Источник текста: И. Л. Перец. Рассказы. Пер. с евр. Под редакцией С. Фруга. Берлин, Издательство С. Д. Зальцман, 1922 (перепечатка издания 1909 г.). С. 20-23.
Электронная публикация: В. Г. Есаулов, 6 ноября 2010 г.
Зимний вечер. Соре сидит у каганца и штопает старый чулок. Пальцы ее окоченели, и работа медленно подвигается вперед. От холода посинели губы. Часто она бросает работу и начинает бегать по комнате, чтобы согреть озябшие ноги.
На кровати, на голом соломенном тюфяке спят, головами попарно в одну и в другую сторону, четверо детей, покрытых каким-то старьем.
Просыпается то один, то другой, поднимается то та, то другая головка, и раздается тоненький голосок: "Ку-ушать".
-
Потерпите, детки, - успокаивает их Соре, - скоро придет отец и принесет ужин. Я вас всех тогда разбужу.
-
А обед? - с плачем спрашивают дети. - Ведь мы еще не обедали.
-
И обед он принесет.
Она сама не верит тому, что говорит. Глазами она обводит всю комнату: не найдется ли еще что заложить... ничего!
Мокрые, голые стены. Растрескавшаяся печь. Кругом сырость и холод... На лежанке - несколько разбитых горшков, на печке - старый погнутый жестяной светильник - "ханука-лемпелъ". В потолке торчит гвоздь, след висевшей здесь некогда лампы. Две кровати, пустые, без подушек... И ничего больше.
Дети засыпают не скоро. Соре глядит на них с жалостью, у нее сжимается сердце... Заплаканные глаза устремились на дверь. На ступеньках, ведущих в подвал, послышались тяжелые шаги. Гремят жестяные кувшины то справа, то слева. Луч надежды озарил ее изможденное лицо. Она ударяет ногой об ногу, тяжело поднимается, подходит к двери и открывает ее. Входит бледный, сгорбленный еврей, нагруженный пустыми жестяными кувшинами.
-
Ну? - тихо спрашивает Соре.
Он ставит на пол кувшины, снимает с себя коромысло, вздыхает и отвечает еще более тихим голосом:
-
Ничего, опять ничего! Никто не уплатил. Завтра, говорят, отдадут. Каждый говорит: "Завтра, послезавтра, первого"...
-
Дети с утра почти ничего не ели, - говорит Соре. - Хорошо, что хоть спят... Бедные дети...
Она не может удержаться и начинает тихо плакать.
-
Чего же ты, глупая, плачешь? - спрашивает муж.
-
Ох, Мендель, Мендель, дети так голодны.
Усилием воли она старается остановить слезы.
-
И чем же все это кончится? - говорит она печально - Что ни день, становится все хуже.
-
Хуже? Нет, Соре, не греши. В прошлом году было хуже, куда хуже. Мы и тогда были без куска хлеба, но к тому же еще без квартиры! Тогда дети валялись днем на улицах, ночью где-нибудь на задворках... теперь же они лежат на тюфяке и под кровлей.
Соре разрыдалась сильнее.
Она вспомнила, что именно тогда посреди улицы, она лишилась ребенка. Он простудился, охрип и умер.
Умер, как в пустыне... Нечем было и спасать... И он угас, как свечка, остальным деткам на долгие годы... И то сказать, не бегали в синагогу взывать к Всевышнему, не ходили на могилы молить души покойников о заступничестве, даже не пошептали от дурного глаза.
Он старается утешить ее:
-
Полно, Соре, не плачь... не греши...
-
Когда же, наконец, Бог сжалится над нами?
-
Да имей ты сама жалость к себе, не принимай всего так близко к сердцу! На кого ты стала похожа! Всего прошло десять лет после нашей свадьбы, а посмотри на себя... Посмотришь, так сердце разрывается. А ведь ты была самой красивой девушкой в городе.
-
А ты? Помнишь, тебя называли Мендель-силач. Теперь ты согнулся в три погибели, хвораешь... хоть скрываешь это от меня... Ох, Боже мой! Боже мой!
Просыпаются дети.
-
Кушать!.. Хлеба!
-
Боже упаси! Да кто это сегодня ест! - вдруг отзывается Мендель.
Дети испуганно вскакивают с постели.
-
Сегодня пост, - говорит Мендель с угрюмым лицом.
Дети не сразу сообразили.
-
Пост? Какой пост? - спрашивают они сквозь слезы.
И Мендель, опустив глаза, поясняет, что сегодня во время утренней молитвы обронили Тору с амвона.
-
Поэтому, - говорит он, - объявлен на завтра пост, всем, даже грудным детям.
Дети молчат, и он продолжает:
- Пост такой же важный, как Иом-Кипур и Тише-б'ов; начинается он сегодня вечером.
Дети быстро соскакивают с постели и босиком, в рваных рубашонках, начинают кружиться по комнате, весело вскрикивая:
-
Поститься! Мы будем поститься!
Мендель заслоняет спиной каганец, чтоб дети не заметили, как мать заливается слезами.
-
Тише, тише! - старается он успокоить детей. - В пост нельзя плясать: даст Бог попляшем в Симхас-Тору.
Дети улеглись.
Забыт голод.
Одна из девочек начинает петь:
Дрожь пробегает у Менделя по всем членам.
-
Петь также грешно, - говорит он глухим голосом.
Дети понемногу успокаиваются и засыпают, утомленные пляской и пением.
Один только старший мальчик еще не спит и спрашивает:
-
Папа, когда мне минет тринадцать лет? т
-
Долго еще до этого, Хаимель, долго - целых четыре года, - дай Бог тебе здоровья.
-
Тогда ты мне купишь "тфилн"? [*]
[*] - Филактерии.
-
А то как же?
-
И мешочек для них?
-
Разумеется.
-
И молитвенник купишь? Маленький, с золотым обрезом?
-
С Божьей помощью... Моли Бога, Хаимель.
-
Тогда я уж ни в один пост не стану есть.
-
Да, да, Хаимель, ни в один пост...
А про себя он прибавляет:
-
Боже великий, только не знать бы им таких постов, как сегодня.