Верхарн Эмиль - Стихотворения

отле,-трагические толпы;

  В городах, внезапно потрясенных

  Мятежом иль паникой, - во мне,

  Вдруг прорвавшись, блещет и ликует

  Утысячеренная душа.

  Лихорадка с зыбкими руками,

  Лихорадка в буйный свой поток меня

  Увлекает и несет, как камень, по дорогам.

  Разум меркнет,

  Сердце рвется к славе или преступленью,

  И на дикий зов единокупной силы

  Я бегу из самого себя.

  

  Ярость ли, безумие, любовь ли -.

  Всё пронзает молнией сердца;

  Всё известно прежде, чем сознанье

  Верной цели в мозг впилось, как гвоздь.

  

  Факелами потрясают руки,

  Рокот волн на папертях церквей,

  Стены, башни, вывески, вокзалы -

  Пляшет всё в безумье вечеров.

  Простирают мачты золотые светы

  И отчаянные огни,

  Циферблаты отливают кровью;

  И когда трибун на перекрестке

  Говорит, то ловишь не слова -

  Только жест, которым исступленно

  Он клеймит венчанное чело

  Императора и рушит алтари.

  Ночь кипит и плещет грозным шумом,

  Электричеством напитан воздух,

  Все сердца готовы отдаться,

  Душа сжимается безмерною тревогой, разрешаясь

  Криками.. и чувствуешь, что каждое мгновенье

  Может вспыхнуть иль раздавить рождающийся

  мир.

  

  Народ - тот, кому судьба судила

  Руки, владеющие молнией и громом,

  И власть открыть средь стольких смутных светов

  Ту новую звезду, которая пребудет

  Магнитом новой всемирной жизни,

  Чувствуешь ты, как прекрасно и полно

  Сердце мое

  В этот час,

  В сердце мира поющий и бьющий?

  

  Что нам до ветхих мудростей, до солнц

  Закатных отпылавших истин?

  Вот час, кипящий юностью и кровью,

  Вот ярый хмель столь крепкого вина,

  Что всякая в нем гаснет горечь,

  Надежда широкая смещает равновесья,

  Что утомили души:

  Природа ваяет новый лик

  Бессмертья своего;

  Всё движется, - и сами горизонты идут на нас.

  Мосты, аркады, башни

  Потрясены до самых оснований.

  Внезапные порывы множеств

  Взрывают города,

  Настало время крушений и свершений,

  И жестов молнийных, и золотых чудес

  На высотах Фаворов осиянных.

  

  Как волна, потерянная в реках,

  Как крыло, исчезшее в пространство,

  Утони, душа моя, в толпе,

  Бьющей город торжествующею яростью

  и гневом.

  Посмотри, как каждое безумье,

  Каждый ужас, каждый клич калятся,

  Расправляются и прыщут в небо;

  Собери в единый узел миллионы

  Напряженных мускулов и нервов;

  Намагниться всеми токами,

  Отдайся

  Всем внезапным превращеньям

  Человека и вещей,

  Чтоб ощутить внезапно, как прозренье,

  Грозный и жестокий закон, что правит ими, -

  Написанным в тебе.

  

  Жизнь согласи с судьбою, что толпа,

  Сама того не зная, возглашает

  Этой ночью, озаренной томленьем духа.

  Она одна глубинным чувством знает

  И долг, и право завтрашнего дня.

  Весь мир и тысячи неведомых причин

  Поддерживают каждый ее порыв

  К трагическим и красным горизонтам,

  Творимым ею.

  Грядущее! Я слышу, как оно

  Рвет землю и ломает своды в этих

  Городах из золота и черни, где пожары

  Рыщут, как лев с пылающею гривой.

  Единая минута, в которой потрясены века,

  Узлы, которые победы развязывают в битвах.

  Великий час, когда обличья мира меняются,

  Когда всё то, что было святым и правым, -

  Кажется неверным,

  Когда взлетаешь вдруг к вершинам новой веры,

  Когда толпа - носительница гнева, -

  Сочтя и перечтя века своих обид,

  На глыбе силы воздвигает право.

  О, в городах, внезапно потрясенных

  Кровавым празднеством и ужасом ночным,

  Чтоб вознести и возвеликолепить себя,

  Душа моя, замкнись!

  

   Июнь 1917

  

  ДОПОЛНЕНИЕ:

  

  МИКЕЛЬАНДЖЕЛО Когда Буонаротти вошел в Сикстинскую капеллу, Он насторожился, Как бы прислушиваясь, Потом измерил взглядом высоту, - Шагами расстояние до алтаря, Обдумал свет, сочащийся сквозь окна, И то, как надо взнуздать и укротить Крылатых и ретивых коней своей работы... Затем ушел до вечера в Кампанью. И линии холмов и массы гор В его мозгу теснились могучими изгибами, В узлистых и разлатых деревьях, Изогнутых и скрюченных от ветра, Он видел напряженье спины, изгибы торсов, И порывы простертых к небу рук... В эти минуты в глазах его всё человечество - Движенья, жесты, позы - принимало Расширенный и полный облик всех вещей. Он возвратился в город ночью, То торжествующий, то недовольный собою, Потому что ни одно из прожитых видений В душе его не умиротворилось в статую. На следующий день пред вечером Недовольство в нем прорвалось, подобно грозди Черных виноградин, И к папе пошел он ссориться: "Зачем он - Микельанджело - ваятель Выбран, чтобы писать по влажной штукатурке Святую легенду на потолке часовни? Сикстинская капелла темна и плохо построена: И самый яркий день в ней не разгонит ночи! И что за толк трудиться над темным потолком, Чтоб мрак расцвечивать и сумрак золотить? И наконец, откуда и кто ему доставит балки Для подмостков такой величины?" Папа, не меняя выраженья лица, ответил: "Я прикажу срубить мой самый крупный лес". И Микельанджело ушел обратно в город, Враждебный папе, миру, людям, и ему казалось, Что в закоулках дворца, скрываясь в тени, За ним следят враги, заране осуждая Неистовство, и мрачность, и величье Нового творенья, что зрело в его душе. Стал сон его одним огромным взмывом Трагических телодвижений, вздымавшихся в мозгу. Он с вечера ложился на спину на ложе, И нервы продолжали гореть во время отдыха; Он весь звенел, дрожащий, как стрела, Вонзившаяся в стену. Чтоб растравить еще свои обиды ежедневные, Он распалялся страданьями и просьбами своих. И грозный мозг его, казалось, был пожаром Огней снедающих и пламеней грозящих. Но чем сильней его страдало сердце, Чем глубже проникали горечь и обида, Чем больше ставил он препятствий самому себе, Чтоб задержать миг молнии и чуда, Внезапно преображающий работу, Тем полнее зрело в душе Творенье пламенеющее и мрачное, Чье торжество и страх он нес в себе. То было в мае; звонили к утрене; Он, наконец, вернулся в Сикстинскую капеллу. Силой мысли Он собрал свои идеи в связни: Группы резкие и четкие, и линии широкие и ясные Пред оком зыбились в спокойном ровном свете. Подмостки были построены так крепко, Что могли вести на небо, Широкий, ясный свет сиял под сводами, Лаская выгибы и зажигая стены; Микельанджело взбежал по сходням, Легкий, шагая через три ступеньки. Новый пламень разгорался под веками, Пальцы с лаской ощупывали камень, Который должен был одеться славой и красотой. Затем он торопливо спустился И твердою рукою двери Замкнул на ключ. Он затворился на дни, на месяцы, на годы, Свирепо охраняя неприступность и тайну Своей работы - одинокой и неисчетной; Каждый день с рассветом, той же тяжелой поступью, Он переступал порог часовни, И между тем как солнце вдоль стен описывало круг, Он, как поденщик, - молчаливый и яростный, Трудился над бессмертным созданием. Уже Двенадцать вспарушенных сводов замыкали Семь пророков и пять сивилл, Упорно проникавших в текст вещих книг, Незыблемо сковавший Живую зыбь грядущего. Вдоль по карнизу пронизанные светом тела Лепились дерзко, торсы их и спины населяли архитрав Цветущей зрелостью и осмугленной плотью. Пары нагих детей фронтоны подпирали; Гирлянды здесь и там тянулись фестонами, Змий медный выступал из глубины угла; Юдифь кичилась кровью Олоферна; Как зданье, рушился огромный Голиаф; И к небесам вздымалась казнь Амана. День ото дня, без отдыха, без срока, Без ошибок и без поправок, росло и утверждалось Творенье в стройной полноте; Вскоре Посередине свода развернулась книга Бытия: Бог, как атлет, боролся с предвечным хаосом, С водами и с землей; Солнце и луна двойной печатью отметили На пламенном и новом небе свои места; Иегова устремлялся в пространства, Повитый светами и бурями несомый; Небо, море и горы жили мощной жизнью - Широкой, медленной и строго размеренной; Ева в изумленьи перед своим творцом, Сложивши руки, колена преклоняла; Адам же чувствовал перст Бога ревнивого, Касающийся пальцев, - призыв к деяниям; Каин и Авель готовили дары; А Искуситель, став женщиной, тяжелой грудью Украшал властительное древо; Под золотыми лозами заветного точила Ной опьяненный преклонялся к земле; И черный Потоп распростирал в полете Крыло воды над лесом и землею. В работе титанической, что он вершил один, Иеговы пламенем горел Буонаротти; Он создавал искусство сверхчеловечное; он населил плафон свой новой расой Существ великих, неистовых и мыслящих. Гений его сверкал суровый и судорожный, Подобный духу Данта и Саванароллы; Уста, что он отверз, вещали слова иные, И очи, им разверстые, провидели иные судьбы; Под лбами вознесенными и в гордых торсах бился И рокотал его глубокий, его великий дух; Он пересоздал по-своему и мир, и человека. В холодный осенний день Узнали, наконец, Что работа в Сикстинской капелле окончена И удалась. И стала хвала расти, подобная приливу, Волнами страстными и рокотом широким. Но папа Юлий Второй молчал. Его молчанье было как ожог. И мастер снова ушел в свое уединенье. Он с радостью вернулся к старым своим мученьям, И гнев, и гордость, и непонятная тоска, Обиды, подозренья Устремили снова Свой ураган трагический сквозь душу Микельанджело.

  К БЕЛЬГИИ Со дней последних битв, смывая дом за домом, Все смёл и затопил сорвавшийся бурун. И вот земля твоя: лоскут песчаных дюн Да зарево огней за темным окоемом. Антверпен, Брюж, Брюссель и Льеж - из рук твоих Врагами вырваны и стонут в отдаленье. Твой стерегущий взор не видит их мученья, В руках израненных защиты нет для них. Как жены скорбные, на побережье моря Ты учишься сносить удары ярых гроз, Упорствуешь, молчишь, лия потоки слез, И терпишь до конца, с судьбою гордо споря. Ты, побежденная, безмерно велика! Прекрасна, доблестна, светла, как в те века, Когда венчала честь вождей победных главы И гибнуть стоило и жить во имя славы! На эту пядь земли, где, не закрыв лица, Стоит герой - Король под бурей безвозвратной, Ты собрала солдат - остатки силы ратной, Чтоб здесь трагически бороться до конца. Ты так вознесена своей судьбою славной, Твой подвиг так велик, твой пламень так высок, Что образ твой в сердцах пребудет, одинок, И нет в иных веках тебе по духу равной. Пред этой жертвою что смерть твоих сынов? Пусть Ипр в развалинах, Диксмюд разрушен, пашни Затоплены водой, а труп сожженной башни Огромный высится на фоне вечеров! О, пусть вся родина лишь в этом пепле рдяном, Ее мы любим так, что, ниц упав пред ней, Мы будем целовать страдальный прах камней, Прижмем уста и грудь к ее священным ранам. А если гнусный враг, недобрый выбрав час, Сожжет последний дом, страстей исполнив меру, О Бельгия моя, храни восторг и веру: Земля не умерла - она бессмертна в нас!

  Душа города Во мгле потонули крыши; Колокольни и шпили скрыты В дымчато-красных утрах, Где бродят сигнальные светы. По длинной дуге виадука Вдоль тусклых и мрачных улиц Грохочет усталый поезд. Вдали за домами в порте Глухо трубит пароход. По улицам душным и скучным, По набережным, по мостам Сквозь синий сумрак осенний Проходят тени и тени - Толпы живущих там. Воздух дышит нефтью и серой, Солнце встает раскаленным шаром, Дух внезапно застигнут Невозможным и странным. Ревность к добру иль клубок преступлений, - Что там мятется средь этих строений, Там, где над крышами черных кварталов Тянутся ввысь на последней мете Башни пилонов, колонны порталов, Жизнь уводящих к огромной мечте?

  

  

   О, века и века над ним, Что так славен прошлым своим, - Пламенеющим городом, полным, Как и в этот утренний час, призраков! О, века и века над ним С их огромной преступною жизнью, Бьющей - о, сколько лет! - В каждое зданье, в каждый камень - Прибоем безумных желаний и гневов кровавых! Сперва - вблизи двух-трех лачуг - священник-пастырь! Приют для всех - собор, и сквозь узор оконниц Сочится свет церковных догм к сознаньям темным. Стена, дворец и монастырь, зубцы на башнях, И папский крест, которым мир овладевает. Монах, аббат, король, барон, рабы, крестьяне, Каменья митр, узорный шлем, камзол и ряса. Борьба страстей: за честь герба, за честь хоругви; Борьба держав... и короли неполновесный Чекан монет хотят прикрыть гербами лилий, Куют ударами меча свои законы И суд вершат на площадях, слепой и краткий. Потом рождается - как медленно! - гражданство: Те силы, что хотят из права прорасти, Народа когти против челюстей правителей... И яростные морды в тени, в подпольях завыванье, Бог весть к какому идолу, сокрытому в туманах, Набаты плавят в вечерах неведомые ярости; Слова освобожденья и надежды - в атмосфере, Насыщенной кипеньем мятежей; Страницы книг, внезапно просветленных, Жгут чувством истины, как Библии когда-то; Герои светлые, как золотой ковчег, откуда Выходят совершенья вооруженными и крепкими; Надежда безумная во всех сердцах Сквозь эшафоты, казни и пожары, И головы в руках у палачей... Городу - тысяча лет - Терпкому долгому городу... Не устает он противиться Страстному натиску дней, Тайным подкопам народов. Сердце его - океан, нервы его - ураган! Сколько стянула узлов эта упорная воля! В счастье сбиратель земель, Сломленный - ужас вселенной, - Всюду в победах своих и разгромах Он остается гигантом. Гудит его голос, имя сверкает, Светы его среди ночи пылают Заревом медным до самого звездного свода, О, века и века над ним! В эти мрачные утра душа его Дышит в каждой частице тумана И разодранных туч: Душа огромная, смутная, подобная этим соборам, Стушеванным дымною мглою; Душа, что скрывается в каждой из этих теней, Спешащих по улицам мрачных кварталов; Душа его, сжатая спазмами, грозная, Душа, в которой прошедшее чертит Сквозь настоящее смутные лики наступающих дней, Мир лихорадочный, мир буйного порыва, С дыханием прерывистым и тяжким, Стремящийся к каким-то смутным далям; Но мир, которому обещаны законы Прекрасные и кроткие, - они Ему неведомы, и он добудет их Когда-нибудь из глубины туманов. Угрюмый мир, трагический и бледный, Кладущий жизнь и дух в один порыв, И день, и ночь, и каждый миг несущий Всё - к бесконечности! О, века и века над ним, городом буйным! Старая вера прошла, новая вера куется, Она дымится в мозгах, она дымится в поте Гордых работою рук, гордых усильем сознаний. Глухо клокочет она, подступая к самому горлу Тех, кто несет в груди уголь желанья Громко крикнуть ее, с рыданьями кинуть в небо. Отовсюду идут к нему - От полей, от дальних селений, Идут испокон веков, из незапамятных далей Нити вечных дорог - Свидетели вечных стремлений: Этот живой поток - Сердца его биенье. Мечта, мечта! Она превыше дымов Отравленных вознесена, И даже в дни сомненья и уныний Она царит над заревом ночей, Подобно купине, пылающей звездами И черными коронами... Но что до язв? То было и прошло... Что до котлов, где ныне бродит зло? - Коль некогда сквозь недра туч багровых, В лучах изваянный, сойдет иной Христос И выведет людей из злой юдоли слез, Крестя огнем созвездий новых!

КОММЕНТАРИЙ (Л. А. Евстигнеева)

   Эмиль Верхарн

  

  Верхарн Эмиль (1855-1916) - выдающийся бельгийский поэт. Волошин познакомился с ним в Париже в 1904 г., о чем сообщил А. М. Петровой 1 июня. В "Предварении о переводах" из Верхарна Волошин писал: "Мои переводы Верхарна сделаны в разные эпохи и с разных точек зрения. В одних, как "Ноябрь", "Осенний вечер", "На север", я старался передать только инструментовку верхарнского стиха, в других, касающихся города, я, отбросив рифмы, старался дать стремление его метафор и построение фразы, естественно образующей свободный стих". "Мои переводы - отнюдь не документ: это мой Верхарн, переведенный на мой язык. Я давал только того Верхарна, которого люблю, и опускал то, что мне чуждо и враждебно".

  

  Ужас.

  Датируется по письму Волошина А. М. Петровой в 1904 г., где упомянуто под заглавием "Страх". Перевод стихотворения "Lepeur" из книги Верхарна "Представшие на моих путях".

  Пряха - мойра (богиня судьбы) Клото (греч. миф.), которая прядет нить жизни человека.

  

  На север.

  В автографе подзаголовок - "Воспоминание из Верхарна". Перевод одноименного стихотворения из книги "Лозы моей стены".

  

  Ноябрь.

  Перевод одноименного стихотворения из книги "Лозы моей стены". День "Всех Святых" - церковный праздник, отмечаемый 1 ноября. День "Всех Мертвых" - день поминовения усопших, отмечается 2 ноября.

  

  Человечество.

  Датируется по письму Волошина А. М. Петровой от 1 июля 1905 г. Перевод одноименного стихотворения из книги "Вечера".

  

  Дерево.

  Перевод одноименного стихотворения из книги "Многоцветное сияние".

  

   Город.

  Перевод одноименного стихотворения из книги "Поля в бреду". Лики Горгоны - Горгона (греч. миф.) - чудовище, взгляд которого обращал все окружающее в камень . Вретище-грубая ткань, дерюга. Скиния- место общественного богослужения

  

  Завоевание.

  Перевод одноименного стихотворения из книги "Многоцветное сияние". Золото скиний - Зигфрид - герой немецкого героического эпоса XIII в. "Песнь о Нибелунгах".

  

  

   Города.

  Перевод одноименного стихотворения из книги "Буйные силы". Созвездья сивиллинские. По звездам сивиллы предсказывали будущее.

  

  Толпа.

  Перевод одноименного стихотворения из книги "Лики жизни". Фавор ("гора Табор"; ldn-knigi) - гора близ Назарета, где, согласно Евангелию, Христос явился своим ученикам в образе бога, окруженный слепящим сиянием.

  ("....Немного погодя они добрались до горы Табор в центре Галилеи и поднялись на эту гору, которая сыграла такую большую роль в истории их народа. Именно здесь еврейская Жанна д'Арк Дебора и ее полководец Барак устроили засаду и потом наголову разбили врага, пытавшегося завладеть страной. С вершины горы Табор перед ними во всех направлениях открылась широкая панорама.

  Вокруг лежали руины с времен крестоносцев, а неподалеку - маленький монастырь.: именно здесь произошло преображение Христово, здесь он общался с Моисеем и пророком Ильей....";из Леон Урис "Эксодус", ldn-knigi)