Борис Степанович Житков. "С новым годом!"
-----------------------------------
Книга: Б.Житков. "Джарылгач". Рассказы и повести
Издательство "Детская литература", Ленинград, 1980
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 9 июня 2002 года
-----------------------------------
Был канун нового, 1907 года. В городской думе были расставлены столы. В
парадном зале, в два ряда. А на столах - свечи в канделябрах, по шести штук
в каждом. Канделябры бронзовые, сияют как золото. А вокруг икра, балыки,
заливные осетры, окорока, индюшки. Все в завитках, в бумажных финтифлюшках.
Вазы хрустальные. В вазах апельсины, яблоки, гора над горой. А бутылок - что
солдат на параде. По краям тарелки, ножики, вилки, графинчики, рюмки.
Блестит, горит - глаза режет. Официанты в белых перчатках. Бегают, мечутся -
дух зашибло. Сейчас господа приедут! Ведь господа-то какие! Не простые -
именитые. Цвет купечества. Виднейшие адвокаты. Сказывают: сам губернатор
будет. С графиней, с губернаторшей.
А вот и собираются. Во фраках. Глаженые рубашки блестят как фарфоровые.
А другие в мундирах пришли, воротники золотые, шпага при боку. А дамы-то! В
ушах бриллианты, на пальцах колец - что перчатки. Вот уж и музыканты наверх
пробираются. Трубы горят начищенные. Ух, как рявкнет медь - посуда
подскочит.
Сейчас губернатор будет. Бегут, бегут - это его встречать. Городской
голова* впереди всех покатил. Музыканты встречу ударили. Городской голова
кланяется, улыбается. А что говорит - за музыкой не слыхать. Его сиятельство
по сторонам кивает: "Садитесь, господа. Прошу без чинов". На музыку платками
замахали. Городской голова говорит, в руке бокал держит:
______________
* Городской голова - в царское время председатель городской управы.
- Вступаем в новый, девятьсот седьмой, божьей помощью и стараниями
вашего сиятельства! - и кланяется. - В новый год, год успокоения, мирного
преуспеяния, без стачек, без баррикад. Ваше сиятельство, без смуты вступаем
в спокойное... - и все кланяется, кланяется. И бокалом губернатору, как поп
кадилом.
Дамы все на графа смотрят и прическами кивают. Пришептывают: "Ваше
сиятельство! Ваше сиятельство!"
А голова:
- В ознаменование крепости державы российской и силы русского оружия со
дна моря поднята, с затопленного дерзостного английского корабля, чугунная
пушка десятифунтового калибра. И пушка эта, ваше сиятельство, поставлена на
пьедестал как памятник победы, близкой сердцу нашему. И в знак близости
водружена в двадцати шагах от этого здания - городской думы.
Городской голова махнул бокалом к дверям, чтобы показать, где пушка, и
плеснул вином губернаторше на голое плечо. Адъютант губернаторский подскочил
с салфеткой и так усердно стал вытирать, что граф нахмурился на адъютанта и
сказал сердито: "Довольно бы, пожалуй!"
Голова думал, что это ему, и на всем ходу прикусил язык. А граф кивнул
голове: "Я вас слушаю!" Тут кто-то догадался махнуть музыкантам, те ударили
туш, все господа встали, у всех бокалы с вином играют в руках. "Ура! Ура!"
Зазвякали, зачокались.
А мы еще накануне знали, как это там соберутся, как там бутылки
раскупоривать начнут и как начнут всей рабочей революции отходную петь. Да и
верно, прижали - не повернись. По всем городам усиленная охрана, шпиков, что
воробьев. "Союз русского народа" резинами машет, хлещет этим резиновым
дубьем всех, чья личность им не по нраву. Что ж, выходит: в щель забейся. Но
мы сидели втроем на квартире, и всем тошно, а Сережка все бубнил:
- Теперь им лафа - во какими павлинами ходят: "Что? Кого? Царя?" Сейчас
свисток из кармана, тебя за шиворот, и такое тебе "боже царя" начнут в
участке всаживать, что аккурат на три месяца больницы. Сиди, брат, и не
пикни. А они там, в городской думе, завтра - ого! Три фургона одних бутылок,
говорят, туда пригнали.
Гришка говорит:
- А я пикну. Ой, пикну! Они только за рюмки, а я...
- А ты залазь под койку и оттуда пикни! - И Сережка ткнул ногой под
кровать. - Залазь хоть сейчас и пищи. Только малым ходом, а то сам
испугаешься.
Гришка вскочил:
- Ой, охота пикнуть! Охота, товарищи, пришла, тьфу! Чтоб я пропал
совсем.
Мы на него глядим: что он, сдурел? А его всего так и ломает, так и
крутит винтом.
- Вот надумал, побей меня господь! - И сел на корточки, потом опять
вскочил и к двери: засматривает, не слушает ли кто. Обезьяна! В нем, в
идоле, сажень без вершка, и тощий, как веревка. Мы с Сережкой засмеяться не
успели, а он присел на пол между нами, за шеи сгреб, и ну шептать. Такого
нашептал, что мы с Сережкой по карманам всю мелочь вывернули: гони, ребята,
пока лавки не закрыли! Через час чтоб здесь быть. За шапки - и в двери.
Через час мы опять вместе. Мы с Сережкой принесли по три фунта
охотничьего пороху, марки "царский", Гриша - клею столярного, веревки сажен
десять и шнурок. Вот где он этот шнурок достал? Говорит, у сапера. Это
замечательный шнурок: если его подпалить с одного конца хотя бы цигаркой, то
он неугасимо горит на какой ни есть погоде, и горит с полным ручательством:
ровно аршин в минуту - как часы. Мы с Сережкой не поверили. Отмерили на
пробу четверть аршина точнехонько, подпалили с конца и по часам, по
маленькой стрелке, глядели. Секунда в секунду! Что ты скажешь!
И вот мы бросили курить, ссыпали все шесть фунтов этого пороху в газету
длинной колбасой, обложили картонками, обвязали всю эту змею бечевками. И
весело нам стало, "царский" - приговариваем. Гришка для смеха "боже, царя
храни" затянул. Мы подтягиваем. Разварили клею столярного у хозяйки на
керосинке - говорим, койку будем чинить. Она рада: "Вот дельные хлопцы", -
говорит. А тут Гришка проткнул дырку в колбасе, потом обернул карандашик в
бумажку и всадил в эту дырку карандаш до самого пороха. Кто его выучил,
долговязого? И теперь ну мазать веревку в клею и эту колбасину укручивать
клейкой веревкой. Да плотно и накрепко.
Мы все в клею перемазались; однако все идет как надо. Колбаса вышла
хоть и толстая, однако Гриша все ее промеривал и говорит: "Толщина
подходящая, и больше не мотать". Мы ее, мамочку, выровняли, укатали в газеты
- вышла, что со станка, как точеная, полтора аршина длиной. Мы ее закатали
под кровать - пусть сохнет.
Тут мы закурили и для виду стали по кровати постукивать - чиним, мол,
чтобы хозяйка не была в сомнении. Гришка все под кровать заглядывает. Домой
не хотел идти.
- Вы, - говорит, - ее возить еще начнете туда-сюда и все дело завалите.
А ночевать ему здесь как же? Дворник придет: кто посторонний ночует? По
какой причине? Укрывается, значит. А Гришку с 1905 года в полиции хорошо
помнили. Да где такому спрятаться: в толпе торчит, будто на ящик встал.
Пришлось Грише уйти. На прощанье он колбасу погладил: "Сохни, мамочка
ты моя!"
На другой день был канун нового года. На думе из газовых рожков горело
ярко "боже, царя храни" саженными буквами, а колбаса наша засохла, как
каменная. А к думе кареты подъезжали и откатывали. Погода была тихая, и
снежок ласковый, как вишневый цвет, падал нехотя с неба. А Гриша отмерил,
семь раз отмерил четыре аршина чудесного шнурка, вынул карандашик и заправил
в дырку на его место кончик этого шнурка и крепко бечевкой укрепил шнурок в
колбасе. А полиция в белых перчатках у думы стоит и откозыривает каждой
карете. А мы втроем идем в скверик, что возле думы, и Гриша под пальто несет
колбасу, к груди прижимает. Он длинный, и на нем не видать. Похоже, просто
человек поплотней кутается: пальтишко-то дрянненькое. Вот уж половина
двенадцатого. Последняя карета отъехала. Успокоились околоточные и поверх
белых перчаток варежки натянули. Гляди, и пусто перед думой стало. А вот и
один всего околоточный остался. Вот и он зазяб и ушел в думу, в сени,
греться.
А у меня жестяночка с красной краской, а у Сережи - кисточка. Вот мы с
Сережей к думе. Я сторожить остался, а Сережа - к пушке. Мигом влез на
фундамент, уцепился за лафет. Вот уж вижу - там, малюет. Вот уже Гришка
саженями шагает через площадь, торчит столбом верстовым. На него просто
посмотреть - так городовой свистнет. Вот Сережка спрыгнул. А Гришка - ему
пушка как раз под рост; дуло-то высоко, а ему как раз руками достать - ух! -
и ушла колбаса в пушку, шнурочек только чудесный, как макаронина, висит из
рта пушки.
Часы у нас по-думски поставлены в точности. Во, как раз четыре минуты
осталось. Вижу, Гришка раздул папироску и припалил шнурочек. Теперь ходу,
ребята! Гришки уже нет. Вмиг отшагал, верблюд проклятый, не видит, что под
самой пушкой, на скамеечке бульварной, сидит парочка. И парочка ничего не
видит, конечно, тоже: им не до нас. Да и не видать впотьмах. Но ведь они со
страху лопнут, как шнурочек-то кончится. И всего три минуты осталось. Мы с
Сережкою вмиг, как сговорившись, за снежки, а тут и околоточный на крыльцо
выставился. Я в Сережку снежком, он отбежал, стал против скамейки. Я бац еще
раз, да в спину скамейки. Снежок расшибся, барышне за шиворот попало.
Кавалер вскочил. Сережка меня снежком да кавалеру по шапке: две минуты
осталось, когда тут нюнить!
- Фу, нахалы какие!
А Сережа:
- Извините, я ниже целил.
А кавалер барышню под руку и быстрым шагом прочь, по бульварчику вниз.
Мы с Сережкой бегом и все вроде в снежки играем. Вот он, Гришка, стоит в
сквере. Остановились мы, ждем. Замерли. Сейчас шнурочек должен догореть.
Там, в думе, сейчас бокалы поднимают за упокой революции. "Ура" кричат, сюда
слышно.
Гришка, слышим, шепчет:
- Пикни, мамочка, пикни, родная моя!
Ничего. Тихо, все замерло. Ударил колокол в соборе. Гришка сорвался:
- Я погляжу в нее, что там.
Мы его за полы:
- Куда ты! С ума ты...
И тут как ахнет! Мы даже подскочили. Ну, знаете, и пикнуло. Тысячью
хлопков застукало эхо.
Мы только видели, как белое густое кольцо выпрыгнуло из пушки и важно
поплыло в воздухе. Секунду все молчало, пока отхлопало эхо. И тут как
заверещали свистки! В думе двери захлопали. Вылетели околоточные, господа во
фраках, все забегали по крыльцу, со свечками бегут, с канделябрами. Пристав
с крыльца скатился, вот полицмейстер бежит, как был, без фуражки, салфетка
на мундире. Кареты с перепугу рванули. Ух, какую-то понесли кони!
- Фиюррр! Держи! - Городовые бегут, свистят, все разом.
Кто-то кричит:
- Бомбу бросили, спасайтесь!
Мы бежим тоже, кричим:
- Что? Что случилось? Ради бога!
Все бегут к пушке. Полицмейстер кричит:
- Да не бойтесь: второй раз сама не выстрелит!
Наконец примолкли, расступились: шел губернатор, с ним голова. Какие-то
во фраках несли канделябры со свечками.
- Осмотреть, осмотреть! - басил губернатор.
Губернаторский адъютант ловко влез на лафет.
- Внимательно осмотрите. Дать ему свет! - командовал губернатор.
Друг через друга карабкались чиновники с канделябрами, капали стеарином
на спины.
- Ну, докладывайте оттуда, сейчас же! - кричал губернатор адъютанту.
- Тут надписи, ваше сиятельство, красным. Свежая краска. - Адъютант
обтирал рукав.
- Вы там не прихорашивайтесь, не перед зеркалом! - крикнул губернатор.
- Читайте! Кажется, грамотный. Громче, не слышно!
- Вот тут написано... - тонким голосом начал адъютант и смолк.
- Ну! - рявкнул губернатор. - Осипнуть изволили с перепуга. Герой!
- Здесь на-пи-са-но, - во весь голос кричал адъютант, - написано: "Ура!
Ура! Ура! Да здрав-ству-ет... Российская... социал-демократическая...
рабочая... пар-ти-я!!!"