Шекспир Вильям - Лукреция - Книги

Вильям Шекспир

Лукреция --------------------------------------

Перевод А. Федорова

М., "Эксмо", 2007

OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru --------------------------------------

Его Милости Генриху Райотсли,

Герцогу Соутгемптонскому

и барону Тичфильдскому

Моя любовь к Вашей Милости беспредельна, и этот отрывок без начала выражает только часть ее. Только доказательства Вашего лестного расположения ко мне, а не достоинство моих неумелых стихов дают мне уверенность в том, что Вы примете мое посвящение. То, что я совершил, принадлежит Вам, что я должен еще совершить - тоже Ваше. Вы - собственник всего, что я имею, так как я всецело предан Вам. Если бы достоинства мои были более велики, и выражения моей преданности были бы лучшими. Но, во всяком случае, каково бы ни было мое творение, оно приносится как дань Вашей Милости, которой я желаю долгой жизни, еще более удлиненной всевозможным счастьем.

Вашей Милости покорный слуга

Вильям Шекспир

От боевой Ардеи осажденной,

Крылами льстивой похоти носим,

От войск своих Тарквиний мчится в Рим.

В Коллаиум свой пламень затаенный

Несет он, сладострастный, чтобы им

Обвеять грудь подруги Коллатина:

Лукреция прекрасна и невинна.

"Невинна". Этим Коллатин разжег

Нечаянно в нем знойные желанья,

Хваля ее румянец, нежность щек,

На небе грез царивших, средь сиянья

Красавиц звезд, чье чистое мерцанье

Внушало, озаряя ночи тьму,

Благоговенье светлое ему.

Тарквинию в шатре его походном

Открыл свой клад минувшей ночью он:

Сокровищем он свыше награжден.

Он хвастался, что образ благородный

Его подруги в памяти народной

Возвысить мог бы славу королей.

Он - только смертный и владеет ей.

О, как недолго счастье нас ласкает!

Приходит вмиг и так же вмиг уйдет,

Как та роса, что, серебрясь, блистает,

Лишь только солнце на небо взойдет.

Оно уж глохнет раньше, чем цветет.

И красота и честь в мгновенной власти

Бессильны против горя и напасти.

Краса сама собою благодатна.

Глаза людей не замкнуты ничем.

Зачем хвалить, что и без слов понятно

И редкостно? О Коллатин, зачем

Ты хвастался подругою? Меж тем

Похвальней скрыть ревниво достоянье

От воровского взгляда и желанья!

Быть может, хвастовство такою властью

Царю внушило дерзостный порыв.

Нередко слух питает сердце страстью.

Так, о своем богатстве объявив

И зависть вдруг к сокровищу внушив,

Тем уязвил он гордость властелина:

Перл для царей и вдруг - у Коллатина!

А если и не то и не другое, -

Так мысль его поспешность разожгла.

Все: честь, дела и сан и все святое -

Он позабыл и мчится как стрела

Залить огонь, сжигающий дотла.

О лживый пыл, раскаяньем клейменный!

Твой ключ забьет и сохнет, утомленный.

В Коллатиум явился царь коварный.

Он встречен там достойнейшей из жен.

В ее лице румянец светозарный

Прекрасной добродетелью пленен:

Лишь добродетель засияет - он

Еще нежней; а красота засветит -

И добродетель бледностью ответит.

Но красота в блистательном сраженьи

От голубей Венеры помощь ждет,

И добродетель у нее берет

Ее румянец: в пылком восхищеньи

Век золотой ей сделал подношенье;

И для ланит румянец - алый щит:

Он от стыда их бледность защитит.

Весь этот спор двух королев державных -

Красы и добродетели - возник

С начала мира; в их лучах тщеславных

Лукреции сияет дивный лик.

Но честолюбье побуждает равных

К сражению, и мощь их так сильна,

Что каждая порой оттеснена.

И битву роз безмолвную и лилий

Тарквиний видел: вероломный взор

Включил и он в их спор и без усилий

Сдается в плен. Увы, его позор

Не торжество для гордых, а укор.

Пусть лучше враг трусливый убегает:

Над ним победа их не привлекат.

Теперь Тарквиний видит, что язык

Ее супруга - скряга настоящий:

Он похвалой унизил дивный лик,

Все похвалы красой превосходящий.

Лукрецию увидев, он постиг,

Что свой восторг не выразить словами,

И расточил хвалы свои - глазами.

Но демона пленившая святая

Не прозревала вероломных ков:

Кто чист, тот тьмы не видит, сам сияя;

Так птицы, не видавшие силков,

Ловушек не боятся. Но таков

Обычай: гостя, скрывшего под маской

Злой умысел, она встречает лаской.

Царь скрыл его своим высоким саном:

Презренный грех под царственным плащом.

Казалось, он был чужд позорным планам;

Но глаз восторг тревожным огоньком

Их выдавал. Все охватив кругом,

В богатстве бедный, низкий в изобильи,

Томился он желанием в бессильи.

Но ей темны очей его намеки,

Их смысл она постигнуть не могла;

Хрустальных книг таинственные строки

Она душой невинной не прочла.

Крючки, приманки... Нет, не поняла

Тех глаз она; его не осуждала:

Как будто солнце перед ним сияло.

О Коллатине вся его беседа.

Ее супруг в Италии гремит:

Его венчает лаврами победа,

Ему война бессмертие дарит.

Лукреция восторженно молчит

И только руки к небу воздымает;

Богов за все удачи прославляет.

В своих словах от избранной им цели

Далек Тарквиний, просит извинить

За посещенье. Тучи не посмели

Пророчеством ей сердце омрачить.

Приходит ночь, чтоб страхом все затмить

И наложить на мир свои печати,

Скрывая день в угрюмом каземате.

И вот уж ждет Тарквиния постель,

Он утомлен: за полночь длился ужин.

Но перед ним - негаснущая цель,

В нем кровь кипит, хоть телу отдых нужен.

Свинцовый сон идет к тому, с кем дружен.

Все отдохнуть стремятся от трудов,

Все, кроме душ мятежных и воров.

Один из них, Тарквиний, возлежал,

Обдумывая замысел опасный...

Его свершить решил он, хоть дрожал

За дерзкий план, безумный и ужасный.

Но страх порой - толчок к успеху властный,

И, если смерть грозит за дивный клад,

Пусть смерть идет, но нет пути назад.

Кто к многому стремится, поневоле

Свое, чужое ставит наугад,

И чем надежда алчнее и боле,

Тем меньше жизнь дает ему наград.

И, выиграв, не станет он богат:

Уходит все на выплату по счетам,

Богач-бедняк становится банкротом.

Задача всех - в преклонные лета

Обставить жизнь богатством и покоем;

Из-за того борьба и суета,

На этом мы все наше счастье строим:

Так яму мы себе же сами роем.

Честь - для богатств, и все для них губя,

Со всем мы губим вместе и себя.

Рискуя только ради ожиданья,

Собой мы сами быть перестаем.

О, слабость! О, бесстыдные желанья!

Имея, все желать. Так отдаем

Мы все, что есть, в безумии своем;

Стремяся увеличить, уменьшаем,

И нечто вдруг в ничто мы обращаем.

Тарквиний, упоенный, бесшабашный,

Ступил на этот путь. Для страсти - честь.

Он для себя - себя предатель страшный.

Он для любви готов себя известь.

Где ж справедливость жалкому обресть!

Он отдается сам пред целым светом

Злословию и гибельным наветам.

Ночь мертвая подкралась, и смежил

Тяжелый сон все очи. Тучи кроют

Сиянье звезд. Ни звука. Беспокоят

Лишь крики сов призывами с могил,

Да волки торжествующие воют.

Невинность спит. Но в этот мертвый час

Злодейство, похоть не смыкают глаз.

И сладострастный царь встает с постели.

Наброшен плащ. И страх и похоть в нем

В борении; одно толкает к цели,

Грозит другое гибелью кругом.

Но честный страх стал похоти рабом

И уступает страсти гнусным чарам,

Сражен желанья гибельным ударом.

Царь о кремень мечом ударил: рой

Горячих искр исторг холодный камень.

От них зажег он факел восковой;

Для похотливых глаз его звездой

Горит его колеблющийся пламень,

И мыслит царь: "Из камня добыл меч

Огонь, - так я хочу ее зажечь".

Опасность он рисует, весь бледнея,

Обдумывает мерзостный свой план,

Пугаясь сам и сам его лелея.

Он все напасти видит сквозь туман:

Меч - страсти, вот теперь его тиран;

Он обнажен; и царь с тревогой явной

Оценивает замысел бесславный:

"О благородный факел, не мрачи

Сиянья той, чей дивный лик светлее,

И погаси печальные лучи.

Умри, о мысль, пятнать ее не смея.

В честь божества на алтаре скорее

Зажги огонь, и белых роз любви

Безумными желаньями не рви.

О, рыцарство! О, честный герб! Позор!

Могилам предков злое порицанье.

Всех мерзких бед безбожное слиянье!

Рабом мечты стал воин. О, укор

Для мужества! Над честью приговор!

Мое паденье низко и бесстыдно

И на лице, как маска, будет видно.

Умру, но стыд переживет меня,

В моем гербе бельмом он будет грязным,

И, выходку позорную казня,

Герольд отметит словом безобразным,

Как я любил. И, прах отца кляня,

Меня мое потомство устыдится

И заклеймить меня не побоится.

Что я найду, осуществив желанья? -

Мечту, вздох, пену радости пустой.

За побрякушку - вечность в воздаянье,

За миг дни зла; для ягоды одной,

Кто сгубит виноградник золотой?

И есть ли нищий, за прикосновенье

К венцу царя готовый на мученье?

О, если бы мой план хоть в сновиденьи

Увидел Коллатин! - За мною вслед,

Воспрянув, он рванулся б в исступленьи,

Чтобы прервать поток грозящих бед:

Глумление над браком, злой навет,

Пятно для юных, мудрому забота,

Невинности погибель без оплота.

Когда меня за гнусность, злобы полный,

Ты обвинишь, я упаду во прах,

Ослепну я и задрожу, безмолвный,

И обольется кровью сердце. Страх

Сильней вины. Не может впопыхах

Он ни бежать, ни защищаться ложью

И смерть зовет с мучительною дрожью.

Убей он сына моего, изменой

Вонзи кинжал свой в царственную грудь,

Не будь родным мне, другом мне не будь, -

Я мог бы свой поступок дерзновенный

Хоть защитить иль совесть обмануть

И объяснить все жаждою отмщенья...

Но за позор я не найду прощенья.

О, если все об этом преступленьи

Узнают!.. Ненавистно... Не должно

В любви быть ненависти. В униженьи

Я буду умолять ее. Одно

Страшней всего - отказ. Но все равно.

Сильней рассудка воля. Кто смирится

Пред старостью, тот пугала боится".

Меж совестью и волею горящей

Безумец в колебаньи устает.

От добрых мыслей он бежит, дрожащий,

И подстрекает злобные вперед.

И наконец уж близится исход:

Все светлое исчезло с беспокойством,

Все низменное кажется геройством.

Он говорит: "Она коснулась ныне

Моей руки, смотрела мне в глаза,

Когда я говорил о Коллатине,

Страх за него сменяла в ней слеза,

В лицо бросалась краска, как гроза.

То розой на снегу она алела,

То, будто снег, лишенный роз, бледнела.

Ее рука в моей руке дрожала,

И благородный страх то волновал,

То грустью ей вонзался в грудь, как жало...

Но я ее сомненья разогнал, -

И нежный крик так дивно прозвучал,

Что будь Нарцисс цветущий недалеко,

Не бросился б, влюбленный, в глубь потока.

Зачем же здесь увертки, оправданья?

Немеют все при звуках красоты,

Ничтожества страдают за желанья;

Цветок любви не любит темноты.

Любовь! Меня ведешь, как кормчий, ты.

Кого зовет на подвиг это знамя -

Будь даже трус, в нем вспыхнет смело пламя.

Прочь, глупый страх! Долой все рассужденья!

Почтенье, разум, ждите седины.

Где глаз мой, там и сердце без боренья.

Печаль и поза мудрости нужны.

Их гонят прочь лучи моей весны.

Желанье - вождь; красавица - награда,

И для нее погибнуть сердце радо.

Как заглушают плевелы пшеницу,

Страх похотью тлетворной заглушён.

С сомненьем, с жаром похоти блудницы

Уж крадется, прислушиваясь, он,

Как слугами коварными, смущен

То тем, то этим шатким убежденьем.

То - перед миром, то - пред нападеньем.

Небесный образ мысль его ласкает,

Но Коллатин с ним крепко обручен.

Взгляд на нее все мысли омрачает,

А тот, что на супруга обращен,

Велит бежать, бежать отсюда вон,

Волнует сердце доблестным призывом;

Но, лживое, осталось сердце лживым.

И низменные силы, подстрекнуты

Отважным видом своего вождя,

&nbs