отле,-трагические толпы;
В городах, внезапно потрясенных
Мятежом иль паникой, - во мне,
Вдруг прорвавшись, блещет и ликует
Утысячеренная душа.
Лихорадка с зыбкими руками,
Лихорадка в буйный свой поток меня
Увлекает и несет, как камень, по дорогам.
Разум меркнет,
Сердце рвется к славе или преступленью,
И на дикий зов единокупной силы
Я бегу из самого себя.
Ярость ли, безумие, любовь ли -.
Всё пронзает молнией сердца;
Всё известно прежде, чем сознанье
Верной цели в мозг впилось, как гвоздь.
Факелами потрясают руки,
Рокот волн на папертях церквей,
Стены, башни, вывески, вокзалы -
Пляшет всё в безумье вечеров.
Простирают мачты золотые светы
И отчаянные огни,
Циферблаты отливают кровью;
И когда трибун на перекрестке
Говорит, то ловишь не слова -
Только жест, которым исступленно
Он клеймит венчанное чело
Императора и рушит алтари.
Ночь кипит и плещет грозным шумом,
Электричеством напитан воздух,
Все сердца готовы отдаться,
Душа сжимается безмерною тревогой, разрешаясь
Криками.. и чувствуешь, что каждое мгновенье
Может вспыхнуть иль раздавить рождающийся
мир.
Народ - тот, кому судьба судила
Руки, владеющие молнией и громом,
И власть открыть средь стольких смутных светов
Ту новую звезду, которая пребудет
Магнитом новой всемирной жизни,
Чувствуешь ты, как прекрасно и полно
Сердце мое
В этот час,
В сердце мира поющий и бьющий?
Что нам до ветхих мудростей, до солнц
Закатных отпылавших истин?
Вот час, кипящий юностью и кровью,
Вот ярый хмель столь крепкого вина,
Что всякая в нем гаснет горечь,
Надежда широкая смещает равновесья,
Что утомили души:
Природа ваяет новый лик
Бессмертья своего;
Всё движется, - и сами горизонты идут на нас.
Мосты, аркады, башни
Потрясены до самых оснований.
Внезапные порывы множеств
Взрывают города,
Настало время крушений и свершений,
И жестов молнийных, и золотых чудес
На высотах Фаворов осиянных.
Как волна, потерянная в реках,
Как крыло, исчезшее в пространство,
Утони, душа моя, в толпе,
Бьющей город торжествующею яростью
и гневом.
Посмотри, как каждое безумье,
Каждый ужас, каждый клич калятся,
Расправляются и прыщут в небо;
Собери в единый узел миллионы
Напряженных мускулов и нервов;
Намагниться всеми токами,
Отдайся
Всем внезапным превращеньям
Человека и вещей,
Чтоб ощутить внезапно, как прозренье,
Грозный и жестокий закон, что правит ими, -
Написанным в тебе.
Жизнь согласи с судьбою, что толпа,
Сама того не зная, возглашает
Этой ночью, озаренной томленьем духа.
Она одна глубинным чувством знает
И долг, и право завтрашнего дня.
Весь мир и тысячи неведомых причин
Поддерживают каждый ее порыв
К трагическим и красным горизонтам,
Творимым ею.
Грядущее! Я слышу, как оно
Рвет землю и ломает своды в этих
Городах из золота и черни, где пожары
Рыщут, как лев с пылающею гривой.
Единая минута, в которой потрясены века,
Узлы, которые победы развязывают в битвах.
Великий час, когда обличья мира меняются,
Когда всё то, что было святым и правым, -
Кажется неверным,
Когда взлетаешь вдруг к вершинам новой веры,
Когда толпа - носительница гнева, -
Сочтя и перечтя века своих обид,
На глыбе силы воздвигает право.
О, в городах, внезапно потрясенных
Кровавым празднеством и ужасом ночным,
Чтоб вознести и возвеликолепить себя,
Душа моя, замкнись!
Июнь 1917
ДОПОЛНЕНИЕ:
МИКЕЛЬАНДЖЕЛО
Когда Буонаротти вошел в Сикстинскую капеллу,
Он насторожился,
Как бы прислушиваясь,
Потом измерил взглядом высоту, -
Шагами расстояние до алтаря,
Обдумал свет, сочащийся сквозь окна,
И то, как надо взнуздать и укротить
Крылатых и ретивых коней своей работы...
Затем ушел до вечера в Кампанью.
И линии холмов и массы гор
В его мозгу теснились могучими изгибами,
В узлистых и разлатых деревьях,
Изогнутых и скрюченных от ветра,
Он видел напряженье спины, изгибы торсов,
И порывы простертых к небу рук...
В эти минуты в глазах его всё человечество -
Движенья, жесты, позы - принимало
Расширенный и полный облик всех вещей.
Он возвратился в город ночью,
То торжествующий, то недовольный собою,
Потому что ни одно из прожитых видений
В душе его не умиротворилось в статую.
На следующий день пред вечером
Недовольство в нем прорвалось, подобно грозди
Черных виноградин,
И к папе пошел он ссориться:
"Зачем он - Микельанджело - ваятель
Выбран, чтобы писать по влажной штукатурке
Святую легенду на потолке часовни?
Сикстинская капелла темна и плохо построена:
И самый яркий день в ней не разгонит ночи!
И что за толк трудиться над темным потолком,
Чтоб мрак расцвечивать и сумрак золотить?
И наконец, откуда и кто ему доставит балки
Для подмостков такой величины?"
Папа, не меняя выраженья лица, ответил:
"Я прикажу срубить мой самый крупный лес".
И Микельанджело ушел обратно в город,
Враждебный папе, миру, людям, и ему казалось,
Что в закоулках дворца, скрываясь в тени,
За ним следят враги, заране осуждая
Неистовство, и мрачность, и величье
Нового творенья, что зрело в его душе.
Стал сон его одним огромным взмывом
Трагических телодвижений, вздымавшихся в мозгу.
Он с вечера ложился на спину на ложе,
И нервы продолжали гореть во время отдыха;
Он весь звенел, дрожащий, как стрела,
Вонзившаяся в стену.
Чтоб растравить еще свои обиды ежедневные,
Он распалялся страданьями и просьбами своих.
И грозный мозг его, казалось, был пожаром
Огней снедающих и пламеней грозящих.
Но чем сильней его страдало сердце,
Чем глубже проникали горечь и обида,
Чем больше ставил он препятствий самому себе,
Чтоб задержать миг молнии и чуда,
Внезапно преображающий работу,
Тем полнее зрело в душе
Творенье пламенеющее и мрачное,
Чье торжество и страх он нес в себе.
То было в мае; звонили к утрене;
Он, наконец, вернулся в Сикстинскую капеллу.
Силой мысли
Он собрал свои идеи в связни:
Группы резкие и четкие, и линии широкие и ясные
Пред оком зыбились в спокойном ровном свете.
Подмостки были построены так крепко,
Что могли вести на небо,
Широкий, ясный свет сиял под сводами,
Лаская выгибы и зажигая стены;
Микельанджело взбежал по сходням,
Легкий, шагая через три ступеньки.
Новый пламень разгорался под веками,
Пальцы с лаской ощупывали камень,
Который должен был одеться славой и красотой.
Затем он торопливо спустился
И твердою рукою двери
Замкнул на ключ.
Он затворился на дни, на месяцы, на годы,
Свирепо охраняя неприступность и тайну
Своей работы - одинокой и неисчетной;
Каждый день с рассветом, той же тяжелой поступью,
Он переступал порог часовни,
И между тем как солнце вдоль стен описывало круг,
Он, как поденщик, - молчаливый и яростный,
Трудился над бессмертным созданием.
Уже
Двенадцать вспарушенных сводов замыкали
Семь пророков и пять сивилл,
Упорно проникавших в текст вещих книг,
Незыблемо сковавший
Живую зыбь грядущего.
Вдоль по карнизу пронизанные светом тела
Лепились дерзко, торсы их и спины населяли архитрав
Цветущей зрелостью и осмугленной плотью.
Пары нагих детей фронтоны подпирали;
Гирлянды здесь и там тянулись фестонами,
Змий медный выступал из глубины угла;
Юдифь кичилась кровью Олоферна;
Как зданье, рушился огромный Голиаф;
И к небесам вздымалась казнь Амана.
День ото дня, без отдыха, без срока,
Без ошибок и без поправок, росло и утверждалось
Творенье в стройной полноте;
Вскоре
Посередине свода развернулась книга Бытия:
Бог, как атлет, боролся с предвечным хаосом,
С водами и с землей;
Солнце и луна двойной печатью отметили
На пламенном и новом небе свои места;
Иегова устремлялся в пространства,
Повитый светами и бурями несомый;
Небо, море и горы жили мощной жизнью -
Широкой, медленной и строго размеренной;
Ева в изумленьи перед своим творцом,
Сложивши руки, колена преклоняла;
Адам же чувствовал перст Бога ревнивого,
Касающийся пальцев, - призыв к деяниям;
Каин и Авель готовили дары;
А Искуситель, став женщиной, тяжелой грудью
Украшал властительное древо;
Под золотыми лозами заветного точила
Ной опьяненный преклонялся к земле;
И черный Потоп распростирал в полете
Крыло воды над лесом и землею.
В работе титанической, что он вершил один,
Иеговы пламенем горел Буонаротти;
Он создавал искусство сверхчеловечное;
он населил плафон свой новой расой
Существ великих, неистовых и мыслящих.
Гений его сверкал суровый и судорожный,
Подобный духу Данта и Саванароллы;
Уста, что он отверз, вещали слова иные,
И очи, им разверстые, провидели иные судьбы;
Под лбами вознесенными и в гордых торсах бился
И рокотал его глубокий, его великий дух;
Он пересоздал по-своему и мир, и человека.
В холодный осенний день
Узнали, наконец,
Что работа в Сикстинской капелле окончена
И удалась.
И стала хвала расти, подобная приливу,
Волнами страстными и рокотом широким.
Но папа Юлий Второй молчал.
Его молчанье было как ожог.
И мастер снова ушел в свое уединенье.
Он с радостью вернулся к старым своим мученьям,
И гнев, и гордость, и непонятная тоска,
Обиды, подозренья
Устремили снова
Свой ураган трагический сквозь душу
Микельанджело.
К БЕЛЬГИИ
Со дней последних битв, смывая дом за домом,
Все смёл и затопил сорвавшийся бурун.
И вот земля твоя: лоскут песчаных дюн
Да зарево огней за темным окоемом.
Антверпен, Брюж, Брюссель и Льеж - из рук твоих
Врагами вырваны и стонут в отдаленье.
Твой стерегущий взор не видит их мученья,
В руках израненных защиты нет для них.
Как жены скорбные, на побережье моря
Ты учишься сносить удары ярых гроз,
Упорствуешь, молчишь, лия потоки слез,
И терпишь до конца, с судьбою гордо споря.
Ты, побежденная, безмерно велика!
Прекрасна, доблестна, светла, как в те века,
Когда венчала честь вождей победных главы
И гибнуть стоило и жить во имя славы!
На эту пядь земли, где, не закрыв лица,
Стоит герой - Король под бурей безвозвратной,
Ты собрала солдат - остатки силы ратной,
Чтоб здесь трагически бороться до конца.
Ты так вознесена своей судьбою славной,
Твой подвиг так велик, твой пламень так высок,
Что образ твой в сердцах пребудет, одинок,
И нет в иных веках тебе по духу равной.
Пред этой жертвою что смерть твоих сынов?
Пусть Ипр в развалинах, Диксмюд разрушен, пашни
Затоплены водой, а труп сожженной башни
Огромный высится на фоне вечеров!
О, пусть вся родина лишь в этом пепле рдяном,
Ее мы любим так, что, ниц упав пред ней,
Мы будем целовать страдальный прах камней,
Прижмем уста и грудь к ее священным ранам.
А если гнусный враг, недобрый выбрав час,
Сожжет последний дом, страстей исполнив меру,
О Бельгия моя, храни восторг и веру:
Земля не умерла - она бессмертна в нас!
Душа города
Во мгле потонули крыши;
Колокольни и шпили скрыты
В дымчато-красных утрах,
Где бродят сигнальные светы.
По длинной дуге виадука
Вдоль тусклых и мрачных улиц
Грохочет усталый поезд.
Вдали за домами в порте
Глухо трубит пароход.
По улицам душным и скучным,
По набережным, по мостам
Сквозь синий сумрак осенний
Проходят тени и тени -
Толпы живущих там.
Воздух дышит нефтью и серой,
Солнце встает раскаленным шаром,
Дух внезапно застигнут
Невозможным и странным.
Ревность к добру иль клубок преступлений, -
Что там мятется средь этих строений,
Там, где над крышами черных кварталов
Тянутся ввысь на последней мете
Башни пилонов, колонны порталов,
Жизнь уводящих к огромной мечте?
О, века и века над ним,
Что так славен прошлым своим, -
Пламенеющим городом, полным,
Как и в этот утренний час, призраков!
О, века и века над ним
С их огромной преступною жизнью,
Бьющей - о, сколько лет! -
В каждое зданье, в каждый камень -
Прибоем безумных желаний и гневов кровавых!
Сперва - вблизи двух-трех лачуг - священник-пастырь!
Приют для всех - собор, и сквозь узор оконниц
Сочится свет церковных догм к сознаньям темным.
Стена, дворец и монастырь, зубцы на башнях,
И папский крест, которым мир овладевает.
Монах, аббат, король, барон, рабы, крестьяне,
Каменья митр, узорный шлем, камзол и ряса.
Борьба страстей: за честь герба, за честь хоругви;
Борьба держав... и короли неполновесный
Чекан монет хотят прикрыть гербами лилий,
Куют ударами меча свои законы
И суд вершат на площадях, слепой и краткий.
Потом рождается - как медленно! - гражданство:
Те силы, что хотят из права прорасти,
Народа когти против челюстей правителей...
И яростные морды в тени, в подпольях завыванье,
Бог весть к какому идолу, сокрытому в туманах,
Набаты плавят в вечерах неведомые ярости;
Слова освобожденья и надежды - в атмосфере,
Насыщенной кипеньем мятежей;
Страницы книг, внезапно просветленных,
Жгут чувством истины, как Библии когда-то;
Герои светлые, как золотой ковчег, откуда
Выходят совершенья вооруженными и крепкими;
Надежда безумная во всех сердцах
Сквозь эшафоты, казни и пожары,
И головы в руках у палачей...
Городу - тысяча лет -
Терпкому долгому городу...
Не устает он противиться
Страстному натиску дней,
Тайным подкопам народов.
Сердце его - океан, нервы его - ураган!
Сколько стянула узлов эта упорная воля!
В счастье сбиратель земель,
Сломленный - ужас вселенной, -
Всюду в победах своих и разгромах
Он остается гигантом.
Гудит его голос, имя сверкает,
Светы его среди ночи пылают
Заревом медным до самого звездного свода,
О, века и века над ним!
В эти мрачные утра душа его
Дышит в каждой частице тумана
И разодранных туч:
Душа огромная, смутная, подобная этим соборам,
Стушеванным дымною мглою;
Душа, что скрывается в каждой из этих теней,
Спешащих по улицам мрачных кварталов;
Душа его, сжатая спазмами, грозная,
Душа, в которой прошедшее чертит
Сквозь настоящее смутные лики наступающих дней,
Мир лихорадочный, мир буйного порыва,
С дыханием прерывистым и тяжким,
Стремящийся к каким-то смутным далям;
Но мир, которому обещаны законы
Прекрасные и кроткие, - они
Ему неведомы, и он добудет их
Когда-нибудь из глубины туманов.
Угрюмый мир, трагический и бледный,
Кладущий жизнь и дух в один порыв,
И день, и ночь, и каждый миг несущий
Всё - к бесконечности!
О, века и века над ним, городом буйным!
Старая вера прошла, новая вера куется,
Она дымится в мозгах, она дымится в поте
Гордых работою рук, гордых усильем сознаний.
Глухо клокочет она, подступая к самому горлу
Тех, кто несет в груди уголь желанья
Громко крикнуть ее, с рыданьями кинуть в небо.
Отовсюду идут к нему -
От полей, от дальних селений,
Идут испокон веков, из незапамятных далей
Нити вечных дорог -
Свидетели вечных стремлений:
Этот живой поток -
Сердца его биенье.
Мечта, мечта! Она превыше дымов
Отравленных вознесена,
И даже в дни сомненья и уныний
Она царит над заревом ночей,
Подобно купине, пылающей звездами
И черными коронами...
Но что до язв? То было и прошло...
Что до котлов, где ныне бродит зло? -
Коль некогда сквозь недра туч багровых,
В лучах изваянный, сойдет иной Христос
И выведет людей из злой юдоли слез,
Крестя огнем созвездий новых!
КОММЕНТАРИЙ (Л. А. Евстигнеева)
Эмиль Верхарн
Верхарн Эмиль (1855-1916) - выдающийся бельгийский поэт. Волошин
познакомился с ним в Париже в 1904 г., о чем сообщил А. М. Петровой 1 июня.
В "Предварении о переводах" из Верхарна Волошин писал: "Мои переводы
Верхарна сделаны в разные эпохи и с разных точек зрения. В одних, как
"Ноябрь", "Осенний вечер", "На север", я старался передать только
инструментовку верхарнского стиха, в других, касающихся города, я, отбросив
рифмы, старался дать стремление его метафор и построение фразы, естественно
образующей свободный стих". "Мои переводы - отнюдь не документ: это мой
Верхарн, переведенный на мой язык. Я давал только того Верхарна, которого
люблю, и опускал то, что мне чуждо и враждебно".
Ужас.
Датируется по письму Волошина А. М. Петровой в 1904 г., где упомянуто
под заглавием "Страх". Перевод стихотворения "Lepeur" из книги Верхарна
"Представшие на моих путях".
Пряха - мойра (богиня судьбы) Клото (греч. миф.), которая прядет нить
жизни человека.
На север.
В автографе подзаголовок - "Воспоминание из Верхарна". Перевод
одноименного стихотворения из книги "Лозы моей стены".
Ноябрь.
Перевод одноименного стихотворения из книги "Лозы моей стены". День
"Всех Святых" - церковный праздник, отмечаемый 1 ноября. День "Всех
Мертвых" - день поминовения усопших, отмечается 2 ноября.
Человечество.
Датируется по письму Волошина А. М. Петровой от 1 июля 1905 г. Перевод
одноименного стихотворения из книги "Вечера".
Дерево.
Перевод одноименного стихотворения из книги "Многоцветное сияние".
Город.
Перевод одноименного стихотворения из книги "Поля в бреду". Лики
Горгоны - Горгона (греч. миф.) - чудовище, взгляд которого обращал все
окружающее в камень . Вретище-грубая ткань, дерюга. Скиния- место
общественного богослужения
Завоевание.
Перевод одноименного стихотворения из книги "Многоцветное сияние".
Золото скиний - Зигфрид - герой немецкого героического эпоса XIII в. "Песнь
о Нибелунгах".
Города.
Перевод одноименного стихотворения из книги "Буйные силы". Созвездья
сивиллинские. По звездам сивиллы предсказывали будущее.
Толпа.
Перевод одноименного стихотворения из книги "Лики жизни". Фавор ("гора
Табор"; ldn-knigi) - гора близ Назарета, где, согласно Евангелию, Христос
явился своим ученикам в образе бога, окруженный слепящим сиянием.
("....Немного погодя они добрались до горы Табор в центре Галилеи и
поднялись на эту гору, которая сыграла такую большую роль в истории их
народа. Именно здесь еврейская Жанна д'Арк Дебора и ее полководец Барак
устроили засаду и потом наголову разбили врага, пытавшегося завладеть
страной. С вершины горы Табор перед ними во всех направлениях открылась
широкая панорама.
Вокруг лежали руины с времен крестоносцев, а неподалеку - маленький
монастырь.: именно здесь произошло преображение Христово, здесь он общался
с Моисеем и пророком Ильей....";из Леон Урис "Эксодус", ldn-knigi)