Алексей Жемчужников. Поэмы
Неосновательная прогулка
Пророк и я
Сны
Электронный оригинал находится здесь:
FPLib
НЕОСНОВАТЕЛЬНАЯ ПРОГУЛКА
Проходит время торопливо,
И вот давно уж я живу
В местах мне чуждых1, особливо
Столь непохожих на Москву;
Но как настойчиво и живо -
Порою слякотью покрыт,
Порой объят и тьмой, и стужей -
Передо мною все стоит,
Москва, твой образ неуклюжий!
Москва бы ничего... Увы!
В те дни свела меня судьбина
С татарским типом гражданина,
Царившим грозно средь Москвы...
Вот этот тип из головы
Не скоро, кажется, я выну.
Он все сидит во мне с тех пор,
Как прохвативший сердцевину,
Забытый в дереве топор.
Что ж нового в Москве?.. Конечно,
Факт утешительный для нас,
Что там теперь пылает газ
Наместо прежней тьмы кромешной.
А свет другой - духовный свет -
Еще все в том же положеньи?
Все на уме лежит запрет,
Чтоб не мешал он просвещенью?
Свободной мысли строя ков
И подпуская ей булавки,
Кричат ли воины в отставке
О пользе древних языков?..
Я помню, как в Москве, бывало,
Душа рвалась и тосковала,
И я спасения искал
От новых нравственных начал.
Так было скверно там и жутко!
Не знал, себя как уберечь;
Могла постичь плохая шутка
В зловещей тьме от разных встреч...
Тут оберут монет излишек,
А там - излишний груз идей;
Равно боишься и воришек,
И уважаемых людей.
Ужели дух Москвы почтенной
Не обновляется ничем?
И патриот наш современный
Не надоел себе и всем?
Ужель тоска его не гложет?
Не просит ум иных забот?
О, сколько ж лет еще он может
Твердить одно: "Я патриот!"?
Ведь так хлопочем с давних пор мы
Все лишь о целости земли,
Что содержаньем нашей формы
Уже совсем пренебрегли.
Какой на степени вопроса
В Москве предмет теперь стоит?
На что она взирает косо,
И что ей сердце веселит?..
Вот хоть бы право крепостное -
Сей ждавший воскресенья труп...
Наверно что-нибудь такое
Предвидит Английский там клуб.
На этот счет он, без сомненья,
Сейчас бы просветил меня;
Ведь там главнейшая стряпня
Идет общественного мненья.
Житье в Москве - не наслажденье;
О нет!.. А право, иногда
Без клубных слухов я тоскую
(Вот как сегодня)... И тогда
В Москву хотел бы, на Тверскую!
Чуть только явится хандра
И эта надобность приспичит -
Меня как власть оттуда кличет:
"Пора в Москву! В Москву пора!"
Покончу я с моей тоскою!
Направлю тотчас же шаги
В Москву, чтоб свидеться с Тверскою...
Воображенье, помоги!
О, боже! Не белы снеги
Скрипят под легкою ногою...
Ручьи, бугры, ухабы, грязь!
Иду я бережно, боясь,
Что буду выпачкан и ранен...
О, ты недаром, москвитянин,
Выходишь из дому крестясь!
Зима с Москвой простилась рано2,
Преданьям старым неверна;
Теперь равно для басурмана,
Как и для русского - весна.
Странна изменчивость такая...
Но во сто крат, по мне, странней
Переворот в душе моей:
Я размягчаюсь, словно тая,
Как эта глыба снеговая!
Как эти мутные ручьи,
во мне все чувства взволновались,
Разрушив строгий мой анализ
И мысли злобные мои.
Не стал мой ум добрей и шире;
Но он разбух и разрыхлел,
Как будто б выпил и поел
Я в Ново-Троицком трактире.
И я шепчу: "Москва! ты в мире
Всему начало и предел!
Ну что там Запад? Что он знает?
Где ж европейцу-дураку!..
Ведь Русь лишь тем и созревает,
Что преет в собственном соку!.."
Чуть только грустных дум тревогу
В себе успеешь ты смирить
И, как медведь свою берлогу,
Россию примешься любить,
Познав, сколь этот труд ни тяжек,
Душой блажен ты станешь вдруг!..
Так тело нежится без брюк,
Без сапогов и без подтяжек.
И вот иду я, облачен
В духовный шлафрок "патриота",
Иду как будто бы сквозь сон
И - натыкаюсь на кого-то...
Сперва мне видится одно
Большое под бекешью чрево.
Я - вправо, тут же и оно.
Я - влево, и оно налево...
И уж потом мои глаза,
Расставшись с чревом и с бекешью,
Встречают жирный лик туза.
С собольей шапкою над плешью.
Он нашей пляске ждал конца;
Дышал с трудом; губа отвисла...
Я разглядел черты лица,
Но не успел понять их смысла.
Еще раз пять посторонясь,
Мы расстаемся; но... как странно!
Весь мой лиризм исчез нежданно.
Я снова вижу, отрезвясь,
Одну лишь уличную грязь.
Теплом весенним солнце греет;
Но ни балкона, ни окна
Еще никто открыть не смеет;
И из москвичек - вон, одна
Жеманно ходит вдоль балкона -
С вихрами мокрыми ворона...
А грязи, грязи-то!.. Едва
Не захлебнулась в ней Москва...
Вот человек избитый, пьяный,
На вид подобный мертвецу;
И только кровь, сочась из раны,
Свои размазала румяны
По зачумленному лицу.
Он молча мутным взором водит,
К стене, как кукла, прислонен...
Толпа зевак со всех сторон
На это зрелище подходит.
Один качает головой,
Другой трунит над пьяной рожей;
Но власть имеющий прохожий
Воскликнул: "Где ж городовой?.."
Расслыша голос роковой,
Взывавший грозно к правосудью,
Бедняк очнулся... Наклонясь,
Хотел шагнуть - и грохнул в грязь
Чрез тумбу головой и грудью...
Нет в мире худа без добра.
Когда б не эта грязь - конечно,
Убился б до смерти, сердечный!..
Однако к клубу мне пора.
Плывет по грязи вереница
Саней, колясок и карет...
Какие важные все лица!
Подобных за границей нет.
Сидят, нахмурив строго брови
И величаво развалясь...
Смотрю: что ни москвич, то князь
Чистейшей рюриковской крови...
А между тем какая грязь!
Она в лицо мне брызжет даже
От этих глупых экипажей...
Вот клуб!! Хоть английский - а Русь!
Здесь наконец я наберусь
Суждений, слухов, толков, сплетен -
И, снова на год беззаботен,
В свой тихий угол возвращусь...
О чем тут речь? Какие споры?
Садятся, может быть, за стол?
В какое время я пришел?
Уж сумрак сходит... Час который?
А день? Четверг!! Как! Значит, нет
Здесь ни собраний, ни бесед?..
По середам да по субботам
Тут пищи много патриотам...
Зачем же прибыл я в Москву?
Клуб!.. Я не член, чтоб в этом месте
Иметь покуда rendez-vous3;
А может быть, до этой чести
Я никогда не доживу...
Своей мне ветрености стыдно
Перед степенностью Москвы!
Знакомых, впрочем, тут не видно;
Одни с ворот лишь смотрят львы
И улыбаются ехидно...
Ну что ж!.. Так и пойду домой,
Не подкрепясь московской пищей,
Как на ночлег с пустой сумой
Подчас бредет голодный нищий.
Пора, пора! Уже темно.
Меж фонарей в мерцаньи слабом
Ныряют сани по ухабам...
Мне стало грустно, скучно! Но -
Есть утешение одно:
Я знаю - будут колебанья
И, расшатавшись, рухнет зданье
Начал московских!..
А потом?
Растратив силы, отдохнем?
Иль вновь начнется кочеванье
Средь наших умственных степей
Без вех, без целей, без границы;
И при безмолвии властей
Недоумение нулей -
К какой примкнуть им единице?..
1869
____________
1 В Германии. (Примеч. автора.)
2 Писано в феврале 1869 г. (Примеч. автора.)
3 Свидание (фр.).
ПРОРОК И Я
1
ПРОРОК
Я край родной в те дни оставил,
Когда, всемощен и высок,
Его умами грозно правил
В Москве явившийся пророк.
Он был не старец и не нищий;
Не в кельях жил монастыря;
Он не спасался, постной пищей
Плоть многогрешную моря;
Он не скитался полуголый;
Он в торжестве духовных сил
Вериги жесткой и тяжелой
На теле тощем не носил;
Не знал он черного народа,
И знать народ его не мог!
То был пророк иного рода -
Дворянский, собственно, пророк.
Мне живо памятно то время,
Как он, в предвиденьи беды,
Забот народных принял бремя
И нас взнуздавшие бразды.
Из стен священных кабинета,
Где наши ведал он дела,
Где у рабочего стола
Он мыслил ночи до рассвета,
Его вседневная газета
Во все концы России шла.
И Русь признала, что любовью,
Наверно, к ней пылает он,
Когда к дворянскому сословью
Усердно так расположен.
Он повторял: "Вперед хотите ль -
Взгляните с верою назад.
Гражданским духом кто богат?
Кто смысла земского хранитель?
Один дворянский предводитель -
Всей русской жизни результат!.."
В годину смут в шляхетской Польше
Он разрушал коварный ков
Народов запада, но больше
Громил он внутренних врагов.
Его заботил непрестанно
Патриотический вопрос:
Как цели нам достичь желанной,
Чтоб в нашей родине пространной
Единомыслие ввелось?
Чтоб дряни вечно недовольной
Не слышен ропот был у нас
И юность, мыслящая вольно,
Чтоб на Руси перевелась?
Он клал с настойчивостью строгой
На нашу жизнь свою печать,
И уж умов строптивых много,
Грозя прозваньем демагога,
Принудил сдаться и молчать.
С какой внимали мы тревогой
Передовым его статьям!
Все грезится, бывало, нам
Мятеж, измена и коварство;
Все ждем, что рухнет государство,
И слышим треск его по швам!
А вслед за ним еще витии
В нас новый возбуждали страх,
Мешая в пламенных речах
Врагов пророка и России:
"Он наш оракул! Нам он щит
От притеснений и нападок!
Рукой надежной он хранит
Весь существующий порядок!
Кто не его - изменник тот,
Нечистый в помыслах! И верьте:
Желать обязан патриот
Тому иль каторги, иль смерти!"
И точно: в грозные те дни
Кому бы казнь изрек оракул -
Того повесили б они
И даже посадили б на кол...
Так наши сдерживать умы
Любил пророк, волнуя страсти;
Так, подчинясь полезной власти,
За ним, как тень, следили мы.
Со всей России телеграммы,
Полны восторгов и похвал,
К нему летели. Наши дамы
В нем обрели свой идеал.
У всех до крайнего предела
Мгновенно гордость возросла...
О, как торжественно и смело
От патриотов нам гремела
В честь наших доблестей хвала!..
Противоречьем ни единым
Не оскорблялся чуткий слух;
И даже там - по тем гостиным,
Где наш блистает высший круг,-
Как дома веял русский дух!..
С своею долей свыкся каждый.
Духовным голодом и жаждой
Страдать никто уже не мог.
На нужды дня то сам пророк,
То клубных праздников оратор
Нам отпускал здоровый корм...
И стал спокоен консерватор
Насчет свершившихся реформ.
Глазам не веря и пророка
Благодаря в душе глубоко,
Мы озирались... Всюду гладь!..
Да тишь, да божья благодать!..
Зато величия земного
Таких достигнул он вершин,
Каких достигнуть даром слова
Не мог писатель ни один!..
Над братьей пишущей главенство
И, пред лицом России всей,
Благословенье духовенства
И покровительство властей.
Итак, я родину оставил,
Когда московский наш пророк
Ее умами грозно правил
И был всемощен и высок...
Но наступили дни расплаты...
Недаром были им подъяты
Неимоверные труды!
Рука, напрягшая бразды,
Теперь устала и ослабла.
Людской молвы усталый слух
Не различает. Взгляд потух.
Остыла страстность. Слово - дрябло.
Еще он навык сохранил
Нам объявлять свои веленья,-
Но нет уж власти, нет уж сил;
И в нас уж нет повиновенья.
Перо угроз, перо обид
И обвинений раскололось,
И трепет наводивший голос
Теперь надорван и разбит...
И вот он поступью усталой,
Уже развенчан, сходит к нам
С вершин, где некогда блистала
Его звезда и где, бывало,
Ему курился фимиам...
2
Я
Я также, чужд иным заботам,
Пророка вещие слова
Твердил на память; но под гнетом
Такой премудрости едва
Не изнемог... Дошел я скоро
Уж до того, что разговора
Не вел иного, как о нем,
С кем ни случился бы вдвоем.
Почетно быть пророка эхом.
Ему противиться с успехом
Еще почетней, может быть.
Счастлив, кто мог себе добыть
Победный лавр пером и смехом;
А я... желал его забыть.
Но тщетны поздние старанья!
Хотя листы его изданья
Я непрочитанные рвал,-
Но помнил все его деянья
И самого не забывал.
Потребно стало мне леченье!
И наконец я бросил всех,
Эпитимьей уединенья
Чтоб искупить все увлеченья
И празднословья тяжкий грех.
Но опыт вышел неудачный...
Хоть взорам чувственным незрим,
Пророк, то радостный, то мрачный,
Вседневным гостем был моим.
Он прерывал мои занятья,
Угрозы в ухо мне шептал,
Иль нежно простирал объятья,
Которых я не принимал.
Безмолвье было мне тяжеле
Людских собраний и молвы.
Скитаться начал я без цели
Один по улицам Москвы.
И помню: брел я за шарманкой,
Визжавшей мне: "La ci darem..."1
Вдруг вижу: Сретенка, меж тем
Как шел я прямо все Лубянкой...
Да где ж конец одной сперва?
И где ж затем другой начало?
Проклятый случай!.. Голова
Ему подобный вспоминала;
Так и пророк признался нам,
Что положительно не знает:
Где Русь любить он кончил сам
И где товарищ начинает.2
Хоть это глупо и смешно,
Но чувством полон я досадным...
Ужель в забвении отрадном
Мне отдохнуть не суждено?
Я продолжать хотел прогулку,
Но слышу крики: "Догоняй!
Он ушмыгнул по переулку!
Ишь сволочь! жулик! негодяй!"
Слова знакомы. Их значенье
Знакомо также. Этот слог,
Крепостникам кадя, пророк
С успехом ввел в употребленье,
И патриот иной бы мог,
Пожалуй, впасть в недоуменье:
За кем гнался городовой?
Кто ж убегал так торопливо?
Ужель посредник мировой
Первоначального призыва?..
Потом я вижу каланчу,
И наверху пожарный ходит...
Опять! Хоть думать не хочу,
Но этот вид на мысль наводит,
Что высоко и он стоит,
И он опасность предваряет;
Пожарный знает, где горит,
А наш пророк - кто поджигает.
Нет, излечить меня - увы!-
Среда московская не может...
Одно есть средство: мне поможет,
Напротив, бегство из Москвы.
Все, что ни вижу я, без шутки
Напоминает мне о нем:
Пустырь, заборы, барский дом,
Казармы, клубы, школы, будки,
Собора древняя глава,
Разбитый колокол Ивана...
И все, что видела Татьяна,
Когда предстала ей Москва.
Я бросил этот город древний
И думал: воздухом деревни
Я освежусь, предавшись там
Успокоительным мечтам.
Но помогла деревня мало;
Надежды не сбылись мои!
Не все же пели соловьи,
Чтоб услаждать меня. Бывало,
Сижу под липою - и вдруг
Ко мне подходит та же дума...
Так к мухе близится без шума
Поспешной поступью паук.
Я со скамьи с досадой встану
И вон из саду - на простор!
Хочу рассеять ум и взор,
Глядя с любовью на поляну...
Какой спокойный, скромный вид!
Вот ветерок траву колышет;
От тучек тень по ней бежит...
Вся тварь как бы блаженством дышит;
Степенно хрюкает свинья,
Блеет баран, трещит сорока...
И тут некстати вспомнил я
Двух-трех поклонников пророка...
1868
_____________
1 "Вручу тебе..." (ит.)
2 По поводу патриотической деятельности
г. Катков однажды выразился, что не знает, где
кончается он сам и где начинается г. Леонтьев.
(Примеч. автора.)
СНЫ
1
БЕССИЛИЕ
Мне снились - вьюга, снег глубокий,
Пустыня, на небе ни зги;
В пустыне путник одинокий
Влачил усталые шаги.
И думал он: "Мой путь без цели...
Ужель не встретить мне людей?
Зачем я здесь? Чего хотели
Порывы смелости моей?..
Где жизнь? И этот край - ужели
Одна пустая гладь степей,
Где, воя, носятся метели?..
Беда, великая беда
Тому, кто одинокий бродит
В пустыне снежной - и следа
Нигде людского не находит!..
Зачем же мой свободный дух
Исполнен правдою святою,
Когда враждует всe вокруг
Несправедливою враждою?..
Иль нужны жертвы для судьбы?
И лишь творя - природа любит,
А после - бросит и погубит
В мученьях жизненной борьбы?..
Борьба!.. Порой пред волей смелой,
Перед светильником ума
Редеет нравственная тьма
И расступаются пределы,-
Но света нет за этой мглой,
Грозящей мерзлою могилой;
Ничтожен дух пред этой силой
И бессознательной, и злой!.."
Крутит еще сильнее вьюга,
Все безнадежней облака,-
И пробежал в нем зноб испуга,
Пришла предсмертная тоска...
Всей силой утомленной груди
Он кличет: "Помогите, люди!
К вам велика моя любовь;
Я заключил бы мир в объятья!..
До капли пролил бы я кровь
За счастье братьев!.. Где ж вы, братья?
Хотя один бы мне помог,
Когда, гоня и разрушая,
Меня давно уж буря злая
Бьет по лицу и валит с ног!..
Покорен я, изнемогая...
Я жалок!.. О, когда б я мог
Навстречу холоду и снегу
Предаться бешеному бегу,
Чтобы с сознаньем силы пасть,
Презрев стихийное гоненье
И неосмысленную власть!.."
Напрасно гордое стремленье...
Нет силы далее брести.
Мертво и пусто... нет исхода...
И необузданно расти
Все продолжает непогода...
Тогда средь этой бурной мглы,
В тумане ледяном мороза
Раздался страшный крик хулы,
И возмущенья, и угрозы...
Но кто же гнев его поймет?
И что душа бездушным значит?..
Пусть проклинает он иль плачет -
Метель по-прежнему метет...
И, истомясь, сложила крылья
Вольнолюбивая душа...
И на снегу, едва дыша,
Он впал в спокойствие бессилья.
Ночь мраком степь заволокла,
Его застигнув полусонным.
Он встал. Гудят колокола
Как будто звоном похоронным;
Но жизнь он чует над собой...
То демонов сбиралась стая,
Крылами шумными летая...
Он слышит говор, хохот, вой...
Вдруг общий крик - ревут и лают...
И, трепещ