй, Александр Елисеев, Данило! кума! гости дорогие! что ж вы, аль не слышите? чего всполохнулись! это, должно быть, какой-нибудь христарадник, а вы и взаправду подумали... садитесь, милости просим... ишь нашел время таскаться да грызть окна...

   - Да ты, касатик, посмотри в окно!- сказала хозяйка, робко выглядывая из толпы.

   - Чего смотреть! говорят тебе толком - нищенка!

   - Ох, нет, родной, нет, Савелий Трофимыч, обойди-ка вокруг двора, оно вернее, обойди, касатик!- раздалось в толпе баб.

   - Ну, пошли... с вами не столкуешь!.. Эй, Александр Елисеич, сват Данило, Кондратий Захарыч, полно вам; кума, Матрена Алексеевна, просим покорно, просим не сумлеваться, чего вы взаправду переполошились, садитесь!- говорил Савелий, усаживая гостей, которые, не слыша более шума за окном, начинали мало-помалу ободряться. - Авдотья, давай перемену!..

   Гости, ободренные окончательно тишиною, водворившеюся за окном, уселись по-прежнему на свои места; мельничиха освободила задыхающегося Щеголева, пономарь завертел снова левым глазом вокруг соседки, на столе появились два новые штофа, снохи переменили чашки на ковши с суслом и брагою, и веселая вечеринка, прерванная на время, продолжалась на славу радушным хозяевам.

  

  

   - Ребята!.. эй!.. где вы? - крикнул Гришка Силаев, останавливаясь на другом конце улицы и оглядываясь во все стороны.

   Он приложил указательные пальцы обеих рук к губам, испустил дребезжащий, пронзительный свист и стал прислушиваться.

   - Кто тут? - робко отозвалось несколько тоненьких голосков подле соседних ворот.

   Гришка повернулся к воротам и свистнул во второй раз.

   - Гришка, ты? - повторили те же голоса, и вслед за тем из-за саней выглянула сначала одна голова, потом другая и, наконец, показался парень и несколько девушек.

   - Я, я... ступайте сюда, не бойтесь... кто это? - воскликнул Гришка, достигая их одним прыжком и принимаясь ощупывать круглое лицо парня.- Э-э! Петрушка Глазун! смотри ты, куда затесался, - с девками!..

   - Я нарочно побежал с ними... они, вишь, задумали по домам разойтись...

   - Ну, ладно, ладно, пойдемте!..

   - Ох, касатушки, страшно, ох, девушки, страшно! Гришка, куда ты нас тащишь! а ну как опять встренется...-проговорили девушки, прижимаясь друг к дружке и боязливо выглядывая из-за полушубков.

   - Ну, вот, полно вам ломаться, пойдемте; лих его, пущай встренется; вы и взаправду думаете леший какой али ведьма...

   - Вестимо, чего бояться, - произнес в стороне мягкий голос, по которому все присутствующие узнали тотчас же Алексея-каженника, - должно быть, нам так почудилось, а не то верно какой-нибудь побирушка,- прибавил он, присоединяясь к толпе.

   - Ай да Алеха! молодца, право слово - молодца! Девки! скажите: с чего он так расходился? отколе прыть взялась?.. Ну, идемте, что ли?..

   И Гришка, сопровождаемый девками, Петрушкой и Алексеем, который еле-еле передвигал ноги, запрятанные в рукава вывороченного полушубка, стал пробираться подле изб.

   - Эй, ребята, девки! выходите, полно вам!- кричал он, останавливаясь поминутно и оглядываясь на стороны.

   - Кто там!..

   - Выходи, - чего спрашиваешь, - ступай, так увидишь!

   - Да как же звать?..

   - Зовут зовуткой, а величают уткой!

   Раздался хохот, и толпа увеличивалась новым озорником. Таким образом, разбежавшиеся парни и девки примыкали один за другим к ряженым, и толпа не успела дойти до конца деревни, как уже почти все оказались налицо.

   - Чего оглядываетесь на стороны! небось, леший-то давно лыжи навострил, - так испужали его наши девки, - куда прытки голосить!- сказал Гришка, останавливая толпу,- ну, все ли здесь?.. Бука, ступай сюда; ты, коза, пойдешь следом за букой; каженник, становись здесь, я тебя поведу; а за ним баба-яга; баба-яга... ну поворачивайся, да смотри не плошай...- прибавил он, повертывая за плечи долговязого парня в поняве, с платком на голове и сидящего верхом на помеле.

   - А куда нам идти-то? - спросил кто-то.

   - Сказано, к Савелию.

   - Нет, ребята, - слушай, Гришка! пойдемте лучше в другую избу, - туда не проберешься; я было сунулся - куда те: в сенях народ стоит...

   - И то, пойдемте-ка лучше, коли уж идти, пойдемте к старосте, как прежде хотели, - вымолвил Алексей.

   - Слышь, ребята, слышь, что говорит каженник; ай да Алеха!- закричал Гришка, - что-то, братцы, я заприметил, больно он расходился нынче; никогда такого не бывало!.. должно быть, неспроста... Слышь, как его раззадоривает идти к старосте; уж не Парашка ли тому виною... пойдем да пойдем!.. А ну, быть, как сказал каженник,- качай!..- И Гришка, подпершись в бока, выступил вперед и запел, приплясывая:

  

   Чижик, пыжик у ворот,

   Воробышек махонький...

   Эх, братцы, мало нас,

   Голубчики, немножко!..

  

   - Тише, Гришка, что ты орешь!- услышит старостиха, не пустит нас...

   - Небось! метель гудит - не услышит! Смотри только, ребятушки, не обознаться бы нам...

   - Ну вот! тише, говорят! разве не видишь, - вот и изба...

   - Ребята, стой!- шепнул Гришка, снова останавливая толпу; - у старосты огонь, поглядите, кто у них в избе; не вернулся ли хозяин!..

   - Нет, вижу!- отвечал так же тихо Петрушка, взобравшийся на завалинку, - никого нет; сидят старуха да дочь...

   - Ладно, подбирайся к воротам; тихонько, смотри... так, ладно... Братцы, никак, калитка-то заперта... стой! Кто из вас цепкий, - полезай через ворота да сними запор.

   - Давай я полезу, - сказал Алексей, двигаясь к воротам.

   - Нет, ты и коза не трогайтесь с места; Петрушка, ступай сюда!- шепнул Гришка, подставляя спину.

   Петрушке чехарда была в привычку; он прыгнул на плечи товарища, уцепился руками за перекладину ворот и, минуту спустя, бухнулся в сугроб, по ту сторону ворот. Шест, припиравший калитку, был снят, и толпа, затаив дыхание, начала пробираться по двору старосты к крылечку.

   - Тсссс...- произнес Гришка, останавливаясь на крылечке и подымая руку кверху, - дверь заперта изнутри!.. ничего, молчи, я дело справлю: смотри только, как свистну, все за мной в одну плетеницу, да не робей, дружно!

   Сказав это, он ударил кулаком в дверь. Минуту спустя, в сенях послышались шаги.

   - Кто там? - спросила хозяйка.

   - Отворяй!- отвечал Григорий, подделываясь под голос старосты.

   - Ты, Левоныч?

   - Отворяй, говорят... аль не признала? - продолжал Гришка, стараясь прикинуться пьяным.

   Старуха проворчала что-то сквозь зубы и загремела запором; вслед за тем она выглянула на крылечко, но в ту же секунду над самым ее ухом раздался пронзительный свист, и не успела она крикнуть, как уже толпа ринулась в сени, сшибла ее с ног и ударилась с визгом и хохотом в избу.

   - Ай, батюшки, режут! ай, касатики, режут!- завопила старуха, бросаясь как угорелая в угол сеничек и забиваясь между корытами и досками...

   Страх ее не был, однако ж, продолжителен; заслышав песни, пляски и хохот, раздавшиеся в избе, она высвободилась из засады и кинулась к растворенной настежь двери. Увидя толпу ряженых и дочь, стоявшую посреди их с веселым, смеющимся лицом, старостиха окинула глазами сени, - но, не найдя, вероятно, ни кочерги, ни полена, метнулась в избу и прямо повалилась на медведя который переминался с ноги на ногу, стоя перед Парашею.

   - Ах, ты, разбойник! ах, ты, окаянный!- взвизгнула она, принимаясь тормошить медведя, который не двигался с места, не сводил глаз с девушки и, казалось, не замечал, что происходило вокруг.

   - У... у... у!- захрипел бука, вынырнул неожиданно из-за медведя и, став между ним и старостихою, простер к ней руки, обернутые соломой.

   - Бя... бя... бя!- затрещала коза, дергая ее сзади.

   - Бу... у... у... - ревел бык, пыряя ее рогами.

   - Кудах! кудах, ирр... ирр...-зашипел, откуда ни возьмись, журавль, то есть долговязый, плечистый парень, у которого рука была притянута к голове и все это окутано было рогожей, - ирр...-присовокупил журавль, тыкая ее в бок веретеном, изображавшим клюв.

   - Пострелы! черти! собаки!- вопила старостиха, отбиваясь руками и ногами.

   - Полно, тетенька, не серчай, - запищала скороговоркою баба-яга, заметая след помелом и смело наступая на старуху, которая задыхалась от злобы,- слушай: загадаю тебе загадку: двое идут, двое несут, сам-треть поет... Не любо?.. изволь другую; под лесом-лесом пестрые колеса висят, девиц украшают, молодцов дразнят... Не угадала?.. Серьги, тетенька, серьги.

   - Поди прочь, леший!- крикнула старостиха, замахиваясь обеими руками на бабу-ягу, но, оглушенная визгом и хохотом, в ту же минуту обратилась к толпе девушек.- А вы, бесстыжие! погоди, постой! о! Грушка Дорофеева, я тебя признала, - ах ты, срамница!- прибавила она, бросаясь на толстенькую девушку, прятавшуюся за подруг; но Груша нырнула в толпу, толпа раздвинулась и старостиха прямехонько наткнулась на Гришку, козу и медведя, которые вертелись вокруг ее дочери.

   - Ну-кось, Михайло Иваныч, - заговорил Гришка, размахивая палкою так ловко, что старостиха никак не могла приступиться, - потешь, покажи господам честным и хозяйке дорогой, как малые ребята горох воровали... А ну, поворачивайся!- крикнул он, дернув за веревку, привязанную к поясу медведя, который все-таки не двигался с места и не отрывал глаз от Параши. - А ну, ну, полно, аль приворожила тебя красная девушка... ну, коза, валяй, начинай!.. Михайло Иваныч, что ж ты взаправду уставился, не кобенься, кланяйся хозяюшке молодой, да в самые ножки!- присовокупил Гришка, опуская палку на плечо медведя, который на этот раз повалился охотно в ноги Параше.- Так: ну, коза, живо!..

   Тут Гришка, продолжая размахивать палкой, пустился вприсядку вместе с козою, припевая скороговоркою:

  

   Антон козу ведет,

   Антонова коза нейдет;

   А он ее подгоняет,

   А она хвостик поднимает...

   Он ее вожжами,

   Она его рогами...

  

   Старостиха кричала, бранилась, но уже никто ее не слушал; все вокруг нее заплясало, завертелось, и трудно определить, чем бы кончилась потеха, если бы в самом разгаре суматохи не раздалось внезапно из сеней:

   - Староста идет!..

   Казалось, гром, упавший в эту минуту на избу, не произвел бы такого действия на присутствующих. Раздался оглушительный визг; баба-яга бросила помело, Гришка палку, журавль веретено, и все, перепрыгивая друг через дружку, как бараны, побросались в дверь, преследуемые старостихою, у которой, откуда ни возьмись, явилась в руках кочерга.

   - А! разбойники! что взяли! что взяли!..- кричала она, нападая с яростью на беглецов и не замечая впопыхах медведя, который, запутавшись в своих овчинах, стоял посреди избы и оглядывал со страхом углы и лавки.

   - Что взяли!- продолжала старостиха, врываясь в сени, - Левоныч! Левоныч! Держи их, не пущай, смотри держи разбойников!..

   Медведь быстро оглянулся на дверь и сбросил овчину, покрывавшую голову.

   - Параша, это я! не бойся...-произнес он, обращаясь к девушке, которая боязливо пятилась к печке, - спрячь меня! видит бог, для одной тебя пришел к вам. Слышь, отец идет!- прибавил он, высвобождая одну ногу из рукава овчины.

   Страх Параши прошел, по-видимому, тотчас же, как только медведь показал настоящую свою голову. Раздумывать долго нельзя было; голос старосты и жены его приближался и слышался уже на крылечке. Надо было на что-нибудь решиться... Девушка взглянула еще раз на парня и указала ему под лавку. Едва Алексей успел спрятать свои ноги, как староста и жена его вошли в избу. Глаза Данилы блуждали неопределенно во все стороны, и вообще на опухшем лице его изображалась сильная тревога.

   - Ну, чего ты уставился? что глаза-то выпучил?.. Тьфу! прости господи!- произнесла старуха, бросая с сердцем кочергу, - кричу ему: держи их, не пущай!..

   - Ох... дай дух перевести... мне почудилось...- перебил староста, протирая глаза.

   - То-то, спьяна-то черти, знать, тебе показались!.. Толком говорят - ребята были, чтоб их собаки поели! Пришли, давай, разбойники, все вверх дном вертеть; содом такой подняли, проклятые...

   - Погоди... стой! я с ними справлюсь; ты скажи только, кто да кто был, - произнес не совсем твердо староста, у которого хмель отшибал несколько язык и память.

   - Известно, кому больше, как не Гришке Силаеву; проклятый такой, чтоб ему...

   - Ладно, ладно... а ведь мне почудилось... У Савелия, слышь ты, такую диковину рассказывали... иду я так-то домой, втемяшилось мне это в голову... а тут они, проклятые, понагрянули... не думал, не гадал... Да постой, я им задам завтра таску, особливо Гришке... я давно заприметил.

   Староста не докончил речи; голова его откинулась назад, рот искривился, глаза выкатились как горошки и остановились на одной точке. Увидя что-то мохнатое, выползавшее из-под лавки, старуха с визгом вцепилась в мужа. Одна Параша не тронулась с места; она опустила только зардевшееся лицо свое и принялась перебирать край передника.

   Алексей вышел из своей прятки и встал на ноги. Данило повалился на лавку; старуха закрыла лицо руками и последовала его примеру.

   - Данило Левоныч, тетушка Анна, не пужайтесь! это я...- произнес Алексей, делая шаг вперед.

   Заслыша знакомый голос, муж и жена подняли голову.

   - Как!.. ах ты, окаянный!- воскликнула старостиха, мгновенно приходя в себя. - Левоныч, хватай его!..

   - Каженник!..- проговорил староста, протирая глаза и тяжело подымаясь с места.

   - Хватай его, держи!- голосила старуха, принимаясь толкать мужа.

   - Полноте вам сомневаться...- сказал не совсем твердым голосом Алексей, - я не вор какой, не убегу от вас, сам дамся в руки...

   - Чего тебе надыть? - заревел Данило, грозно подходя к парню.

   - А! так вот как!- крикнула старостиха, кидаясь на дочь,- так вот ты какими делами... погоди, я с тобой справлюсь!

   - Тетушка Анна, не тронь ее...- сказал Алексей, становясь между дочерью и матерью,- видит бог, она не причастна... я во всем причиной и винюсь перед вами.

   - А вот погоди, ты у меня скажешь, зачем затесался под лавку, - вымолвил староста, хватая парня.

   - Погоди, дядя Данило, постой, не замай, - я винюсь и без того...- пришел с ребятами к тебе; думали позабавиться, песни поиграть... кричат: ты идешь... все вон кинулись, я один не поспел, - вот и вся вина моя... а она, дочь твоя, Данило Левоныч, видит бог, ни в чем не причастна!..

   - Да ты, дурень ты этакой, что его слушаешь! тащи его в сени... дай ему таску, чтоб помнил вперед... тащи его... ах ты охаверник, каженник проклятый!.. постой, я тебе дам знать...- голосила старостиха, подталкивая Алексея в спину, тогда как муж тащил его в сени, - так, так, так, хорошенько ему, разбойнику!..

   Увещевание и разговоры были напрасны; староста и жена его стащили бедного Алексея на двор, и вскоре послышался шум свалки.

   - Ну, теперь я с тобой поговорю,- начала старостиха, торопливо вбегая в избу, - ах ты, срамница ты этакая!.. Да где она?.. Парашка!- крикнула она, оглядываясь во все стороны. Увидя дочь, которая стояла на лавочке и, просунувшись по пояс в окно, глядела на улицу, старуха пришла в неописанную ярость.

   - Что ты тут делаешь? - взвизгнула она, втаскивая ее в избу и замахиваясь обеими руками.

   - Без тебя, матушка, постучали в окно... я отворила... какой-то человек...

   - Какой человек?..

   - Должно быть, нищенка...

   - Какой там еще леший?..- произнес староста, входя в это время в избу.

   - Нищенка, батюшка, - отвечала Параша, - просится переночевать...

   - А! это, должно быть, тот самый, что стучался к Савелью да всех нас переполошил, - проговорил Данило, нетерпеливо подходя к окну, в котором мелькнула бледная тень человека. - Погоди же; я тебя выучу таскаться по ночам... Чего тебе надо? - крикнул он, просовывая голову на улицу. - Отваливай, отваливай отселева, коли не хочешь, чтобы я проводил! Вишь, нашел постоялый двор, в какую пору таскаться выдумал... Погоди, я еще узнаю завтра, что ты за человек такой!.. Ступай, ступай!.. Вишь, взаправду, повадились таскаться, - промолвил староста, захлопывая окно, - прогнали с одного двора чуть не взашей, нет - в другой лезет... И добро бы время какое, а то метель, вьюга, стужа... Тут и собака, кажись, лежит - не шелохнется, а он слоняется да окна грызет... О-ох!- заключил Данило, зевая и разваливаясь на печке.

  

  

   "Вот не было тоски и печали!- подумал Алексей, выходя из Старостиных ворот на улицу, - все как есть, все теперь пропало!- продолжал он, равнодушно шагая по сугробам и не обращая внимания на студеный ветер, который гнал ему в лицо целое море снегу!- И зачем было идти к ним в избу?.. Как словно не знал я, не видал,- не вернуть этим пропавшего дела. Коли прежде зароком не велели ей молвить слова, - бегала она от меня, как от волка; теперь, стало, и подавно ждать нечего... Эх, загубил я вконец свою голову!.."

   Раздумывая таким образом, он не заметил, как очутился перед воротами своей избенки. Из слухового окна все еще мелькал огонек, и Алексей, не ожидавший застать старуху-мать на ногах, поспешил в избу. Но старушка предупредила его; она давно сидела настороже, прислушиваясь к малейшему шуму и шороху. Чуткий слух не обманул ее. Заслышав знакомые шаги, она суетливо поправила платок на голове, взяла лучину и, прежде чем сын успел пройти двор, стояла уж в сеничках.

   - Ох, родной мой, куда это ты запропастился? - произнесла она, выбегая на крылечко и заслоняя дрожащею ладонью лучинку.- Уж я ждала-ждала; время, думаю, не доброе, не прилучилось ли чего, помилуй бог...

   - Нет, матушка, ничего, - весело отвечал Алексей, взбираясь по ступенькам.

   - То-то, родной... а я сижу так-то да думаю...

   И старушка, улучив минуту, когда парень прошел мимо, взяла лучину в левую руку, взглянула на сына и, отвернувшись несколько в сторону, сотворила крестное знамение. После этого она догнала его, и оба вошли в избу.

   Избенка была крошечная: стены ее, перекосившиеся во многих местах и прокопченные дымом, были так черны, что даже с помощью лучины едва-едва можно было различить что-нибудь в углах. Но, несмотря на то, везде, куда только проникал глаз, виднелись следы заботливости и строгого порядка; все показывало, что старушка была добрая, радетельная хозяйка. Ничто не валялось зря, где ни попало, все было прибрано к месту, земляной пол был чисто-начисто выметен; и хотя во всем виднелась страшная бедность, но все-таки лачужка Василисы глядела как-то уютнее, приветливее, теплее многих соседних изб. Наружность самой хозяйки соответствовала как нельзя лучше ее жилищу: это была крошечная, тщедушная старушонка, с вдавленною грудью, прикрытою толстой, заплатанной, но чистой рубахой. Голова ее, повязанная ветхим платком с длинными концами назади, склонялась постоянно набок, - ни дать ни взять, как кровля ее избенки. Лицо Василисы было желто и покрыто, как паутина, морщинами, но столько еще веселости отражалось в ее светлых глазах, столько добродушия проглядывало в потускневших чертах ее лица, что нельзя было не полюбить ее сразу.

   Заложив в светец лучинку, она тотчас же подошла к сыну.

   - Алеша, погляди-кась на меня... ты словно, касатик, не весел?..

   - Нет, матушка, право, ничего, - отвечал парень, отходя к печке и принимаясь развешивать на шестке вымокшую овчину.

   - Полно, родной, я вижу... не тот ты был, как вышел из дому; уж не прилучилось ли чего? - вымолвила старушка, преследуя сына и устремляя на него пытливый взгляд.

   - Взаправду ничего,- сказал Алексей, стараясь засмеяться, - ходил с ребятами по соседям, везде пир такой, веселье... с чего, кажись, быть не веселу!..

   - То-то, то-то, касатик, с чего тебе кручиниться... а я так-то сижу, да думаю: куда, мол, думаю, запропастился...

   - Я, признаться, матушка, не чаял, что ты станешь меня дожидаться...

   - Ах ты, голова, голова!.. а то как же?.. Так-таки лечь мне да махнуть рукой?.. Вспомни-ка, какой нынче вечер!.. Разве ты запамятовал, что было у нас прошлого года?.. Нут-кась, ну, раскинь-ка умом,- весело прибавила она, качая головою и не отрывая глаз от парня.

   - Не помню, матушка,- отвечал Алексей, разглаживая волосы.

   - Не помнишь?.. Ах ты, голова, голова, а я-то жду да жду его...

   - Что же такое, матушка?.. Видит бог, не запомню...

   - Ну, молчи только, молчи, коли так, - сказала она, лукаво подмигивая одним глазом. - Ставь скорее светец к столу да засвети новую лучину.

   Старушка поправила платок на голове, повернулась к сыну спиною и торопливо подошла к печке.

   - А! знаю, знаю!..- воскликнул Алексей, следивший с любопытством за всеми движениями матери. - Знаю, ты, как в прошлом году, хочешь кашу вынимать!- промолвил он, делая шаг к старушке, которая неожиданно показалась из-за печки с полновесным горшком в руках.

   - Молчи, только молчи, - вымолвила она, отклоняя сына локтями и заботливо ставя горшок на стол. - Ну, теперь садись, да смотри, что-то пошлет нам господь... Ах, родной!.. погляди-ка, погляди, как полный!.. постой... нет, и не треснул нигде, как есть нигде!- радостно говорила она, ощупывая горшок, между тем как сын рассеянно и как-то принужденно глядел на все происходящее.- А ну-кась, ну, посмотрим, что-то скажется...

   Тут Василиса бережно сняла пенку.

   - Вот не чаяла, не гадала! Ахти, касатик, родной ты мой!- воскликнула она, всплеснув руками и взглянув на сына, который обнар