Шершеневич Вадим Габриэлевич - Вечный жид, Страница 2 - Книги

gn="justify"> Земля орущая: зрелищ и хлеба!

Только побольше у вселенских глаз

Синяки испитого неба!

Бог

Замолчи!.. Затихни!.. Жди!..

Сюда бредут

Походкой несмелой;

Такою поступью идут

Дожди

В глухую осень, когда им самим надоело!

Поэт отходит, уходит в темь угла. Как сияние над ним, в угаре свеч и позолоты, поблескивает его выхоленный тщательный пробор и блесткие волосы. Замер одиноко. Выступает отовсюду тишина. Бог быстро принимает обычную позу, поправляет сиянье, обдергивает хитон, с зевотой, зеваючи, руки раскрывает. Входит какая-то старушка в косынке.

Старушка

Три дня занемог! Умрет, должно быть!

А после останется восемь детей!

Пожух и черней,

Как будто копоть.

Пожалей!

Я сама изогнулась, как сгоретая свечка,

Для не меня, для той,

Послушай!

Для той,

Кто носит его колечко,

Спаси моего Ванюшу!

Припадала к карете великаго в митре!

Пусть снегом ноги матерей холодны,

Рукавом широким ты слезы вытри

На проплаканных полночью взорах жены!

Семенит к выходу. Высеменилась. Подыбленная тишина расползается в золото и чорное. Бог опять и снова сходится с поэтом посредине. Бог недоуменно как-то разводит руками и жалобливо, безопытно смотрит на поэта.

Бог

Ты слыхал? А я не понял ни слова!

Не знаю, что значит горе жены и невест!

Не успел я жениться, как меня сурово

Вы послали на смерть, как шпиона неба и звезд.

Ну, откуда я знаю ея Ванюшу?

Ну, что я могу?! Посуди ты сам!

Никого не просил. Мне землю и сушу

В дар поднесли. И приходят: "Слушай!.."

Как от мороза, по моим усам

Забелели саваны самоубийц и венчаний,

И стал я складом счастий и горь,

Дешовой распродажей всех желаний,

Вытверженный миром, как скучная роль!

Поэт

Я знал, что ты, да - и ты, несуразный,

Такой же проклятый, как все и как я.

Словно изболевшийся призрак заразный,

По городу бродит скука моя.

Мне больно!

Но больно!

Невольно

Устали

Мы оба! Твой взгляд как пулей пробитый висок!

Чу! Смотри: красные зайцы прискакали

На поляны моих перетоптанных щок!

Бог

(потягиваясь и мечтательно)

Выпустить отсюда, и шаг мой задвигаю

Утрамбовывать ступней города и нивы,

И, насквозь пропахший славянскою книгою,

Побегу резвиться, как школьник счастливый.

И, уставший слушать "тебе господину",

Огромный вьюк тепла и мощи,

Что солнце взложило земле на спину,

С восторгом подниму потащить я, тощий!

И всех застрявших в слогах "оттого что",

И всех заблудившихся в лесах "почему"

Я обрадую, как в глухом захолустьи почта,

Потому,

Что все, как и прежде, пойму.

Я всех научу сквозь замкнутая взоры безвольно

Радоваться солнцу и улыбке детей,

Потому что, ей-Богу, страдать довольно,

Потому что чувствовать не стоит сильней!

И будут

Все и повсюду

Покорно

Работать, любиться и знать, что земля

Только трамплин упругий и чорный,

Бросающий душу в иные поля.

Что все здесь пройдет, как проходят минуты,

Что лучший билет

На тот свет -

Изможденная плоть,

Что страдальцев, печалью и мукой раздутых,

Я, как флаги, сумею вверху приколоть!

Поэт

И своею улыбью,

Как сладкою зыбью,

Укачаешь тоску и подавишь вздох,

И людям по жилам холодную, рыбью

Кровь растечешь ты, назначенный Бог!

Рассказать, что наше счастье великое

Далеко, но что есть оно там, - пустяки!

Я и сам бы сумел так, мечтая и хныкая,

Отодвинуть на сутки зловещие хрусты руки.

Я и сам, завернувшись в надежды, как в свитер

верблюжий,

Укачаясь зимою в молитвах в весну,

Сколько раз вылезал из намыленной петли наружу,

Сколько раз не вспугнул я курком тишину!

Но если наш мир для нас был создан,

Что за радость, что на небе лучше, чем здесь!

Что ж? Поставить твой палец, чтоб звал между

звезд он:

"Уставший! Голубчик! Ты на небо влезь!"

Ведь если не знаешь: к чему этот бренный,

Купленный у вечности на вырез арбуз,

Если наш шар - это лишь у вселенной

На спине бубновый туз -

К чему же тебя выпускать на волю?

Зачем же тебя на просторы пролить?

Ведь город, из поля воздвигнувший, полем

Город не смеет обратно манить!

Сиди, неудачный, в лачуге темной,

Ты, вычеканенный на нас, как на металле монет,

Ты такой же смешной и никчомный,

Как я - последний поэт!!!

Сиди же здесь, жуткий, тишиной

Зачумленный,

Глотай молитвы в раскрытую пасть,

Покуда наш мир, тобой

Пропыленный,

Не посмеет тебя проклясть!

Стремительно выбегает из очень высокого, черного с золотом, и бурно падает громыхающий, слетающий занавес.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Сразу запахло в воздухе листвой, заиграла музыка и, как легкие облака, проплывает в сторону занавес, и... Поле как таковое. Самая убедительная весна. Медленно и нелепо проходит, в широкой шляпе, с галстуком широким бантом, прохожий юноша.

Юноша

Там, где лес спускается до воды,

Чтоб напиться, и в воду кидает теней окурки,

Как убедительны пронзительные доводы

Изнемогающей небесной лазурки!

И хочется солнцу кричать мне: "Великий, дыши,

Истоптавший огнями провалы в небесах,

Где ночью планеты, как будто выкидыши,

Начертаны в наших зрачках!"

А грозе проорем: "Небеса не мочи,

Не струйся из туч в эту сочную ночь!"

Потому что корчиться в падучей немочи

Этим молниям сверким невмочь!

Потому что к небу обратиться нам не с чем,

Потому что вылегли слова, от печали, как градом

хлеб,

И любовью, как пеною жизни, мы плещем

В крутые берега безответных молеб!

И уходит, за прилеском исчезает, тает... А откуда-то, очень осторожно, в лакированных туфлях, прыгая, как заинька, с кочки на кочку, с комочка на камушек, пробирается между луж поэт. Подмок, городской, попрыгает, попрыгает да и плюхнется в воду и весьма неодобрительно отряхивается. Не нравится ему все это, да что поделать. Прыгай, скачи, городской беглец. Допрыгаешься.

Поэт

Там огромную пашню мрака и крика

Прозвякало сталью лунных лопат,

И сердце весенне стучит мое дико,

Словно топот любовных земных кавалькад.

И в сетку широт и градусов схваченный

Детский мячик земли, вдруг наморщившей почву,

как лоб,

И напрасно, как будто мудрец раскаряченный,

Жертву взоров на небо вознес телескоп!

И над лунью пригородного мягкого кителя,

И над блестящей шоссейной чешуйкой плотвы,

Тихо треплется в воздухе купол Спасителя,

Как огромная папильотка жирной Москвы.

За табуном дачек, где горбы верблюжьи

Смешных и ненужных бугров,

Где торчит тупое оружье

Телеграфных присевших столбов,

Там весна ощупывает голубыми ручьями,

Страстнея и задыхаясь, тело земли,

И зеленое "Христос Воскресе" листами

Леса

К небесам

Возвели!

И скоро в черной краюхе пбля

Червями зелень закопошится и взлягут

Широкие уши лопухов, безволя,

На красные глаза осовеющих ягод.

И там, где небо разошлось во все стороны,

В ночнеющем прорыве крутых облаков,

Сумрак нескоро промашет полетами ворона,

А луна вскопнет этот сумрак сохою клыков.

И я - поэт - веснею плоско,

Прорастая грибами растущих поэм,

И в темном лесу мой отвечный тезка

Песни сбивает в лиловеющий крем.

Ну, что же?! Так значит: литься

И литься,

Истекая стихами, как светом луна,

И с кем-нибудь надобно мне полюбиться,

И нужно кавычками сцапать "она!".

И вот у гроба! И словно на лоб нули,

Полезли глаза, в которых ржавеет карью боль.

Когда все пути от странствий набухли и лопнули,

Пусть и сердце течет, как моя водяная мозоль.

Мир, раненный скукой моею навылет,

Оскаля березовый просек во тьму,

До конца, безнадежно и вычурно вылит

В лохань этих букв вековых "почему".

Из-за дач выходит девушка. Развинченной походкой напоминает босоножку она. И руки как босоножки. Знает, что профиль у нее интереснее фаса, и все время держится в профиль ко всему. Взгляд ее расплывается в весеннем просторе, как чернила на промокательной бумаге. И, увидя поэта, делает большую кляксу. Большую чорную кляксу.

Девушка

О чем грустнеете? Посмотрите: как в тосте

Сталкиваются фужеры, эти ветки стучат!

Поэтичную грусть на взвей-ветер бросьте,

Улыбнитесь на пляску веселых звучат!

Поэт

В городе, богатом стуком и мучью,

Где в улицах серьги фонарей висят,

Где залив моря, точно грудь проститучья,

Вываливается из корсета камнистых громад,

И на этих грудях прыщами желтеет пена,

А утесы жмут морскую ладонь,

И витрины глотают пастью бессменной,

Как в цирке факиры, рекламный огонь,

Где город перебросил на ленте бульваров суму,

Незримую даже и мне - поэту,

Там видал я его, застывшаго никчему,

Считавшего минуты, как нищий монеты.

Он привычным лицом улыбнулся мне,

Сознался навыклым тоном в обидах,

И вот я безпомощен и снова весне

Отдаю свой мечтательный пламенный выдох!

Девушка

Посмотрите: у меня чуть-чуть незабудки,

Я тоже весеннюсь и любить прихожу!

Растеряв на дорогах февральския шутки,

Ни о чем не тужу.

Ведь время такое, притягивающее, мокрое!

Дни проходят небыстрым гуськом!

И я, наполняясь похотью до-края,

Не могу согреться календарным теплом.

Ты поэт, а они всегда и повсюдно

Говорили о любви, и вот,

Когда мне от любви особенно трудно,

Когда вся я раскрылась, как зарей небосвод,

Я зову тебя. Не надо мне вовсе

Того, что привык ты всем прошептать!

Ты поэт и мужчина. Так иди же за мной,

приготовься!

Поцелуем маю откозырять!

Поэт

Ах, упасть на кровать, как кидаются в омут,

И телами,

Как птица крылами,

Как в битве знамя,

Затрясти и захлопать.

А губы вскипят сургучом и застонут.

И всю эту чорную копоть

Любви до бессилья раскутать.

Пропотеть любовью,

Как земля утренней росою, ни разу не спутать,

Не позабыть, где изголовье!

Девушка

Да! Да! Между нами

Поцелуи заогромнятся,

Как белая пена между телами

Соостровья!

Я хочу! Я нескромница!

Я бесстыжая!

Но весна такая рыжая!

Поэт

И солнце бодает землю шилом,

Щекоча умелыми пальцами лучей, -

Неужели же только тел хочущих вылом,

Неужели же только чехарда ночей?!

Девушка

Но поэты сами нас звали вылиться,

Как лавой вулкан, как минутами час.

Любовь, как большая,

Слепая

Кормилица,

Прокормит обоих нас.

Поэт

Боже, как скучно! Послушай, ведь это ужасно:

Чуть весна своей кисточкой красной

На лицах прохожих, слегка туманных,

Зарисует веснушки, и после зари,

Как жолтыя птицы в клетках стеклянных,

На улицах зальются пухлые фонари, -

Так сейчас же во всех этажах,

Как стряхнутый снег, белье срывается,

И в кроватях, в корчах, во всех домах,

Люди катаются,

Как на Пасху яйца,

Крутятся, извиваются,

Голые, худые, тучные!

Клешнями рук защемляют друг друга,

Слюни смешав, целуются трудно и туго!

Не знаю, как тебе, а мне,

В моей тишине,

Все это смертельно скучно!

Девушка

Да, но ведь и Уж с животом противно-стальным

На голове несет корону!

И в постелях над всем немного смешным

Золотят парчу радости страстные стоны.

Поэт

У лохмотий зимы не могу без сил.

Не хлопай глазищами ты, как в ладоши.

Я сегодня, тоскливец и совсем нехороший,

Пойду зарыдать у чугунных перил.

Пусть резинкой тепла снега как-то вдруг

Сотрутся, протрутся, не плача, не ноя,

По канавам полей, как по линиям рук,

Я, цыганка, земле предскажу лишь дурное.

Ах, и улицы хотят выволочиться из города,

И сам город вывертывает харю свою.

И ночь трясет мраком, как козлиную бороду,

И вздыхает: "Спаси, Господи, полночь твою!"

Нет! Не коснется весною строфа уст,

И не встретить мне, видно, зари той,

В которой я, захудалый Фауст,

Не спутаю Марты с Маргаритой!

Девушка вприпрыжку, попрыгивая и развинченно, напоминая босоножку, уходит. Уходит, насвистывая что-то, веселый мотивчик какой-то из оперетты; высвистывая из оперетты в тон весеннему полю. Медленно приходит женщина, честная, как, конечно, всякая женщина, вся растворенная в весне и воздухе, прополненная весной и лазурью.

Поэт

Еще и снова! И к этой тоже!

И с ней про любовь! И здесь не найду!

И вот я пестрею, на себя не похожий,

Не похожий на марабу и какаду!

Женщина томно, темно, истомно веснеет и укромно шепчет, лепечет.

Женщина

Я ищу любовника тихого, как сахар сладкого,

Умеющаго облиться ливнем моих волос.

Все равно мне какого: хорошего, гадкого,

Стройного, как восклицание, сгорбленного, как

вопрос.

Но в теплой прическе вечера спутанного,

Где краснеет, как шрам, полоска лучей,

Приласкаю его я, беспутного.

Еще нежней!

Поэт

А потом - "да!"

Когда

От этой нежной ласкови взбесится

Желаний взлетный качель

И желтый якорь месяца

Зацепится за постель.

Женщина

Тогда нежно ласкать моего хорошего,

Втиснуть, как руку в перчатку, в ухо слова...

Поэт

Ну, а после едкого, острого крошева,

Когда вальсом пойдет голова?

Женщина

Сжимая руки слегка сильнее,

Мечтать о том,

Что быть бы могло!

Поэт

А потом?!

Все и все нежнея,

Лопнет ласка, как от кипятка стекло,

Станут аршины больше сажени,

Замахавши глазами, как торреро платком...

Женщина

Тогда тихо,

Тихо,

Чуть-чуть увлажненней,

Поцелуй раскачнется над лбом.

Так долго,

Ах, долго,

Пока баграми рассвета

Не выловится утонувший мрак в окно,

Ласкать и нежить моего поэта,

О котором желала давно...

Трепеты,

Взлепеты,

Облик картавый...

Поэт

Тихое "нет" перемножить на "да" -

И вместе рухнуть поющей оравой...

Женщина

Никогда!

Поэт

Неужели и в этот миг - "нет"?

Когда тело от ласки пеною взбродится,

Когда взгляд любовника прыгнет,

Как сквозь обруч клоуна, сквозь уста?

Женщина

Тогда тихо взглянуть, как глядела Богородица

На еще не распятого Христа!

И в ресницах припрятать эту страсть, как

на память платок...

Поэт

А тело несытое, как черствый кусок,

Опять покатится на окраины

Подпевать весне, щекочущей бульвары,

Опять ходить чаянно

Без пары!

Но ведь я поэт! Я должен стихами пролиться!

Я должен, я должен любиться!

В городах, покрытых шершавой мостовой,

Точно кожей древесной жабы,

Я пойду искать такой,

Которая меня увлекла бы.

Смешной

И невзрачный, побреду влюбляться

И, не смея не верить, безнадежно почти,

Буду наивно и глупо искаться

С той,

Которую не должен найти!

В провалы отчаянья, по ступенькам досады,

Я буду искать ту, которой нет.

А если б нашел я ту, что мне надо,

А если б знал я то, что мне надо,

Тогда бы я был не поэт.

И мелкой, мелкой рябью, сеткой моросит занавес...

Осень 1915 - январь 1916

С. 143. Перевод эпиграфов:

Направляясь к земле обетованной,

Иешуа шел задумчивый и бледный,

Ибо был уже избран Всевышним.

Альфред де Виньи. Колыбель

Впрочем, дальше! не знаю куда. Ламартин

Евреинов Николай Николаевич (1879-1953) - драматург, режиссер, деятель театрального авангарда, автор теории "монодрамы", принципам которой во многом следует здесь Шершеневич.

Кусевицкий Сергей Александрович (1874-1951) - дирижер, контрабасист, музык. деятель. В 1909 году создал в Москве симфонический оркестр, регулярно выступавший под его управлением (т. н. "концерты Кусевицкого"). Эмигрировал в 1920 году.

С. 145. Медина - город в Саудовской Аравии, где находится гробница Мухаммеда. Место паломничества мусульман.

С. 147. Гоббс Томас (1588-1679) - англ. философ, создатель "механического материализма".

С. 149. ..зеленою вешнью ужалишь. - Вешнь - выгон (В.Даль).

... в железке восьмерка и в поккере фуль. - Карточные термины. Так, "фуль" (точней "фул" или