Главная » Книги

Толстой Алексей Константинович - Поэмы, Страница 2

Толстой Алексей Константинович - Поэмы


1 2 3 4 5

стремяся, ветер бурный
   Удержит ли свой бег?
  И потекут ли вспять струи потока,
   Что между скал гремят?
  И солнце там, поднявшись от востока,
   Вернется ли назад?

    8

  Колоколов унылый звон
  С утра долину оглашает.
  Покойник в церковь принесен;
  Обряд печальный похорон
  Собор отшельников свершает.
  Свечами светится алтарь,
  Стоит певец с поникшим взором,
  Поет напутственный тропарь,
  Ему монахи вторят хором:
  
  Тропарь
  "Какая сладость в жизни сей
  Земной печали непричастна?
  Чье ожиданье не напрасно?
  И где счастливый меж людей?
  Все то превратно, все ничтожно,
  Что мы с трудом приобрели,-
  Какая слава на земли
  Стоит тверда и непреложна?
  Все пепел, призрак, тень и дым,
  Исчезнет все как вихорь пыльный,
  И перед смертью мы стоим
  И безоружны и бессильны.
  Рука могучего слаба,
  Ничтожны царские веленья -
  Прими усопшего раба,
  Господь, в блаженные селенья!
  Как ярый витязь смерть нашла,
  Меня как хищник низложила,
  Свой зев разинула могила
  И все житейское взяла.
  Спасайтесь, сродники и чада,
  Из гроба к вам взываю я,
  Спасайтесь, братья и друзья,
  Да не узрите пламень ада!
  Вся жизнь есть царство суеты,
  И, дуновенье смерти чуя,
  Мы увядаем, как цветы,-
  Почто же мы мятемся всуе?
  Престолы наши суть гроба,
  Чертоги наши - разрушенье,-
  Прими усопшего раба,
  Господь, в блаженные селенья!
  Средь груды тлеющих костей
  Кто царь? кто раб? судья иль воин?
  Кто царства божия достоин?
  И кто отверженный злодей?
  О братья, где сребро и злато?
  Где сонмы многие рабов?
  Среди неведомых гробов
  Кто есть убогий, кто богатый?
  Все пепел, дым, и пыль, и прах,
  Все призрак, тень и привиденье -
  Лишь у тебя на небесах,
  Господь, и пристань и спасенье!
  Исчезнет все, что было плоть,
  Величье наше будет тленье -
  Прими усопшего, господь,
  В твои блаженные селенья!
  И ты, предстательница всем!
  И ты, заступница скорбящим!
  К тебе о брате, здесь лежащем,
  К тебе, святая, вопием!
  Моли божественного сына,
  Его, пречистая, моли,
  Дабы отживший на земли
  Оставил здесь свои кручины!
  Все пепел, прах, и дым, и тень!
  О други, призраку не верьте!
  Когда дохнет в нежданный день
  Дыханье тлительное смерти,
  Мы все поляжем, как хлеба,
  Серпом подрезанные в нивах,-
  Прими усопшего раба,
  Господь, в селениях счастливых!
  Иду в незнаемый я путь,
  Иду меж страха и надежды;
  Мой взор угас, остыла грудь,
  Не внемлет слух, сомкнуты вежды;
  Лежу безгласен, недвижим,
  Не слышу братского рыданья,
  И от кадила синий дым
  Не мне струит благоуханье;
  Но вечным сном пока я сплю,
  Моя любовь не умирает,
  И ею, братья, вас молю,
  Да каждый к господу взывает:
  Господь! В тот день, когда труба
  Вострубит мира преставленье,-
  Прими усопшего раба
  В твои блаженные селенья!"

    9

  Так он с монахами поет.
  Но вот меж ними, гость нежданный,
  Нахмуря брови, предстает
  Наставник старый Иоанна.
  Суровы строгие черты,
  Главу подъемля величаво:
  "Певец,- он молвит,- так ли ты
  Блюдешь и чтишь мои уставы?
  Когда пред нами братний прах,
  Не петь, но плакать нам пристойно!
  Изыди, инок недостойный,-
  Не в наших жить тебе стенах!"
  И, гневной речью пораженный,
  Виновный пал к его ногам:
  "Прости, отец! не знаю сам,
  Как преступил твои законы!
  Во мне звучал немолчный глас,
  В неодолимой сердца муке
  Невольно вырвалися звуки,
  Невольно песня полилась!"
  И ноги старца он объемлет:
  "Прости вину мою, отец!"
  Но тот раскаянью не внемлет,
  Он говорит: "Беги, певец!
  Досель житейская гордыня
  Еще жива в твоей груди "
  От наших келий отойди,
  Не оскверняй собой пустыни!"

    10

  Прошла по лавре роковая весть,
  Отшельников смутилося собранье:
  "Наш Иоанн, Христовой церкви честь,
  Наставника навлек негодованье!
  Ужель ему придется перенесть,
  Ему, певцу, позорное изгнанье?"
  И жалостью исполнились сердца,
  И все собором молят за певца.
  Но, словно столб, наставник непреклонен,
  И так в ответ просящим молвит он:
  "Устав, что мной однажды узаконен,
  Не будет даром ныне отменен.
  Кто к гордости и к ослушанью склонен,
  Того как терн мы вырываем вон.
  Но если в нем неложны сожаленья,
  Эпитимьей он выкупит прощенье:
  Пусть он обходит лавры черный двор,
  С лопатою обходит и с метлою;
  Свой дух смирив, пусть всюду грязь и сор
  Он непокорной выметет рукою.
  Дотоль над ним мой крепок приговор,
  И нет ему прощенья предо мною!"
  Замолк. И, вняв безжалостный отказ,
  Вся братия в печали разошлась.
  
  ________
  Презренье, други, на певца,
  Что дар священный унижает,
  Что пред кумирами склоняет
  Красу лаврового венца!
  Что гласу истины и чести
  Внушенье выгод предпочел,
  Что угождению и лести
  Бесстыдно продал свой глагол!
  Из века в век звучать готово,
  Ему на казнь и на позор,
  Его бессовестное слово,
  Как всенародный приговор.
  Но ты, иной взалкавший пищи,
  Ты, что молитвою влеком,
  Высокий сердцем, духом нищий,
  Живущий мыслью со Христом,
  Ты, что пророческого взора
  Пред блеском мира не склонял,-
  Испить ты можешь без укора
  Весь унижения фиал!
  И старца речь дошла до Дамаскина.
  Эпитимьи условия узнав,
  Певец спешит свои загладить вины,
  Спешит почтить неслыханный устав.
  Сменила радость горькую кручину:
  Без ропота лопату в руки взяв,
  Певец Христа не мыслит о пощаде,
  Но униженье терпит бога ради.
  
  ________
  Тот, кто с вечною любовию
  Воздавал за зло добром -
  Избиен, покрытый кровию,
  Венчан терновым венцом -
  Всех, с собой страданьем сближенных,
  В жизни долею обиженных,
  Угнетенных и униженных,
  Осенил своим крестом.
  Вы, чьи лучшие стремления
  Даром гибнут под ярмом,
  Верьте, други, в избавление -
  К божью cвету мы грядем!
  Вы, кручиною согбенные,
  Вы, цепями удрученные,
  Вы, Христу сопогребенные,
  Совоскреснете с Христом!

    11

  Темнеет. Пар струится синий;
  В ущелье мрак и тишина;
  Мерцают звезды; и луна
  Восходит тихо над пустыней.
  В свою пещеру одинок
  Ушел отшельник раздраженный.
  Все спит. Луной посеребренный,
  Иссякший видится поток.
  Над ним скалистые вершины
  Из мрака смотрят там и тут;
  Но сердце старца не влекут
  Природы мирные картины;
  Оно для жизни умерло.
  Согнувши строгое чело,
  Он, чуждый миру, чуждый братьям,
  Лежит, простерт перед распятьем.
  В пыли седая голова,
  И смерть к себе он призывает,
  И шепчет мрачные слова,
  И камнем в перси ударяет.
  И долго он поклоны клал,
  И долго смерть он призывал,
  И наконец, в изнеможенье,
  Безгласен, наземь он упал,
  И старцу видится виденье:
  Разверзся вдруг утесов свод,
  И разлилось благоуханье,
  И от невидимых высот
  В пещеру падает сиянье.
  И в трепетных его лучах,
  Одеждой звездною блистая,
  Явилась дева пресвятая
  С младенцем спящим на руках.
  Из света чудного слиянный,
  Ее небесно-кроток вид.
  "Почто ты гонишь Иоанна?-
  Она монаху говорит.-
  Его молитвенные звуки,
  Как голос неба на земли,
  В сердца послушные текли,
  Врачуя горести и муки.
  Почто ж ты, старец, заградил
  Нещадно тот источник сильный,
  Который мир бы напоил
  Водой целебной и обильной?
  На то ли жизни благодать
  Господь послал своим созданьям,
  Чтоб им бесплодным истязаньем
  Себя казнить и убивать?
  Он дал природе изобилье,
  И бег струящимся рекам,
  Он дал движенье облакам,
  Земле цветы и птицам крылья.
  Почто ж певца живую речь
  Сковал ты заповедью трудной?
  Оставь его глаголу течь
  Рекой певучей неоскудно!
  Да оросят его мечты,
  Как дождь, житейскую долину;
  Оставь земле ее цветы,
  Оставь созвучья Дамаскину!"
  Виденье скрылось в облаках,
  Заря восходит из тумана...
  Встает встревоженный монах,
  Зовет и ищет Иоанна -
  И вот обнял его старик:
  "О сын смирения Христова!
  Тебя душою я постиг -
  Отныне петь ты можешь снова!
  Отверзи вещие уста,
  Твои окончены гоненья!
  Во имя господа Христа,
  Певец, святые вдохновенья
  Из сердца звучного излей,
  Меня ж, молю, прости, о чадо,
  Что слову вольному преградой
  Я был по грубости моей!"

    12

  Воспой же, страдалец, воскресную песнь!
   Возрадуйся жизнию новой!
  Исчезла коснения долгая плеснь,
   Воскресло свободное слово!
  Того, кто оковы души сокрушил,
   Да славит немолчно созданье!
  Да хвалят торжественно господа сил
  И солнце, и месяц, и хоры светил,
   И всякое в мире дыханье!
  Блажен, кому ныне, господь, пред тобой
   И мыслить и молвить возможно!
  С бестрепетным сердцем и с теплой мольбой
  Во имя твое он выходит на бой
   Со всем, что неправо и ложно!
  Раздайся ж, воскресная песня моя!
   Как солнце взойди над землею!
  Расторгни убийственный сон бытия
  И, свет лучезарный повсюду лия,
   Громи, что созиждено тьмою!
  Не с диких падает высот,
  Средь темных скал, поток нагорный;
  Не буря грозная идет;
  Не ветер прах вздымает черный;
  Не сотни гнущихся дубов
  Шумят главами вековыми;
  Не ряд морских бежит валов,
  Качая гребнями седыми,-
   То Иоанна льется речь,
   И, сил исполненная новых,
   Она громит, как божий меч,
   Во прах противников Христовых.
  Не солнце красное встает;
  Не утро светлое настало;
  Не стая лебедей взыграла
  Весной на лоне ясных вод;
  Не соловьи, в стране привольной,
  Зовут соседних соловьев;
  Не гул несется колокольный
  От многохрамных городов,-
   То слышен всюду плеск народный,
   То ликованье христиан,
   То славит речию свободной
   И хвалит в песнях Иоанн,
   Кого хвалить в своем глаголе
   Не перестанут никогда
   Ни каждая былинка в поле,
   Ни в небе каждая звезда.
  1858 (?)

    АЛХИМИК

  НЕОКОНЧЕННАЯ ПОЭМА(*)

    1

  Дымясь, качалися кадила,
  Хвалебный раздавался хор,
  Алтарь сиял, органа сила
  Священнопению вторила
  И громом полнила собор.
  И под его старинной сенью
  На волны набожной толпы
  От окон радужною тенью
  Косые падали столпы;
  А дале мрак ходил по храму,
  Лишь чрез открытые врата,
  Как сквозь узорчатую раму,
  Синела неба красота,
  Виднелся берег отдаленный,
  И зелень лавров и олив,
  И, белой пеной окаймленный,
  Лениво плещущий залив.
  И вот, когда замолкли хоры,
  И с тихим трепетом в сердцах,
  Склонив главы, потупя взоры,
  Благоговейно пали в прах
  Ряды молящихся густые,
  И, прославляя бога сил,
  Среди великой литургии
  Епископ чашу возносил,-
  Раздался шум. Невнятный ропот
  Пронесся от открытых врат,
  В испуге вдруг за рядом ряд,
  Теснясь, отхлынул,- конский топот,-
  Смятенье,- давка,- женский крик,-
  И на коне во храм проник
  Безумный всадник. Вся обитель,
  Волнуясь, в клик слилась один:
  "Кто он, святыни оскорбитель?
  Какого края гражданин?
  Египта ль он, Марокка ль житель
  Или Гранады гордый сын,
  Перед которою тряслися
  Уж наши веси столько крат,
  Иль не от хищного ль Туниса
  К брегам причаливший пират?"
  Но не языческого края
  На нем одежда боевая:
  Ни шлема с пестрою чалмой,
  Ни брони с притчами Корана,
  Ни сабли нет на нем кривой,
  Ни золотого ятагана.
  Изгибы белого пера
  Над шапкой зыблются шелковой,
  Прямая шпага у бедра,
  На груди вышиты оковы,
  И, сброшена с его плеча,
  В широких складках величаво
  Падет на сбрую епанча
  С крестом зубчатым Калатравы.
  Меж тем как, пеня удила,
  Сердитый конь по звонким плитам
  Нетерпеливым бьет копытом,
  Он сам, не трогаясь с седла,
  Толпе не внемля разъяренной
  И как виденьем поражен,
  Вперяет взор свой восхищенный
  В толпу испуганную жен.
  Кто ж он? И чьей красою чудной
  Поступок вызван безрассудный?
  Кто из красавиц этих всех
  Его вовлек во смертный грех?
  Их собралось сюда немало,
  И юных женщин и девиц,
  И не скрывают покрывала
  Во храме божием их лиц;
  И после первого смущенья
  Участья шепот и прощенья
  Меж них как искра пробежал,
  Пошли догадка за догадкой,
  И смех послышался украдкой
  Из-за нарядных опахал.
  Но, мыслью полная иною,
  Одна, в сознанье красоты,
  Спешила тканью кружевною
  Покрыть виновные черты.

    2

  "Я сознаюсь в любви мятежной,
  В тревоге чувств, в безумье дел -
  Тому безумье неизбежно,
  Кто раз, сеньора, вас узрел!
  Пусть мой поступок без примера,
  Пусть проклят буду я от всех -
  Есть воле грань, есть силам мера;
  Господь простит мой тяжкий грех,
  Простит порыв мой дерзновенный,
  Когда я, страстию горя,
  Твой лик узнав благословенный,
  Забыл святыню алтаря!
  Но если нет уж мне прощенья,
  Я не раскаиваюсь - знай,-
  Я отрекаюсь от спасенья,
  Моя любовь мне будет рай!
  Я все попру, я все разрушу,
  За миг блаженства отдаю
  Мою измученную душу
  И место в будущем раю!..
  Сеньора, здесь я жду ответа,
  Решите словом мой удел,
  На край меня пошлите света,
  Задайте ряд опасных дел,-
  Я жду лишь знака, жду лишь взора,
  Спешите участь мне изречь,-
  У ваших ног лежат, сеньора,
  Мой ум, и жизнь, и честь, и меч!"
  Замолк. В невольном видит страхе
  Она лежащего во прахе;
  Ему ответить силы нет -
  Какой безумцу дать ответ?
  Не так он, как другие, любит,
  Прямой отказ его погубит,
  И чтоб снести его он мог,
  Нужны пощада и предлог.
  И вот она на вызов страстный,
  Склонив приветливо свой взор,
  С улыбкой тихой и прекрасной:
  "Вставайте,- говорит,- сеньор!
  Я вижу, вами овладела
  Любовь без меры и предела,
  Любить, как вы, никто б не мог,
  Но краток жизни нашей срок;
  Я вашу страсть делить готова,
  Но этот пыл для мира новый
  Мы заключить бы не могли
  В условья бренные земли;
  Чтоб огнь вместить неугасимый,
  Бессмертны сделаться должны мы.
  Оно возможно; жизни нить
  Лишь стоит чарами продлить.
  Я как-то слышала случайно,
  Что достают для этой тайны
  Какой-то корень, или злак,
  Не знаю где, не знаю как,
  Но вам по сердцу подвиг трудный -
  Достаньте ж этот корень чудный,
  Ко мне вернитесь - и тогда
  Я ваша буду навсегда!"
  И вспрянул он, блестя очами:
  "Клянуся небом и землей
  Исполнить заданное вами
  Какою б ни было ценой!
  И ведать отдыха не буду,
  И всем страданьям обрекусь,
  Но жизни тайну я добуду
  И к вам с бессмертием вернусь!"

    3

  От берегов благоуханных,
  Где спят лавровые леса,
  Уходит в даль зыбей туманных
  Корабль, надувши паруса.
  На нем изгнанник молчаливый
  Вдали желанный ловит сон,
  И взор его нетерпеливый
  В пространство синее вперен.
  "Вы, моря шумного пучины,
  Ты, неба вечного простор,
  И ты, светил блестящий хор,
  И вы, родной земли вершины,
  Поля, и пестрые цветы,
  И с гор струящиеся воды,
  Отдельно взятые черты
  Всецельно дышащей природы!
  Какая вас связала нить
  Одну другой светлей и краше?
  Каким законом объяснить
  Родство таинственное наше?
  Ты, всесторонность бытия,
  Неисчерпаемость явленья,
  В тебе повсюду вижу я
  Того же света преломленья.
  Внутри души его собрать,
  Его лучей блудящий пламень
  В единый скоп всесильно сжать -
  Вот Соломонова печать,
  Вот Трисмегиста дивный камень!
  Тот всеобъемлющий закон,
  Kоторым все живет от века,
  Он в нас самих - он заключен
  Незримо в сердце человека!
  Его любовь, и гнев, и страх,
  Его стремленья и желанья,
  Все, что кипит в его делах,
  Чем он живит и движет прах,-
  Есть та же сила мирозданья!
  Не в пыльной келье мудреца
  Я смысл ее найду глубокий -
  В живые погрузить сердца
  Я должен мысленное око!
  Среди борьбы, среди войны,
  Средь треволнения событий,
  Отдельных жизней сплетены
  Всечасно рвущиеся нити,
  И кто бессмертье хочет пить
  Из мимолетного фиала,
  Тот микрокосма изучить
  Спеши кипящие начала!
  Есть край заветный и святой,
  Где дважды жизненная сила
  Себя двояко проявила
  Недостижимой высотой:
  Один, в полях Кампаньи дикой,
  Предназначением храним,
  Стоит торжественный, великий,
  Несокрушимый, вечный Рим.
  К нему, к подобию вселенной,
  Теперь держать я должен путь,
  В его движенье почерпнуть
  Закон движенья неизменный.
  Лети ж, корабль крылатый мой,
  Лети в безбережном просторе,
  А ты, под верною кормой,
  Шуми, шуми и пенься, море..."
  . . . . . . . . . .
  . . . . . . . . . .
  __________
  (*) Основанием этому отрывку служит
  следующая легенда:
   В 1250 году Раймунд Lullius, или
  Lulle, сенескалк Балеарских островов,
  проезжая верхом через площадь города
  Пальмы, увидел одну даму, входящую в
  собор. Красота ее так поразила его,
  что он, забыв всякое приличие и не схо-
  дя с лошади, последовал за нею. Такой
  соблазн наделал много шума, но с этой
  поры дон Раймунд не переставал пресле-
  довать своей любовью донью Элеонору
  (или, как называют ее другие, Амброзию
  De Castello). Чтобы от него избавиться,
  она обещала полюбить его, если он доста-
  нет ей жизненный эликсир. Дон Раймунд с
  радостью принял условие, сделался алхими-
  ком, отправился в отдаленные края и об-
  рекся целому ряду самых невероятных
  приключений.
  [1867]

    ПОРТРЕТ

    1

  Воспоминаний рой, как мошек туча,
  Вокруг меня снует с недавних пор.
  Из их толпы цветистой и летучей
  Составить мог бы целый я обзор,
  Но приведу пока один лишь случай;
  Рассудку он имел наперекор
  На жизнь мою немалое влиянье -
  Так пусть другим послужит в назиданье...

    2

  Известно, нет событий без следа:
  Прошедшее, прискорбно или мило,
  Ни личностям доселе никогда,
  Ни нациям с рук даром не сходило.
  Тому теперь,- но вычислять года
  Я не горазд - я думаю, мне было
  Одиннадцать или двенадцать лет -
  С тех пор успел перемениться свет.

    3

  Подумать можно: протекло лет со сто,
  Так повернулось старое вверх дном.
  А в сущности, все совершилось просто,
  Так просто, что - но дело не о том!
  У самого Аничковского моста
  Большой тогда мы занимали дом:
  Он был - никто не усумнится в этом,-
  Как прочие, окрашен желтым цветом.

    4

  Заметил я, что желтый этот цвет
  Особенно льстит сердцу патриота;
  Обмазать вохрой дом иль лазарет
  Неодолима русского охота;
  Начальство также в этом с давних лет
  Благонамеренное видит что-то,
  И вохрятся в губерниях сплеча
  Палаты, храм, острог и каланча.

    5

  Ревенный цвет и линия прямая -
  Вот идеал изящества для нас.
  Наследники Батыя и Мамая,
  Командовать мы приучили глаз
  И, площади за степи принимая,
  Хотим глядеть из Тулы в Арзамас.
  Прекрасное искать мы любим в пошлом -
  Не так о том судили в веке прошлом.

    6

  В своем дому любил аристократ
  Капризные изгибы и уступы,
  Убранный медальонами фасад,
  С гирляндами колонн ненужных купы,
  На крыше ваз или амуров ряд,
  На воротах причудливые группы.
  Перенимать с недавних стали пор
  У дедов мы весь этот милый вздор.

    7

  В мои ж года хорошим было тоном
  Казарменному вкусу подражать,
  И четырем или осьми колоннам
  Вменялось в долг шеренгою торчать
  Под неизбежным греческим фронтоном.
  Во Франции такую благодать
  Завел, в свой век воинственных плебеев,
  Наполеон,- в России ж Аракчеев.

    8

  Таков и наш фасад был; но внутри
  Характер свой прошедшего столетья
  Дом сохранил. Покоя два иль три
  Могли б восторга вызвать междометье
  У знатока. Из бронзы фонари
  В сенях висели, и любил смотреть я,
  Хоть был тогда в искусстве не толков,
  На лепку стен и форму потолков.

    9

  Родителей своих я видел мало;
  Отец был занят; братьев и сестер
  Я не знавал; мать много выезжала;
  Ворчали вечно тетки; с ранних пор
  Привык один бродить я в зал из зала
  И населять мечтами их простор.
  Так подвиги, достойные романа,
  Воображать себе я начал рано.

    10

  Действительность, напротив, мне была
  От малых лет несносна и противна.
  Жизнь, как она вокруг меня текла,
  Все в той же прозе движась беспрерывно,
  Все, что зовут серьезные дела,-
  Я ненавидел с детства инстинктивно.
  Не говорю, чтоб в этом был я прав,
  Но, видно, так уж мой сложился нрав.

    11

  Цветы у нас стояли в разных залах:
  Желтофиолей много золотых
  И много гиацинтов, синих, алых,
  И палевых, и бледно-голубых;
  И я, миров искатель небывалых,
  Любил вникать в благоуханье их,
  И в каждом запах индивидуальный
  Мне музыкой как будто веял дальнoй.

    12

  В иные ж дни, прервав мечтаний сон,
  Случалось мне очнуться, в удивленье,
  С цветком в руке. Как мной был сорван он -
  Не помнил я; но в чудные виденья
  Был запахом его я погружен.
  Так превращало мне воображенье
  В волшебный мир наш скучный старый дом -
  А жизнь меж тем шла прежним чередом.

    13

  Предметы те ж, зимою, как и летом,
  Реальный мир являл моим глазам:
  Учителя ходили по билетам
  Все те ж ко мне; порхал по четвергам
  Танцмейстер, весь пропитанный балетом,
  Со скрипкою пискливой, и мне сам
  Мой гувернер в назначенные сроки
  Преподавал латинские уроки.

    14

  Он немец был от головы до ног,
  Учен, серьезен, очень аккуратен,
  Всегда к себе неумолимо строг
  И не терпел на мне чернильных пятен.
  Но, признаюсь, его глубокий слог
  Был для меня отчасти непонятен,
  Особенно когда он объяснял,
  Что разуметь под словом "идеал".

    15

  Любезен был ему Страбон и Плиний,
  Горация он знал до тошноты
  И, что у нас так редко видишь ныне,
  Высоко чтил художества цветы,
  Причем закон волнообразных линий
  Мне поставлял условьем красоты,
  А чтоб система не пропала праздно,
  Он сам и ел и пил волнообразно.

    16

  Достоинством проникнутый всегда,
  Он формою был много озабочен,
  "Das Formlose1 - о, это есть беда!"-
  Он повторял и обижался очень,
  Когда себе кто не давал труда
  Иль не умел в формальностях быть точен;
  А красоты классической печать
  Наглядно мне давал он изучать.

    17

  Он говорил: "Смотрите, для примера
  Я несколько приму античных поз:
  Вот так стоит Милосская Венера;
  Так очертанье Вакха создалось;
  Вот этак Зевс описан у Гомера;

Категория: Книги | Добавил: Armush (28.11.2012)
Просмотров: 378 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа