Черный Саша - Сатиры

овать. Лежи, как в берлоге, и с завистью острой Следи за игрой и вздыхай,- А там на заманчивой скатерти пестрой Баранки, и карты, и чай... Темнеют уютными складками платья. Две девичьих русых косы. Как будто без взрослых здесь сестры и братья В тиши коротают часы. Да только по стенкам висят офицеры... Не много ли их для сестер? На смятой подушке бутылка мадеры, И страшно затоптан ковер. Стук в двери. "Ну, други, простите, к нам гости!" Дудиленко, Барсов и Блок Встают, торопясь, и без желчи и злости Уходят готовить урок. <1910>

  

   На вербе Бородатые чуйки с голодными глазами Хрипло предлагают "животрепещущих докторов". Гимназисты поводят бумажными усами, Горничные стреляют в суконных юнкеров. Шаткие лари, сколоченные наскоро, Холерного вида пряники и халва, Грязь под ногами хлюпает так ласково, И на плечах болтается чужая голова. Червонные рыбки из стеклянной обители Грустно-испуганно смотрят на толпу. "Вот замечательные американские жители - Глотают камни и гвозди, как крупу!" Писаря выражаются вдохновенно-изысканно, Знакомятся с модистками и переходят на ты, Сгущенный воздух переполнился писками, Кричат бирюзовые бумажные цветы. Деревья вздрагивают черными ветками, Капли и бумажки падают в грязь. Чужие люди толкутся между клетками И месят ногами пеструю мазь. <1909>

  Пасхальный перезвон Пан-пьян! Красные яички. Пьян-пан! Красные носы. Били-бьют! Радостные личики. Бьют-били! Груды колбасы. Дал-дам! Праздничные взятки. Дам-дал! И этим и тем. Пили-ели! Визиты в перчатках. Ели-пили! Водка и крем. Пан-пьян! Наливки и студни. Пьян-пан! Боль в животе. Били-бьют! И снова будни. Бьют-били! Конец мечте. <1909>

  На петербургской даче Промокло небо и земля, Душа и тело отсырели. С утра до вечера скуля, Циничный ветер лезет в щели.

  Дрожу, как мокрая овца...

  И нет конца, и нет конца! Не ем прекрасных огурцов, С тоской смотрю на землянику: Вдруг отойти в страну отцов В холерных корчах - слишком дико...

  Сам Мережковский учит нас,

  Что смерть страшна, как папуас. В объятьях шерстяных носков Смотрю, как дождь плюет на стекла. Ах, жив бездарнейший Гучков, Но нет великого Патрокла!

  И в довершение беды

  Гучков не пьет сырой воды. Ручьи сбегают со стволов. Городовой надел накидку. Гурьба учащихся ослов Бежит за горничною Лидкой.

  Собачья свадьба... Чахлый гром.

  И два спасенья: бром и ром. На потолке в сырой тени Уснули мухи. Сатанею... Какой восторг в такие дни Узнать, что шаху дали в шею!

  И только к вечеру поймешь,

  Что твой восторг - святая ложь... Горит свеча. Для счета дней Срываю листик календарный - Строфа из Бальмонта. Под ней: "Борщок, шнель-клопс и мусс янтарный".

  Дрожу, как мокрая овца...

  И нет конца, и нет конца!

   <1909>

  Ночная песня пьяницы Темно... Фонарь куда-то к черту убежал! Вино Качает толстый мой фрегат, как в шквал... Впотьмах За телеграфный столб держусь рукой. Но, ах! Нет вовсе сладу с правою ногой: Она Вокруг меня танцует - вот и вот... Стена Всё время лезет прямо на живот. Свинья!! Меня назвать свиньею? Ах, злодей! Меня, Который благородней всех людей?! Убью! А, впрочем, милый малый, бог с тобой - Я пью, Но так уж предназначено судьбой. Ослаб... Дрожат мои колени - не могу! Как раб, Лежу на мостовой и ни гу-гу... Реву... Мне нынче сорок лет - я нищ и глуп. В траву Заройте наспиртованный мой труп. В ладье Уже к чертям повез меня Харон... Adieu1! Я сплю, я сплю, я сплю со всех сторон. <1909>

  Городская сказка Профиль тоньше камеи, Глаза как спелые сливы, Шея белее лилеи И стан как у леди Годивы. Деву с душою бездонной, Как первая скрипка оркестра, Недаром прозвали мадонной Медички шестого семестра. Пришел к мадонне филолог, Фаддей Симеонович Смяткин. Рассказ мой будет недолог: Филолог влюбился по пятки. Влюбился жестоко и сразу В глаза ее, губы и уши, Цедил за фразою фразу, Томился, как рыба на суше. Хотелось быть ее чашкой, Братом ее или теткой, Ее эмалевой пряжкой И даже зубной ее щеткой!.. "Устали, Варвара Петровна? О, как дрожат ваши ручки!"- Шепнул филолог любовно, А в сердце вонзились колючки. "Устала. Вскрывала студента: Труп был жирный и дряблый. Холод... Сталь инструмента. Руки, конечно, иззябли. Потом у Калинкина моста Смотрела своих венеричек. Устала: их было до ста. Что с вами? Вы ищете спичек? Спички лежат на окошке. Ну, вот. Вернулась обратно, Вынула почки у кошки И зашила ее аккуратно. Затем мне с подругой достались Препараты гнилой пуповины. Потом... был скучный анализ: Выделенье в моче мочевины... Ах, я! Прошу извиненья: Я роль хозяйки забыла - Коллега! Возьмите варенья,- Сама сегодня варила". Фаддей Симеонович Смяткин Сказал беззвучно: "Спасибо!" А в горле ком кисло-сладкий Бился, как в неводе рыба. Не хотелось быть ее чашкой, Ни братом ее и ни теткой, Ни ее эмалевой пряжкой, Ни зубной ее щеткой! <1909>

  Лаборант и медички

  1 Он сидит среди реторт И ругается, как черт: "Грымзы! Кильки! Бабы! Совы! Безголовы, бестолковы - Йодом залили сюртук, Не закрыли кран... Без рук! Бьют стекло, жужжат, как осы. А дурацкие вопросы? А погибший матерьял? О, как страшно я устал!" Лаборант встает со стула. В уголок идет сутуло И, издав щемящий стон, В рот сует пирамидон.

  2 А на лестнице медички Повторяли те же клички: "Грымза! Килька! Баба! Франт! Безголовый лаборант... На невиннейший вопрос Буркнет что-нибудь под нос; Придирается, как дама,- Ядовито и упрямо, Не простит простой ошибки! Ни привета, ни улыбки..." Визг и писк. Блестят глазами, Машут красными руками: "О, несноснейший педант, Лаборашка, лаборант!"

  3 Час занятий. Шепот. Тишь. Девы гнутся, как камыш, Девы все ушли в работы. Где же "грымзы"? Где же счеты? Лаборант уже не лев И глядит бочком на дев, Как колибри на боа. Девы тоже трусят льва: Очень страшно, очень жутко - Оскандалиться не шутка! Свист горелок. Тишина. Ноет муха у окна. Где Юпитер? Где Минервы? Нервы, нервы, нервы, нервы... <1909>

  В гостях

  (Петербург) Холостой стаканчик чаю (Хоть бы капля коньяку), На стене босой Толстой.

  Добросовестно скучаю

  И зеленую тоску

  Заедаю колбасой. Адвокат ведет с коллегой Специальный разговор. Разорвись - а не поймешь!

  А хозяйка с томной негой,

  Устремив на лампу взор,

  Поправляет бюст и брошь. "Прочитали Метерлинка?" - "Да. Спасибо, прочитал..." - "О, какая красота!"

  И хозяйкина ботинка

  Взволновалась, словно в шквал.

  Лжет ботинка, лгут уста... У рояля дочь в реформ'е, Взяв рассеянно аккорд, Стилизованно молчит.

  Старичок в военной форме

  Прежде всех побил рекорд -

  За экран залез и спит. Толстый доктор по ошибке Жмет мне ногу под столом. Я страдаю и терплю.

  Инженер зудит на скрипке.

  Примирясь и с этим злом,

  Я и бодрствую, и сплю. Что бы вслух сказать такое? Ну-ка, опыт, выручай! "Попрошу... еще стакан"...

  Ем вчерашнее жаркое,

  Кротко пью холодный чай

  И молчу, как истукан. <1908>

   Европеец

  В трамвае, набитом битком,

  Средь двух гимназисток, бочком, Сижу в настроеньи прекрасном.

  Панама сползает на лоб.

  Я - адски пленительный сноб, В накидке и в галстуке красном.

  Пассаж не спеша осмотрев,

  Вхожу к "Доминику", как лев, Пью портер, малагу и виски.

  По карте, с достоинством ем

  Сосиски в томате и крем, Пулярдку и снова сосиски.

  Раздуло утробу копной...

  Сановный швейцар предо мной Толкает бесшумные двери.

  Умаявшись, сыт и сонлив,

  И руки в штаны заложив, Сижу в Александровском сквере.

  Где б вечер сегодня убить?

  В "Аквариум", что ли, сходить, Иль, может быть, к Мэри слетаю?

  В раздумье на мамок смотрю,

  Вздыхаю, зеваю, курю И "Новое время" читаю...

  Шварц, Персия, Турция... Чушь!

  Разносчик! Десяточек груш... Какие прекрасные грушки!

  А завтра в двенадцать часов

  На службу явиться готов, Чертить на листах завитушки.

  Однако: без четверти шесть.

  Пойду-ка к "Медведю" поесть, А после - за галстуком к Кнопу.

  Ну как в Петербурге не жить?

  Ну как Петербург не любить Как русский намек на Европу? <1910>

   Мухи На дачной скрипучей веранде Весь вечер царит оживленье. К глазастой художнице Ванде Случайно сползлись в воскресенье Провизор, курсистка, певица, Писатель, дантист и певица. "Хотите вина иль печенья?" Спросила писателя Ванда, Подумав в жестоком смущенье: "Налезла огромная банда! Пожалуй, на столько баранов Не хватит ножей и стаканов". Курсистка упорно жевала. Косясь на остатки от торта, Решила спокойно и вяло: "Буржуйка последнего сорта". Девица с азартом макаки Смотрела писателю в баки. Писатель за дверью на полке Не видя своих сочинений, Подумал привычно и колко: "Отсталость!" и стал в отдаленьи, Засунувши гордые руки В триковые стильные брюки. Провизор, влюбленный и потный, Исследовал шею хозяйки, Мечтая в истоме дремотной: "Ей-богу! Совсем как из лайки... О, если б немножко потрогать!" И вилкою чистил свой ноготь. Певица пускала рулады Все реже, и реже, и реже. Потом, покраснев от досады, Замолкла: "Не просят! Невежи... Мещане без вкуса и чувства! Для них ли святое искусство?" Наелись. Спустились с веранды К измученной пыльной сирени. В глазах умирающей Ванды Любезность, тоска и презренье - "Свести их к пруду иль в беседку? Спустить ли с веревки Валетку?" Уселись под старой сосною. Писатель сказал: "Как в романе..." Девица вильнула спиною, Провизор порылся в кармане И чиркнул над кислой певичкой Бенгальскою красною спичкой. <1910>

  Кухня Тихо тикают часы На картонном циферблате. Вязь из розочек в томате И зеленые усы. Возле раковины щель Вся набита прусаками, Под иконой ларь с дровами И двугорбая постель. Над постелью бывший шах, Рамки в ракушках и бусах,- В рамках - чучела в бурнусах И солдаты при часах. Чайник ноет и плюет. На окне обрывок книжки: "Фаршированные пышки", "Шведский яблочный компот". Пахнет мыльною водой, Старым салом и угаром. На полу пред самоваром Кот сидит как неживой. Пусто в кухне. "Тик" да "так". А за дверью на площадке Кто-то пьяненький и сладкий Ноет: "Дарья, четвер-так!" <1922>

Литературный цех

  В редакции толстого журнала Серьезных лиц густая волосатость И двухпудовые, свинцовые слова: "Позитивизм", "идейная предвзятость", "Спецификация", "реальные права"... Жестикулируя, бурля и споря, Киты редакции не видят двух персон: Поэт принес "Ночную песню моря", А беллетрист - "Последний детский сон". Поэт присел на самый кончик стула И кверх ногами развернул журнал, А беллетрист покорно и сутуло У подоконника на чьи-то ноги стал. Обносят чай... Поэт взял два стакана, А беллетрист не взял ни одного. В волнах серьезного табачного тумана Они уже не ищут ничего. Вдруг беллетрист, как леопард, в поэта Метнул глаза: "Прозаик или нет?" Поэт и сам давно искал ответа: "Судя по галстуку, похоже, что поэт"... Подходит некто в сером, но по моде, И говорит поэту: "Плач земли?.." - "Нет, я вам дал три "Песни о восходе"" И некто отвечает: "Не пошли!" Поэт поник. Поэт исполнен горя: Он думал из "Восходов" сшить штаны! "Вот здесь еще "Ночная песня моря", А здесь - "Дыханье северной весны"". - "Не надо, - отвечает некто в сером: - У нас лежит сто весен и морей". Душа поэта затянулась флером, И розы превратились в сельдерей. "Вам что?" И беллетрист скороговоркой: "Я год назад прислал "Ее любовь"". Ответили, пошаривши в конторке: "Затеряна. Перепишите вновь". - "А вот, не надо ль? - беллетрист запнулся. - Здесь... семь листов - "Последний детский сон"". Но некто в сером круто обернулся - В соседней комнате залаял телефон. Чрез полчаса, придя от телефона, Он, разумеется, беднягу не узнал И, проходя, лишь буркнул раздраженно: "Не принято! Ведь я уже сказал!.." На улице сморкался дождь слюнявый. Смеркалось... Ветер. Тусклый, дальний гул. Поэт с "Ночною песней" взял направо, А беллетрист налево повернул. Счастливый случай скуп и черств, как Плюшкин. Два жемчуга опять на мостовой... Ах, может быть, поэт был новый Пушкин1, А беллетрист был новый Лев Толстой?! Бей, ветер, их в лицо, дуй за сорочку - Надуй им жабу, тиф и дифтерит! Пускай не продают души в рассрочку, Пускай душа их без штанов парит... Между 1906 и 1909 "Смех сквозь слезы"

   (1809- 1909) Ах, милый Николай Васильич Гоголь! Когда б сейчас из гроба встать ты мог, Любой прыщавый декадентский щеголь Сказал бы: "Э, какой он, к черту, бог? Знал быт, владел пером, страдал. Какая редкость! А стиль, напевность, а прозрения печать, А темно-звонких слов изысканная меткость?.. Нет, старичок... Ложитесь в гроб опять!" Есть между ними, правда, и такие, Что дерзко от тебя ведут свой тусклый род И, лицемерно пред тобой согнувши выи, Мечтают сладенько: "Придет и мой черед!" Но от таких "своих", дешевых и развязных, Удрал бы ты, как Подколесин, чрез окно... Царят! Бог их прости, больных, пустых и грязных, А нам они наскучили давно. Пусть их шумят... Но где твои герои? Все живы ли, иль, небо прокоптив, В углах медвежьих сгнили на покое Под сенью благостной крестьянских тучных нив? Живут... И как живут! Ты, встав сейчас из гроба, Ни одного из них, наверно, б не узнал: Павлуша Чичиков - сановная особа И в интендантстве патриотом стал - На мертвых душ портянки поставляет (Живым они, пожалуй, ни к чему), Манилов в Третьей Думе заседает И в председатели был избран... по уму. Петрушка сдуру сделался поэтом И что-то мажет в "Золотом руне", Ноздрев пошел в охранное - и в этом Нашел свое призвание вполне. Поручик Пирогов с успехом служит в Ялте И сам сапожников по праздникам сечет, Чуб стал союзником и об еврейском гвалте С большою эрудицией поет. Жан Хлестаков работает в "России", Затем - в "Осведомительном бюро", Где чувствует себя совсем в родной стихии: Разжился, раздобрел,- вот борзое перо!.. Одни лишь черти, Вий да ведьмы и русалки, Попавши в плен к писателям modernes1*, Зачахли, выдохлись и стали страшно жалки, Истасканные блудом мелких скверн... Ах, милый Николай Васильич Гоголь! Как хорошо, что ты не можешь встать... Но мы живем! Боюсь - не слишком много ль Нам надо слышать, видеть и молчать? И в праздник твой, в твой праздник благородный, С глубокой горечью хочу тебе сказать: "Ты был для нас источник многоводный, И мы к тебе пришли теперь опять, - Но "смех сквозь слезы" радостью усталой Не зазвенит твоим струнам в ответ... Увы, увы... Слез более не стало,

  

  

   И смеха нет". 1909 * Modernes - Модернистам (франц.).- Ред.

  Стилизованный осел

   (Ария для безголосых) Голова моя - темный фонарь с перебитыми стеклами, С четырех сторон открытый враждебным ветрам. По ночам я шатаюсь с распутными, пьяными Феклами, По утрам я хожу к докторам. Тарарам. Я волдырь на сиденье прекрасной российской словесности, Разрази меня гром на четыреста восемь частей! Оголюсь и добьюсь скандалёзно-всемирной известности, И усядусь, как нищий-слепец, на распутье путей. Я люблю апельсины и все, что случайно рифмуется, У меня темперамент макаки и нервы как сталь. Пусть любой старомодник из зависти злится и дуется И вопит: "Не поэзия - шваль!" Врешь! Я прыщ на извечном сиденье поэзии, Глянцевито-багровый, напевно-коралловый прыщ, Прыщ с головкой белее несказанно-жженой магнезии, И галантно-развязно-манерно-изломанный хлыщ. Ах, словесные, тонкие-звонкие фокусы-покусы! Заклюю, забрыкаю, за локоть себя укушу. Кто не понял - невежда. К нечистому! Накося - выкуси. Презираю толпу. Попишу? Попишу, попишу... Попишу животом, и ноздрей, и ногами, и пятками, Двухкопеечным мыслям придам сумасшедший размах, Зарифмую все это для стиля яичными смятками И пойду по панели, пойду на бесстыжих руках... <1909> Недоразумение

  

  

  

  

  

   Она была поэтесса, Поэтесса бальзаковских лет. А он был просто повеса, Курчавый и пылкий брюнет. Повеса пришел к поэтессе. В полумраке дышали духи, На софе, как в торжественной мессе, Поэтесса гнусила стихи: "О, сумей огнедышащей лаской Всколыхнуть мою сонную страсть. К пене бедер, за алой подвязкой Ты не бойся устами припасть! Я свежа, как дыханье левкоя, О, сплетем же истомности тел!.." Продолжение было такое, Что курчавый брюнет покраснел. Покраснел, но оправился быстро И подумал: была не была! Здесь не думские речи министра, Не слова здесь нужны, а дела... С несдержанной силой кентавра Поэтессу повеса привлек, Но визгливо-вульгарное: "Мавра!!" Охладило кипучий поток. "Простите... - вскочил он, - вы сами..." Но в глазах ее холод и честь: "Вы смели к порядочной даме, Как дворник, с объятьями лезть?!" Вот чинная Мавра. И задом Уходит испуганный гость. В передней растерянным взглядом Он долго искал свою трость... С лицом белее магнезии Шел с лестницы пылкий брюнет: Не понял он новой поэзии Поэтессы бальзаковских лет. <1909> Переутомление (Посвящается исписавшимся "популярностям") Я похож на родильницу, Я готов скрежетать... Проклинаю чернильницу И чернильницы мать! Патлы дыбом взлохмачены, Отупел, как овца,- Ах, все рифмы истрачены До конца, до конца!.. Мне, правда, нечего сказать сегодня, как всегда, Но этим не был я смущен, поверьте, никогда - Рожал словечки и слова, и рифмы к ним рожал, И в жизнерадостных стихах, как жеребенок, ржал. Паралич спинного мозга? Врешь, не сдамся! Пень - мигрень, Бебель - стебель, мозга - розга, Юбка - губка, тень - тюлень. Рифму, рифму! Иссякаю - К рифме тему сам найду... Ногти в бешенстве кусаю И в бессильном трансе жду. Иссяк. Что будет с моей популярностью? Иссяк. Что будет с моим кошельком? Назовет меня Пильский дешевой бездарностью, А Вакс Калошин - разбитым горшком... Нет, не сдамся... Папа - мама, Дратва - жатва, кровь - любовь, Драма - рама - панорама, Бровь - свекровь - морковь... носки! <1908>

   Два толка Одни кричат: "Что форма? Пустяки! Когда в хрусталь налить навозной жижи - Не станет ли хрусталь безмерно ниже?" Другие возражают: "Дураки! И лучшего вина в ночном сосуде Не станут пить порядочные люди". Им спора не решить... А жаль! Ведь можно наливать... вино в хрусталь. <1909>

   Нетерпеливому Не ной... Толпа тебя, как сводня, К успеху жирному толкнет, И в пасть рассчетливых тенет Ты залучишь свое "сегодня". Но знай одно - успех не шутка: Сейчас же предъявляет счет. Не заплатил - как проститутка, Не доночует и уйдет. <1910>

   Недержание У поэта умерла жена... Он ее любил сильнее гонорара! Скорбь его была безумна и страшна- Но поэт не умер от удара. После похорон пришел домой-до дна Весь охвачен новым впечатленьем- И спеша родил стихотворенье: "у поэта умерла жена". 1909

  Сиропчик (Посвящается "детским" поэтессам) Дама, качаясь на ветке, Пикала: "Милые детки! Солнышко чмокнуло кустик, Птичка оправила бюстик И, обнимая ромашку, Кушает манную кашку..." Дети, в оконные рамы Хмуро уставясь глазами, Полны недетской печали, Даме в молчаньи внимали. Вдруг зазвенел голосочек: "Сколько напикала строчек?" <1910> Искусство в опасности

   Литературного ордена Рыцари! Встаньте, горим!! Книжка Владимира Гордина Вышла изданьем вторым. 1910

  

  Юмористическая артель Все мозольные операторы, Прогоревшие рестораторы, Остряки-паспортисты, Шато-куплетисты и бильярд-оптимисты Валом пошли в юмористы. Сторонись! Заказали обложки с макаками, Начинили их сорными злаками: Анекдотами длинно-зевотными, Остротами скотными, Зубоскальством И просто нахальством. Здравствуй, юмор российский, Суррогат под-английский! Галерка похлопает, Улица слопает... Остальное - не важно. Раз-раз! В четыре странички рассказ - Пожалуйста, смейтесь: Сюжет из пальца, Немножко сальца, Психология рачья, Радость телячья, Штандарт скачет, Лейкин в могиле плачет: Обокрали, канальи! Самое время для ржанья! Небо, песок и вода, Посреди - улюлюканье травли... Опостыли исканья, Павлы полезли в Савлы, Страданье прокисло в нытье Безрыбье - в безрачье... Положенье собачье! Чем наполнить житье? Средним давно надоели Какие-то (черта ль в них!) цели, - Нельзя ли попроще: театр в балаган, Литературу в канкан. Ры-нок тре-бу-ет сме-ха! С пылу, с жару, своя реклама, Побольше гама (Вдруг спрос упадет!), Пятак за пару - Держись за живот: Пародии на пародии, Чревоугодие, Комический случай в Батуме, Самоубийство в Думе, Случай в спальне - Во вкусе армейской швальни, Случай с пьяным в Калуге, Измена супруги. Самоубийство и Дума... А жалко: юмор прекрасен - Крыловских ли басен, Иль чеховских "Пестрых рассказов", Где строки как нити алмазов, Где нет искусства смешить До потери мысли и чувства, Где есть... просто искусство В драгоценной оправе из смеха. Акулы успеха! Осмелюсь спросить - Что вы нанизали на нить? Картонных паяцев. Потянешь-смешно, Потом надоест - за окно. Ах, скоро будет тошнить От самого слова "юмор"!.. <1911>

  Единственному в своем роде Между Толстым и Гоголем Суворин,

  Справляет юбилей. Тон юбилейный должен быть мажорен:

  Ври, красок не жалей! Позвольте ж мне с глубоким реверансом,

  Маститый старичок, Почтить вас кисло-сладеньким романсом

  (Я в лести новичок),

  Полсотни лет,

  Презревши все "табу", Вы с тьмой и ложью,как ГамлЕт,

  Вели борьбу.

  Свидетель бог!

  Чтоб отложить в сундук - Вы не лизали сильных ног,

  Ни даже рук.

  Вам все равно -

  Еврей ли, финн, иль грек, Лишь был бы только не "евно",

  А человек.

  Твои глаза

  (Перехожу на ты!) Как брюк жандармских бирюза,

  Всегда чисты.

  Ты vis-а-vis

  С патриотизмом - пол По обьявленьям о любви

  Свободно свел.

  И орган твой,

  Кухарок нежный друг, Всегда был верный часовой

  Для верных слуг... ...На лире лопнули струны со звоном!.. Дрожит фальшивый, пискливый аккорд... С мяуканьем, визгом, рычаньем и стоном Несутся кошмаром тысячи морд: Наглость и ханжество, блуд, лицемерье, Ненависть, хамство, и жадность, и лесть Несутся, слюнявят кровавые перья И чертят по воздуху: правда и честь! 1909

  По мытарствам У райских врат гремит кольцом Душа с восторженным лицом: "Тук-тук! Не слышат... вот народ! К вам редкий праведник грядет!" И после долгой тишины Раздался глас из-за стены: "Здесь милосердие царит, - Но кто ты? Чем ты знаменит?" "Кто я? Не жид, не либерал! Я "Письма к ближним" сочинял..." За дверью топот быстрых ног, Краснеет райских врат порог. У адских врат гремит кольцом Душа с обиженным лицом: "Эй, там! Скорее, Асмодей! Грядет особенный злодей..." Визгливый смех пронзает тишь: "Ну, этим нас не удивишь! Отца зарезал ты, иль мать? У нас таких мильонов пять". "Я никого не убивал - Я "Письма к ближним" сочинял..." За дверью топот быстрых ног, Краснеет адских врат порог. Душа вернулась на погост - И здесь вопрос не очень прост: Могилы нет... Песок изрыт, И кол осиновый торчит... Совсем обиделась душа И, воздух бешено круша, В струях полуночных теней Летит к редакции своей. Впорхнувши в форточку клубком, Она вдоль стеночки, бочком, И шмыг в плевательницу. "О! Да здесь уютнее всего!" Наутро кто-то шел спеша И плюнул. Нюхает душа: "Лук, щука, перец... Сатана! Ужель еврейская слюна?!" "Ах, только я был верный щит!" И в злобе выглянуть спешит, Но сразу стих священный гнев: "Ага! Преемник мой - Азеф!" 1909

  

  

  

  Панургова муза Обезьяний стильный профиль, Щелевидные глаза, Губым - клецки, нос - картофель: Ни девица, ни коза. Волоса - как хвост селедки, Бюста нет - сковорода, И растет на подбородке - Гнусно молвить - борода. Жесты резки, ноги длинны, Руки выгнуты назад, Голос тоньше паутины И клыков подгнивших ряд. Ах, ты, душечка! Смеется - Отворила ворота... Сногсшибательно несется Кислый запах изо рта. Щеки глаз припали к коже, Брови лысые дугой. Для чего, великий боже, Выводить ее нагой?! 1908

  * * *

  

  

   Я обращаюсь к писателям, художникам,

  

  

   устроителям с горячем призывом

  

  

   не участвовать в деле, разлагающем общество...

  

  

  

   А. Блок. Вечера "искусств" Молил поэта Блок-поэт: "Во имя Фета Дай обет -

  Довольно выть с эстрады

  Гнусавые баллады! Искусству вреден Гнус и крик, И нищ и беден Твой язык.

  А publicum* гогочет

  Над тем, кто их морочеит".

   Поэт на Блока Заворчал: "Merci! Урока Я не ждал -

  Готов читать хоть с крыши

  Иль в подворотней нише!

   Мелькну, как дикий, Там и тут, И шум и крики Всё растут,

  Глядишь - меня в итоге На час зачислят в боги. А если б дома Я торчал И два-три тома Натачал,

  Меня б не покупали

  И даж не читали..."

   Был в этом споре Блок сражен. В наивном горе Думал он:

  "Ах! нынешние Феты

  Как будто не поэты..."

   Между 1910 и 1913

  Честь Когда раскроется игра - Как негодуют шулера! И как кричат о чести И благородной мести! <1910> Вешалка дураков

  

   1 Раз двое третьего рассматривали в лупы И изрекли: "Он глуп". Весь ужас здесь был

  

  

  

  

   в том, Что тот, кого они признали дураком, Был умницей,- они же были глупы,

  

   2 "Кто этот, лгущий так туманно, Неискренно, шаблонно и пространно?" - "Известный мистик N, большой чудак". - "Ах, мистик? Так... Я полагал - дурак".

  

   3 Ослу образованье дали. Он стал умней? Едва ли. Но раньше, как осел, Он просто чушь порол, А нынче - ах злодей - Он, с важностью педанта, При каждой глупости своей Ссылается на Канта.

  

   4 Дурак рассматривал картину: Лиловый бык лизал моржа. Дурак пригнулся, сделал мину И начал: "Живопись свежа... Идея слишком символична, Но стилизовано прилично" (Бедняк скрывал сильней всего, Что он не понял ничего),

  

   5 Умный слушал терпеливо Излиянья дурака: "Не затем ли жизнь тосклива, И бесцветна, и дика, Что вокруг, в конце концов, Слишком много дураков?" Но, скрывая желчный смех, Умный думал, свирепея: "Он считает только тех, Кто его еще глупее,- "Слишком много" для него... Ну а мне-то каково?"

  

   6 Дурак и мудрецу порою кровный брат: Дурак вовек не поумнеет, Но если с ним заспорит хоть Сократ,- С двух первых слов Сократ глупеет!

  

   7 Пусть свистнет рак, Пусть рыба запоет, Пусть манна льет с небес,- Но пусть дурак Себя в себе найдет - Вот чудо из чудес! Между 1909 и 1910

   Читатель Я знаком по пследней версии С настроеньем англии в персии И не менее точно знаком С настроеньем поэта кубышкина, С каждой новой статьей кочерыжкина И с газетно-журнальным песком. Словом, чтенья всегда в изобилии- Недосуг прочитать лишь вергилия Говорят: здоровенный талант! Но еще не мешало б горация- Тоже был,говорят, не без грации... А шекспир,а сенека, а дант? Утешаюсь одним лишь- к приятелям (чрезвычайно усердным читателям) Как то в клубе на днях я пристал: "кто читал ювенала,вергилия?" Но, увы, (умолчу о фамилиях), Оказалось,никто не читал! Перебрал и иных для забавы я: Кто припомнил обложку,заглавие, Кто цитату, а кто анекдот, Имена переводчиков,критику... Перешли вообще на пиитику- И поехали.пылкий народ! Разобрали детально кубышкина, Том шестой и восьмой кочерыжкина, Альманах "обгорелый фитиль", Поворот к реализму поплавкина И значенье статьи бородавкина "о влияньи желудка на стиль"... Утешенье, конечно,большущее... Но в душе есть сознанье сосущее, Что я сам до кончины моей, Об'едаясь трухой в изобилии, Ни строки не прочту из вергилия В суете моих пестреньких дней! 1911

   Трагедия (К вопросу о "кризисе современной русской литературы") Рожденный быть кассиром в тихой бане Иль агентом по заготовке шпал, Семен бубнов сверх всяких ожиданий Игрой судьбы в редакторы попал. Огромный стол.перо и десть бумаги- Сидит бубнов,задравши кнопку-нос... Не много нужно знаний и отваги, Чтоб ляпать всем:"возьмем", "не подошло-с!" Кто в первый раз-скостит наполовину, Кто во второй- на четверть иль на треть... А в третий раз-пришли хоть требушину, Сейчас в набор,не станет и смотреть! Так тридцать лет чернильным папуасом Четвертовал он слово,мысль и вкус, И наконец опившись как-то квасом, Икнул и помер,вздувшись,словно флюс. В некрологах,средь пышных восклицаний, Никто,конечно,вслух не произнес, Что он,служа кассиром в тихой бане, Наверно,больше б пользы всем принес. <1912>

   * * * Жестокий бог литературы! Давно тебе я не служил: Ленился, думал, спал и жил,- Забыл журнальные фигуры, Интриг и купли кислый ил, Молчанья боль, и трепет шкуры, И терпкий аромат чернил... Но странно, верная мечта Не отцвела - живет и рдеет. Не изменяет красота - Всё громче шепчет и смелеет. Недостижимое светлеет, И вновь пленяет высота... Опять идти к ларям впотьмах, Где зазыванье, пыль и давка, Где все слепые у прилавка Убого спорят о цветах?.. Где царь-апломб решает ставки, Где мода - властный падишах... Собрав с мечты душистый мед, Беспечный, как мечтатель-инок, Придешь сконфуженно на рынок - Орут ослы, шумит народ, В ларях пестрят возы новинок,- Вступать ли в жалкий поединок Иль унести домой свой сот?.. 1912

Невольная дань

  Невольное признание Гессен сидел с милюковым в печали. Оба курили и оба молчали. Гессен спросил его кротко как авель: "есть ли у нас конституция,павел?" Встал милюков.запинаясь от злобы, Резко ответил:"еще бы! еще бы!" Долго сидели в партийной печали. Оба курили и оба молчали. Гессен опять придвигается ближе: "я никому не открою-скажи же!" Раненый демон в зрачках милюкова: "есть для кадет! а о прочих- ни слова..." Мнительный взгляд на соратника бросив, Вновь начинает прекрасный иосиф: "есть ли..."но слезы бегут по жилету- На ухо павел шепнул ему:"нету!" Обнялись нежно и в мирной печали Долго курили и долго молчали. 1909

  Баллада

  

   Я позвал их,показал им

  

   Пирог и предложил условия.

  

   Большего им и не требовалось.

  

   "Эмиль" Ж-Ж Руссо Устав от дела бюрократ Раз,вечером росистым, Пошел в лесок,а с ним был штат: Союзник с октябристом. Союзник нес его шинель, А октябрист-его портфель... Лесок дрожал в печали, И звери чуть дышали. Вдруг бюрократ достал пирог И положил на камень: "друзья!для ваших верных ног Я сделаю экзамен: За две версты отсель,чрез брод, Бегите задом наперед. И кто здесь первый будет- Пирг себе добудет". Вот слышен конский топ, И октябрист,весь в мыле, Несется к камушку в галоп- Восторг горит на рыле! "скажи,а где наш общий брат?"- Спросил в испуге бюрократ. "отстал.под сенью ветел Жида с деньгами встретил..." -"а где пирог мой?"-октябрист Повел тревожно носом (он был немножко пессимист По думским ста вопросам). Но бюрократ слегка икнул, Зачем-то в сторону взглянул, Сконфузился,как дева, И показал на чрево. 1909

  Цензурная сатира Я видел в карете монаха, Сверкнула на рясе звезда... Но что я при этом подумал Я вам не скажу никогда! Иду- и наткнулся на шварца И в страхе пустился бежать... Ах,что я шептал по дороге- Я вам не решаюся сказать! Поднялся к знакомой курсистке. Усталый от всех этих дел, Я пил кипяченую воду, Бранился и быстро хмелел. Маруся!дай правую ручку... Жизнь-радость,страданье-ничто! И молча я к ней наклонился... Зачем?не скажу ни за что! 1910

  Экспромт И мы когда-то,как тиль-тиль, Неслись за синей птицей! Когда нам вставили фитиль- Мы увлеклись синицей. Мы шли за нею много миль- Вернулись с черной птицей! Синицу нашу ты,тиль-тиль, Не встретил за границей? 1909

  Там внутри У меня серьезный папа- Толстый,важный и седой; У него с кокардой шляпа, А в сенях городовой. Целый день он пишет,пишет- Даже кляксы на груди. Подойдешь,а он не слышит Или скажет: "уходи". Ухожу...у папы дело, Как у всех других мужчин. Только как мне надоело: Все один да все один! Но сегодня утром рано Он куда-то заспешил И на коврик из кармана Ключ в передней обронил. Наконец-то...вот так штука. Я обадовался страсть. Кабинет открыл без звука И как мышка,в двери-шасть! На столе четыре папки, Все на месте.все-точь-в-точь. Ну-с, пороемся у папки- Что он пишет день и ночь? "о совместном обученье, Как вреднейшей из затей", "краткий список книг для чтенья Для кухаркиных детей", "в думе выступить с законом: Чтобы школ не заражать, Запретить еврейским женам Девяносто лет рожать", "об издании журнала "министерский детский сад"", "о любви ребенка к баллам", "о значении наград", "черновик проекта школы Государственных детей", "возбуждение крамолой Малолетних на властей", "дух законности у немцев В младших классах корпусов", "поощрение младенцев, Доносящих на отцов". Фу,устал.в четвертой папке "апология плетей" Вот так штука... значит папка Любит маленьких детей? 1909

   Молитва Благодарю тебя,создатель, Что я в житейской кутерьме Не депутат и не издатель И не сижу еще в тюрьме. Благодарю тебя,могучий, Что мне не вырвали язык, Что я,как нищий,верю в случай И к всякой мерзости привык. Благодарю тебя,единый, Что в третью думу я не взят,- От всей души с блаженной миной Благодарю тебя стократ. Благодарю тебя,мой боже, Что смертный час,гроза глупцов, Из разлагающеся кожи Исторгнет дух в конце концов. И вот тогда,молю беззвучно, Дай мне исчезнуть в черной мгле,- В раю мне будет очень скучно, А ад я видел на земле. 1907

  Веселая наглость

  

   "Русский народ мало трудится"

  Марков 2-ой с'езд дворян Ах,сквозь призму Кретинизма Гениально прост вопросец: Наш народ -не богоносец, А лентяй И слюнтяй. В самом деле,- Еле-еле Ковырять в земле сухой- Старомодною сохой- Не работа, А дремота. У француза- Кукуруза, Виноград да лесопилки. А у нас- Лень да квас. Лежебокам за уроком Что бы с'ездить за границу- К шведам,к немцам или в ниццу? Не хотят - Пьют да спят. Иль со скуки Хоть науки Изучали бы,вороны: Философию,законы... Не желают: Презирают! Ну ленивы! Даже "нивы" Не хотят читать,обломы. С мережковским незнакомы!! Только б жрать, Только б спать. Но сквозь призму критицизма Вдруг вопрос родится яркий: Как у этаких,как марков, Нет хвостов И клыков? 1909

  К женскому с'езду Не спорьте о мужских правах, - Все об'яснимо в двух словах: Нет прав у нас, Как и у вас. И если в третьей думе мы Цветем, Как розы средь зимы, То благо вам - Что вы не там. Вы с нами пламенно ползли- Вы с нами нынче на мели. И вы,и мы - Добыча тьмы. Но мудрых нет как нет у нас, Вовек их не было у вас, И мы, и вы Без головы... Чьи сны давно уже мертвы? Кто будет в мекке,мы иль вы? Ни мы,ни вы... Ни вы,ни мы... А в воду ужас каждый час Толкает больше-вас иль нас? У двух полов - Хорош улов. Не спорьте о мужских правах, Все об'яснимо в двух словах: Коль пас, так пас, Для нас и вас... 1908

  К приезду французских гостей Слава богам!петроград посетили французские Гости Сладкие вести теперь повезут они в вольный Париж: Пышных,развесистых клюкв и медведей На невском не видно, Но у медведя зато французская кухня вполне. Русский казенный оркестр гремел без препон "марсельезу", В честь двух парламентских стран выпил Французский посол,- "гений финансов" теперь пеплом посыплет Прическу И с благородной тоской милюкову портфель Передаст!.. Где ж интендантский грабеж,реформобоязнь И думбадзе, Черные сотни,застой,гучковская дума и гнет? О,безобразная ложь русских слепцов- Эмигрантов! Сладкую весть повезут французские гости в Париж... 1910

   Злободневность Я сегодня всю ночь просидел до утра,- Я испортил,волнуясь,четыре пера: Злободневность мелькала,как бешеный хвост, Я поймал ее,плюнул и свез на погост. Называть наглецов наглецами,увы, Не по силам для бедной моей головы, Наглецы не поверят, а зрячих смешно Убеждать в том, что зрячим известно давно. Пуришкевич...обглоданный тухлый гучков... О,скорее полы натирать я готов И с шарманкой бродить по глухим деревням, Чем стучать погремушкой по грязным камням. Сколько дней,золотых и потерянных дней, Возмущались мы черствостью этих камней И сердились,как дети,что камни не хлеб, И громили ничтожество жалких амеб? О,ужели пять-шесть ненавистных имен Погрузили нас в черный,безрадостный сон? Разве солнце погасло и дети мертвы? Разве мы не увидим весенней травы? Я,как страус,не раз зарывался в песок... Но сегодня мой дух так спокойно высок... Злободневность-гучкова и гулькина дочь- Я с улыбкой прогнал в эту ночь. 1910

   Успокоение

   Посвящается Русским бисмаркам Больной спокоен. Спрячьте в шкап лекарства и посулы! Зрачки потухли,впала грудь и заострились скулы. Больной лоялен... На устах застыли крик и стоны, С веселым карканьем над ним уже кружАт вороны. С врачей не спросят. А больной-проснется ли, бог знает! Сознаться тяжко, но боюсь, что он уже воняет. 1910

  Послания

  

  

  

  

  Сладок свет, и приятно для глаз

  

  

  

  

  видеть солнце.

  

  

  

  

  

  (Екклезиаст. XI, 7)

   Послание второе Хорошо сидеть под черной смородиной, Дышать, как буйвол, полными легкими, Наслаждаться старой, истрепанной "Родиной" И следить за тучками легкомысленно-легкими. Хорошо, объедаясь ледяной простоквашею, Смотреть с веранды глазами порочными, Как дворник Пэтэр с кухаркой Агашею Угощают друг друга поцелуями сочными. Хорошо быть Агашей и дворником Пэтэром, Без драм, без принципов, без точек зрения, Начав с конца роман перед вечером, Окончить утром - дуэтом храпения. Бросаю тарелку, томлюсь и завидую, Одеваю шляпу и галстук сиреневый И иду в курзал на свидание с Лидою, Худосочной курсисткой с кожей шагреневой. Навстречу старухи мордатые, злобные, Волочат в песке одеянья суконные, Отвратительно-старые и отвисло-утробные, Ползут и ползут, словно оводы сонные. Где благородство и мудрость их старости? Отжившее мясо в богатой материи Заводит сатиру в ущелие ярости И ведьм вызывает из тьмы суеверия... А рядом юные, в прическах на валиках, В поддельных локонах, с собачьими лицами, Невинно шепчутся о местных скандаликах И друг на друга косятся тигрицами. Курзальные барышни, и жены, и матери! Как вас не трудно смешать с проститутками, Как мелко и тинисто в вашем фарватере, Набитом глупостью и предрассудками... Фальшивит музыка. С кровавой обидою Катится солнце за море вечернее. Встречаюсь сумрачно с курсисткою Лидою - И власть уныния больней и безмернее... Опять о Думе, о жизни и родине, Опять о принципах и точках зрения... А я вздыхаю по черной смородине И полон желчи, и полон презрения... 1908 Гугенбург

  Послание третье

  Ветерок набегающий Шаловлив, как влюбленный прелат.

  Адмирал отдыхающий Поливает из лейки салат.

  За зеленой оградою, Растянувшись на пляже, как краб,

  Полицмейстер с отрадою Из песку лепит лепит формочкой баб.

  Средь столбов с перекладиной - Педагог на скрипучей доске

  Кормит мопса говядиной, С назиданьем на каждом куске.

  Бюрократ в отдалении Красит масляной краской балкон.

  Я смотрю в удивлении И не знаю: где правда, где сон?

  Либеральную бороду В глубочайшем раздумье щиплю...

&nbs