Чехов Антон Павлович - Невеста

2). В настоящем издании эти ошибки устранены из основного текста рассказа.

   Что касается существенного смыслового разночтения, появившегося в главе IV рассказа в посмертном XI томе марксовского издания (СПб., 1906): "Главное - перевернуть жизнь, а всё остальное не нужно" (вместо верного "всё остальное не важно"), то в данном случае указание Е. Н. Коншиной неточно. В журнальном тексте ошибки не было - наборщик верно прочел слова, вписанные Чеховым во второй корректуре. Искажение появилось лишь в посмертном издании, но, как установлено теперь (см. стр. 335), том XI нельзя считать авторизованным. Рассказ "Невеста" должен печататься не по тому XI (как это делалось в предыдущих изданиях, в том числе и в ПССП), а по журнальному тексту. Надобность в исправлении "не нужно" на "не важно" отпала.

   В записных книжках Чехова есть две заметки, использованные в рассказе "Невеста". Среди записей 1901 г. - сентенция Бисмарка, вошедшая и в черновой и в беловой текст, но вычеркнутая в корректуре: "Медленно запрягать, но быстро ездить - в характере этого народа, сказал Бисмарк" (Зап. кн. I, стр. 118). И несколько раньше (стр. 108) - неиспользованный сюжет, где главный персонаж - "деспот" - прозван "Дзыга" (в рукописях "Невесты" этим прозвищем называют слуги бабушку Нади), при этом в черновом автографе Чехов писал слово с прописной буквы (как личное, индивидуальное прозвище), а в беловом - со строчной (как нарицательное имя). Этот южнорусский диалектизм (дзыга, или зыга) отмечен в словаре В. И. Даля и означает: зуда, егоза.

   Сохранился еще вырванный из блокнота листок с заметками к "Невесте" (см. т. XVII Сочинений). Все они относятся к заключительной, шестой главе и сделаны после того, как рассказ был начерно написан.

   История работы над рассказом "Невеста" детально восстанавливается по письмам Чехова и, главное, по рукописям и гранкам.

   Еще во время переписки с Миролюбовым по поводу "Архиерея" в начале 1902 г. Чехов дважды (20 февраля и 8 марта) писал, что в случае цензурных затруднений пришлет "другой рассказ". Называлась даже приблизительная дата - май 1902 г. Возможно, что, обещая рассказ, Чехов имел в виду "Невесту".

   После напечатания "Архиерея" Миролюбов продолжал настойчиво напоминать о новом рассказе, просил (телеграмма от 18 октября 1902 г.) дать его название для объявления о подписке на 1903 г. - "чтобы похвастаться первым номером" (письмо от 14 октября 1902 г. - ГБЛ). "Название рассказа, - отвечал Чехов 16 октября, - я пришлю Вам тотчас же, как это будет возможно, т. е. когда я остановлюсь на теме и мне будет ясно, что я ни в коем случае не обману Вас". Через четыре дня (в ответ на очередную просьбу Миролюбова "дать заглавие") он писал: "Если Вам так нужно название рассказа, которое можно потом и изменить, то вот оно: " Невеста"".

   Непосредственно к работе над рассказом Чехов приступил сразу же по возвращении в Ялту. 1 декабря 1902 г. он уведомлял О. Л. Книппер: "Завтра засяду писать"; затем 4 декабря сообщал, что "пописывает"; 6 декабря говорил определенно: "За работу я уже сел, пишу рассказ" и 12 декабря: "Пишу я рассказ, но он выходит таким страшным, что даже Леонида Андреева заткну за пояс". Скоро наступило охлаждение. "Пока сижу за рассказом, - писал Чехов жене 14 декабря, - довольно неинтересным - для меня по крайней мере; надоел".

   Судя по всему, работа в первые две недели велась без перерыва и шла хорошо. В это время у Чехова почти никто не бывал, здоровье его было удовлетворительно. Над другими вещами он в это время не работал (см. его письма к О. Л. Книппер от 14 и 28 декабря 1902 г., К.С. Станиславскому от 1 января 1903 г., Ф. Д. Батюшкову от 11 января 1903 г. и др.). Сам Чехов этот период писания оценивал высоко: "Я работал, был в ударе" (Книппер, 19 декабря 1902 г.). Но в этом же письме: "В последние 4-5 дней ничего не делаю <...> заминка в рассказе вышла". Время "заминки" совпадает с тем, когда Чехов впервые выразил недовольство своим "неинтересным" рассказом - 14 декабря. По виду черновой рукописи (самое большое число вычеркиваний и исправлений, правка более темными чернилами) можно предположить, что "заминка" приходится на конец 5-й и начало 6-й страницы. Сюжетно это место - перед первым открытым высказыванием Нади, началом ее "бунта" ("Мама, милая, отчего мне так невесело?").

   Но "заминка" продолжалась не более недели; уже 20 декабря Чехов сообщал жене: "Завтра буду писать". Дальше работа шла медленнее, "понемножку" (письмо Станиславскому от 1 января 1903 г.), но всё же шла. 30 декабря 1902 г. Чехов обещал Миролюбову "Невесту" в скором времени прислать, а в письме от 4 января 1903 г. спрашивал, на какой адрес. Но в январе в работе произошел перерыв. "Давно уже не писал ничего, всё похварывал, завтра опять засяду" (Книппер, 9 января 1903 г.). "С болезнью возился все праздники, ничего не делал и теперь всё, что начал, придется начинать снова, начинать с досадой <...> Мне нужно кончить рассказ еще для "Журнала для всех", куда я обещал очень давно. Плохим я стал работником, говоря в скобках" (Батюшкову, 11 января 1903 г.). "За праздники у меня всё переболталось в голове, так как был нездоров и ничего не делал. Теперь приходится опять начинать всё сначала" (Книппер, 11 января 1903 г.). "Мне грустно, что у меня столько времени ушло без работы и что, по-видимому, я уже не работник" (Книппер, 13 января 1903 г.). "Веду жизнь праздную, ничего не делаю - поневоле" (А. С. Суворину, 14 января 1903 г.).

   23 января в письме к Л. В. Средину Чехов сообщал: "Теперь мне лучше, сижу и работаю". "С декабря по сие время я ничего не делаю, - писал он В. А. Гольцеву 26 января, - у меня был плеврит. <...> Теперь уже совсем полегчало <...>, я уже сижу и пишу рассказ для "Журнала для всех"". Об этом же говорится и в письмах к жене от 26 и 28 января. В письме от 26 января - характерное признание: "Пишу рассказ для "Журнала для всех" на старинный манер, на манер семидесятых годов. Не знаю, что выйдет". Говоря о семидесятых годах, Чехов, вероятно, имел в виду рассказы, повести и романы того времени о девушках и женщинах, уходивших из дома (как у Тургенева в его стихотворении в прозе "Порог").

   Работа, как видно из писем, шла медленно. "Пишу рассказ, но медленно, через час по столовой ложке - быть может, оттого, что много действующих лиц, а может быть, и отвык, привыкать надо" (Книппер, 30 января 1903 г.). "Хотя и медленно, но всё же пишу. Сейчас сажусь писать, буду продолжать рассказ, но писать, вероятно, буду плохо, вяло, так как ветер продолжается и в доме нестерпимо скучно" (ей же, 1 и 2 февраля). "Вчера я не писал, ибо в моей комнате было только 11 градусов" (ей же, 3 февраля). "У меня в кабинете вот уже несколько дней температура держится на 11-12, не повышаясь. <...> Пишу по 6-7 строчек в день, больше не могу, хоть убей" (ей же, 5 февраля).

   Но к февралю работа все-таки подвинулась. 9 февраля, в ответ на новые запросы Миролюбова от 23 января и 4 февраля (ГБЛ), Чехов уже сообщал, что "Невесту" рассчитывает "кончить к 20 февраля или раньше, или немного позже - смотря но тому, как здравие и проч. и проч." Этот же срок он называл и в письмах к М. П. Алексеевой (Лилиной) и Книппер от 11 февраля. Впрочем, уже 14 февраля он писал А. А. Андреевой, что кончает рассказ, а в письме к жене в этот же день называл дату - "через два дня".

   20 февраля Чехов сообщал Миролюбову, что рассказ вчерне готов: "Переписывать я буду его и исправлять при этом - дней пять, стало быть, 25 февраля вышлю Вам". Это и была та законченная черновая рукопись, которая сохранилась в архиве Чехова. Затем три дня Чехов "был нездоров, не писал вовсе" (письмо Миролюбову от 23 февраля) и перебелять рукопись начал только 23 февраля. К вечеру 27 февраля беловая рукопись была закончена и отослана. В письме, отправленном тогда же, Чехов просил: "Корректуру пришлите, ибо надо исправить и сделать конец. Концы я всегда в корректуре делаю".

   В марте Чехов правил первую корректуру рассказа. 23 марта, в ответ на просьбу Книппер познакомить ее с рассказом, Чехов ответил: "Рассказ "Невеста" прислать не могу, ибо у меня нет; скоро прочтешь в "Журнале для всех"". И добавлял: "Такие рассказы я уже писал, писал много раз, так что нового ничего не вычитаешь".

   29 марта Миролюбов, приехавший в Крым, запрашивал Чехова (из Алупки), отправил ли он в редакцию "Журнала для всех" корректуру "Невесты", которую "1-го апреля должны верстать" {ГБЛ).

   В середине апреля выправленная в типографии корректура была передана в цензуру (это видно по журнальной надписи на корректуре "Невесты" и конторским книгам "Журнала для всех" - см. Летопись, стр. 745). Другой оттиск (опять в гранках) был послан Чехову. Приехав 24 апреля в Москву, он читал и правил эту корректуру. "Сижу дома безвыходно и читаю корректуру", - сообщал он И. Н. Альтшуллеру 29 апреля. После перерыва (поездки в Петербург) в конце мая и начале июня он снова работал над ней и 12 июня отослал в журнал.

   5 июня Чехов писал В. В. Вересаеву: ""Невесту" искромсал и передал в корректуре", а 12 июня - Миролюбову: "Сегодня послал Вам заказною бандеролью рассказ. Простите, делать мне нечего и вот на досуге я увлекся и почеркал весь рассказ". 2 июля он просил редактора: "Хорошо было бы, если бы Вы прислали мне еще раз взглянуть - не для исправления, а так, для знаков препинания". 6 июля Миролюбов ответил: "Очень Вам благодарен за корректуру, по исправлении мы Вам вышлем" (ГБЛ). 10 июля редакция "Журнала для всех" выслала Чехову исправленный оттиск "Невесты" (письмо редакции от этого числа - ГБЛ). В сохранившемся экземпляре третьей корректуры лишь одна авторская замена: "бабушка" - на "бабулька" (так и в окончательном тексте, стр. 208, строка 25). Но Чехов еще раз правил рассказ - в корректуре, остающейся неизвестной. В сентябре окончательный текст был у Миролюбова. Рассказ предполагалось печатать в ноябре, но 16 октября Миролюбов писал Чехову: ""Невесту" пускаем с декабре, во время подписки" (ГБЛ).

   Как известно, еще в корректуре с новым рассказом Чехова познакомились М. Горький и Вересаев. Происходило это в Крыму 21 апреля, так что читать они могли только вторую, но еще чистую, не выправленную автором корректуру. Об этом чтении сохранились воспоминания Вересаева:

   "Накануне, у Горького, мы читали в корректуре новый рассказ Чехова "Невеста"...

   Антон Павлович спросил:

   - Ну, что, как вам рассказ?

   Я помялся, но решил высказаться откровенно.

   - Антон Павлович, не так девушки уходят в революцию. Я такие девицы, как ваша Надя, в революцию не идут.

   Глаза его взглянули с суровою настороженностью.

   - Туда разные бывают пути.

   Был этот разговор двадцать пять лет назад, но я его помню очень ясно. Однако меня теперь берет сомнение: не напутал ли я здесь чего? В печати я тогда этого рассказа не прочел. А сейчас перечитал: вовсе в революцию девица не идет. Выведена типичная безвольная чеховская девушка, кузен подбивает ее бросить жениха и уехать в столицу учиться, она уезжает чуть ли не накануне свадьбы и там, в столице, учится и работает. Но учится и работает не в том смысле, как в то время это понималось в революционной среде, а в специально чеховском смысле: учится вообще наукам и вообще работает, как, например, работали у Чехова дядя Ваня и Соня в пьесе "Дядя Ваня". В чем тут дело? Я ли напутал, или Чехов переработал рассказ? Интересно было бы сравнить корректурный оттиск рассказа "Невеста" с окончательной его редакцией <...>

   Через месяц я получил от Чехова письмо, и там, между прочим, он сообщает: "Кое-что поделываю. Рассказ "Невеста" искромсал и переделал в корректуре". Из этого заключаю, что, может быть, Чехов в этом направлении что-то исправил и нашел более подходящим для своей Нади, чтобы она ушла не в революцию, а просто в учебу.

   Всё это интересно в том смысле, что под конец жизни Чехов сделал попытку, - пускай неудачную, от которой потом отказался, - но все-таки попытку вывести хорошую русскую девушку на революционную дорогу" (В. В. Вересаев. А. П. Чехов и встречи с ним. - "Красная панорама", 1929, No 28, 13 июля; Чехов в воспоминаниях, стр. 675-676).

   Располагая сейчас рукописями и корректурами рассказа, можно объективно судить, прав или неправ был Вересаев в своих предположениях.

  

  

   И в рукописях, и в корректурах авторская правка была чрезвычайно большой. Это тем более поразительно, что сюжет, композиция, все образы рассказа были выношены до того, как началось писание. Деление на шесть глав сохранялось и в черновой рукописи, и в окончательном тексте; совсем не изменилось число персонажей. И все-таки каждая глава переделывалась много раз; существенно менялись характеристики героев, их суждения.

   Не сразу было найдено самое начало. И в черновой, и в беловой рукописи рассказ начинался сердитым криком горничной: "Ступай наверх скорей, там Дзыга зовет!" Это прозвище бабушки повторялось потом, в ходе первоначального повествования, несколько раз - и совсем исчезло в первой же корректуре (вообще исчез этот мотив - о ворчливо-злой бабушке, которую ненавидит прислуга). Однако до второй корректуры сохранялось подчеркнуто бытовое начало: "Из подвального этажа, где была кухня, в открытое окно слышно было, как там спешили, как стучали ножами, как хлопали дверью на блоке; в саду около дома пахло жареной индейкой и маринованными вишнями". Во второй корректуре это описание было сохранено, даже усилено вставкой: "И почему-то казалось, что так теперь будет всю жизнь, без перемены, без конца" - но перенесено немного дальше, а рассказ открылся словами о природе: "Было уже часов десять вечера, и над садом светила полная луна".

   Имена героев установились, после некоторых колебаний, уже в черновой рукописи. Первоначальная Наташа была заменена Надей; отец Георгий, Григорий, Иван, Василий - известным по окончательному тексту отцом Андреем; мать Нади Елизавета Ивановна - Ниной Ивановной. Имена Саша и Андрей (для жениха Нади) были даны сразу.

   Но над самими образами, над деталями их характеристик, взаимоотношений Чехов много и пристально работал.

   Это касается прежде всего Нади, ее переживаний, мотивов ее ухода из дома, ее отношений с Сашей, с женихом, с матерью.

   Первоначально в поступке Нади гораздо большую роль играл Саша, его речи и призывы - вообще он очень много говорил.

   При первой встрече с Надей в окончательном тексте остались лишь слова Саши о нечистоте, в какой живет прислуга; о безделье матери, бабушки, жениха; о том, что ему молодости Надиной жалко.

   В черновой рукописи Надя возражала: "Мой жених делает, только чем он занимается, никак не пойму" - и Саша разражался гневной тирадой: "Ничего он не делает. Он хороший человек, славный, спора нет, ну, и умный там, что ли, только такие, как он, никому в России не нужны". Первоначально было сказано еще сильнее: "такие, как он, достаточно зла принесли [себе и России] России". Чехов не внес эти слова уже в беловую рукопись. Здесь, как и во всем рассказе, была усилена самостоятельность, независимость, активность героини. В первой корректуре сделана вставка: Надя сама упрекает, прямо отчитывает Сашу - за невнимание к болезни (см. варианты, стр. 204, строки 12-13). Во второй корректуре строки вычеркнуты и заменены более спокойными: "Всё это старо и давно надоело, - сказала она и встала. - Вы бы придумали что-нибудь поновее".

   В беловой рукописи снято наставление Саши (конец гл. I): "В молодые годы, в ваши годы учиться нужно! - сказал он хмурясь. - Да... В Петербург вам нужно".

   Также сокращен в первых гранках весь обеденный спор Саши с бабушкой (гл. II) о "мертвом городе" и "мертвых людях", который должна была слышать Надя. Послеобеденный разговор с нею остался в окончательном тексте - но в сильно измененном виде. Уже в беловую рукопись не вошли слова Саши: "Удастся ли вам учение или нет, всё же вы увидите другую жизнь, кое-что поймете, кое-что новое откроется вам". Но восторженная чудаковатость Саши, его разговоры про "громадные, великолепнейшие дома, чудесные сады, чудесных людей" - остались; в беловой рукописи даже добавились "фонтаны необыкновенные". Так дошло до окончательного текста.

   В последнем перед отъездом разговоре по мере авторской работы Саша и Надя как бы менялись ролями.

   В рукописных (и черновом, и беловом) вариантах Саша предлагал Наде уехать с ним: "Значит, вам уехать надо...", а в черновике еще произносил восторженную речь (см. стр. 290). В беловой рукописи осталось лаконичное: "Увезу вас, будете учиться, а там пусть вас носит судьба" и радостное согласие Нади: "О да! Бога ради!" Так - и в первой корректуре. Но во второй корректуре Чехов заново написал весь эпизод - Надя первая говорит о том, что хочет уехать; подробно рассказано о ее возбужденном и решительном душевном состоянии (см. стр. 313 и 213-214).

   Отвечая этому настроению Нади, Саша произносит (также вписано во второй корректуре): "Когда перевернете вашу жизнь, то всё изменится. Главное - перевернуть жизнь, а всё остальное не важно".

   Это дошло и до окончательного текста.

   Вересаев, таким образом, был неточен: и в первых вариантах рассказа прямых слов о том, что героиня уходит в революцию, сказано не было; цель ее ухода из дома остается неопределенной (при окончательной отделке рассказа эта неопределенность была даже подчеркнута). Но в последних корректурах Чехов не только не снизил пафос ее общего порыва к тому, чтобы "перевернуть" свою жизнь, а, напротив, усилил его.

   Впрочем, у Вересаева были основания предполагать какую-то существенную правку в конце рассказа, устранившую некий намек на революционное движение. Но касалось это не образа Нади, а Саши (эпизод, когда Саша отказывался ехать с Надей на каникулы в родной их город - см. стр. 216-217, строки 37-17). Отрывок сохранялся, с небольшими вариациями, от черновика до первой корректуры; но во второй корректуре зачеркнут так, что текст теперь трудно прочитать. Та же судьба постигла и другую вставку (сделана была в беловой рукописи): "Отлично, превосходно, - говорил он, - я очень рад. Вы не пожалеете и не раскаетесь, клянусь вам. Ну, пусть вы будете жертвой, но ведь так надо, без жертв нельзя, без нижних ступеней лестниц не бывает. Зато внуки и правнуки скажут спасибо!" Вместо этого текста, напоминающего революционную фразеологию тогдашней молодежи, во второй корректуре появилось обращение Нади к больному Саше и его слова: "Я послезавтра на Волгу поеду, ну, а потом на кумыс. Хочу кумыса попить. А со мной едет один приятель с женой. Жена удивительный человек, всё сбиваю ее, уговариваю, чтоб она учиться пошла. Хочу, чтобы жизнь свою перевернула". Так осталось и в опубликованном рассказе.

   Отношения Нади с Андреем Андреичем поначалу, в рукописях, не рисовались столь определенно тягостными. В черновике сказано: "Но почему-то теперь, когда до свадьбы осталось не больше месяца, она стала испытывать страх и беспокойство, и если бы почему-либо отложили свадьбу до осени или даже до зимы, то она имела бы время всё обдумать и, пожалуй, еще сильнее полюбила бы жениха и была бы счастлива". Слова "и была бы счастлива" вычеркнуты уже в черновой рукописи. В беловом автографе опущены предшествующие им: "и, пожалуй, еще сильнее полюбила бы жениха". В первой корректуре добавлено: "как будто ожидало ее что-то неопределенное, тяжелое, вроде сна с кошмарами", а в третьей-снята последняя фраза, как будто дававшая надежду: "Если бы отложили свадьбу до осени или даже до зимы!" После восторженных слов Андрея Андреича: "Дорогая моя, моя милая, прекрасная... Я безумствую от восторга" - о чувствах Нади в черновой рукописи сказано: "И ей казалось, что это она уже давно, давно слышала или читала где-то..." В последней корректуре Чехов добавил: "в романе, в старом, оборванном, давно уже заброшенном".

   Весь эпизод с осмотром нового дома из черновика почти без изменений вошел в окончательный текст. Некоторые детали были все-таки изменены.

   Усилены непривлекательные черты Андрея Андреича. В черновике: Надя "замечала только, что у жениха очень мягкие руки с короткими пальцами, что на нем очень новые, хорошо выглаженные брюки". В беловой рукописи эти слова вычеркнуты. В первой корректуре вписано: "и его рука, обнимавшая ее талию, казалась ей жесткой и холодной, как обруч". Так вошло в окончательный текст. Подчеркнута его рисовка, пустая высокопарность речи. Оправдываясь в своей праздности, он заканчивал восклицанием: "О матушка Россия, много носишь ты нас, праздных и бесполезных, многострадальная!" Фраза исправлялась в беловике и во всех корректурах. В результате стало: "О матушка Русь! О матушка Русь, как еще много ты носишь на себе праздных и бесполезных! Как много на тебе таких, как я, многострадальная!" Всё это Надя воспринимает острее.

   Более жесткими, чем в первоначальных вариантах, выглядят отношения с Андреем Андреичем в конце, после приезда Нади в родной город. От черновика до второй корректуры сохранялся текст: "На другой день вечером приходил Андрей Андреич, всё такой же тихий, молчаливый, и играл на скрипке очень долго, с чувством, и Наде казалось, что ему больше уж ничего не оставалось на этом свете, как только игра на скрипке. Он робко говорил Наде вы, но всё еще, как было заметно, любил и как будто не верил тому, что произошло; вот, казалось ему, он вдруг проснется, и всё окажется сном..." Зачеркнув этот трогательный отрывок, Чехов написал: "Бабуля и Нина Ивановна не выходили на улицу из страха, чтобы им не встретились отец Андрей и Андрей Андреич".

   Первые слова Нади о матери остались неизменными от черновика до печатного текста: "А я вот сижу и смотрю отсюда на маму. Она кажется отсюда такой молодой! Да и на самом деле она еще молода. У моей мамы, конечно, есть слабости, но она необыкновенная женщина". В корректуре была лишь вычеркнута фраза: "Да и на самом деле она еще молода".

   Но над всеми эпизодами встреч, разговоров Нади с матерью Чехов работал много. Первоначальные варианты были, прежде всего, пространнее, в них больше разных деталей, не касающихся прямо отношений Нины Ивановны с дочерью. Например - о том, что Нина Ивановна "была любительницей театров, концертов, благотворительных балов, часто спорила о пользе театров и раз даже участвовала в спектакле, после которого тяжело дышала".

   От варианта к варианту Чехов усиливал детали, рисующие равнодушие Нины Ивановны к дочери. На тревожный вопрос Нади, отчего ей так невесело, Нина Ивановна поначалу давала напрасный, но все-таки совет: "Я знаю, тебе скучно без занятий, ну да ведь - бабушку не убедишь. А ты бы рисовала, что ли. Или вышивай". Уже в беловой рукописи, вместо ответа, Нина Ивановна начинает говорить о себе: "А когда я не сплю ночью, то закрываю глаза крепко-крепко и рисую себе Анну Каренину, как она ходит и говорит, или рисую Лаврецкого, или кого-нибудь из истории". В корректуре было добавлено: "Не знаю, милая" и еще: "или решаю вопрос, зачем мы живем, какая цель нашего бытия". Наде ясно с самого начала, что мать не понимает и не может понять ее, но в первых вариантах после этого разговора она "тотчас же обняла мать, и обе пошли в дом и сели за рояль играть в четыре руки". Во второй корректуре вместо этого сказано: "почувствовала это первый раз в жизни; ей даже страшно стало, захотелось спрятаться, и она ушла к себе в комнату". Так вошло и в печатный текст.

   Изменилась тональность IV главы - ночного разговора с матерью, когда Надя просит мать "спасти" ее - позволить уехать. Уже в рукописях - черновой и беловой - появился текст, очень близкий к окончательному. В корректуре Чехов сделал лишь одну замену - совсем снял момент ссоры, раздражения, обиды. Разговор стал добрее, хотя остался таким же безнадежным.

   Сокращая текст, Чехов устранил эпизод в начале VI главы о приезде Нины Ивановны в Петербург (см. вариант к стр. 215, строка 40). Всё это зачеркнуто в первой же корректуре, и взамен появилось короткое сообщение: "Надя рассказала, как осенью приезжала к ней в Петербург Нина Ивановна, сильно похудевшая и какая-то странная, виноватая". Потом и это было изменено: "Мама приезжала ко мне осенью в Петербург, говорила, что бабушка не сердится, а только всё ходит в мою комнату и крестит стены".

   Изменился и последний разговор Нади с матерью. Сначала в ответ на вопрос, довольна ли она, Надя рассказала подробно: "Конечно, когда поступала на курсы, то думала, что достигла всего, уже не захочу ничего больше, а вот как походила, поучилась, то открылись впереди новые планы, а потом опять новые и всё шире и шире, и, кажется, нет и не будет конца ни работе, ни заботе". Уже в беловой рукописи остался лаконичный ответ: "Довольна, мама". Во второй корректуре сделана вставка, внесшая легкий юмористический оттенок; Нина Ивановна говорит о себе: "я теперь занимаюсь философией и всё думаю, думаю... И для меня теперь многое стало ясно, как день. Прежде всего надо, мне кажется, чтобы вся жизнь проходила бы как сквозь призму..."

   Вообще шестую главу Чехов много правил и в рукописи, и в корректуре. В отличие от других глав, где делались главным образом сокращения и перемены, здесь появились добавления. Были использованы те заметки на листке из блокнота, которые писались, когда весь рассказ начерно был уже окончен. Во второй корректуре, например, сделана вставка, как развлекали Надю мальчишки из соседнего двора, дразнившие: "Невеста! Невеста!" Но осталось нереализованным подробно намечавшееся в этих заметках объяснение с Андреем Андреичем: "Милая, одно слово, только одно: надеяться ли мне! О, я буду ждать! Я готов ждать!" Эти слова так и не были сказаны (ср. в черновике, стр. 298).

   Последние строки рассказа определились уже в черновике: ""Прощай, милый Саша!" - думала она.

   Она пошла к себе наверх укладываться, а на другой день утром уехала, и впереди ей рисовалась жизнь трудовая, широкая, чистая". В беловой рукописи текст остался, с некоторыми перестановками.

   В первой корректуре Чехов сделал вставки: "Прощай, милый Саша! - думала она, и впереди ей рисовалась жизнь трудовая, широкая, [чистая,] просторная, и эта жизнь манила ее. Настоящее, как казалось ей, уже перевернуто вверх дном, беспокойство останется до конца дней, что бы там ни было, куда бы судьба ни занесла, но всё же жизнь будет чистой, совесть покойной... Только бы уехать!

   Она пошла к себе наверх укладываться, а на другой день утром [уехала] простилась со своими и покинула город, - как полагала, навсегда".

   Во второй корректуре значительная часть этой вставки была вычеркнута. Но снова искались эпитеты к слову "жизнь", которая впереди рисовалась Наде. Вместо "трудовая" стало "новая" и добавлено: "еще неясная, полная тайн". Сделано важное добавление о том, в каком настроении теперь уезжала Надя из дома: "живая, веселая".

   Стилистическая правка текста на всех стадиях создания рассказа была громадной. Нет, пожалуй, ни одной фразы, которая неизмененной вошла бы в печатный текст.

   Полное представление о размерах и характере работы Чехова над рассказом "Невеста" дают рукописные и корректурные материалы, целиком опубликованные в этом томе: черновая рукопись со всеми ее вариантами, варианты беловой рукописи и гранок. См. также специальные работы: Н. Замошкин. Устранение лишнего (Вместо юбилейной статьи о Чехове). - В его кн.: Литературные межи. М., изд-во "Федерация", 1930; Е. Н. Коншина. Беловая рукопись рассказа "Невеста". - ЛН, т. 68, стр. 87-92; В. Гольдинер, В. Хализев. Работа Чехова над рассказом "Невеста". - "Вопросы литературы", 1961, No 9; С. Брагин. Из творческой истории рассказа "Невеста", - "Дон", 1960, No 1; В.М.Родионова. "Невеста" А. П. Чехова (К творческой истории рассказа). - Теория и история русской литературы. Труды Московского гос. пед. ин-та имени В. И. Левина. М., 1963; И.Ф.Кузнецова. Работа А. П. Чехова над языком рассказа "Невеста" (Из наблюдений над вариантами рассказа). - Труды Университета дружбы народов, 1968, т. 29, вып. 3; Г. В. Судаков. Работа А. П. Чехова над языком рассказа "Невеста" (по рукописным и печатным вариантам). - Ученые записки Ленинградского гос. пед. ин-та, 1969, т. 378; В. Б. Катаев. Финал "Невесты". - В сб. "Чехов и его время". М., "Наука", 1977.

  

  

   В некоторых рецензиях на рассказ "Невеста" еще были отзвуки специфически "чеховской" проблематики, традиционной при обсуждении едва ли не всякого нового его произведения. Так, М. О. Гершензон писал, что "этот рассказ, как большинство рассказов Чехова, не картина, а эскиз", персонажи Чехова - "все-таки не портреты, а силуэты". Традиционен и упрек в немотивированном изменении характера персонажа: "Новой Нади почти совсем не видать: какой переворот произошел <...> в ее душе - об этом трудно догадаться по тем немногим внешним признакам, которые дал художник" (М. Гершензон. Литературное обозрение. - "Научное слово", 1904, No 1, стр. 135).

   В другой рецензии говорилось, что рассказ "страдает большой схематичностью. В маленькую рамку заключено слишком значительное содержание, вследствие чего некоторые части его остались без надлежащей разработки. <...> Очень эскизны и слабо намечены Андрей Андреич и его отец, эскизна и сама Надя" (И. Джонсон (И. В. Иванов). Чехов и его рассказ "Невеста". - "Правда", 1904, No 5, стр. 239).

   "Это типичный чеховский рассказ, - отмечал М. А. Волошин, - написанный в мягком тоне <...> с тонкими нюансами в настроениях и в немногих строках вырисовывающий целые категории типов и характернейшие черты момента" (М. Волошин. Литературные характеристики. - "Киевские отклики", 1904, No 47-8, 8 января).

   Но все эти вопросы занимают в рецензиях место небольшое. Гораздо сильней, начиная с самых первых отзывов, критику интересовало другое - общий тон, настроение рассказа. И здесь она проявила редкое в практике оценок Чехова единодушие.

   Отмечая "чисто чеховскую обстановку" рассказа, обозреватель "Северного Кавказа" заключал: "И мы уверены, несколько лет тому назад Чехов заставил бы этих героев медленно тянуть эту канитель, называемую жизнью <...>. Но, видно, времена изменились. И чеховская героиня-невеста не хочет этого медленного самоуничтожения" (Primo. Литературные заметки. - "Северный Кавказ", 1904, No 6, 13 января). В творчестве Чехова, по мнению критики, появляется новый герой - порвавший со своей средой, нашедший в себе силы для решительного шага. "Основной фон <...> чисто чеховский, хорошо всем знакомый по целому ряду других его рассказов. <...> Можно бы подумать, что и Надя <...> превратится в такую же мещанку, как и многие из ее подруг... Зная Чехова, это можно было предсказывать почти с полной уверенностью. <...> Из предшествующих героев Чехова ни один не позволял себе такого решительного шага, и уже одно бегство Нади на курсы должно быть признано новым этапом в писательской деятельности Чехова" (Вл. Боцяновский. Новый рассказ Чехова. - "Русь", 1904, No 22, 3 января).

   Новый положительный герой Чехова - это активный герой. "Если прежде его положительные типы в подавленном и беспомощном недоумении стояли перед пустотой и пошлостью нашего обывательского прозябания, то теперь они активно ищут отсюда выхода" (М. Гельрот. Из нашей текущей литературы. - "Южные записки", Одесса, 1903, No 2, 21 декабря, стр. 31).

   Литературный обозреватель одного из провинциальных журналов именно так воспринимал общий тон критических высказываний о новом рассказе Чехова: "В последнем своем рассказе Чехов, по замечанию некоторых критиков, выступает с новым настроением, которое мало свойственно этому поэту скуки, тины, длинных тягучих мыслей <...>. Вместо слабоволия, нерешительности, среди пошлой обстановки просыпается от тяжелого кошмара живая душа" (В. X. Беллетристические новости. - "Мирный труд", Харьков, 1904, No 2, стр. 204).

   Критики, близкие к социал-демократическим кругам, считали, что рассказ неопределенен, не указывает ясных путей или указывает не совсем те, какие нужно. "Оттого, что кто-то в одиночку перевернет свою жизнь, - писал И. Джонсон в журнале "Правда", - еще, пожалуй, немного выйдет доброго, - только ему одному и будет лучше, как стало лучше Наде. Силы должны быть направлены на то, чтобы перевернуть жизнь общественную, а не только личную" ("Правда", 1904, No 5, стр. 244).

   С особенной энергией проводил подобную точку зрения В. Шулятиков: "Финал, говорящий о "живой" жизни, зовущий к ней, звучит, действительно, как нечто "новое" в устах г. Чехова. Но ... мы не имеем ни малейшего права преувеличивать ценность этого финала". Чехов, писал Шулятиков, чувствует "биение пульса времени". Но с вульгарно-социологической прямолинейностью он упрекал Чехова в том, что процесс нарастания жизни воспринимается им как ""идеологом" общественной группы, не стоящей на "большой дороге" истории. <...> Ничего определенного, ясно сознанного! <...> Неясными и неопределенными кажутся Наде задачи "новой" жизни и тогда, когда она уже стоит на новом пути... Автор оставляет их невыясненными до конца. <...> Мы не можем считать провозглашенный им "культ жизни" проповедью истинной жизни, ее победоносного развития. Подобная проповедь, как известно, составляет достояние иной общественной группы, чем та, которая воспитывает "чеховских героев"" (В. Шулятиков. Критические этюды. - "Курьер", 1903, No 296, 24 декабря).

   Но большая часть критиков смысл и ценность рассказа видела не в указании каких-то конкретных дорог и даже не столько в образе самой героини, сколько в том общем мажорном настроении, которое возникает в рассказе.

   В. Ф. Боцяновский полагал, что "бегство Нади" еще "может быть поставлено в связь с несомненным стремлением ввысь других ранних героев Чехова" (называются герои "Скучной истории", "Трех сестер", "Дяди Вани"), и в сюжете до возвращения Нади из Петербурга не видел чего-либо принципиально нового. Но финал рассказа, "это смелое, живое слово" (имеются в виду прежде всего слова "О, если бы поскорее наступила эта новая, ясная жизнь...") - "бесспорно, большая новость в творчестве Чехова" (Вл. Боцяновский. Новый рассказ Чехова, - "Русь", 1904, No 22, 3 января).

   Различие в тоне первой и второй части рассказа отмечал и А. И. Богданович и тоже большое значение придавал финалу: "Бодрый, сильный аккорд, заканчивающий эту прелестную вещь, звучит в душе читателя как победный клич, как торжество жизни над мертвой скукой и пошлостью серой и однообразной обыденности. <...> "Невеста" г. Чехова - это живой и яркий символ всего живого, протестующего, не укладывающегося в устарелые рамки серой провинциальной жизни" (А. Б. Критические заметки. - "Мир божий", 1904, No 1, стр. 7-8).

   "Из нового произведения Чехова веет на читателя тот дух энергии, бодрости, веры в человеческие силы и в возможность завоевания этого близкого будущего, который, казалось, совсем покинул за последнее время его творчество. И притом - что самое важное - веет с силой, раньше в такой мере не обнаруживавшейся" (И. Джонсон. - "Правда", 1904, No 5, стр. 243).

   Новый тон, новое настроение рассказа критика тесно связывала с изменениями в настроениях самого автора, а эти настроения - с общественными переменами в стране. "Что касается до самого Чехова, - заканчивал свою статью И. Джонсон (в ее начале он говорил, что рассказ "Невеста" имеет совершенно особый интерес), - то он, несомненно, снова вступил в период бодрости и веры, и озаренное надеждой настроение как бы замолодило его творчество. На безусловную прочность этого настроения еще. может быть, рискованно уповать <...> Но что нынешнее его настроение, поскольку "Невеста" служит его выразителем, отличается небывалой раньше степенью бодрости и силы, это слишком ясно.

   И если литературу в лице даровитейших ее представителей справедливо называют чувствительным барометром, чутко отражающим состояние социальной погоды и предсказывающим близящиеся перемены, то с этой стороны последнее произведение знаменитого писателя приобретает еще и особый, огромный смысл" (там же, стр. 244).

   В некоторых статьях отмечалась скептическая нота, звучащая в последней фразе рассказа: "...покинула город, - как полагала, навсегда". "Это "как полагала, навсегда", - весьма характерно и производит такое же впечатление, как заключительные словечки некоторых песенок любви Гейне, расхолаживающих одним ударом лирический восторг" ("Мирный труд", 1904, No 2, стр. 208). "Чехов не может еще вполне отрешиться от его скептицизма и пессимизма. Весьма вероятно, что в последнюю минуту, быть может, даже в корректуре, он вставил это грустное слово. Без этого рассказ уж слишком не похож был бы на все другие произведения писателя", - проницательно заметил Боцяновский. (Как известно, эти слова действительно были вставлены в корректуре.) "Но, - заключал критик, - этот, я сказал бы, робкий скептицизм не в состоянии парализовать силы яркого и живого, нового у Чехова слова" ("Русь", 1904, No 22, 3 января).

   При жизни Чехова рассказ был переведен на сербскохорватский язык.

  

   Стр. 204-205. Отеческого дара расточив богатство ~ пасохся окаянный. - Цитируется лубочное переложение притчи о блудном сыне (Евангелие от Луки, гл. 15, ст. 11-32).