Сологуб Федор - Сказка гробовщиковой дочери

Федор Сологуб. Сказка гробовщиковой дочери 

  Оригинал находится здесь: Сайт "Федор Сологуб"

  

  Нет ничего странного в том, что молодой чиновник Леонтий Васильевич Ельницкий влюбился в молодую мещанскую девушку Зою Ильину. Она же была девица образованная и благовоспитанная, кончила гимназию, знала английский язык, читала книги, и давала уроки. И, кроме того, была очаровательна. По крайней мере, для Ельницкого.

  Он охотно посещал ее, и скоро привык к тому, что вначале тягостно действовало на его нервы. Скоро он даже утешился соображением, что как никак, а все же Гавриил Кириллович Ильин, Зоин отец, был первым в этом городе мастером своего дела.

  Гавриил Кириллович говорил:

  - Дело мое не какое-нибудь эфемерное. Это вам не поэзия с географией. Без моего товара и один человек не обойдется. И притом же дело мое совершенно - чистое. Гроб не пахнет, и воздух от него в квартире крепкий и здоровый.

  Зоя часто сидела в складочной комнате, где хранились заготовленные на всякий случай гробы. Одетая пестро и нарядно, - у отца много оставалось атласа, парчи и глазета, - и даже со вкусом, Зоя часто звала туда и своего друга.

  - Пойдемте в складочную, Леонтий Васильевич, - говорила она, - там тепло и сухо, и там хочется говорить сказки. Там каждая доска пахнет вымыслом.

  Они шли в складочную. Там Зоя рассказывала Леонтию Васильевичу вычитанные из книг истории и сказки, очень сильно изменяя, и дополняя их своими вымыслами. Ельницкий сначала неловко поеживался, и хмуро посматривал крутом, а потом принимался развивать перед Зоею свои взгляды.

  Порою Зоин отец приходил сюда, за делом или просто так послушать их разговоры. Если за делом, Зоя и Ельницкий уходили в другие комнаты. Если просто так, они продолжали разговаривать, а он слушал, поглаживая седые длинные усы и весело сверкав синими, как у дочери, все еще молодыми глазами. Кто всмотрится внимательно в эти глаза, тому понятно станет, что они многое видели, и многое привыкли замечать.

  Старик и сам сказал однажды Ельницкому, когда они сидели все трое в складочной:

  - Я все вижу, я все знаю. Конечно, мелкотою мне, до моей популярности, заниматься не приходится, но что касается почтенных жителей нашего порода, я знаю срок каждому и размер. Как только умер, у меня все готово. Конечно, для видимости прикинешь мерочку, но только, скажу с интимною откровенностью, мог бы и не беспокоить покойника. Только поставить прибор по желанию родственников.

  Леонтий Васильевич недоверчиво усмехался, а старик продолжал:

  - Видите, здесь сложены гробы разных размеров; длина, ширина, все к кому-нибудь пригнано. Глаз у меня наметанный, а мерка у меня живая.

  Зоя слегка покраснела и улыбалась, а Леонтий Васильевич спросил:

  - Какая мерка?

  Старик объяснил охотно:

  - Зою мою вожу в церковь, на гулянье, в театр. Станет рядом с кем надо, а уж мне и видно, какая разница в росте, в ширине. На один сантиметр не ошибусь. Конечно, людей в городе много, есть и совпадения в размерах, и на иную домовину у меня по несколько кандидатов. Списочки веду.

  Леонтий Васильевич вспомнил, как на днях Зоя подошла и стала рядом с ним, и старик смотрел на них внимательно. Холодок пробежал по его спине. Он укоризненно посмотрел на Зою. Она отвернулась, и легким движением гибкой руки показала на один из гробов.

  - Вот мой размер, - сказала она равнодушно.

  - А вам не жутко? - спросить Ельницкий.

  - Я ведь здесь выросла, - спокойно ответила она.

  Когда Ельницкий уходил в тот вечерь домой, ему казалось, что он никогда не перешагнет порога складочной. Но на другой же день Зоя опять повела его туда, и он послушно пошел за нею. Невеселыми глазами он окинул ряд гробов, и спросил, стараясь говорить шутливо:

  - Который же тут по моему размеру?

  И с досадою услышал, как дрогнул его голос.

  Зоя спокойно улыбнулась, и сказала:

  - Срок настанет еще не скоро.

  Сказала так уверенно, как будто бы знала. И звук ее слов внес удивительное успокоение в душу молодого человека. А Зоя ласково погладила края своего, гроба, и сказала:

  - И в этот ляжет кто-нибудь другой, не я. Мне почти жаль, - я к нему привыкла, и запомнила узор его досок.

  Все отчетливее с каждым днем понимал Ельницкий, что любит Зою. Он был уверен, что и она любит его. Их встречи были часты и радостны, их разговоры - доверчивы и ясны. Они иногда говорили друг другу ты, почти не замечая этого. Но о любви своей еще молчали. Что-то удерживало Ельницкого. А Зоя спокойно ждала, терпеливая и уверенная, точно и в самом деле знающая все сроки.

  Однажды Ельницкий спросил ее:

  - Зоя, ты - мечтательница. Но в этой мрачной обстановке можно ли мечтать о любви?

  Зоя посмотрела на него внимательно и нежно, и голос ее был сладок и звонок, когда она говорила:

  - На могилах цветут розы, над пробами возникает любовь. Мать земля сырая любить нас и тогда, когда мы цветем, и тогда, когда мы отцветаем. Она радуется и славит Бога каждый раз, когда рождается человек.

  В середине декабря однажды Ельницкий пришел к Зое вечером. Горели лампы, было тихо. Он прошел в складочную. Зои было не видно. Он проходил мимо гробов, чтобы сесть у печки, погреться, подождать, - в передней ему оказали, что Зоя дома. Взор его дотоле невнимательный, вдруг остановился на одном гробу, стоявшем на скамейке: там он увидел Зою, вздрогнул и остановился.

  Девушка спала, лежа прямо на досках; ее голова покоилась на сложенных руках; губы нежно улыбались, и дыхание было безмятежно-ровное.

  Ельницкий тихо позвал:

  - Зоя!

  Девушка открыла глаза.

  - А, это - ты, - оказала она, приподнимаясь. - Сегодня я очень устала. А если очень устанешь, то всего слаще отдыхать на голых досках.

  - Выходи, - сказал он хмуро.

  Взял ее за плечи, и потянул к себе. Она легко и ловко спрыгнула на пол.

  - Я чуть не упала, - сказала она. - Ты так сильно меня потянул. Или вы все такие жестокие?

  - Жестокие? Почему? - с удавлением спросил Ельницкий.

  - У людей все так, - говорила Зоя, - во всем проявляется жестокость, только по-разному, посильнее, послабее. Удар кинжалом в сердце или в глаз, укус, поцелуй, - разные звенья одной цепи. Ты читал сегодня о том, что они сделали с сестрою милосердия?

  - Что? Нет, я не читал, - сказал Ельницкий.

  Зоя взяла развернутый лист газеты "Речь". Показала ему.

  - Читай, вот здесь.

  Он прочел. Крикнул, внезапно охваченный гневом:

  - Какие мерзавцы!

  Зоя говорила:

  - Ты только представь себе весь ужас ее муки! В холодную ночь стоит нагая, привязанная к дереву. На нее светят фонарями, десяток молодых, сильных парней, хохочут и бросают в нее ножи. Потеха длится долго, кровь течет по телу, нож торчит в ее глазу, - подумай, представь себе это! Теперь скажи мне, - может быть, это - неправда, или непроверенный, преувеличенный слух? Тогда как смеет газета печатать об этом? Или это - правда? Тогда отчего весь мир не содрогнется, не восстанет, не уничтожит злое племя?

  - Так нельзя рассуждать, Зоя, - возразил Ельницкий, - это - злодеи, преступники, которые могут быть в каждой стране.

  Зоя покачала головою.

  - Если это может быть в каждой стране, если так надругаться над сестрою может француз и англичанин, так ведь это - такой ужас, от которого можно с ума сойти или проклясть все человечество. Я знаю, люди прочтут это так же, как они читают о всяком преступлении. Кое-кто немножко поволнуется. Но всем все равно.

  Пока нас не тронули, нам все равно. Мы все - жестокие звери.

  Ельницкий почувствовал., что мысли его разбегаются, так много можно было бы спорить против этих нелепых и несправедливых слов, но ему не хотелось почему-то говорить.

  Зоя посмотрела на него, и засмеялась невесело.

  - Вижу, ты не согласен со мною. Вот, слушай, я расскажу тебе сказку из этой книги. Читал эту книжку?

  Ельницкий взял с не крашенного березового столика у печки книгу в белой обложке с зелено-золотым рисунком, и прочел ее титул: "Тути - Намэ. Сказки попугая. Москва. Кн-во К. Ф. Некрасова".

  - Не читал.

  Зоя, переиначивая, как всегда, прочитанную, сказку, говорила неторопливым и ровным голосом:

  - Один добрый и богатый купец в Багдаде, по имени Халис, роздал все свое имущество дервишам, бедным и сиротам. У него не было детей, куда беречь деньги! Но, видишь ли, когда делаешь что-нибудь, то легко увлечься чрезмерно. Он все роздал, понимаешь, буквально все, так что у него остался только дом с голыми стенами, и нечего есть, и не на что купить пищи. И он подумал: ну что ж, дом продам, деньги раздам, сам как-нибудь проживу, - одна голова не бедна, а и бедна, так одна. И уже он условился с другим купцом, что тот завтра принесет деньги, а Халис передаст ему дом. Тот купец был жадный, он видел, что Халис торопится кончить это дело, он и воспользовался случаем неправо обогатиться, я предложил Халису гораздо меньше денег, чем сколько стоил дом. Ну, Халис торговаться не стал. Но вот он ночью увидел во сне человека, одетого в блистающие одежды. Очень испугался, думает, - пришел за моею душою. А потом успокоился, подумал опять, - ну, что ж, на земле я ничего не оставляю. Но светозарный муж узнал его мысли и сказал ему: "Не хочет Бог твоей смерти и твоей нищеты. Ты останешься в этом доме, и у тебя будет жена, и она родит тебе сыновей и дочерей. Слушай, - завтра я приду к тебе, принявши облик брамина. Ты ударь меня палкою по голове, и я рассыплюсь золотом". Так он говорил, и Халис запомнил все его слова. Но ты подумай, друг мой - надо нанести удар, чтобы обрести свое сокровище. Какой верный образ нашей злобы и жестокости! Зоя замолчала. Потом сказала тихо:

  - Не стоит, пожалуй, досказывать сказку. Ты сам догадаешься, что все так и случилось. Добрый был награжден, жадный наказан.

  Но, увлекаясь рассказом, продолжала:

  - Спросишь, как был наказан жадный? А вот как. На утро пришел купец с деньгами, - поторопился придти пораньше, чтобы кто-нибудь другой не дал больше. А следом за ним вошел в дом Халиса брамин. Он был одет в желтый шелк, лицо у него было сморщенное и желтое, из-под желтой парчовой шапки видны были редкие пряди золотистых волос, и руки его были желты, в весь он был словно сбит из золота. И сказал он Халису: "Халис, прогони этого купца, он дает тебе мало денег". Халис сказал: "Мы условились с этим человеком, и я должен принять его деньги и отдать ему дом". Но брамин стал между Халисом и жадным купцом, и мешал им приступить к расчету. Тогда Халис вспомнил свой сон, схватил палку, и закричал: "Уйди отсюда, или я тебя поколочу". Ведь он был человек добрый, и рука его не поднималась ударить человека без предупреждения. Но брамин не уходил, и настаивал на своем. Тогда Халис ударил брамина по голове. Брамин заблестел, голова его зазвенела, он осел, в вдруг рассыпался громадною кучею золотых монет. Халис отсчитал девяносто девять монет, отдал их жадному купцу, и сказал: "Теперь ты и сам видишь, что я должен поступить так, как мне приказывало это золото, пришедшее ко мне в образе брамина. Возьми эти деньги, и никому не говори о том, что ты здесь видел". Купец сказал: "Хорошо, я откажусь от нашей сделки за эти девяносто девять монет, но в придачу дай мне твою палку". Халис согласился. Он знал, что не в палке сила. А жадный купец вздумал, что в этой палке заключена чудесная сила, и что стоит ударить ею любого брамина, и тот рассыплется золотом. Пошел жадный купец домой, и послал своих слуг ко всем браминам того города, которые он знал, звать их на пир в тот же вечер. Брамины пришли, и купец дал им много вина. Когда они упились, он затеял с ними ссору, схватил Халисову палку, и принялся бить их по головам. Крови пролилось не мало, а золота не было ни одной монеты. Брамины подняли страшный крик, сбежалось много народу, купца взяли под стражу, и утром привели к судье. Судья спросил: "За что ты бил браминов? "Купец отвечая: "Халис научил меня этому". И рассказал, что видел у Халиса. Послали за Халисом, и судья сказала: "Слушай, что показывает на тебя этот человек". Халис выслушав рассказ купца, и сказал судье: "Господин, спроси у соседей моих, кто видел брамина, вошедших в мой дом, и спроси у браминов, не исчез ли кто-нибудь из них, кого ищут и не находят". И никто не видел брамина, вошедшего в дом Халиса, и не было среди браминов никого пропавшего, кого искали и не находили. И велели судья бить купца палками, все золото его взяли и роздали обиженным браминам. Зоя замолчала. Ельницкий сказал:

  - Каждый день, Зоя, ты рассказываешь мне сказки. А самая лучшая сказка, знаешь, какая?

  - Знаю, - сказала Зоя, - та, которую мы делаем из своей жизни.

  - Зоя, - спросил он, - ты любишь меня?

  - Не знаю, - сказала Зоя, - ведь ты еще не ударил меня ни разу ни по голове, ни по сердцу, чтобы я стала твоим сокровищем, золотом твоей жизни.

  Она смеялась, и смотрела на него дерзким, вызывающим взглядом.

  - Как же я могу тебя ударить? - спросил он смущенно.

  - Никакого клада не возьмешь просто, - отвечала Зоя.

  Она стояла перед Ельницким, дразня его все тою же дерзкою усмешкою и настойчивым взором потемневших, злых глаз.

  - Как же можно бить тебя? - спросил Ельницкий. - Ты слабее меня.

  Он чувствовал, что голова его кружится и сердце замирает. Злое наваждение овладевало им. Зоя засмеялась. Неприятно резок был ее смех.

  - О! - воскликнула она, - я вовсе не такая беззащитная. Видишь, нож на столе лежит. Он острый, и конец его тонок. Он легко войдет в твое сердце, если ты оплошаешь.

  Она побледнела, губы ее задрожали, и рука потянулась к ножу.

  - Злая ведьма! - закричал Ельницкий.

  Точно движимый чужою волею, он ударил Зою по щеке. Удар был неожиданно силен и звонок, и под своею рукою почувствовал Ельницкий зной вдруг вспыхнувшей нежной девичьей щеки. Зоя покачнулась, метнулась в сторону. Ельницкий ужаснулся тому, что случилось.

  "Что я сделал? Я ударил любимую девушку! Какой позор!" - коротко подумал он.

  Зоя вдруг пронзительно, закричала, схватила нож, и бросилась на Ельницкого. Лицо ее было искажено бешеною злобою, синие глаза казались слитыми в малые круги нестерпимо острыми молниями. С ужасом и восторгом глянул на нее Ельницкий, - никогда не была так прекрасна Зоя, как в эту гневную минуту. Он схватил одною рукою кисть ее правой руки, в которой сверкал нож, - едва успел схватить и отвести вниз, - конец ножа уже разрезал его одежду, и остро царапнул кожу на груди, - другая его рука тяжело легла на ее плечо и шею. Она бешено рвалась в его руках, налегая всем телом на его. грудь. Вдруг он почувствовал боль в левой ноге, вскрикнул и упал, увлекая за собою Зою. Он ушибся головою о край скамьи, и, теряя сознание, услышал над собою отчаянный Зоин вопль.

  Когда он очнулся, он лежал в гостиной на диване. Зоя стояла перед ним на коленях, плакала и целовала его руки. Старик смотрел насмешливо, и говорил.:

  - Пустяки, две легонькие царапины. До свадьбы заживет.

  Ельницкий вспомнил, что именно этими словами в детстве утешала его старая няня. Он засмеялся..

  - Зоя, - сказал он, - ты - мое сокровище. Когда же ты доскажешь мне твою сказку?

  - Зоя - сказочница, - отвечал за нее старик, - своим детям она наскажет сказок.

  - Своему сыну Зоя расскажет, - тихо говорил Ельницкий, - как его отец пошел на войну. Видишь, Зоя, я догадался, - жаль, немного поздно, - как тебя надо ударить, - по сердцу, - уйти от тебя, уйти, чтобы наносить удары и побеждать.

  - Ты ко мне, вернешься, - со странною уверенностью сказала Зоя.

  - Не знаю, Зоя, - отвечал он, - да и не все ли равно!

  Старый гробовщик покачивал головою, и говорил:

  - Еще не скоро, дети, настанет ваш срок уйти в тесные дома.