Елпатьевский Сергей Яковлевич - Снегурочка

  

  

  

   С. Елпатьевск³й. Разсказы. Том 1. С.-Петербург. 1904.

   OCR Бычков М. Н.

  

  

   Снѣгурочкѣ было подъ тридцать, а быть можетъ и за тридцать, Судя по тому, что дочь ея была уже въ третьемъ классѣ гимназ³и, и раньше дѣвочки былъ еще мальчикъ, умерш³й. Лицо у нея было холодное, скучное, какое-то сѣрое, движен³я вялыя и неувѣренныя, и одѣвалась она въ простеньк³я самодѣльныя кофточки, и говорила тѣмъ самодѣльнымъ говоромъ, какимъ говорятъ въ глухихъ деревняхъ нетронутые росс³йской цивилизац³ей сибиряки, и имя у нея было неизящное - Евфросинья Степановна... И все-таки я звалъ ее про себя Снѣгурочкой, и Снѣгурочкой осталась она въ моей памяти.

   Тоненькая и стройная, какъ молоденькая лиственница, съ несложившейся фигурой и бѣлокурыми, совсѣмъ свѣтлыми волосами,- бѣленькая и какая-то хрупкая, она выглядѣла дѣвушкой, немного постарше своей дочери, а иногда и гимназисткой выпускныхъ классовъ, когда сидѣла въ своей любимой позѣ, наклонившись надъ книгой за маленькимъ столомъ ея дочери, какъ я часто видалъ, когда бывалъ у мужа ея - Иннокент³я Демьяновича. Бѣлокурая голова поднималась отъ книги и смотрѣла вдаль долго и неподвижно; тогда, казалось, она старается что-то вспомнить,- трудное и нужное, и ей грустно, что она не можетъ вспомнить...

   Особенные у нея были глаза. Холодные и прозрачные, они были того блѣдно-голубоватаго цвѣта, какимъ выглядитъ зимн³й снѣгъ; временами они темнѣли и становились совсѣмъ син³е, какъ тотъ странный снѣгъ, какимъ онъ бываетъ весной; тогда глаза дѣлались больш³е, глубок³е и теплые.

   Тогда сѣрое, скучное лицо оживлялось и согрѣвалось, и движен³я становилась порывисты, и тоненькая гибкая фигура выпрямлялась и словно выростала, и совсѣмъ по другому звенѣлъ голосъ, и совсѣмъ друг³я,- русск³я горяч³я слова неслись въ воздухѣ... И я съ удивлен³емъ слушалъ и съ удивлен³емъ смотрѣлъ на измѣнившееся возбужденное лицо съ расширившимися, посинѣвшими глазами.

   Долго я видѣлъ только сѣрое лицо и зимн³е глаза. Завернувшись въ свою теплую шаль,- казалось, ей всегда было холодно,- она молча протягивала мнѣ холодную снѣжную руку, уходила въ свою комнату, и до меня доносился оттуда только монотонный голосъ ея, диктовавш³й дочери диктантъ. Изрѣдка выйдетъ она въ залъ, гдѣ мы бесѣдовали съ Иннокент³емъ Демьяновичемъ о сибирскихъ матер³яхъ, на минуту остановится въ дверяхъ, прислушается, взглянетъ то на одного, то на другого своимъ сѣрымъ безучастнымъ лицомъ, и опять скроется. Я пробовалъ заговаривать съ ней, но у насъ ничего не выходило,- дикая и застѣнчивая, она подавала коротк³я, неуклюж³я реплики въ отвѣтъ на мои вопросы, и разговоръ обрывался.

   А меня она очень интересовала. Мнѣ хотѣлось знать, кто читаетъ эти книжки журналовъ, которыя я часто находилъ открытыми на столѣ, и для кого стоитъ на полкахъ эта толпа русскихъ писателей. Я зналъ, что не для Иннокент³я Демьяновича. Его библ³отека была совсѣмъ особенная и заключала въ себѣ довольно полное собран³е сочинен³й стараго Никольскаго рынка. Тамъ были и "Тайны природы и человѣческаго духа", и "40.000 секретовъ", и "Чудеса", всякихъ м³ровъ, и "Загробная жизнь", и "Самоновѣйш³й лѣчебникъ" и пр., и пр., все то, что путемъ упорныхъ сбережен³й съ десяти лѣтъ, соблазняемый необыкновенными заглав³ями и обуреваемый жаждой проникнуть во всяк³я "Чудеса и Тайны", выписывалъ Иннокент³й Демьяновичъ. Удивительная библ³отека давно лежала сваленная въ сундуки, давно и самъ онъ узналъ, и добрые люди указали, что все это хламъ, годный только на растопку, успѣлъ прочитать друг³я книги и сдѣлался тѣмъ развитымъ, но необразованнымъ, обо многомъ думавшимъ и многое понимавшимъ, но не знавшимъ элементарныхъ вещей, извѣстныхъ всякому гимназисту,- особеннымъ человѣкомъ, какихъ много въ Росс³и вообще и въ Сибири въ частности. Съ нимъ можно было говорить о чемъ угодно, но я зналъ, что онъ мало интересуется Росс³ей, газеты читаетъ только сибирск³я, а изъ русскихъ журналовъ только историческ³е, къ которымъ онъ почему-то пристрастился - тогда онъ восхищался дневникомъ Пирогова - и гдѣ онъ особенно старательно выискивалъ воспоминан³я и разсказы про старые крѣпостные порядки.

   Приходилось думать, что журналы лежатъ для жены его, но въ моей головѣ какъ-то не связывались эти журналы и книги и скучная сѣрая фигура съ топорными деревенскими фразами, казавшаяся такой примитивной, некультурной.

   Помню какъ-то, въ зимн³й вьюжистый вечеръ я пр³ѣхалъ къ нимъ изъ подгородной деревушки, гдѣ я жилъ тогда - въ ихъ маленьк³й трехъ-оконный домикъ, помѣщавш³йся на краю города, рядомъ съ тайгой, окружавшей городокъ кольцомъ. Дѣвочка спала, Иннокент³я Демьяновича дома не было, жена его была одна и въ какомъ-то особенномъ настроен³и. Она приняла меня холоднѣе обыкновеннаго, почти вовсе не замѣчала меня и все время сидѣла въ дальнемъ углу, прильнувши къ окну. А снѣжный буранъ крутилъ и метался, и бѣлыми хлопьями бился въ окна. Временами поднимался вой тайги - долг³й, тяжелый, и все росъ и угрюмымъ шумомъ наполнялъ комнату. Тогда завернувшаяся въ шаль худенькая фигура въ дальнемъ углу вздрагивала и плотнѣе припадала къ окну, и въ отвѣтъ на мои вопросы падали оттуда въ комнату как³я-то не подходящ³я фразы, безсвязныя, случайныя, о которыхъ, очевидно, она и не думала.

   Совершенно неожиданно она вскочила, посмотрѣла на меня странными, сузившимися глазами и торопливо, путаясь, заговорила:

   - Ужъ вы не сердитесь, пожалуйста... Сдѣлайте милость, не сердитесь... Не могу я... Никакъ нельзя... Онъ придетъ, Иннокент³й Демьяновичъ, сейчасъ придетъ. Такъ и сказалъ...

   Она кинулась въ сосѣднюю комнату, тотчасъ же вышла, торопливо натягивая кофточку, проскользнула въ переднюю и, кинувши мнѣ: "Онъ придетъ... Такъ и сказалъ"...- скрылась...

   Мнѣ нужно было сговориться съ Иннокент³емъ Демьяновичемъ о поѣздкѣ на пр³искъ, куда мы давно собирались, да и не хотѣлось возвращаться домой. Я только что отпрягъ и поставилъ подъ навѣсъ мою лошадь - приходилось снова запрягать, снова плестись по выбитымъ обозами ухабамъ между двумя рядами этого невеселаго темнаго лѣса, вязнуть въ сугробахъ околицы и вернуться въ продуваемую, какъ рѣшето, мою избушку на курьихъ ножкахъ,- за тѣмъ, чтобы слушать, какъ несется буранъ мимо оконъ, какъ воетъ тайга, и думать подходящ³я одинок³я думы, которыя такъ любятъ приходить въ подобные вечера и отъ которыхъ я только что бѣжалъ. Какая-то физическая истома не пускала меня двинуться отъ тепла жарко натопленной комнаты, отъ шумящаго самовара, отъ уюта семейнаго дома. Я остался ждать хозяина.

   Кто такой былъ Иннокент³й Демьяновичъ,- трудно сказать. Офиц³ально онъ назывался "служащ³й", но русское понят³е "служащ³й" такъ же мало опредѣляло его, какъ мало походитъ сибирск³й купецъ на русскаго купца. Сибирь тогда еще не дошла до раздѣлен³я труда и дифференцирован³я торговыхъ функц³й. Одинъ и тотъ же купецъ, въ большинствѣ случаевъ самъ составлявш³й свое состоян³е, занимался и золотопромышленностью, и велъ дѣла съ инородцами по пушнинѣ, рыбѣ и мамонтовой кости, и дѣлалъ хлѣбныя операц³и, и имѣлъ универсальный магазинъ, гдѣ было все,- отъ дегтя и хомутовъ до бархата и шампанскаго включительно.

   Так³я же многообразныя функц³и исполнялъ и Иннокент³й Демьяновичъ, только за прилавкомъ никогда не сидѣлъ. Тотчасъ послѣ окончан³я городского училища, еще мальчикомъ, онъ поступилъ на пр³иски, прошелъ всѣ ступени пр³исковой лѣстницы, бывалъ и въ тундрѣ у инородцевъ, и ѣздилъ въ южныя сибирск³я степи за хлѣбомъ и скотомъ, а большую часть своей жизни провелъ въ поискахъ за золотомъ, въ плаваньи но пустыннымъ рѣкамъ, въ скитаньи по безлюднымъ таежнымъ сопкамъ. Ширококостный, на короткихъ ногахъ, съ узкимъ прорѣзомъ глазъ, съ рѣдкой растительностью на подбородкѣ - въ его жилахъ текла несомнѣнная примѣсь бурятской крови - молчаливый и повидимому неповоротливый, онъ былъ типичнымъ представителемъ тѣхъ служащихъ въ Сибири людей, которые дѣлаютъ ея истор³ю - покоряютъ природу, прокладываютъ новые таежные пути, изслѣдуютъ пустынныя, никому невѣдомыя рѣки, наполняютъ рѣдкостями музеи Сибири, тѣхъ характерныхъ сибирскихъ людей, которые, повидимому, перестали понимать, что такое опасность и испытывать то чувство, которое называется страхомъ. О подвигахъ Иннокент³я Демьяновича я давно слышалъ, но познакомились мы случайно и, не знаю почему, сдѣлались пр³ятелями.

   Когда вставали въ умѣ всяк³е вопросы и воспоминан³я и это скверное сомнѣн³е закрадывалось въ душу и поднималась та глухая тоска, съ которой такъ скучно сидѣть одному въ холодной избушкѣ на курьихъ ножкахъ,- нужно было ѣхать къ Иннокент³ю Демьяновичу и слушать, как³е озорники тѣ медвѣди, которые не ложатся на зиму въ берлогу, и какъ не хорошо дышитъ въ лицо медвѣдь, если невзначая облапитъ тебя въ тайгѣ, какъ неудобно бываетъ, если лодка налетитъ на камень и упадутъ въ воду ружье и провиз³я и приходится сотню, другую верстъ пробираться пѣшкомъ по пустыннымъ мѣстамъ, и какая невкусная сырая рыба и дичь безъ соли. О себѣ онъ избѣгалъ говорить и предпочиталъ разсказывать о своихъ пр³ятеляхъ, а такъ какъ пр³ятелей у него было много и всѣ они были так³е же "служащ³е", какъ и онъ, то и матер³алъ для разсказовъ у насъ не истощался.

   Сначала мнѣ было довольно трудно разговаривать, пока я не обучился сибирскому языку.

   - Какой парень-то могуч³й потерялся! Молодыми-то товарищи были...

   - Гдѣ потерялся?- интересуюсь я.

   - Въ деревнѣ... Въ Кемской.

   - Какъ же это онъ тамъ потерялся?

   Я знаю Кемскую и удивляюсь.

   - Напали на него трое,- думали деньги на разсчетъ рабочихъ везетъ. Двоихъ-то онъ уложилъ, а трет³й топоромъ, должно быть, по башкѣ угодилъ... Привезли въ Кемскую,- три дня только протянулъ...

   - Потерялся? - все продолжаю недоумѣвать я.

   Мой собесѣдникъ тоже недоумѣваетъ, почему я пристаю къ нему съ глупыми вопросами, и коротко отвѣчаетъ:

   - Ну...

   Пр³ѣхалъ онъ какъ-то изъ губернскаго города и сообщаетъ мнѣ свѣжую новость:

   - Ивана-то Алексѣевича знавали? Пропалъ!..

   - Гдѣ пропалъ? - спрашиваю я.

   - У себя на именинахъ, за обѣдомъ... Только что "уру" за его здоровье закричали, а онъ покатился со стула и не охнулъ.

   Понемногу я привыкаю, перестаю задавать глупые вопросы и только интересуюсь знать, отчего "теряются" и какъ по настоящему "пропадаютъ" люди.

   ... - Послалъ какъ-то хозяинъ нашъ другого служащаго - я-то хворалъ тогда - Пыжова, Андрея Андреевича, осенью въ тайгу съ деньгами. Недѣля проходитъ, мѣсяцъ проходитъ, полгода... Пишутъ изъ тайги: не являлся. Чтобы убитъ, либо еще что-нибудь,- нельзя было подумать,- шестеро рабочихъ съ нимъ. Хоть и вѣрный человѣкъ былъ, старый служащ³й, испытанный, а подумалъ на него хозяинъ,- больш³я деньги съ нимъ были: подѣлился, молъ, съ рабочими да и убѣжалъ. Телеграммы разослалъ по всѣмъ мѣстамъ,- въ Колывани кого-то сцапали, да оказалось не онъ. И забывать стали... Только, ѣду я разъ по Енисею такъ въ мартѣ, далеко отсюда - верстъ десять, а можетъ пятнадцать - тамъ Енисей-то шириной будетъ... маленечко заблудился я въ буранъ,- ѣду по срединѣ и смотрю, что за чудо: сидятъ люди въ снѣгу, кучкой, другъ къ дружкѣ наклонились, словно сговариваются про что. Подъѣзжаю,- мерзлые... Лица бѣлыя-бѣлыя, какъ снѣгъ, и словно спятъ. Только плечи да головы надъ сугробомъ... Откопали мы,- въ лодкѣ сидятъ. Попали видно въ сало и затерло льдами... Кто за весла еще руками держится, одинъ внизу лежитъ, лицомъ ко дну,- должно укрыться хотѣлъ, а на кормѣ Андрей Андреевичъ сидитъ - лицо такое сердитое, въ ногахъ полчетверти водки замерзшей. И деньги всѣ при немъ,- цѣлы...

   И другой случаи разсказываетъ мнѣ Иннокент³й Демьяновичъ, когда отъ людей остались только головешки ихъ костра, да котелокъ, да обглоданныя звѣриными зубами человѣческ³я кости.. И трет³й случай, когда отъ людей ничего не осталось, и ждутъ ихъ въ семьѣ цѣлые года, пока время не сотретъ ихъ память...

   Тогда Росс³я постепенно уходитъ вдаль, и росс³йск³я печали и сомнѣн³я затихаютъ, и начинаешь проникаться настроен³емъ Сибири,- этой огромной, не дифференцированной, не вѣдающей рефлекс³й Сибири, гдѣ все такъ просто и несомнѣнно,- медвѣдь, буранъ, сопка, въ пятнадцать верстъ ширины рѣки, на тысячи верстъ тайга, гдѣ люди еще не дожили до того, чтобы "помирать", "опочивать", "преставляться" и даже не успѣваютъ "отойти" и "кончиться", а просто "теряются" и "пропадаютъ"...

  

  

   Иннокент³й Демьяновичъ пришелъ, наконецъ. Изъ-за самовара выглядываетъ его мохнатая, скуластая голова и опущенные внизъ рыж³е усы. Онъ попыхиваетъ своей неизмѣнной трубочкой и "разговариваетъ".

   - Что же на пр³иски,- ѣдемъ, что ли? спрашиваю я.

   - Ну...- слышится изъ-за самовара. Въ переводѣ на человѣческ³й языкъ это значитъ: ѣдемъ.

   - Скоро?

   - Ну!..

   Было очевидно, что не скоро и даже совсѣмъ не скоро.

   - Но вѣдь тогда рѣка пройдетъ!.. И транспортъ пропустимъ... Придется верхомъ ѣхать, вдвоемъ!

   Оказывается, что мой собесѣдникъ именно и собирается ѣхать верхомъ, послѣ ледохода, такъ какъ положительно говоритъ:

   - Ну...

   Въ моей душѣ поднимаются опасен³я.

   - Двѣсти верстъ слишкомъ по тайгѣ,- протестую я.- Говорятъ, весной медвѣди голодные и злые, они насъ не того?

   Изъ-за самовара вылетаетъ клубъ табачнаго дыма и длинное крылатое слово:

   - Ну-у-у!!!...

   Я устыдился, такъ какъ мой собесѣдникъ ясно выразилъ и снисходительную жалость ко мнѣ, и свое презрѣн³е къ медвѣдямъ и двумъ стамъ верстъ; поэтому я рѣшительно объявляю:

   - Ладно,- ѣду!..

   Такимъ образомъ, вопросъ о поѣздкѣ достаточно обсужденъ и детально вырѣшенъ. Мы молчимъ и куримъ.

   - А гдѣ Афросинья Степановна? - спрашиваетъ меня Иннокент³й Демьяновичъ.

   Мнѣ хочется отмстить и позлить своего собесѣдника, и я отвѣчаю:

   - Ну.

   - Давно ушла? Не говорила, куда?

   - Ну!..

   Моя месть и злость проходятъ незамѣченными, мой собесѣдникъ совершенно удовлетворяется моими отвѣтами и только спрашиваетъ:

   - Не замѣтили,- одѣлась?

   Я протянулъ такое длинное и выразительное - "ну...", что онъ поднялся съ мѣста и пошелъ въ другую комнату.

   - Ничего,- успокоившись, говоритъ онъ.- Валенки надѣла, кофточку. Теперь долго пробѣгаетъ...

   - Какъ это пробѣгаетъ?- удивился я.

   - А такъ... Вотъ теперь и носится по улицамъ, либо надъ рѣкой. А, можетъ, въ тайгу еще забралась.

   Вѣроятно мое лицо продолжало выражать удивлен³е,- онъ продолжалъ:

   - Въ родѣ какъ пьяницы бываютъ запойныя, такъ и она... Услышитъ буранъ,- не удержишь. И все норовитъ къ тайгѣ поближе,- первое ей это удовольств³е. Иногда, въ чемъ сидитъ, выскочитъ. Чудная вѣдь она у меня...

   Иннокент³я Демьяновича нужно было долго раскачивать, пока онъ бросалъ свое "ну" и начиналъ членораздѣльную рѣчь. Теперь, къ моему удивлен³ю, онъ самъ заговорилъ и началъ разсказывать съ тѣмъ оживлен³емъ, которое было доступно ему.

   Медленно и неуклюже шагаетъ онъ но комнатѣ. Время отъ времени останавливается и прислушивается къ тому, что дѣлается за окномъ,- тогда останавливается движущ³йся по бѣлой стѣнѣ темный силуэтъ съ мохнатой головой, такъ удивительно похож³й на поднявшагося на задн³я лапы медвѣдя.

   - Въ тайгѣ родилась... Отецъ-то ея изъ рабочихъ, съ молодыхъ лѣтъ на пр³искахъ остался, послѣ матер³альнымъ служилъ у Голыхъ, Анисима Лаврентьевича; тамъ и выросла, и замужъ за меня вышла. Двое ужъ ребятъ у насъ было, какъ въ первый разъ изъ тайги она выѣхала.

   ...- Умора была, какъ пр³ѣхали,- улыбаясь говоритъ разсказчикъ.- Вѣдь деревни Фрося никогда не видала, а тутъ какой ни какой - городъ... Знаете, у Карпа Михайловича большой-то домъ, каменный, двухъ-этажный,- остановится и смотритъ, и смотритъ. Въ соборъ вошла, испугалась даже... Только не долго дивилась,- заскучала скоро. Съ бабьемъ городскимъ что-то не склеилось у ней, да къ тому же мальчикъ нашъ въ скорости отъ скарлатины померъ. Стала говорить: жили бы въ тайгѣ,- живъ бы остался, не захворалъ бы... А тутъ подошло время ѣхать мнѣ въ развѣдочную парт³ю. Боюсь оставить одну, совсѣмъ затосковала, мѣста не находитъ, какъ бы, думаю, безъ меня чего не случилось... Думалъ-думалъ,- и она-то просится: "увези, говоритъ, меня отсюда!" - Дочку у сестры оставилъ, да и поѣхалъ.

   - Съ ней?

   - Ну... Да вы что думаете, Афросинья-то Степановна? Стрѣляетъ,- тунгусу не уступитъ, а на лыжахъ - я скорѣе устану.

   - И знаете? онъ остановился предо мной.- Сразу вѣдь ожила, какъ на лыжи встала. И вернулась - всякое мнѣн³е прошло.

   Я совсѣмъ не желалъ удовлетворяться такимъ коротенькимъ разсказомъ, и мнѣ нѣсколько смутно рисовалась фигура Евфросиньи Степановны, участвующей въ развѣдочной парт³и.

   - Да разскажите вы толкомъ... Я вѣдь совсѣмъ не знаю, какая такая парт³я, какъ вы тамъ орудуете?..

   - Извѣстно какъ... Лыжи тунгусск³я надѣнемъ, саночки легк³я приспособимъ въ родѣ нартъ, пров³антъ возьмемъ, инструментъ... Придемъ въ долину, гдѣ развѣдку дѣлать, и начнемъ шурфы {Ямы, изъ которыхъ берутся пробы на золото.} бить. Въ этотъ разъ получше снарядился: шестеро рабочихъ было, печку желѣзную взялъ, наморозилъ пельменей мѣшка три, да щей два здоровыхъ круга.- Много-то не возьмешь, на себѣ везти приходится. Ничего жить... Трудновато, конечно, мерзлую-то землю бить, да потомъ оттаивать... За то придешь съ работы, спиртишку хватишь, поѣшь, мокрую одежду у огня развѣсишь, да на нары,- живи не тужи! А кончимъ развѣдку, сложимъ свое барахло въ саночки, да и махнемъ черезъ сопки въ другое мѣсто.

   Я слѣжу за ними черезъ сопки и спрашиваю:

   - Ну, хорошо, черезъ сопки... А какъ же въ дорогѣ-то спать?

   - Въ дорогѣ-то? Въ снѣгу...

   - То есть, какъ это въ снѣгу?

   - Очень просто. Больш³е снѣга-то,- пять-шесть аршинъ. Выроемъ яму длинную да глубокую, сверху вѣтвями погуще накроемъ, чтобы снѣгъ не падалъ, да и залѣземъ. Въ одномъ концѣ огонь разложимъ да воду вскипятимъ,- чайку выпить. А прогорятъ дрова, сгребемъ угли въ одинъ уголъ, дыру вверху закроемъ, гдѣ дымъ выходилъ, да и на боковую,- малина. Тепло станетъ, а спишь такъ - дома на перинѣ не выспишься.

   Понемногу меня охватывало сибирское настроен³е. Снѣжная яма показалась мнѣ такъ соблазнительна, что я выразилъ легкомысленное желан³е попутешествовать подобнымъ образомъ. Иннокент³й Демьяновичъ увлекся моей идеей и сталъ уговаривать идти съ нимъ на слѣдующую зиму.

   - Конечно, на пельмени-то, да на щи не разсчитывайте: это лакомство одно, да и то на первое время, а настоящая-то ѣда - чай кирпичный да сухари. И хорошо: сваришь въ котлѣ, сухарей накрошишь, посолишь и ѣшь, инда за ушми трещитъ. Здѣсь вотъ иной разъ понаставлено всего, а кусокъ въ горло не идетъ, и кашляю я здѣсь, и одышка какая-то, а тамъ... Да что толковать! Житье - ничего, прямо хорошее житье...

   - Ну, а какъ же Евфросинья-то Степановна,- тоже въ ямѣ?

   - Говорю вамъ - сразу ожила. Мы шурфы бьемъ, а она въ балаганѣ управляется. А то возьметъ ружье, да и пойдетъ въ тайгу промышлять, что-нибудь, птицу какую, звѣря,- разъ сохатаго подстрѣлила, теленка... Рабоч³е ужъ очень любили ее. Да и сами посудите: придутъ мокрые, одежонка обледенѣетъ, а въ балаганѣ чай готовъ, огонь горитъ, тепло.

   Онъ что-то вспомнилъ и менѣе оживленно выговорилъ:

   - Кабы тифъ намъ не подгадилъ...

   - Тифъ?

   - Ну...

   Въ комнатѣ стало какъ-то сразу тише. Самоваръ жалобно допѣвалъ послѣднюю пѣсню, тускло горѣла лампа, буранъ словно затихъ и только неясный, тревожный шумъ тайги наполнялъ комнату. Изъ-за самовара вспыхивала трубочка, и медленно вились кверху син³е клубы дыма, и медленно звучали въ воздухѣ глух³я, протяжныя, жутк³я фразы.

   - Въ снѣгу? Въ ямѣ?

   - Въ ней... Главная причина: въ жилое мѣсто вышли. Рабоч³е запросились,- три мѣсяца прошлялись, намаялись, отдохнуть захотѣлось, въ банькѣ помыться,- не раздѣваясь, спишь-то. И одинъ что-то на дёсны жаловаться сталъ. Думаю. начнется цынга - крышка всему дѣлу, самая это большая бѣда въ тайгѣ: все вѣдь чай да сухари одни... А не далеко отъ зимовья шли, перехода на три, на четыре. Рождество къ тому же подходило. И сами-то, молъ, вздохнемъ, какъ люди праздникъ проведемъ. Ну и вышли. Зимовщикъ знакомый былъ, запасливый человѣкъ; чудесно съ недѣльку прожили у него, обмылись, отогрѣлись, поѣли всласть. Знакомые еще оказались, въ городъ поѣхали, да буранъ задержалъ,- въ картишки перекинулись. Тамъ еще замѣтилъ, да какъ-то въ голову не пришло. "Что это,- спрашиваю какъ-то зимовщика:- народъ у тебя въ кухнѣ валяется?""А, говоритъ, зимники изъ городу на промысла идутъ, что-то разнедужились".

   А жена все въ кухнѣ,- чистеха она у меня, съ бѣльемъ все возится, стряпню развела. Послѣ ужъ оказалось, что у зимниковъ-то тифъ былъ - какъ онъ у васъ называется? Сыпной, что ли, пятнистый...

   Ну, пошли... Сначала-то ничего. Только ужъ недѣлю спустя - далеко ушли - стала жена припадать, а не сознается: "подвези, скажетъ, немножко, пристала"... А потомъ и вовсе свалилась. Вотъ ужъ тутъ оторопь взяла меня. Лежитъ въ ямѣ-то огненная, глаза безумные, свѣтятся, и все говоритъ, все говоритъ... Не доглядишь,- засунетъ руки въ снѣгъ, да въ ротъ... И все бы ничего: тайгу я знаю, какъ свою квартиру, компасъ при мнѣ, на наше счастье настъ сдѣлался - снѣгъ крѣпк³й, повернули назадъ,- не шли, а летѣли, все прямикомъ. Да я-то свалился, сразу память отшибло, тоже лопотать сталъ... А за мной подручный, старый таежный медвѣдь, а потомъ еще двое... Осталось трое здоровыхъ-то, молодые, бывали въ тайгѣ, да мало знали ее. Послѣ сказывали, такъ и рѣшили: пропадать всѣ будемъ... А тутъ буранъ поднялся, санокъ то не видать стало, съ компасомъ управляться не умѣютъ... Думали-думали, вырыли яму большую въ снѣгу, положили насъ всѣхъ, дровъ нарубили,- запасли чаю, сухарей отдѣлили, одинъ съ нами остался, а двое налегкѣ пошли жилье отыскивать... Сколько ужъ кружили и сами не знаютъ, а какъ вышли - одному Богу извѣстно. Зимовщикъ ружье услыхалъ, стрѣляли они, шли. Ну, людей разослали, какъ-то нашли насъ, откопали. Послѣ сказывали сугробъ надъ нами наметало; только паръ на деревьяхъ, надъ ямой-то осѣлъ, какъ бываетъ надъ медвѣжьей берлогой,- потому и замѣтили...

   И что бы вы думали? Только тѣ двое, что въ жилое мѣсто вышли, легли тамъ и не встали, а мы всѣ отошли - ничего!..

   Я еще никакъ не могъ вылѣзть изъ занесенной сугробомъ снѣжной ямы, гдѣ лопочутъ огненные люди съ безумными глазами, и машинально повторилъ за нимъ:

   - Ничего?

   - Ничего. У меня маленечко мозги помутились, въ сумасшедшемъ сидѣлъ, да жена долгонько, чай около года. съ ногами билась. Морозъ тогда здоровый былъ, должно быть, везли на санкахъ-то, не доглядѣли: ознобила ноги.

   Трубка погасла, самоваръ потухъ. А за окнами снова разыгрывался буранъ, и снова что-то завыло тамъ, такъ жалобно, такъ страшно...

  

  

   - Вотъ и я!

   Съ клубами бѣлаго пара, она быстро вошла въ комнату, какъ сказочная Снѣгурочка, вся обсыпанная снѣгомъ, съ растрепавшимися бѣлокурыми волосами, съ порозовѣвшими щеками, стройная и изящная. Звенѣлъ веселый смѣхъ, что-то пѣло въ ней и дрожало, какъ туго натянутая струна, а изъ-за опушенныхъ бѣлымъ инеемъ рѣсницъ смотрѣли син³е горяч³е глаза, блестѣвш³е и искривш³еся и странно расширенные...

   - Вы чего тутъ, какъ сычи, насупились? И ты-то, Кеша, хорошъ,- нашелъ, чѣмъ гостя угощать! Самъ же говоришь: сырость только въ животѣ отъ чаю-то заводится... И темно у васъ тутъ. Давайте балъ устраивать!

   Евфросинья Степановна быстро сбросила валенки и кофточку, зажгла стѣнную лампу, принесла еще двѣ свѣчки, легко, словно безъ усил³й, сдвинула тяжелый сундукъ и выгнала насъ изъ темнаго угла на середину комнаты, куда велѣла поставить столъ. Вмѣсто самовара на столѣ появились огромный окунь, съ нашего леща, цѣлое блюдо строганины {Наструганная тоненькнми стружками сырая мерзлая стерлядь, которую ѣдятъ съ солью и перцемъ.} и водка, и облепиховая наливка. Стройная фигура носилась изъ комнаты въ комнату съ блестѣвшими каплями растаявшаго снѣга на бѣлокурыхъ волосахъ, съ звенѣвшимъ, какъ музыка, веселымъ смѣхомъ, и мнѣ казалось, что я въ первый разъ вижу это помолодѣвшее возбужденное лицо и больш³е син³е глаза. И въ комнатѣ сразу сдѣлалось свѣтло и весело.

   Она остановилась предъ нами, налила двѣ рюмки водки и, сложивши руки на груди, какъ деревенская баба, и кланяясь въ поясъ, по-бабьи церемонно выговорила:

   - Бесѣдуйте!

   Мы побесѣдовали. Пустыя рюмки оказались налитыми, снова поясной поклонъ.

   - Бесѣдуйте!

   Я началъ протестовать, но Иннокент³й Демьяновичъ, все время улыбавш³йся и повеселѣвшими глазами слѣдивш³й за женой, укоризненно сказалъ:

   - Нельзя... Ужъ больно правильно угощаетъ.

   Мы побесѣдовали еще по рюмкѣ и, такъ какъ бесѣда принимала слишкомъ бурный характеръ, я категорически отказался отъ третьей рюмки. Тогда церемонная хозяйка поклонилась еще ниже и еще церемоннѣе выговорила:

   - Бесѣдуйте, гости милые! Поелозьте, сударики!

   - Сами знали, надвигали,- густымъ басомъ отвѣтилъ Иннокент³й Демьяновичъ,- наелозилися.

   Тѣмъ не менѣе онъ безъ особенныхъ усил³й выпилъ третью рюмку и еле согласился замѣнить мнѣ водку облепиховой наливкой. Иннокент³й Демьяновичъ продолжалъ время отъ времени "бесѣдовать", а я слушалъ Евфросинью Степанокну.

   Она сидѣла, подперши голову руками; ея возбужден³е улеглось, и больш³е син³е глаза съ выражен³емъ какого-то испуга и тоски смотрѣли на меня.

   - Ахъ, хорошо тамъ въ тайгѣ! Шу-у-митъ...- Она зажмурила глаза, глубоко вздохнула, словно набирая въ себя какъ можно больше воздуху, и съ тѣмъ мѣняющимся выражен³емъ глазъ, отчего словно тѣни ходили по лицу, продолжала:

   - Люблю... Разъ я замерзла было. Въ буранъ... Домъ нашъ у скалы прилѣпился, предъ нами ущелье длинное да глубокое, и за нимъ все сопки, сопки. Вотъ разъ и поднялся буранъ. Надѣла я валенки, шапку оленью да и пошла... А маленькая была, лѣтъ осьми-девяти. Влѣзла на скалу, что надъ нами, выбрала мѣстечко укромное за вѣтромъ и сѣла... Ахъ, не видали вы буранъ въ тайгѣ... Какъ закрутитъ снѣгъ, да закурятся сопки, да зашумитъ тайга со всѣхъ сторонъ... (она снова зажмурила глаза и глубоко вздохнула).- Стало заносить меня понемножку снѣгомъ, холодъ подъ шубенку забирается - не могу уйти и кончено. Все смотрю, какъ, словно стѣна, несется снѣгъ по ущелью, какъ курятся сопки, да слушаю, какъ разными голосами воетъ тайга. Вѣдь у каждаго дерева и у каждой сопки свой голосъ есть,- у лиственницы одинъ голосъ, ель да пихта - другой, а кедры толстымъ голосомъ шумятъ, всѣхъ покрываютъ. Одна сопка зашумитъ, другая, третья, а потомъ какъ сойдутся вмѣстѣ да заревутъ, да какъ подхватитъ буранъ, завоетъ, засвищетъ, зарыдаетъ...

   Она смотрѣла на меня круглыми непонимающими глазами.

   - Такъ и сижу... Смеркаться стало, чувствую, ноги стынутъ, а не могу съ мѣста уйти, силъ нѣтъ оторваться, думаю,- еще немножко посмотрю, вотъ еще немножко... Ну и занесло меня,- засмѣялась она.- Тутъ уже не помню, должно быть, дремать стала... Долго искали. Собака наша привела отца. Ну, домой принесли, оттерли, а потомъ запирать стали, какъ буранъ начнется.

   Она сидѣла, подперши голову рукой, и все говорила, и словно тѣни мелькали по лицу.

   ... - Вы говорите, скучать... Не жили вы тогда въ тайгѣ,- весело было, не какъ теперь. Зимой-то еще веселѣе, лѣтомъ на работѣ всѣ. Народу много жило, поляки, русск³е... Одинъ полякъ хим³ю намъ преподавалъ.

   - Хим³ю? - какъ-то невольно вырвалось у меня.

   - Ну... хим³ю. Зимой-то мало дѣла въ тайгѣ. Соберутъ они насъ подростковъ, да и учатъ. И взрослые приходили, молодые служащ³е. Ты, Иннокент³й, тоже вѣдь ходилъ, кажется?- обратилась она къ мужу.

   - Я больше по камнямъ...- отозвался Иннокент³й Демьяновичъ.- Руды все мнѣ хотѣлось знать.

   - Старикъ былъ, полякъ-то. Послѣ, вышло время, на свою сторону уѣхалъ и профессоромъ хим³и сдѣлался,- не помню хорошо, въ Краковѣ или во Львовѣ. А другой молодой былъ, росс³йск³й, литературѣ насъ училъ. А Некрасова какъ читалъ! Помню, тогда появилась "Арина мать солдатская"... По Росс³и все тосковалъ, яду въ себя принялъ, никуда не поѣхалъ.

   - А какъ собирался! - вмѣшался Иннокент³й Демьяновичъ, и сумрачное лицо освѣтилось доброй улыбкой.- И меня все уговаривалъ. Дружокъ мнѣ былъ, пр³ятель... Растужится, бывало,- поѣдемъ, скажетъ, Кеша, въ Росс³ю... И сейчасъ ругаться. Льдина, говоритъ, у васъ сибиряковъ вмѣсто сердца, а въ душѣ только фартъ одинъ,- цѣлковый, золотишко. Повезу, говоритъ, я тебя, челдона дикаго, звѣрюгу лѣсную, въ Росс³ю, покажу, говоритъ, тебѣ человѣка настоящаго русскаго, Донъ-рѣку, степь широкую... Да вотъ, не поѣхалъ.

   А син³е глаза сузились и поблѣднѣли, и сѣрый тонъ ложился на унылое лицо. Она глубоко вздохнула и, словно стряхнувши съ себя печаль, снова оживленно заговорила:

   - Какъ сладк³й сонъ, та жизнь моя... И не было нигдѣ, и не будетъ такой. Соберутся вечеромъ къ намъ,- все бездомовные были, одинок³е, читать начнутъ, разговаривать, спорить. Газеты всяк³я выписывали, журналы - и польск³е, и русск³е, и заграничные,- библ³отека какая составилась! Или играть начнутъ, скрипку принесутъ, в³олончель,- музыканты как³е были! А придетъ Рождество, съѣдутся со всѣхъ пр³исковъ ряженые, рабоч³е съ гармон³ями придутъ, танцы всяк³е пойдутъ. либо пѣть примутся всяк³я пѣсни - и русск³я, и польск³я, и наши сибирск³я... И читать меня выучили, и къ книгѣ пр³охотили. Выросла, сама учить стала,- собрала ребятишекъ съ сосѣднихъ пр³исковъ человѣкъ десять, да трехъ тунгусишекъ, умница одинъ изъ нихъ былъ, первый ученикъ у меня.

   ... - Скучно?..- Она встала и начала ходить по комнатѣ.- Вотъ здѣсь такъ дѣйствительно скучно. Въ особенности сначала, какъ пр³ѣхали. Дома мнѣ показались больш³е-больш³е, а люди... маленьк³е. И чудные так³е, словно другой породы... Скоро какъ-то тутъ именины были нашего хозяина, а съ дочерью-то я подружка была: раньше отецъ ея управляющимъ на нашемъ же пр³искѣ былъ, и вмѣстѣ мы съ ней въ тайгѣ-то учились. Послѣ она въ гимназ³ю поступила, первая изъ нашего города на курсы поѣхала - Герьевск³е были тогда, въ Москвѣ, и компан³ю все-таки мы вели. Собрался у нихъ весь городъ - и наши, конечно, и всѣ эти чиновники, ваши росс³йск³е, жены ихъ. Меня къ дамамъ опредѣлили. Ну, и разговоровъ наслушалась я. Одна говоритъ "мой, говоритъ, дядя на шесть лошадей"... "А мой кузенъ, другая говоритъ, въ сенатѣ младшимъ"... А третья: "сестра, говоритъ, пишетъ,- въ Москвѣ ужъ не носятъ"... не помню тамъ, чего-то. Подсѣла я къ одной,- миленькое личико, просто залюбовалась я,- мадонну такую на картинкѣ видѣла.

   - "Какой, спрашиваю, журналъ вамъ больше нравится?"

   - "Нива"... говоритъ. Выкройки хорош³я.

   Я на другое.

   - "Какъ вамъ, говорю, Сибирь наша нравится?

   - "Прислуга, отвѣчаетъ, грубая. И портнихъ нѣтъ...

   Билась, билась я съ ней, да какъ-то и вырвалось у меня:

   - "Какъ это вы, дамочки, со скуки здѣсь не повѣситесь?"

   Послѣ на весь городъ просмѣяли за "дамочки".

   Она долго молчала, глаза потускнѣли, лицо сдѣлалось сѣрое и скучное, и углы рта опустились. Она укуталась въ свою шаль, медленно ходила по комнатѣ вялыми, усталыми шагами и снова сѣла и съ печальнымъ выражен³емъ глазъ заговорила:

   - Докторъ, голубчикъ,- вы много жили, много видѣли... скажите, какъ по вашему:- скучно жить на свѣтѣ или весело?

   Я хотѣлъ отвѣтить шуткой: "дамочкамъ?", но что-то было въ осунувшемся лицѣ и въ печальной интонац³и голоса, что остановило меня. Да и самый вопросъ въ этой формѣ всталъ предо мной неожиданностью.

   - Я иногда перечитываю ихъ,- она указала глазами на свою полку съ книгами,- все они пишутъ, все пишутъ, а ничего нѣтъ...

   Теперь мнѣ было легче отвѣчать. Я началъ говорить о томъ, какъ много уже исполнилось изъ того, о чемъ "они" писали и какъ еще больше исполнится въ будущемъ, и какъ тогда хорошо и весело будетъ жить на свѣтѣ.

   Она внимательно слушала, пристально смотрѣла мнѣ въ лицо и послѣ короткаго раздумья сказала:

   - Вамъ легко говорить,- у васъ университеты, суды, земство,- а у насъ... Вотъ какъ туча въ засуху,- все ходитъ, все ходитъ по небу,- хоть бы краешкомъ задѣла... А она все мимо, все мимо...

   - Придетъ...- неожиданно вмѣшался въ разговоръ Иннокент³й Демьяновичъ.- А ты чего хохлишься? Поѣдемъ въ Петербургъ, Росс³ю смотрѣть... Вѣдь вотъ,- обратился онъ ко мнѣ:- сколько разъ уговаривалъ ее... давно меня въ главную контору зовутъ,- не хочетъ!

   - Не хочетъ! Самъ знаешь... Какъ подумаю я, выростетъ моя Ася тамъ въ Питерѣ, и будетъ она росс³йской и забудетъ Сибирь мою бѣдную, и разучится понимать ее и перестанетъ любить... Пусть, по крайней мѣрѣ, гимназ³ю здѣсь кончитъ, а тамъ и ѣдетъ доучиваться, куда захочетъ...

   Тайга съ гнѣвомъ и ропотомъ ворвалась въ комнату и тотчасъ ушла изъ нея и, какъ голодный звѣрь, завыла вдали. Длиннымъ языкомъ вспыхнула лампа, качались огни свѣчей, въ комнатѣ сдѣлалось странно тихо.

   - Что это мы, словно покойника хоронить собрались! - встрепенулась хозяйка.- Бери, Кеша, гитару,- начинай промысловую, веселую.

   Иннокент³й Демьяновичъ настраивалъ гитару и спрашивалъ: "Не ходи, моя милая, берегомъ, уваломъ"? Эту, что ли?

  

   "Что женатый распроклятый.

   Холостой - голу-убчикъ...

   Холостой глазамъ поводитъ.

   Изъ ума выводитъ".

  

   Съ тѣмъ ухарствомъ, съ какимъ выводятъ пр³исковые рабоч³е, пѣлъ женск³й голосъ, но, должно быть, веселье и радость уже покинули Снѣгурочку; она оборвала на полусловѣ и уныло выговорила:

   - Не выйдетъ... Брось!

   Прислонившись къ бѣлой стѣнѣ, она запѣла старинную русскую пѣсню: "Надоѣли мнѣ ночки, надоскучили"...

   Тихо звенѣли струны гитары, и плыли по комнатѣ тих³я и жалобныя пѣсни, съ мольбой и жалобой бился буранъ въ окна, а издали доносились глух³е, тяжк³е вздохи затихавшей тайги.

   Такъ и осталась въ моей памяти прислонившаяся къ стѣнѣ тоненькая, хрупкая фигура съ блѣднымъ, усталымъ лицомъ въ рамкѣ бѣлокурыхъ волосъ. Больш³е син³е глаза такъ печально смотрѣли вдаль,- туда, откуда несся буранъ, гдѣ вздыхала тайга...

  

  

   Давно это было, и время заволокло туманомъ и Иннокент³я Демьяновича съ его трубочкой и таежными разсказами, и тоненькую фигуру Снѣгурочки съ бѣлокурыми волосами и снѣжными глазами, и носящ³еся надъ сибирскими сопками бураны, и разными голосами шумящую тайгу. Краешкомъ прошла туча надъ Сибирью, открылся томск³й университетъ, пр³ѣхалъ новый судъ. Прорѣзали рельсы глубь тайги, и свищутъ паровозы по медвѣжьимъ угламъ, и доносится изъ Сибири какой-то новый большой, смутный шумъ...

   Время отъ времени, по старой памяти, ко мнѣ заглядываютъ сибирск³е гости, тѣ, что играли въ бабки у моихъ оконъ и приготовишками лѣчились у меня отъ корей, скарлатинъ и коклюшей. Я всматриваюсь въ ихъ лукавые сибирск³е глаза и характерную сибирскую интонац³ю рѣчей, и порывистыя движен³я, и насмѣшливый складъ ума,- и снова Сибирь входитъ въ мою комнату. И кажется мнѣ, что тамъ, за Ураломъ будто оттаяло и потеплѣло, какъ-то рѣдко встрѣчаю я сѣрыя скучныя лица и печальные глаза, и никто меня не спрашиваетъ - должно быть сами какъ-нибудь рѣшаютъ - скучно жить на свѣтѣ или весело...

   Ихъ такъ много ѣдетъ изъ всякихъ дальнихъ угловъ и на высш³е женск³е курсы, и на Рождественск³е, и на медицинск³е, и въ университетъ, и въ горный, и въ лѣсной, и въ технологическ³й... Они привозятъ мнѣ поклоны и привѣтств³я отъ моихъ старыхъ друзей и разсказываютъ новые сибирск³е разсказы: сколько у нихъ открылось разныхъ обществъ, читаленъ, библ³отекъ, музеевъ, амбулатор³й, какъ толпами, словно на драку или публичную лекц³ю, ходитъ теперь сибирская публика на засѣдан³я новаго суда, как³я небывалыя раньше слушаетъ она тамъ лекц³и, какъ иначе разыгрываются теперь сибирск³я драмы и совсѣмъ по другому складывается мѣстная жизнь.

   Изрѣдка долетали слухи и изъ того глухого угла, гдѣ я жилъ. Я слышалъ, что Евфросинья Степановна умерла, и отъ пр³ѣхавшей на курсы племянницы Иннокент³я Демьяновича зналъ, что она много работала въ открывшемся послѣ моего отъѣзда "Обществѣ попечен³я объ учащихся въ начальныхъ училищахъ" и оживилась, и повеселѣла, когда стала наѣзжать окончившая московскую и петербургскую науки мѣстная молодежь. Трепетно ждала открыт³я томскаго университета, послала туда этнографическ³я и естественнонаучныя рѣдкости, вывезенныя ею и Иннокент³емъ Демьяновичемъ изъ тайги и тундры, собирала деньги на взносъ за слушанье лекц³й первыхъ студентовъ, а, умирая, взяла съ своей Аси клятву, что она вернется въ Сибирь, гдѣ бы ни училась, и останется и будетъ работать въ ней. Мнѣ было извѣстно, что Ася доучивается въ гимназ³и, а Иннокент³й Демьяновичъ снова уѣхалъ въ тайгу и снова бродитъ по сопкамъ и таежнымъ ущельямъ.

   Какъ-то потомъ мнѣ попался номеръ какой-то сибирской газеты, и я заинтересовался корреспонденц³ей съ пр³иска, на которомъ я былъ. Тамъ описывалось одно изъ тѣхъ страшныхъ таежныхъ наводнен³й, когда горныя рѣчушки вздуваются бурными потоками, рвутъ плотины, и въ нѣсколько часовъ губятъ годовую операц³ю и разоряютъ золотопромышленниковъ,- когда, чтобы удержать воду, бросаютъ въ рѣчку все, что есть - мѣшки съ мукой, бочки съ солониной... Картинно описывался страшный моментъ, когда сталъ шататься мостъ, и на кличъ управляющаго пятеро рабочихъ, отчаянныхъ рабочихъ-охотниковъ бросились крѣпить мостъ, и мостъ тотчасъ же сорвало, и бурный потокъ подхватилъ людей, а управляющ³й, въ чемъ былъ, бросился въ воду и поочередно спасъ всѣхъ рабочихъ, догнавши послѣдняго за двѣ версты отъ пр³иска... Въ концѣ корреспонденц³и была названа фамил³я Иннокент³я Демьяновича, и глухо добавлялось, что онъ умеръ черезъ недѣлю отъ полученнаго въ рѣк