Станюкович Константин Михайлович - Загадочный пассажир

   Константин Михайлович Станюкович

   Загадочный пассажир

  

  

   Константин Михайлович Станюкович

   Загадочный пассажир

  

   Рассказ

  

   I

  

   В ночь сочельника трехмачтовый военный крейсер "Руслан" шел под всеми парусами, узлов по десяти, спускаясь к южным широтам.

   "Руслан" легко рассекал воду и плавно раскачивался с бока на бок между волн, казалось, почтительно отступающих от него. Ветер был резкий, холодный, но не крепкий и ровный.

   Океанская зыбь еще не улеглась. Она вздувалась, и высокие волны с однообразным тихим гулом лениво разбивались одна о другую, и пенящиеся их верхушки рассыпались алмазною пылью, облитые серебристым таинственным светом месяца.

   Холодом и какою-то безнадежною тоской одиночества веет и от заседевшего холмистого океана, и от бесстрастно красивой луны, и от звезд, ярко мигающих с темной бездонной выси. Стоящие на вахте матросы, одетые в буршлаты поверх фланелевых рубах, словно бы поддаются тоске этой ночи. И им острее чувствуется, что жизнь их - скверная, служба - проклятая и море - постылое. Молчаливые и серьезные, они взглядывают на океан, отворачиваются от него, и в эту рождественскую ночь их еще сильнее манит домой. И они тихо лясничают между собой о далеких своих местах.

  

   II

  

   И "Ганцакурату Кару Карычу", как прозвали матросы педантичного, хладнокровного, справедливого и добросовестно-недалекого капитана, барона Оскара Оскаровича Нордштрема, и офицерам "очертел" длинный переход. Казалось, в этот вечер большая часть офицеров, засидевшихся в роскошной кают-компании, освещенной электричеством, дольше обыкновенного, скучала и нервничала еще более, чем в прежние дни перехода из Шербурга прямиком в Батавию.

   Особенно приуныли семейные.

   Даже старший офицер Евгений Николаевич, красивый румяный брюнет с роскошной бородкой, блестящими зубами и золотым porte-bonheur'ом на руке, любивший казаться служителем сурового долга, - которому некогда скучать в море, да и неприлично - был сдержанно и достойно серьезен и задумчив.

   Обыкновенно великолепный и любивший вставлять веские, авторитетные слова в общие разговоры, любезный со всеми и ни к кому не выказывавший особого расположения, - старший офицер молчал и думал, что встречать праздник несравненно лучше дома, в Петербурге, чем на "Руслане", да еще с людьми, хоть и хорошими, но далеко не такими тонко чувствующими и умными, как он. И, разумеется, Евгений Николаевич не сомневался, что Вавочка, устраивая елку, поплакала о своем одиночестве и, бедная, очень горюет в разлуке.

   И с наивною влюбленностью в себя он размышлял:

   "Еще бы Вавочке не горевать о нем, внимательном, заботливом, любящем семью! Еще бы не ценить Вавочке такого умного и хорошего человека, который так развил ее ум, так балует подарками! Она знает, что он сделает блестящую карьеру, и семья будет обеспечена. Еще бы не любить такого безукоризненного мужа, который если и изменяет супружескому долгу, то только в дальнем плавании и единственно ради здоровья! Недаром же Вавочка боготворит и смотрит ему в глаза, всегда боящаяся огорчить его. Она - чудная, честная женщина и, разумеется, не позволит себе "подло увлечься", как увлекаются многие соломенные вдовы плавающих моряков... Она и не подумает!"

   И в ту же минуту Евгений Николаевич мысленно решил, что в Батавии он непременно съездит на берег.

   Другие женатые моряки, вероятно, не считали себя такими великолепными идолами, на которых их жены могли бы молиться. Напротив, если некоторые мужья и не были идолопоклонниками, то во всяком случае - верноподданными своих королев-супруг. Вот отчего они и не могли скрыть, что им сиротливо и одиноко вдали от любимых, да еще в такой вечер.

   Особенно был подавленно-грустен старший механик Иван Васильевич, необыкновенно добродушный и милый человек, лет за сорок, которого машинисты и кочегары иначе не называли, как "нашим". И все знают, что старший механик тоскует по своей "королеве Марго", как мичманы прозвали Марью Васильевну.

   Ни для кого не было секретом, что этот высокий, плотный и сильный молодец с характером и волей, не позволяющий начальству наступить на ногу, находился в полном рабстве у своей маленькой, худенькой и молодой жены с бледным лицом цыганского типа. Она называла себя непонятой женщиной двадцатого века и не скрывала от Ивана Васильевича, что у него грубая натура, не понимающая ее возвышенной души, и что может понимать ее один только мичман Севрюгин. В утешение она прибавила, что если не оставляет Ивана Васильевича и не ищет заработка, то потому, что она - благородная женщина и не хочет огорчать мужа... Он хоть и низменно ее любит, но любит и ее и детей, так пусть Иван Васильевич остается мужем, не понимая ее, а мичман в то же время будет понимающим другом...

   Иван Васильевич еще благодарил жену и, уходя в дальнее плавание, ревел как белуга и обещал привезти все, что написала жена в списке, переданном мужу при проводах.

   Лейтенант Вершинин, от скуки выпивавший третью бутылку портера, проговорил:

   - Что, Иван Васильевич... Небось, об елке мечтаете?

   - Вообще! - деликатно ответил Иван Васильевич.

   - То-то вообще... И я вообще думаю, что скучища... Тоже поехал бы к знакомым на елку... А вместо этого с полуночи на вахту... Что бы нам зайти на Мыс... Там по крайней мере... англичанки...

   Молодой доктор, сидевший за книгой, поднял глаза на Ивана Васильевича.

   "Тоже любовь!" - высокомерно подумал доктор и собирался предложить Ивану Васильевичу применить к нему новое средство излечения от страсти, вычитанное недавно им из медицинского журнала.

   Видимо не имевшие темы для разговора два скучающие мичмана лениво перекидывались словами о том, когда Батавия и что там интересного, будут ли они произведены в Новый год в лейтенанты, сколько каждый выплыл ценза, и сели играть в шахматы.

   - Что бы нам зайти на Мыс! Там по крайней мере англичанки! - раздражительно воскликнул Вершинин.

   Мичманы оживленно встрепенулись. И один проговорил:

   - Вот так чудесно... А то знакомься с малайками на Яве...

   - И отчего в самом деле мы не зайдем на Мыс... И нам и команде следовало бы освежиться... А то за какие вины с ума сходить от одури?

   - Вам, господа, только на уме берег... Тогда не поступали бы во флот! - заметил старший офицер.

   - Я и уйду из флота, Евгений Николаич!

   - В чиновники? - спросил старший офицер.

   - В чиновники. Дядя - товарищ министра. Он устроит.

   - Нынче везде без протекции ничего не получишь! - заметил Вершинин.

   - Уж будто!.. Нужно и образование, и труд, и способности, - авторитетно промолвил Евгений Николаевич.

   Мичман Каврайский, худой, нервный молодой человек с умными небольшими глазами, горевшими злым блеском, сидел в стороне, в кресле у фортепиано, слушал и злился. Злился и оттого, что ему противна служба и он служит, и потому, что он молод и часто кашляет, и потому, что он не знает, к чему приступиться и что делать, чтобы не чувствовать постоянного компромисса, и потому, что он не может отделаться от того, что считает позорным, - от лжи, от лицемерия и зависти. Он злился, что слышит здесь одну только пошлость и никто не обращает внимания на его речи, обыкновенно останавливаемые старшим офицером. Он злился и за то, что не может написать на бумаге то, что волнует его и занимает его мысли, - о пересоздании общества, о новой этике, - и за то, что не умеет сложить стихов. Он злился и за то, что он обречен на неизвестность, и что нет у него друга, перед которым мог бы излиться...

   Каврайский услышал последние слова старшего офицера, главное - этот тон, увидал красивое, самодовольное лицо.

   "Экая ты великолепная скотина!" - хотел крикнуть Каврайский и, вместо этого, волнуясь, проговорил:

   - Вы, Евгений Николаевич, конечно, будете адмиралом...

   Выходил как будто и комплимент, но старший офицер почувствовал, что хотел сказать Каврайский, и, словно бы не слыхал его слов и обратился с чем-то к доктору.

  

   III

  

   - К повороту оверштаг! Право на борт! - донесся через люк взволнованный и неестественно громкий голос вахтенного офицера.

   И в эту же минуту прибежал сверху рассыльный и доложил:

   - Справа шлюпка с людьми! Огонь подали.

   Все оживились и бросились наверх.

   "Руслан" повернул к огоньку, лег в дрейф, и баркас спустили. Ехать на баркасе вызвался Каврайский. Лейтенант Вершинин, заведующий баркасом, охотно согласился. С Каврайским отправлялся доктор. Взяли одеяла и бочонок с ромом, и баркас отвалил.

   - А ведь нас может и залить, доктор! - проговорил Каврайский, правя рулем и не отрывая возбужденных, уже не злых глаз с волн.

   - Очень жаль, что вы окажетесь плохим моряком, язвительный мичман... У вас печень не в порядке...

   - Не зальет! Людей спасем... - восторженно воскликнул мичман.

   И на лунном свете его худое, некрасивое лицо казалось таким проникновенным, счастливым.

   Беспокоились за баркас и на "Руслане".

   И белокурый барон говорил старшему офицеру с едва тревожной нотой в голосе:

   - Надо было послать баркас, но если основательно сообразить, то, пожалуй, и не следовало бы...

   - Уже поздно теперь соображать, барон!..

   - О, нет. Сообразить всегда необходимо, Евгений Николаевич!.. Положим, Каврайский - толковый офицер... Найдется в трудном положении...

   Старший офицер промолчал.

   - Это про что "Ганцакурат"? - тихо спрашивал унтер-офицер, подходя к рулевым на штурвале.

   - Опасается за баркас.

   - Зря. Ежели люди на шлюпке в океане, то по какой такой причине нашему баркасу пропасть...

   - И как людей не вызволить! - промолвил старший рулевой.

   - Мичман вызволит. Башковатый и отчаянный, - уверенно сказал унтер-офицер и отошел к своему месту на шканцы.

   Прошло полчаса.

   Барон то и дело взглядывал в бинокль. Ни шлюпок, ни огня не было видно.

   Барон вздохнул.

   - Я и говорил, что надо было обсудить прежде, - снова проговорил Оскар Оскарович.

   Прошло еще четверть часа.

   - Сигнальщик, видишь?

   - Никак нет, вашескобродие!..

   - Конечно, надо было послать баркас, но...

   Барон речи не досказал. Он увидал в бинокль, что баркас идет к "Руслану".

  

   IV

  

   Наконец подошел баркас и был поднят.

   На палубу вошли десять англичан, видимо, матросов с купеческого корабля, спокойно радостных и счастливо улыбающихся, и совсем непохожий ни на моряка, ни на англичанина немолодой господин среднего роста с большой окладистой бородой, в летнем стареньком пальто, высоких сапогах и с сомбреро на красиво посаженной голове.

   Обличье и манера показывали интеллигентного человека. Он, казалось, был равнодушен к своему спасению.

   В первое мгновение его приняли за шведа или норвежца.

   Но велико было общее изумление, когда доктор весело и радостно проговорил, обращаясь к капитану и офицерам, окружившим спасенных:

   - Соотечественник... Русский... Сергей Сергеевич Курганин... Пойдемте, Сергей Сергеевич... Сейчас чаю и закусить...

   - А поместитесь ко мне, Сергей Сергеевич! - воскликнул Каврайский, весь мокрый.

   Все радостно жали руку бородатому господину. Со всех сторон слышались восклицания:

   - Как сюда попали?

   - Откуда?

   - Куда шли?

   - На каком пароходе потерпели крушение?

   - Потом расскажете мне подробно, Сергей Сергеевич... А пока отдохните после этого ужасного испытания! - говорил капитан.

   Курганин слегка приподнимал сомбреро, показывая кудрявые, сильно заседевшие волосы, и не выказывал никакой радости от того, что находится среди любезных соотечественников, и на все вопросы отвечал коротко и даже суховато: "Шел из Вальпараисо на грузовом английском пароходе. Вчера ночью он сгорел. Все спаслись и успели взять свои вещи. Другая шлюпка с капитаном и штурманом ночью разлучилась..."

   Затем Курганин пошел за инженер-механиком и Каврайским в кают-компанию. Всем бросилось в глаза это равнодушие Курганина, и его посещение Вальпараисо, и какая-то сдержанность.

   Особенно он удивил капитана. Подозвав доктора, он ввел его в свою каюту и тихо и несколько значительно спросил его:

   - Кто такой этот господин?

   - Я назвал: Курганин.

   - Это я слышал, доктор. Но я бы спросил вас, какое его общественное положение, так сказать?

   - Не знаю. Не спрашивал, барон... Курганин не из разговорчивых... Но по нескольким его словам видно, что он из интеллигентных людей.

   - Зачем же он попал в Вальпараисо? - спрашивал капитан, и его лицо выражало недоумение.

   - Верно, путешествует, барон! - нетерпеливо проговорил доктор.

   - На грузовом пароходе?

   - А что ж... Если нет больших средств.

   - Без средств не путешествуют так далеко. Вы заблуждаетесь, любезный доктор... Я плавал много, а в отдаленных странах таких туристов я не видал. Не понимаю. Решительно не понимаю, доктор!

   И, видимо старающийся понять и обеспокоенный, что не может понять, барон раздумчиво покачал головой и продолжал:

   - Очень странно! "Есть много, друг Горацио..." А вы, доктор, пожалуйста, не беспокойте пассажира расспросами... И намекните, чтобы в кают-компании были деликатны... Все-таки не наше дело, почему этот господин в Вальпараисо... Не наше... И вы, доктор, уж пожалуйста, как тоже больше статский человек, позаботьтесь о пассажире, и вообще, чтобы ему было, знаете ли, спокойно и хорошо... Мне кажется, что он болен... Такое у него лицо... Англичане счастливы, что спасены, а он... Может быть, пожар так подействовал на него...

   И, несколько конфузясь, прибавил:

   - И вот что еще, доктор... Знаете, так деликатно нужно... Если пассажир, вы понимаете... без средств в путешествии, то как-нибудь... предложите ему взять в долг... Я охотно могу передать вам некоторую сумму... У меня есть лишние сто долларов... Так я, доктор...

   Все еще ошалелые глаза барона светились выражением доброты и в то же время стыдливости, когда он прибавил:

   - И, прошу вас, доктор, чтобы ни одна душа не знала!..

   "Славный ты немца", - подумал доктор и сказал:

   - Будьте спокойны, барон. Но я думаю, что Курганин не возьмет... Что-то у него в лице есть... И - вы правы - нервы у него, должно быть, не в порядке.

   В эту минуту вбежал рассыльный.

   - Старший офицер велел доложить: прикажете сниматься с "дрейфы"?

   - Разумеется... Сниматься...

   И, когда рассыльный вышел, барон, любивший сообщать доктору все свои случайные недоумения, сказал:

   - Вот и этих англичан... придется везти до Батавии...

   - А им, барон, и Курганину нужно на мыс Доброй Надежды...

   - То-то и затруднение. Я решил не заходить на Мыс... Так и доложил в Петербурге управляющему министерством... Мы можем делать шикарный переход... И адмирал мне сказал: "Ну что ж... хорошо!.." И мне хочется оправдать его слова...

   - Да разве, барон, министру так и нужно, если он сказал: "Ну что ж... хорошо..." Право, ему все равно...

   - Но мне не все равно! - не без горделивости промолвил капитан. - Правда, появилось новое обстоятельство... Эта шлюпка с русским и англичанами... В том и затруднение... Я уже решил не заходить на Мыс...

   - Так завезите англичан и русского в Каптаун... И наша команда освежится... и офицеры... Да и вам, барон, надо развлечься...

   - Но как же... Вдруг на Мыс...

   - И, право, отлично, барон... Матросы уж затосковали... Да и кают-компания нервничает... Еще бы... Ну, я пойду, барон... Пассажира буду угощать...

   - Так вы, доктор, можете по долгу службы подать мне рапорт о том, что для здоровья команды необходимо зайти на Мыс?..

   - Обязательно и с восторгом, барон! - сказал доктор и, повеселевши, вышел в кают-компанию.

  

   V

  

   По случаю аврала офицеры были наверху.

   Только старший механик оставался около Курганина и хлопотал, чтобы ему скорее подали закусить и чаю.

   Неожиданный пассажир хоть и очень интриговал Ивана Васильевича, но уже не производил на него прежнего неприятного впечатления.

   Его сухощавое и серьезное лицо, изрезанное морщинами, умное и спокойное, было не из веселых и довольных, и в его глубоко сидящих глазах было что-то тоскливое и вместе с тем непокорное. Но оно не казалось таким сурово-равнодушным и пренебрежительно-сдержанным, каким казалось всем в первый момент появления соотечественника на "Руслане".

   Но все-таки что-то странное, непохожее на других, что чувствовалось в этом скромно одетом молчаливом господине, несколько стесняло добряка Ивана Васильевича, и он деликатно не навязывался к нему с расспросами.

   Старый механик то и дело пододвигал Курганину то сыр, то колбасу, то разные консервы и вино, и был очень доволен, что человек, только что выскочивший из большой опасности, сидит здесь, где тепло и светло, и уписывает все за обе щеки почти что с жадностью.

   Пришел доктор и стал угощать гостя.

   - Уж меня угощает господин инженер... Спасибо. Я ем за троих. Забыли взять провизию с парохода.

   - И вы не ели сутки?

   - Вода была...

   Он потом выпил два стакана чаю и спросил:

   - Вы куда идете, господа?

   - В Батавию, - отвечал механик.

   Несколько минут прошло в молчании. Пассажир с удовольствием пил чай.

   - Ура! Идем на Мыс! - радостно воскликнул лейтенант Вершинин, входя в кают-компанию. - Сейчас барон велел переменить курс. И пообедаем же мы на берегу после подлых консервов! И увидим, доктор, женскую красоту... Там ведь англичанки. Готовьте только денежки, доктор и Иван Васильевич!

   Старший механик добродушно запротестовал.

   - Не врите... Я женатый...

   - Скажите, пожалуйста, какой Иосиф прекрасный!.. Жена в Кронштадте, а вы будете в Капштадте... Наверно туда дернем. От Каптауна два шага...

   И, обращаясь к Курганину, лейтенант сказал:

   - Мы вас спасли, а вы - нас. Из-за вас да англичан капитан идет на Мыс... Следовательно, не спаси мы Вас, не видать бы нам англичанок... Восхищайся малайками... Так позвольте выпить за ваше здоровье... Какого вина прикажете?

   - Никакого.

   - Почему?

   - Не пью.

   - По принципу?

   - Из-за печени.

   - В таком случае один выпью... Ваше здоровье!

   Пришли в кают-компанию и другие офицеры. Все были оживлены.

   Еще бы! Через два дня моряки будут на берегу.

   И по такому-то случаю кто-то велел подать бутылку шампанского. Содержатель кают-компании приказал подать десять бутылок.

   - Согласны, господа?

   Все, разумеется, согласились.

   Выпили за скорый приход на Мыс. Выпили за капитана, за старшего офицера, за кают-компанию.

   Доктор и Каврайский предложили тост за спасенного соотечественника.

   Тост был принят сдержанно. Пассажир не разделял общего оживления и многим казался несимпатичным и даже подозрительным. Не рассказывает ни о пожаре на пароходе, ни о себе, ни о том, чем занимается и зачем путешествует.

   Подвыпивший Вершинин даже подумал: "Уж не стибрил ли пассажир крупного куша и не бежал ли из России? По всему видно, что умный человек!"

   Однако все подняли бокалы. Курганин только пригубил из своего бокала.

   А Вершинин чокнулся и "дипломатически" спросил пассажира:

   - Мне кажется, я вас встречал в Петербурге?

   - Возможно... Я долго жил в Петербурге.

   - Так... так... Извините... Не были вы директором банка?

   - Нет! - усмехнулся пассажир.

   - Значит, ошибся... А очень на вас похож один директор банка...

   - Если бы Сергей Сергеевич был директором банка, то не путешествовал бы на грузовом пароходе! - заметил мичман.

   А Каврайский озлился и хотел проучить Вершинина, но вместо того сказал ему:

   - Вы... много выпили шампанского!

   Молчаливый пассажир взглянул на мичмана, и в глазах его мелькнула ласковая улыбка.

   Особенно не нравился пассажир старшему офицеру. Он сразу почувствовал, что этот господин совсем чужой и не из "порядочных" людей. Это видно и по костюму, и по серой фланелевой рубахе, и по несколько грубоватым рукам.

   "Да и черт знает, что это за птица? Русский - так и будь русским! Должен почувствовать, что с русскими!.. А между тем сидит точно янки... Скотина!.. Точно не знает приличия".

   И старший офицер с усиленной любезностью проговорил:

   - Не будет нескромным, если спрошу, давно ли вы из России?

   - Год...

   - И, верно, соскучились по России?

   - Нисколько! - просто и искренно ответил пассажир.

   Многие переглянулись.

   - Даже нисколько?.. Вы - оригинальный соотечественник! Ведь как там заграницы ни хороши, а отечество... свое... родное! - впадая в некоторый пафос, продолжал старший офицер. - И там свое дело... служба... друзья... И, главное, домашний очаг... Жена... дети...

   И так как пассажир поднял свои внимательно-серьезные глаза на Евгения Николаевича и не торопился отвечать, ожидая, что еще скажет этот видимо влюбленный в себя моряк, то старший офицер почувствовал к пассажиру еще большую неприязнь и, внезапно закипая злостью, продолжал:

   - И что, собственно говоря, особенно привлекательного в заграницах?.. Разве что природа, да, пожалуй, хорошие гостиницы... А если сравнить, где проще и сердечнее люди, где больше не показного, а настоящего патриотизма... Где?.. Неужели все эти говорильни не показали их бессилия сделать что-нибудь серьезное...

   Пассажир по-прежнему молчал.

   И старший офицер не без раздражения спросил:

   - Вы, верно, не согласны со мной?..

   - Не согласен!

   Многие с удивлением взглянули на пассажира.

   А старый механик, разрешивший себе кроме шампанского пройтись и по хересам и почувствовавший себя решительно несчастным вдали от королевы Марго, обратился к пассажиру и, слегка заплетая языком, проговорил:

   - Сергей Сергеевич!.. Вы не согласны. И это ваше дело. Быть может, и я с вами соглашусь, если узнаю, почему вы не согласны... Но вот мы здесь... Черт знает где... Вы чуть не погибли. Так неужели вас не тянет в Россию... к домашнему очагу?.. А я так сейчас бы в Кронштадт... Извините, Сергей Сергеевич... Сию бы минуту...

   - Да у меня семейного очага нет, Иван Васильич! - промолвил пассажир.

   - Вы, верно, спать хотите, Сергей Сергеич? - с дипломатической целью спросил доктор.

   - И очень.

   С этими словами пассажир встал и, сделав общий поклон, ушел в каюту в сопровождении Каврайского.

  

  

   Когда шампанское было выпито и пора было расходиться, старший офицер не без таинственности произнес:

   - А ведь загадочный пассажир!

   Почти все согласились, что загадочный.

   Были разные предположения: или у пассажира на душе преступление, или он - государственный преступник, бежавший из Сибири, или политически неблагонамеренный человек.

   Доктор и Каврайский протестовали против всех предположений.

   - Но кто же он такой? - допрашивали офицеры.

   - Отчего не объяснит, кто он?

  

   VI

  

   В течение двух дней пассажир сидел в каюте и что-то писал. В кают-компании он по-прежнему был малоразговорчив и на вопросы отвечал лаконически. От предложения доктора дать взаймы он отказался.

   Он поблагодарил доктора и сказал:

   - Я могу зарабатывать везде... А у меня теперь скромные привычки!

   Пассажир заинтересовал всех офицеров. А старший офицер даже начинал трусить. И перед приходом в Каптаун доложил и без того озабоченному капитану:

   - Как бы чего не вышло, барон... Если пассажир и вдруг... опасный злоумышленник.

   - Так нам какое дело... Мы спасали человека в море! - негодующе сказал барон. - И почему он должен быть злонамеренным?

   Однако и барон был смущен. Ведь в самом деле он так и не знает, кто же у него пассажир. Надо же обозначить в рапорте, какого звания спасенный...

   - Как же выйти из этого затруднения? - спрашивал барон.

   - Очень просто. Спросите у пассажира... И пусть покажет паспорт...

   - Пфуй, как вам не стыдно, Евгений Николаевич! Пфуй! Schande!.. Я и так поверю, что он скажет... И по долгу службы спрошу... И запишу, как он покажет...

   Когда "Руслан" бросил якорь и пассажир пришел проститься с капитаном, барон крепко пожал руку Курганина, пожелал всего лучшего и, краснея, прибавил:

   - Извините... Мне придется написать в рапорте, кого нам бог привел встретить в океане и отвезти в Каптаун... Ваше звание... или чин... или... ну, как вам угодно, Сергей Сергеевич... А мне никакого нет дела... извините... Или...

   Пассажир улыбнулся и подал свой заграничный паспорт.

   - О, мне не надо... Не надо...

   - Так, верно старшему офицеру необходимо. Не угодно ли...

   Старший офицер взял и прочитал:

   "Отставной статский советник князь Сергей Сергеевич Курганин".

   Евгений Николаевич, несколько сконфуженный, возвратил пассажиру паспорт.

   Курганин простился с офицерами и с некоторыми матросами и уехал на берег.

   Когда все офицеры узнали, кто был пассажир, он сделался во мнении всех еще более загадочным.

  

  

  

   ЗАГАДОЧНЫЙ ПАССАЖИР

  

   Впервые - в газете "Русские ведомости", 1901, N 349, с подзаголовком: "Святочный рассказ". Для сборника "Маленькие рассказы", СПб., 1902, рассказ был подвергнут стилистической правке.

  

  

   В.Гуминский

  

   браслетом без застежки (франц.).

  

   Что бы нам зайти на Мыс... - Имеется в виду мыс Доброй Надежды на южном побережье Африки.

  

   ...сколько каждый выплыл ценза... - По "Положению о морском цензе" 1885 года производство в каждый следующий чин во флоте было обусловлено "совершением определенного для каждого чина числа плаваний".

  

   Вальпараисо - город на Тихоокеанском побережье Чили.

  

   "Есть много, друг Горацио..." - незавершенная цитата из трагедии Шекспира "Гамлет". Гамлет говорит: "Есть много, друг Горацио, тайн" (акт 1, сц. 5).

  

   Каптаун (Кейптаун, Капштадт) - город на южном побережье Африки.

  

   Скажите, пожалуйста, какой Иосиф прекрасный!.. - Иосиф Прекрасный - имя библейского юноши, проданного братьями в рабство в Египет, где при дворе фараона его тщетно пыталась соблазнить жена царедворца Потифара (Пентефрия). Его имя стало синонимом целомудрия.

  

   Срам! (нем.).

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

   5

   Константин Михайлович Станюкович: "Загадочный пассажир"

  

   Библиотека Альдебаран: http://lib.aldebaran.ru