Шекспир Вильям - Венера и Адонис - Книги

ПОЛНОЕ СОБРАН²Е СОЧИНЕН²Й

В. ШЕКСПИРА

ВЪ ПРОЗѢ И СТИХАХЪ

ПЕРЕВЕЛЪ П. А. КАНШИНЪ.

Томъ седьмой.

1) Король Генрихъ VI (I, II и III часть). 2) Венера и Адонисъ.

БЕЗПЛАТНОЕ ПРИЛОЖЕН²Е

КЪ ЖУРНАЛУ

"ЖИВОПИСНОЕ ОБОЗРѢН²Е"

за 1893 ГОДЪ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.

ИЗДАН²Е С. ДОБРОДѢЕВА.

1893.

OCR Бычков М.Н.

http://az.lib.ru

ВЕНЕРА И АДОНИСЪ.

Villa miretur vulgus; mihi flavus Apollo Pocula Castalia plena ministretaqua.

[Ovid., I. Am. XV, 3SJ.

Лишь только солнце съ пурпуровымъ ликомъ сказало послѣднее прости плачущему утру, румяный Адонисъ снарядился на охоту. Онъ любилъ охотиться, но издѣвался надъ любовью. Грустная Венера поспѣшила за нимъ и, какъ дерзк³й ухаживатель, стала прельщать его.

II.

"Втрое красивѣйш³й меня, такъ начала она, лучш³й цвѣтъ полей, прелестный выше всякихъ сравнен³й, затмѣвающ³й всѣхъ нимфъ, болѣе обольстительный, чѣмъ человѣкъ, болѣе бѣлый и румяный, нежели голуби и розы! Природа, которая тебя создала, превзойдя самое себя, изрекла, что съ твоею жизнью наступитъ и конецъ м³ру.

III.

"Соизволь, о чудо, сойти съ коня и привяжи его гордую голову къ сѣдельной лукѣ; если ты удостоишь этой милости, то въ награду за то ты узнаешь тысячу сладостныхъ тайнъ. Приди, сядь сюда, гдѣ никогда не шипятъ змѣи; когда сядешь ты, я смягчу тебя поцѣлуями.

IV.

"Не смыкай устъ съ противнымъ мнѣ пресыщен³емъ; пусть они испытываютъ голодъ вопреки изобил³ю, то краснѣя, то блѣднѣя, въ свѣжемъ разнообраз³и. Десять поцѣлуевъ краткихъ, какъ одинъ, и продолжительныхъ, какъ двадцать! И лѣтн³й день покажется мимолетнымъ часомъ, если будетъ потраченъ на такую поглощающую время забаву".

Она видитъ въ его потной рукѣ свидѣтельство его мужественныхъ занят³й; вся трепеща отъ страсти, она зоветъ ее бальзамомъ, земнымъ высшимъ средствомъ, пригоднымъ для исцѣлен³я богинь. Она такъ возбуждена, что желан³е придаетъ ей силу снять его съ коня.

VI.

На одну ея руку накинутъ поводъ рьянаго коня, подъ другою нѣжный юноша, который краснѣетъ и сердится въ смутной досадѣ и совершенно нерасположенный къ затѣѣ; она красна и раскалена, какъ пылающ³й уголь; онъ красенъ отъ стыда, но холоденъ желаньемъ.

VII.

Она быстро прикрѣпляетъ кованый поводъ къ сухому суку (о, какъ любовь проворна!); конь уставленъ, она старается теперь привязать и всадника: она толкаетъ его назадъ какъ желала-бы сама бить толкнутой, и заставляетъ его уступить силѣ, если не вожделѣн³ю.

VIII.

Лишь только онъ упалъ, она лежитъ уже возлѣ него; оба опираются на бедра и на локти; она любовно поглаживаетъ его щеку, онъ хмурится и начинаетъ браниться, но она скоро смыкаетъ ему уста и произносить прерывистымъ, сладострастнымъ говоромъ: "Если ты будешь сердиться, уста твоя не разверзнутся никогда".

IX.

Онъ сгораетъ отъ цѣломудреннаго стыда, она старается погасить слезами дѣвственный жаръ его ланитъ, потомъ, своимъ легкимъ дыхан³емъ и вѣя своими золотистыми волосами, осушиваетъ ихъ снова. Онъ говоритъ, что она нескромна, осуждаетъ ея неприлич³е; дальнѣйшую рѣчь она душитъ своимъ поцѣлуемъ.

Какъ отощавшая орлица, ожесточенная голодомъ, рветъ клювомъ перья, кости и мясо, потрясая крыльями и торопливо пожирая все, пока не набьетъ себѣ зобъ или не ускользнетъ ея добыча, такъ лобзаетъ она ему лобъ, щеки, подбородокъ; покончитъ - и начинаетъ снова.

XI.

Вынужденный уступать, хотя и не покоряясь, онъ лежатъ изнемогая и дыша ей въ лицо, она вдыхала этотъ паръ, какъ добычу, называла его небесною влагой, вѣян³емъ благодатнымъ, и желала, чтобы ея щеки были цвѣтущимъ садомъ, который орошался-бы такимъ живительнымъ дождемъ.

XII.

Подобно птицѣ, лежащей запутанною въ сѣтяхъ, лежалъ Адонисъ въ ея объят³яхъ;стыдливость и пугливое сопротивлен³е сообщали ему волнен³е, причемъ становились еще красивѣе его гнѣвные глаза. Дождь, падающ³й въ полную уже рѣку, заставляетъ ее насильно выступать изъ береговъ.

XIII.

Она все умоляетъ, и умоляетъ прекрасно, напѣвая свою рѣчь въ прекрасное ушко; онъ все остается угрюмымъ, все хмурится и взволнованъ, то вспыхивая румянцемъ отъ стыда, то блѣднѣя мертвенно отъ гнѣва. Когда онъ румянъ, онъ нравится ей еще болѣе; поблѣднѣетъ - и она любуется. имъ еще съ большимъ восторгомъ.

XIV.

Какимъ бы онъ ни казался, она не можетъ его не любить. И она клянется своей прелестной безсмертной рукою, что не поднимется никогда съ его прекрасной груди, пока онъ не помирятся съ сражающимися противъ него ея слезами: онѣ лились такъ долго, что увлажили совсѣмъ ея щеки, но одинъ его поцѣлуй выкупитъ весь этотъ неоплатный долгъ.

XV.

При этомъ обѣщан³и, онъ поднимаетъ свой подбородокъ, подобно ныряющему пловцу, который выглядываетъ изъ волны и, потомъ, увидя, что на него смотрятъ, погружается быстро опять; такъ и онъ предлагаетъ дать ей то, чего она жаждетъ, но когда ея губы уже готовятся получить свою дань, онъ зажмуривается и отворачиваетъ свои уста.

XVI.

Ни одинъ странникъ въ лѣтн³й зной не жаждалъ такъ напиться, какъ она жаждала этого блага. Она видитъ свою отраду, но не можетъ ее получить; погруженная въ воду, она должна горѣть пламенемъ. "О, сжалься"; восклицаетъ она, "жестокосердый юноша! Я прошу только поцѣлуя; зачѣмъ ты такъ несговорчивъ?

XVII.

"Меня молили, какъ я умоляю теперь тебя, молилъ даже суровый и грозный богъ войны, который не склоняетъ своей жилистой шеи ни въ какой битвѣ, побѣждаетъ всюду, гдѣ появляется, въ каждой схваткѣ; и онъ былъ моимъ плѣнникомъ, моимъ рабомъ, и вымаливалъ то, что ты можешь получить и безъ просьбы.

XVIII.

"Онъ повѣсилъ свой мечъ надъ моимъ алтаремъ и свой избитый щитъ, и свой побѣдный шлемъ, и ради меня обучился играмъ и пляскѣ, забавамъ, дурачествамъ, смѣху и шуткамъ; онъ презрѣлъ грубый барабанъ и красное знамя, избравъ мои объят³я своимъ полемъ битвы, своимъ шатромъ - мое ложе.

XIX.

"Такъ я поработила того, который господствовалъ, и вела его, какъ плѣнника, на цѣпи изъ алыхъ розъ. Крѣпко закаленная сталь подчинялась его силѣ, какъ болѣе могучей, и онъ раболѣпствовалъ передъ моею презрительной неуступчивостью. О, не будь же гордъ, не кичись своемъ могуществомъ, одолѣвая ту, которая склонила передъ собою самого бога битвъ.

XX.

"Коснись лишь моихъ устъ своими прелестными устами (хотя мои не такъ прекрасны, но они все же румяны); поцѣлуй будетъ принадлежать столько же тебѣ, какъ и мнѣ. Что ты смотришь въ землю? Подними голову, взгляни въ мои глаза, въ которыхъ отражается твоя красота. И почему не прильнуть устами въ уста, когда впиваешься глазами въ глаза?

XXI.

"Или ты стыдишься поцѣловать? Такъ зажмурься снова; я зажмурюсь тоже, и день покажется тогда ночью; любовь требуетъ для своихъ утѣхъ только двоихъ, будь смѣлѣе въ игрѣ, никто насъ не видитъ; эти испещренныя синевою ф³ялки, на которыхъ мы возлежимъ, не болтливы да и не могутъ онѣ понимать насъ.

XXII.

"Нѣжная весна твоихъ соблазнительныхъ устъ доказываетъ твою незрѣлость, но ты можешь желать искуса; пользуйся временемъ, не упускай случая; красота не должна довольствоваться только сама собой: красивые цвѣты, не сорванные въ пору, блекнутъ и быстро погибаютъ.

XXIII.

"Будь я плохо одарена, дурна, покрыта старческими морщинами, плохо упитана, сгорблена, угрюма, съ хриплымъ голосомъ, истощена, презрѣнна, болѣзненна, холодна, подслѣповата, костлява, лишена соковъ, - ты могъ бы отстраняться, потому что я была-бы недостойна тебя; но если у меня нѣтъ недостатковъ, за что ты ненавидишь меня?

XXIV.

"Ты не найдешь ни одной морщины на моемъ челѣ; мои глаза темны и ясны, подвижны; моя красота расцвѣтаетъ ежегодно, подобно веснѣ, тѣло мое мягко и пухло, мозгъ костей моихъ пылокъ, моя мягкая, влажная рука, касаясь твоей, растаетъ въ ней или покажется растаявшей.

XXV.

"Повели мнѣ говорить, и я очарую твой слухъ, или, подобно волшебницѣ, понесусь по травѣ, или, какъ нимфа съ распущенными волосами, стану плясать на пескѣ, не оставляя слѣдовъ отъ моихъ ногъ: любовь - это духъ, сплоченный изъ огня, не падающ³й отъ тяжести, но возносящ³йся высоко.

XXVI.

"Взгляни на гряду скороспѣлокъ, на которой я покоюсь: эти слабые цвѣты поддерживаютъ меня, какъ плотныя деревья; два лишенные силы голубка носятъ меня по поднебесью, съ утра и до ночи, куда мнѣ вздумается. Если любовь такъ легка, милый юноша, то почему-же ты считаешь ее такою тяжкою для себя?

XXVII.

"Или твое сердце плѣнилось твоей-же наружностью? Твоя правая рука можетъ уловить любовь въ твоей-же лѣвой рукѣ? Тогда ухаживай за собою, самъ отвергай себя, похить собственную свою свободу и жалуйся самъ на это похищен³е. Нарциссъ впалъ въ такое самозабвен³е и умеръ, чтобы облобызать свой призракъ въ ручьѣ.

XXVIII.

"Факелы сдѣланы для того чтобы свѣтить; драгоцѣнности для ихъ носки: лакомства для вкушен³я; свѣжая красота для пользован³я ею; травы ради ихъ аромата; сочныя растен³я для приплода; предметы, растущ³е лишь для себя одного, только злоупотреблен³е растительной силы; сѣмяна происходятъ отъ сѣмянъ и красота порождаетъ красоту; ты былъ зачатъ, твой долгъ зачать.

XXIX.

"Какъ можешь ты питаться земнымъ приростомъ, если самъ не напитаешь ее приростомъ отъ себя. Естественный законъ обязываетъ тебя плодить, для того, чтобы твое могло жить, когда ты будешь уже мертвъ; вопреки смерти, ты будешь существовать, и такъ сохранится навсегда твоя личность".

XXX.

Томимая любовью, царица уже въ испаринѣ: тѣнь покинула уже то мѣсто, гдѣ они лежали, и Титанъ, въ своемъ нарядѣ изъ полуденнаго зноя, смотрѣлъ на нихъ своими палящими очами. Онъ желалъ бы передать Адонису управлен³е своей колесницей, а самому походить на него и быть возлѣ Венеры.

XXXI.

Адонисъ, потянувшись лѣниво и съ тяжелымъ, мрачнымъ, недовольнымъ взглядомъ, хмуря брови, осѣнявш³я его прекрасные глаза, подобно влажнымъ парамъ, клубящимся въ небѣ, сморщился и воскликнулъ: "Ну, будетъ о любви! Солнце сжетъ мнѣ лицо, я долженъ удалиться".

XXXII.

"О, сказала Венера, такъ юнъ и такъ немилостивъ! Что за жалкое извинен³е приводишь ты, чтобы только уйти? Я повѣю на тебя небеснымъ дыхан³емъ, нѣжное дуновен³е котораго охладитъ зной нисходящаго солнца; я устрою тебѣ сѣнь изъ моихъ волосъ, а если загорятся они, я погашу ихъ моими слезами.

XXXIII.

"Солнце, свѣтящее съ неба, палитъ, но я нахожусь между тобою и солнцемъ; жаръ, исходящ³й отъ него, мало безпокоитъ меня, а твои глаза испускаютъ огонь, который меня сжигаетъ; не будь я безсмертной, я уже простилась бы съ жизнью, находясь между небеснымъ и земнымъ свѣтиломъ.

XXXIV.

"Неужели ты непреклоненъ, твердъ какъ кремень или сталь, нѣтъ, хуже кремня, потому что и камень мягчится отъ дождя? Сынъ-ли ты женщины, или не можешь понять, что такое любовь и на сколько мучительна жажда любви? О, если-бы твоя мать обладала столь жесткой душой, она не родила-бы тебя и умерла-бы неласковой.

XXXV.

"Но кто-же я, если ты меня такъ презираешь? Или что за великая опасность грозитъ тебѣ отъ моей просьбы? Чѣмъ хуже станутъ твои уста отъ одного жалкаго поцѣлуя? Говоря милый; но говори хорош³я слова или же оставайся нѣмъ. Подари мнѣ одинъ поцѣлуй, и я отдамъ его тебѣ тотчасъ-же, и еще одинъ за процентъ, если хочешь получить пару.

XXXVI.

"Стыдись, безжизненное изображен³е, холодный и безчувственный камень, красиво раскрашенный идолъ, тупой и мертвый, статуя, удовлетворяющая только глазамъ, предметъ подобный человѣку, но рожденный не женщиной; ты не мужчина, хотя имѣешь подоб³е мужчины, потому что мужчина цѣлуетъ и по собственному почину".

XXXVII.

Выговоривъ это, молящ³й языкъ ея останавливается отъ досады; возрастающ³й гнѣвъ вызываетъ молчан³е; но ея пылающ³я щеки и яростный взглядъ пышатъ обидой. Она, судья въ любви, не можетъ выиграть своего дѣла, и она то плачетъ, то пытается говорить, но рыдан³я прерываютъ ея намѣрен³е.

XXXVIII.

Она то качаетъ своей головой, то его рукою, то смотритъ на него, то въ землю; порою руки ея обвиваютъ его, какъ лентою; она желала-бы связать его своими объят³ями, онъ того не хочетъ; но когда онъ старается освободиться, она сплетаетъ одинъ съ другимъ свои лилейные пальцы.

XXXIX.

"Любимецъ мой, говоритъ она, если я заключила тебя сюда, въ эту бѣлую, какъ слоновая кость, ограду, я буду твоимъ паркомъ, а ты моей дичью. Питайся, гдѣ вздумаешь, на горахъ и въ долинахъ, питайся на моихъ устахъ, и если возвышенности покажутся тебѣ безводными, спустись ниже туда, гдѣ лежатъ привѣтливые ручьи. ''

XL.

"Въ сихъ предѣлахъ достаточно прибѣжищъ: нѣжныя травяныя низменности, высок³я прелестныя равнины, округленныя вздымающ³еся холмы, темныя и дик³я кущи для укрыт³я тебѣ отъ бурь и дождя. Будь же моей дичью, если я такой паркъ; ни одна собака не спугнетъ тебя, хоть бы тысячи ихъ залаяли".

XLI.

Адонисъ усмѣхается на это презрительно; но на обѣихъ щекахъ его появляются красивыя ямки; Амуръ сотворилъ эти углублен³я: если-бы его хотѣли убить, онъ далъ бы схоронить себя въ такихъ могилахъ, зная, - что лежа тамъ, гдѣ обитаетъ сама любовь, онъ умереть не можетъ.

XLII.

Эти прелестныя пещеры, эти очаровательные провалы, отверзлись для поглощен³я влечен³я Венеры. Она обезумѣла уже прежде, какъ было ей сохранить разумъ теперь? Кто пораженъ уже на смерть, зачѣмъ тому второй ударъ? Бѣдная царица любви, обреченная, въ силу своего-же закона, любить ланиты, усмѣхающ³яся тебѣ только изъ презрѣн³я!

XLIII.

Къ чему ей приступить теперь? Что говорить? Ея слова истощились, желан³я возрасли, а время проходитъ, и ея предметъ рвется прочь, стараясь освободиться изъ ея сплетенныхъ рукъ. "Сжалься"! восклицаетъ она. "Хотя какую-нибудь ласку... какое-нибудь раскаян³е..." Но онъ вскакиваетъ и спѣшитъ къ своему коню.

XLIV.

Но за сосѣдними кустами паслась молодая и горячая, горделивая кобылица, подсмотрѣвшая Адонисова коня. Она выскочила, захрапѣла, заржала громко, и крѣпковыйный конь, на привязи у дерева, обрываетъ поводъ и несется прямо къ ней.

XLV.

Онъ мчится неистово, ржетъ, прыгаетъ, разрываетъ на себѣ плетеную подпругу, наноситъ твердымъ копытомъ раны сносливой землѣ, пустыя нѣдра которой гудятъ, какъ громъ небесный. Онъ разгрызаетъ желѣзное удило, одолѣвая то, что его одолѣвало.

XLVI.

Онъ насторожилъ уши; его заплетенная висячая грива встала дыбомъ теперь; ноздри втягиваютъ воздухъ и пышатъ имъ обратно, какъ паромъ изъ горнила; глаза, сердито сверкая огнемъ, говорятъ о его горячей мощи и напряженности желан³я.

XLVII.

Онъ то бѣжитъ рысью, какъ-бы отсчитывая шаги съ милымъ велич³емъ и скромною гордостью, то взвивается на дыбы, подпрыгиваетъ, дѣлаетъ скачки, какъ бы говоря: "Это я чтобы выказать мою силу, а это - чтобы прельстить взоръ красивой кобылицы, находящейся близь меня".

XLVIII.

Что ему до сердитыхъ возгласовъ хозяина, до его "Тпру!" и "Стой, я тебѣ говорю!" Что ему до мундштука и острыхъ шпоръ, до богатаго чепрака и до блестящей сбруи? Онъ видитъ возлюбленную и болѣе не видитъ ничего, ничего, что тѣшило-бы болѣе его гордый взоръ.

XLIX.

Пусть живописецъ тщится превзойти самую жизнь и рисуетъ хорошо сложенныхъ коней, соперничая своимъ мастерствомъ съ творчествомъ природы; но ничто мертвое не превзойдетъ живого! Такъ этотъ конь превосходилъ обыкновенныхъ коней своими статьями, отвагой, мастью, походкой, костями.

Копыта у него закруглены, связки тонк³я, щетки длинныя и косматыя, грудь широкая, глаза выпуклые, голова маленькая съ открытыми ноздрями, высокая чолка, коротк³я уши, крѣпк³я ноги, необыкновенно коротк³я, тонкая грива, густой хвостъ, широк³й крупъ, нѣжная кожа. Чего не требовалось-бы отъ коня, все у него было, за исключен³емъ такого-же гордаго всадника на такомъ гордомъ скакунѣ.

LI.

Онъ мчится вдаль и смотритъ оттуда; потомъ кидается вновь, несясь, какъ перо, и предлагая вѣтру игру въ перегонку, и никто не угадываетъ, куда онъ побѣжитъ, полетитъ; вѣтеръ свищетъ сквозь его гриву и хвостъ, раздувая волосы, которые развѣваются подобно перистымъ крыльямъ.

LII.

Онъ смотритъ на свою возлюбленную и ржетъ около нея; она отвѣчаетъ ему, какъ будто угадывая его мысли; гордясь, какъ весь ея полъ, его ухаживан³емъ, она выражаетъ ему наружно свое нерасположен³е, кажется неласковой, отвергаетъ его любовь, издѣвается надъ его пыломъ, отталкиваетъ его нѣжныя объят³я своими копытами.

LIII.

Тогда, подобно грустному неудачнику, онъ опускаетъ хвостъ, и тотъ, какъ ниспадающее перо, осѣняетъ прохладой его разгоряченный крупъ; бьетъ ногой, проглатываетъ бѣдныхъ мухъ въ своей досадѣ. Его возлюбленная, видя его ярость, становится добрѣе и его бѣшенство стихаетъ.

LIV.

Разсерженный хозяинъ подходитъ, чтобы взять его, но кобылица, еще незнакомая съ сѣдломъ, пугается, боится быть пойманной и быстро мчится прочь; конь за нею, оставляя Адониса на мѣстѣ. Какъ обезумѣвъ, они скрываются въ чащѣ, обгоняя воронъ, желавшихъ пролетѣть раньше ихъ.

LV.

Запыхавшись отъ погони, Адонисъ садится, кляня своенравное, непокорное животное, но этотъ случай благопр³ятенъ тому, что жаждущая любви любовь можетъ снова молить. Любовники говорятъ, что любовь страдаетъ втройнѣ, если лишена помощи языка.

LVI.

Печь, которую заткнутъ, рѣка, которую запрудятъ, раскаляется сильнѣе и вздымается бурливѣе; такъ и съ скрытымъ горемъ: свободный истокъ словъ утишаетъ любовный пламень, но когда адвокатъ сердца нѣмъ, тогда кл³ентъ падаетъ духомъ, отчаяваясь въ успѣхѣ тяжбы.

LVII.

Видя ея приближен³е, онъ начинаетъ краснѣть (такъ потухавш³й уголь оживляется отъ вѣтра), закрываетъ шапкой свое гнѣвное лицо и потупляется съ досадой къ темной землѣ, какъ бы не обращая вниман³я на то, что она уже близко, но искоса поглядываетъ на нее.

LVIII.

О что это былъ за видъ, стоило его посмотрѣть, когда она подкрадывалась къ упрямому юношѣ! Какъ боролись краски на ея лицѣ, когда одолѣвала, то бѣлая, то розовая! Щеки ея были порою блѣдны, порою вдругъ вспыхивали огнемъ, подобно молн³и въ небесахъ.

LIX.

Наконецъ, она передъ сидящимъ и опускается на колѣни, какъ униженный любовникъ; одною прекрасною рукою она поднимаетъ его шапку, другою, нѣжною, касается его прелестной ланиты, на которой, еще нѣжнѣйшей, оставляетъ свой слѣдъ; такъ вновь выпавш³й снѣгъ принимаетъ всяк³й отпечатокъ.

LX.

О, что за битва взглядами происходитъ тогда между ними! Ея глаза, молящ³е, обращаютъ просьбу къ его глазамъ; смотритъ, какъ будто видитъ ихъ впервые; ея глаза продолжаютъ ласкать, его взоръ отталкиваетъ эту ласку, и вся эта нѣмая игра поясняется, какъ хоромъ, слезами, текущими ручьемъ изъ ея глазъ.

LXI.

Крайне нѣжно беретъ она его за руку: это лил³я, заключенная въ снѣжную темницу, слоновая кость въ алебастровой оправѣ; столь бѣлый другъ обхватываетъ столь бѣлаго недруга! Изящная борьба между настойчивостью и отпоромъ, точно ссора двухъ серебристыхъ голубковъ.

LXII.

Снова начало такъ оруд³е ея мыслей: "о, красивѣйш³й изъ ходящихъ по этому бренному шару, если-бы ты былъ мною, а я мужчиной, и мое сердце здоровымъ, какъ твое, а твое уязвленнымъ; я пожертвовала-бы тебѣ въ помощь одинъ нѣжный взглядъ, хотя вылечить тебя могъ-бы только ядъ моихъ тѣлесъ".

LXIII.

"Отпусти мою руку, сказалъ онъ, зачѣмъ ты ее жмешь"? "Отдай мнѣ мое сердце, возразила она", и тогда получишь ее. О, оставь ее мнѣ, пока не закалило и ее твое жестокое сердце; когда она закалится, на ней не оттиснутся уже нѣжные вздохи, тогда и я не буду внимать глубокимъ стонамъ любви, потому что сердце Адониса окаменитъ сердце и мнѣ.

LXIV.

"Стыдись! воскликнулъ онъ. Оставь это и пусти меня. Моя дневная забава пропала, мой конь убѣжалъ, и я лишенъ его по твоей винѣ; я снова прошу тебя, дай мнѣ остаться здѣсь одному; все мое дѣло теперь, моя мысль, моя забота, только о томъ, чтобы достать моего коня отъ этой кобылицы".

LXV.

Она возражаетъ на это: "Твой конь, какъ и слѣдуетъ, привѣтствуетъ горячую близость нѣжнаго вожделѣн³я; любовь, какъ уголь, должна быть охлаждена, иначе, предоставленная себѣ, она испепелитъ сердце. У моря есть предѣлы, нѣтъ ихъ у страстнаго желан³я; вотъ почему ушелъ твой конь.

LXVI.

"Подобно клячѣ, стоялъ онъ на привязи у дерева, рабски покорный кожаному поводу; но лишь только увидѣлъ возлюбленную, какъ прекрасный даръ ему въ юности, онъ презрѣлъ столь слабыя узы, сбросилъ унизительное удило со склоненной гривы, освободилъ свою морду, спину и грудъ.

LXVII.

"Если кто, увидя свою возлюбленную, обнаженною на ложѣ, гдѣ ея бѣлизна оказывается бѣлѣе простынь, насытитъ тѣмъ свои жадные взоры, то развѣ и друг³я его чувства не пожелаютъ тоже своего наслажден³я? Кто слабъ до того, что не дерзнетъ коснуться огня въ холодную погоду?

LXVIII.

"Позволь мнѣ заступиться за твоего коня, милый юноша; я прошу тебя, поучись у него, какъ слѣдуетъ пользоваться предлагаемымъ удовольств³емъ; если я останусь нѣмой, его поведен³е должно наставить тебя. О, научись любить; наука эта проста и, понятая однажды вполнѣ, не забывается уже никогда".

LXIX.

"Я не знаю любви, сказалъ онъ, и не хочу ее знать, развѣ что это вепрь; тогда я стану за нимъ охотиться. Слишкомъ великъ заемъ; я не желаю быть должникомъ. Моя любовь будетъ для любви только гнушен³емъ ею, и я слыхалъ, что не исчезла еще жизнь въ той смерти, которая и смѣется, и плачетъ заразъ.

LXX.

"Кто облекается въ безформенную, не довершенную одежду? Кто срываетъ почку, прежде чѣмъ она развернется къ листъ? Если разцвѣтающее лишится малѣйшей части, оно увянетъ уже вначалѣ, не будетъ годиться никуда; жеребенокъ на котораго сядутъ или котораго навьючатъ слишкомъ рано, утратитъ свою бодрость и выростетъ безсильнымъ.

LXXI.

"Ты помяла мнѣ руку своимъ пожат³емъ; разойдемся, оставимъ этотъ праздный предметъ, эту безцѣльную болтовню, прекрати осаду моего несдающагося сердца: оно не откроетъ воротъ своихъ для любовной тревоги; откажись отъ своихъ клятвъ, притворныхъ слезъ, своей лести; если сердце твердо, онѣ его не прострѣлятъ".

LXXII.

"Какъ! Ты способенъ говорить?" - сказала она. "У тебя есть языкъ? О, лучше бы его не было или я была лишена слуха! Твой голосъ, подобный голосу сирени, причинилъ мнѣ двойной вредъ: я несла свое бремя, теперь отягчилась моя ноша: мелодическое разнозвуч³е, небесный гимнъ и рѣзкое бряцанье, усладительная музыка для слуха и глубоко-скорбное уязвлен³е сердца!

LXXIII.

"Не будь у меня зрѣн³я, одинъ только слухъ, ухо мое полюбило бы въ тебѣ внутреннюю, незримую прелесть; будь я глуха, твоя внѣшность затронула бы во мнѣ все, что способно возчувствовать, - хотя, не имѣя ни глазъ, ни ушей, чтобы видѣть и слышать, я все же полюбила бы тебя отъ одного прикосновен³я къ тебѣ.

LXXIV.

"Будь я лишена и осязан³я, такъ что не могла бы ни видѣть, ни слышать, ни осязать, и мнѣ досталось бы въ удѣлъ одно обонян³е, - и тогда моя любовь къ тебѣ была бы не меньшею, потому что изъ реторты твоего лика, очищаясь, исходитъ ароматное дыхан³е, порождающее любовь при обонян³и его.

LXXV.

"Но какою трапезою былъ бы ты для вкуса, будучи пѣстуномъ и питателемъ четырехъ прочихъ чувствъ! Они пожелали бы продолжать свой пиръ навѣки и велѣли бы Подозрѣн³ю затворить покрѣпче дверь, для того чтобы Ревность, эта досадливая, непр³ятная гостья, не успѣла испортить празднества, закравшись сюда".

LXXVI.

Снова разверзаются рубиновыя врата для пропуска его сладкой рѣчи, но подобны они и багровому мѣсяцу, вѣщающему крушен³е моряку, бурю полямъ, горе пастухамъ, гибель птицамъ, взрывы вѣтра и мятель скотоводамъ и стадамъ.

LXXVII.

Она подмѣчаетъ вовремя зловѣщ³й признакъ: какъ вѣтеръ стихаетъ передъ началомъ дождя, какъ волкъ рычитъ, прежде нежели залаетъ, или какъ ягода лопается, прежде чѣмъ сгн³етъ, какъ смертоносная пуля изъ ружья, такъ поразило ее его помышлен³е, прежде нежели онъ его высказалъ.

LXXVIII.

При его взглядѣ, она упала навзничъ: взглядъ можетъ убивать любящаго, какъ взглядъ же и живитъ; улыбка залечиваетъ рану, нанесенную суровостью; но счастливъ разоривш³йся, которому приходится потерпѣть такъ черезъ любовь! Неразумный юноша, думая, что она умираетъ, треплетъ ея блѣдныя щеки, такъ что онѣ зарумяниваются.

LXXIX.

Удивительно не сбылось его намѣрен³е: онъ хотѣлъ строго ее побранить, но хитрая любовь находчиво предотвратила это. Счастливое паден³е, такъ остроумно послужившее ей обороной! Лежитъ она на травѣ, какъ убитая, пока его дыхан³е не вдохнетъ ей жизнь.

LXXX.

Онъ потираетъ ей носъ, гладитъ щеки, сгибаетъ пальцы, крѣпко нажимаетъ пульсъ, третъ и губы, старается тысячью способами загладить обиду, нанесенную его непривѣтливостью. Онъ цѣлуетъ ее, она добровольно не хочетъ подняться, и потому онъ продолжаетъ ее цѣловать.

LXXXI.

Ночь скорби превращается для нея въ день; она слабо открываетъ свои два голубые окошечка, уподобляясь красавцу-солнцу, когда оно, въ своемъ свѣжемъ нарядѣ, привѣтствуетъ утро и оживляетъ весь м³ръ; и подобно тому какъ свѣтлое солнце озаряетъ небо, такъ ея лицо освѣщается ея взглядомъ.

LXXXII.

Эти лучи устремлены на его безбородое лицо, какъ-бы отъ него заимствуя свое с³ян³е. Никогда-бы еще не соединялись так³е четыре свѣтильника, если-бы его взглядъ не омрачался нахмуреннымъ челомъ. Но ея глаза, свѣтящ³еся сквозь слезы, с³яютъ какъ луна, которая смотрится въ воды.

LXXXIII.

"О, гдѣ я?" говоритъ она. "На землѣ или въ небесахъ? Погружена въ океанъ или въ пламень? Который часъ теперь? Утро или унылый вечеръ? Стремлюсь-ли я къ смерти или желаю жить? Но я жила, и жизнь была для меня смертной тоскою; когда я умерла, смерть стала мнѣ жизненной радостью!

LXXXIV.

"О, ты убилъ меня; убей опять. Твое суровое сердце, этотъ прозорливый наставникъ твоихъ взглядовъ, научило ихъ такому издѣвательству, такому презрѣн³ю, что они умертвили мое бѣдное сердце; и мои глаза, вѣрные проводники къ нему, своему властителю, никогда не прозрѣли-бы вновь, если-бы не твои сострадательныя губы.

LXXXV.

"Пустъ за это исцѣлен³е онѣ долго цѣлуютъ одна другую. Пусть никогда не износятся ихъ алые покровы! И пока онѣ будутъ существовать, сохраняя свою свѣжесть, зараза прогонится изъ всякой опасной годины, такъ что звѣздочеты, предсказавш³е смертность, скажутъ: язва изгнана твоимъ дыхан³емъ.

LXXXVI.

"Чистыя уста, наложивш³я сладкую печать на мои нѣжныя уста, что мнѣ сдѣлать, чтобы оставаться всегда запечатанной? я рада-бы продать себя и ты можешь меня купить и заплатить и пользоваться хорошимъ добромъ, а чтобы избѣ жать всякой поддѣлки, приложи свою ручную печать къ алому сургучу моихъ губъ.

LXXXVII.

"Купи тысячу поцѣлуевъ отъ меня, мое сердце, и выплачивай мнѣ ихъ по одному, исподволь. Что значатъ для тебя десять сотенъ поцѣлуевъ? Развѣ не скоро ихъ сосчитаешь и не скоро выдашь? Если, за неуплату, долгъ удвоивается, то развѣ и двадцать сотенъ поцѣлуевъ уже такъ затруднительны?"

LXXXVIII.

"Прекрасная царица", вымолвилъ онъ, "если ты питаешь ко мнѣ какую-либо любовь, то сообрази мою дикость съ моимъ незрѣлымъ возрастомъ. Пока я не узнаю себя самъ, не старайся меня узнавать; рыбакъ щадитъ неразвитую молодь; мягкая слива отпадаетъ, зеленая держится крѣпко или, будучи сорвана преждевременно, оказывается кислой на вкусъ.

LXXXIX.

"Взгляни: м³ровой утѣшитель уже докончилъ на западѣ, усталой походкою, свой дневный долгъ; овцы воротились въ загонъ, птицы въ свои гнѣзда, и черныя, какъ уголь, тучи, заслоняя небесный свѣтъ, велятъ намъ разойтись, пожелавъ доброй ночи.

ХС.

"Позволь-же мнѣ сказать: Доброй ночи! и ты тоже скажи; если ты скажешь это, получишь поцѣлуй". "Доброй ночи!" отвѣчаетъ она и прежде, нежели онъ произноситъ: "прощай!" ему предложенъ уже сладостный залогъ разлуки. Ея руки окружаютъ его шею нѣжнымъ объят³емъ; оба они теперь какъ-бы сплотились, стоя лицомъ къ лицу.

ХС².

Пока онъ, задыхаясь, не освобождается и не отстраняетъ отъ нея ту божественную росу, тѣ сладк³я коралловыя уста, драгоцѣнный вкусъ которыхъ познали ея жаждущ³я губы, пересытивш³я себя ими и все-же страдающ³я жаждой. Онъ былъ отягченъ избыткомъ, она изнемогала отъ жажды (ихъ губы пылали вмѣстѣ), и оба они пали на землю.

XCII.

Тогда ея быстрое вожделѣн³е овладѣваетъ своею добычей, питается ею обжорливо и все не можетъ насытиться; ея уста побѣждаютъ, его уста повинуются, платя ту дань, которой требуетъ оскорбительница, ястребиная похоть которой такъ высоко цѣнитъ свой захватъ, что старается изсушить вполнѣ сокровище его губъ.

ХС²²².

Ощутивъ сладость добычи, она предается грабежу съ слѣпой яростью; ея лицо пылаетъ, кровь кипитъ и необузданное желан³е вызываетъ въ ней отчаянную смѣлость, которая подвергаетъ забвен³ю все, прогоняетъ благоразум³е, уничтожаетъ румянецъ стыда и сокрушаетъ честь.

ХС²Ѵ.

Въ жару, ослабѣвъ, измучась ея неи