Рылеев Кондратий Федорович - Войнаровский

ify">  

   Что сталось с родиной моей?

  

  

   Кого в Петре - врага иль друга

  

  

   Она нашла в беде своей?

  

  

   Где слезы льет моя подруга?

  

  

   Увижу ль я своих друзей?..

  

  

   Так я души покой минутный

  

  

   В своем изгнанье возмущал

  

  

   И от тоски и думы смутной,

  

  

   Покинув город бесприютный,

  

  

   В леса и дебри убегал.

  

  

   В моей тоске, в моем несчастье,

  

  

   Мне был отраден шум лесов,

  

  

   Отрадно было мне ненастье,

  

  

   И вой грозы, и плеск валов.

  

  

   Во время бури заглушала

  

  

   Борьба стихий борьбу души;

  

  

   Она мне силы возвращала,

  

  

   И на мгновение, в глуши,

  

  

   Душа страдать переставала.

  

  

   Раз у якутской юрты я

  

  

   Стоял под сосной одинокой;

  

  

   Буран шумел вокруг меня,

  

  

   И свирепел мороз жестокой;

  

  

   Передо мной скалы и лес

  

  

   Грядой тянулися безбрежной;

  

  

   Вдали, как море, с степью снежной

  

  

   Сливался темный свод небес.

  

  

   От юрты вдаль тальник кудрявый

  

  

   Под снегом стлался, между гор

  

  

   В боку был виден черный бор

  

  

   И берег Лены величавый.

  

  

   Вдруг вижу: женщина идет,

  

  

   Дохой убогою прикрыта,

  

  

   И связку дров едва несет,

  

  

   Работой и тоской убита.

  

  

   Я к ней, и что же?.. Узнаю

  

  

   В несчастной сей, в мороз и вьюгу,

  

  

   Козачку юную мою,

  

  

   Мою прекрасную подругу!..

  

  

   Узнав об участи моей,

  

  

   Она из родины своей

  

  

   Пошла искать меня в изгнанье.

  

  

   О странник! Тяжко было ей

  

  

   Не разделять со мной страданье.

  

  

   Встречала много на пути

  

  

   Она страдальцев знаменитых,

  

  

   Но не могла меня найти:

  

  

   Увы! я здесь в числе забытых.

  

  

   Закон велит молчать, кто я,

  

  

   Начальник сам того не знает.

  

  

   Об том и спрашивать меня

  

  

   Никто в Якутске не дерзает.

  

  

   И добрая моя жена,

  

  

   Судьбой гонимая жестокой,

  

  

   Была блуждать осуждена,

  

  

   Тая тоску в душе высокой.

  

  

   Ах, говорить ли, странник мой,

  

  

   Тебе об радости печальной

  

  

   При встрече с доброю женой

  

  

   В стране глухой, в стране сей дальней?

  

  

   Я ожил с нею; но детей

  

  

   Я не нашел уже при ней.

  

  

   Отца и матери страданья

  

  

   Им не судил узнать творец;

  

  

   Они, не зрев страны изгнанья,

  

  

   Вкусили радостный конец.

  

  

   С моей подругой возвратилось

  

  

   Душе спокойствие опять:

  

  

   Мне будто легче становилось;

  

  

   Я начал реже тосковать.

  

  

   Но, ах! не долго счастье длилось,

  

  

   Оно, как сон, исчезло вдруг.

  

  

   Давно закравшийся недуг

  

  

   В младую грудь подруги милой

  

  

   С весной приметно стал сближать

  

  

   Ее с безвременной могилой.

  

  

   Тут мне судил творец узнать

  

  

   Всю доброту души прекрасной

  

  

   Моей страдалицы несчастной.

  

  

   Болезнию изнурена,

  

  

   С какой заботою она

  

  

   Свои страданья скрыть старалась:

  

  

   Она шутила, улыбалась,

  

  

   О прежних говорила днях,

  

  

   О славном дяде, о детях.

  

  

   К ней жизнь, казалось, возвращалась

  

  

   С порывом пылких чувств ея;

  

  

   Но часто, тайно от меня,

  

  

   Она слезами обливалась.

  

  

   Ей жизнь и силы возвратить

  

  

   Я небеса молил напрасно -

  

  

   Судьбы ничем не отвратить.

  

  

   Настал для сердца час ужасный!

  

  

   "Мой друг! - сказала мне она. -

  

  

   Я умираю, будь покоен;

  

  

   Нам здесь печаль была дана;

  

  

   Но, друг, есть лучшая страна:

  

  

   Ты по душе ее достоин.

  

  

   О! там мы свидимся опять!

  

  

   Там ждет награда за страданья,

  

  

   Там нет ни казней, ни изгнанья,

  

  

   Там нас не будут разлучать".

  

  

   Она умолкла. Вдруг приметно

  

  

   Стал угасать огонь очей.

  

  

   И, наконец, вздохнув сильней,

  

  

   Она с улыбкою приветной

  

  

   Увяла в цвете юных лет,

  

  

   Безвременно, в Сибири хладной,

  

  

   Как на иссохшем стебле цвет

  

  

   В теплице душной, безотрадной.

  

  

   Могильный, грустный холм ея

  

  

   Близ юрты сей насыпал я.

  

  

   С закатом солнца я порою

  

  

   На нем в безмолвии сижу

  

  

   И чудотворною мечтою

  

  

   Лета протекшие бужу.

  

  

   Все воскресает предо мною:

  

  

   Друзья, Мазепа, и война,

  

  

   И с чистою своей душою

  

  

   Невозвратимая жена.

  

  

   О странник! Память о подруге

  

  

   Страдальцу бодрость в душу льет;

  

  

   Он равнодушней смерти ждет

  

  

   И плачет сладостно о друге.

  

  

   Как часто вспоминаю я

  

  

   Над хладною ее могилой

  

  

   И свойства добрые ея,

  

  

   И пылкий ум, и образ милой!

  

  

   С какою страстию она,

  

  

   Высоких помыслов полна,

  

  

   Свое отечество любила.

  

  

   С какою живостью об нем,

  

  

   В своем изгнанье роковом,

  

  

   Она со мною говорила!

  

  

   Неутолимая печаль

  

  

   Ее, тягча, снедала тайно;

  

  

   Ее тоски не зрел москаль -

  

  

   Она ни разу и случайно

  

  

   Врага страны своей родной

  

  

   Порадовать не захотела

  

  

   Ни тихим вздохом, ни слезой.

  

  

   Она могла, она умела

  

  

   Гражданкой и супругой быть

  

  

   И жар к добру души прекрасной,

  

  

   В укор судьбине самовластной,

  

  

   В самом страданье сохранить.

  

  

   . . . . . . . . . . . . . . . .

  

  

   С утратой сей, от бед усталой,

  

  

   С душой для счастия увялой,

  

  

   Я веру в счастье потерял;

  

  

   Я много горя испытал,

  

  

   Но, тяжкой жизнью недовольный,

  

  

   Как трус презренный, не искал

  

  

   Спасенья в смерти самовольной.

  

  

   Не раз встречал я смерть в боях;

  

  

   Она кругом меня ходила

  

  

   И груды трупов громоздила

  

  

   В родных украинских степях.

  

  

   Но никогда, ей в очи глядя,

  

  

   Не содрогнулся я душой;

  

  

   Не забывал, стремяся в бой,

  

  

   Что мне Мазепа друг и дядя.

  

  

   Чтить Брута с детства я привык:

  

  

   Защитник Рима благородный,

  

  

   Душою истинно свободный,

  

  

   Делами истинно велик.

  

  

   Но он достоин укоризны:

  

  

   Свободу сам он погубил -

  

  

   Он торжество врагов отчизны

  

  

   Самоубийством утвердил.

  

  

   Ты видишь сам, как я страдаю,

  

  

   Как жизнь в изгнанье тяжела;

  

  

   Мне б смерть отрадою была, -

  

  

   Но жизнь и смерть я презираю...

  

  

   Мне надо жить; еще во мне

  

  

   Горит любовь к родной стране, -

  

  

   Еще, быть может, друг народа

  

  

   Спасет несчастных земляков,

  

  

   И, достояние отцов,

  

  

   Воскреснет прежняя свобода!.."

  

  

   Тут Войнаровский замолчал;

  

  

   С лица исчезнул мрак печали,

  

  

   Глаза слезами засверкали,

  

  

   И он молиться тихо стал.

  

  

   Гость просвещенный угадал,

  

  

   Об чем страдалец сей молился;

  

  

   Он сам невольно прослезился

  

  

   И несчастливцу руку дал,

  

  

   В душе с тоской и грустью сильной

  

  

   В знак дружбы верной, домогильной...

  

  

   Дни уходили с быстротой.

  

  

   Зима обратно налетела

  

  

   И хладною рукой одела

  

  

   Природу в саван снеговой.

  

  

   В пустыне странник просвещенный

  

  

   Страдальца часто навещал,

  

  

   Тоску и грусть с ним разделял

  

  

   И об Украине незабвенной,

  

  

   Как сын Украины, он мечтал.

  

  

   Однажды он в уединенье

  

  

   С отрадной вестью о прощенье

  

  

   К страдальцу-другу поспешал.

  

  

   Мороз трещал. Глухой тропою

  

  

   Олень пернатою стрелою

  

  

   Его на быстрой нарте мчал.

  

  

   Уже он ловит жадным взором

  

  

   Сквозь ветви древ, в глуши лесной,

  

  

   Кров одинокий и простой

  

  

   С полуразрушенным забором.

  

  

   "С каким восторгом сладким я

  

  

   Скажу: окончены страданья!

  

  

   Мой друг, покинь страну изгнанья!

  

  

   Лети в родимые края!

  

  

   Там ждут тебя, в стране прекрасной,

  

  

   Благословенье земляков.

  

  

   И круг друзей с душою ясной,

  

  

   И мирный дом твоих отцов!"

  

  

   Так добрый Миллер предавался

  

  

   Дорогой сладостным мечтам.

  

  

   Но вот он к низким воротам

  

  

   Пустынной хижины примчался.

  

  

   Никто встречать его нейдет.

  

  

   Он входит в двери. Луч приветный

  

  

   Сквозь занесенный снегом лед

  

  

   Украдкой свет угрюмый льет:

  

  

   Все пусто в юрте безответной;

  

  

   Лишь мрак и холод в ней живет.

  

  

   "Все в запустенье! - мыслит странник. -

  

  

   Куда ж сокрылся ты, изгнанник?"

  

  

   И, думой мрачной отягчен,

  

  

   Тревожим тайною тоскою,

  

  

   Идет на холм могильный он, -

  

  

   И что же видит пред собою?

  

  

   Под наклонившимся крестом,

  

  

   С опущенным на грудь челом,

  

  

   Как грустный памятник могилы,

  

  

   Изгнанник, мрачный и унылый,

  

  

   Сидит на холме гробовом

  

  

   В оцепененье роковом:

  

  

   В глазах недвижных хлад кончины,

  

  

   Как мрамор, лоснится чело,

  

  

   И от соседственной долины

  

  

   Уж мертвеца до половины

  

  

   Пушистым снегом занесло.

  

   ПРИМЕЧАНИЯ К ПЕРВОЙ ЧАСТИ "ВОЙНАРОВСКОГО"

  1 Юрта - жилище диких сибирских обывателей. Они бывают летние и зимние, подвижные и постоянные; бывают бревенчатые, берестяные, иногда войлочные и кожаные.

  2 Ясак - подать мехами, собираемая с сибирских народов.

  3 Варнак - преступник, публично наказанный и заклейменный.

  4 Байкал - святое море или озеро, справедливее Ангарский провал, лежит в Иркутской губернии между 51£ и 58£ северной широты и между 121£ и 127£ восточной долготы, считая от острова Ферро. Непостоянные ветры, беспрерывные жестокие бури и непроницаемые туманы, особенно в ноябре и декабре месяце бывающие на сем озере, были причиною многих бедствий. Часто во время весьма хорошей погоды ветр неожиданно и мгновенно переменяется, начинается буря, идо того спокойные и светлые воды Байкала подымаются горами, чернеют, пенятся, ревут, и все представляет ужасное и вместе величественное зрелище.

  5 В стране той хладной и дубравной

  В то время жил наш Миллер славный.

  Миллер. Российский историограф Гергард-Фридрих Миллер родился 7 октября 1705 года в Вестфалии. Первое воспитание получил он под надзором отца своего, который был ректором Герфордской гимназии. Тогда еще открывалась в юноше склонность к истории. Он любил по вечерам в семейственном кругу рассказывать братьям и сестрам слышанное того утра о греках и римлянах, с жадностию читал жизни великих мужей древности; и когда Петр I проезжал в 1717 году чрез Герфорд, двенадцатилетний Миллер ушел тайным образом босой из отцовского дома, чтоб иметь случай посмотреть на Великого. На 17-м году возраста Миллер отправился в Лейпцигский университет, где довершил свое воспитание под руководством Готтеда, в свое время ученейшего мужа в Германии.

  Между тем Петр, окончив войну с Швециею, занялся исключительно водворением просвещения в своем отечестве. Зная, что прежде заведения училищ нужно было образовать учителей, он учредил Академию; и, чтоб достигнуть своей цели, дал ей направление, соответственное своим видам. Все европейские заведения сего рода состоят из ученых людей, которые сочинениями своими обязаны способствовать успеху наук и искусств. С.-Петербургская Академия, сверх сей обязанности, имела другую: образование молодых россиян, которые, в свою очередь, должны были сообщать приобретенные познания своим соотечественникам. Она была светилом, которого благотворные лучи должны были распространяться во все концы России. Президенту ее Блюментросту поручено было вызвать для сего из Германии ученых, и по его-то приглашению Миллер прибыл в Россию.

  Петра I не стало, но намерения его исполнялись: Академия открыла свои заседания 16 декабря 1725 года, и Миллер начал свое поприще в России преподаванием латинского языка, географии и истории в верхнем классе академической гимназии. Познания его, рачительность в исполнении возложенной на него обязанности и точное исполнение порученной ему секретарской должности, во время которой он издал три части комментариев, заслужили ему всеобщее уважение. В половине 1730 года Миллер произведен в профессоры истории и назначен действительным членом Академии.

  Скорое его возвышение поселило зависть в людях, которые хотя уступали ему в познаниях, но полагали, что имеют равные с ним права на почести. Чтоб удалиться от неприятностей, Миллер под предлогом домашних обстоятельств поехал в чужие края и во время сего путешествия имел случай оказать услугу Академии, приобретши для нее нового члена, ученого ориенталиста Кера, который положил основание нынешнему Азиатскому минц-кабинету при Петербургской Академии наук.

  Новое важнейшее поручение ожидало Миллера по возвращении его в Россию. В это время Петербургская Академия наук предприняла достойный ее труд. Снаряжена была экспедиция для приведения в известность земель, составляющих северную часть Азии. Профессор Делиль де ла-Крокер отправлен был для астрономических наблюдений; Гмелин должен был заняться описанием всего, что касалось до естественных наук, а Миллеру поручено было обратить внимание на географию, древности и историю народов, населяющих Сибирь. Путешествие сие, начатое в феврале 1733 года, продолжалось 10 лет. Не будем следовать за ученым исследователем во время его пути, наблюдать с ним вместе обычаи черемисов и вотяков и простые нравы телеутов, тунгузов и якутов. Довольно, если скажем, что он вел подробный журнал всему пути, сам заготовлял карты оному, с точным означением местности каждой страны, составлял исторические и географические описания городов, чрез которые проезжал, разбирал архивы оных и тщательно выписывал все, что находил в них для русской истории, срисовывал везде древности, какие ему попадались, и, кроме того, привез кучу замечаний о нравах, языке и вере народов, которых посещал. Сие множество трудов и суровый климат Сибири расстроили его здоровье. Он не мог ехать далее Якутска и больной возвратился в Петербург в 1743 году. Здесь к физическим болезням присоединились нравственные. В отсутствие Миллера сделан был президентом Академии Шумахер, человек познаний ограниченных, не прощавший Миллеру его достоинств. Посредственность ненавидит истинное дарование. Шумахер, с завистью смотревший на возвышение Миллера, еще более вознегодовал на него, когда сей возвратился из Сибири, предшествуемый славою, что кончил столь важное для наук поручение. Миллер за десятилетние труды свои получил вместо награды одни неприятности. Он не оспоривал у других права ползать перед сильными, не искал посторонними путями и непозволенными средствами того, чего имел право требовать, не унижал дарований своих, изменяя истине, а потому имел многих неприятелей. Тауберт, Теплов и даже великий наш Ломоносов, ни в чем не терпевший соперников, были врагами Миллера. На полезные труды его не обращали внимания, и далее, поверит ли этому потомство, диссертацию о начале русского народа, которую он напечатал на латинском и русском языках и готовился читать в публичном собрании Академии 5 сентября 1743 г. в день именин императрицы, запретили потому только, что историограф утверждал в ней, будто Рюрик вышел из Скандинавии. Несмотря на сии неприятности, Миллер, любивший науки не из личных видов и движимый любовию к общей пользе, был неусыпен в трудах своих. Казалось, что деятельность его возрастала с препятствиями, какие он встречал на каждом шагу. За работою ученый муж находил утешение от несправедливости людей, которых отзывы не доходили до его кабинета. По званию российского историографа в 1747 г. занимался он составлением сибирской и разными исследованиями по части российской истории и географии, составлял родословные таблицы российских великих князей, исправлял должность конференц-секретаря при Академии и был самым деятельным сотрудником в издании "Ежемесячных сочинений" с 1757 по 1764 год.

  Со вступлением императрицы Екатерины занялась в России новая заря на горизонте наук. Заслуги Миллера были наконец уважены. По просьбе Ив. Ив. Бецкого назначен он был в 1763 году директором Московского воспитательного дома, а в 1766, по представлению графа Никиты Ивановича Панина и князя Александра Михайловича Голицына, определен в начальники Московского архива иностранных дел. Никто лучше Миллера не мог исполнить обязанностей, сопряженных с сим местом. Он радовался как дитя, когда получил оное, и по целым суткам проводил в сем хранилище отечественных хартий, занимаясь приготовлением материалов для российской истории и объяснением встречающихся в оной темных мест. Государыня, быв еще великою княжною, знала Миллера и во время пребывания его в Москве часто призывала его к себе для советов. Миллер был избран Академиею в 1767 году депутатом в Комиссию законов, находившуюся в Москве, и здесь предлагал различные планы для водворения наук и распространения просвещения в России. Когда комиссия переведена была в С.-Петербург, он получил от императрицы позволение остаться в Москве и, кроме архива иностранных дел, занялся по приказу государыни разбором архивов Разрядного и Сибирского приказа. Он работал с утра до ночи и жалел только, что ему минуло 63 года и он не будет иметь ни времени, ни силы для исполнения ожиданий монархини и соотечественников. В 1775 году Академия поручила ему написать ее историю от самого ее основания. В том году праздновали 50-летнее ее существование. Миллер, единственный из членов, который находился при ее основании, был свидетелем и участником ъ том, что в ней происходило во все время ее заседаний, и потому лучше всякого другого мог исполнить сие назначение. Окончив сию работу, он занялся по-прежнему извлечениями из архивских бумаг и приготовлениями материалов для русской истории. Необъятный труд сей занимал последние годы его жизни. Иногда для поправления своего здоровья отвлекал он себя поездками в города, лежащие поблизости Москвы; но и тут, чтоб употребить время с пользою, составлял историческое и географическое описание оных. Миллер скончался в 1783 году, имея 79 лет от роду.

  Заслуги Миллера по нашей истории более или менее известны всякому образованному россиянину. Излишне было бы исчислять его сочинения. Здесь прибавим только, что нравственные его качества не уступали его познаниям. Миллер знал, что человек, готовящийся к исправлению других, должен сам собою подавать пример, что в писателе добродетельная жизнь есть лучшее предисловие к его сочинениям. Избрав Россию своим отечеством, он любил ее как родной ее сын, всегда предпочитал ее пользу частным выгодам, никогда не жаловался на оказанные ему несправедливости и везде, где мог, старался быть ей полезным. Никогда не унижал он достоинства своего лестью, искательством; никогда не старался выставлять себя: скромность, отличительная черта истинного таланта, и даже некоторая застенчивость составляли главные черты его характера. Многие особы, занимавшие после важнейшие места при дворе Екатерины, обязаны ему своим воспитанием. Он охотно помогал советами молодым людям из россиян или иностранным писателям, желавшим иметь сведения по части российской истории. В домашнем быту он служил образцом семейственного счастия, был лучшим супругом, лучшим отцом семейства. Он имел многих врагов, которые, завидуя его славе, старались очернить его в глазах современников; но справедливость восторжествовала: обвинения их, внушенные корыстолюбием, были опровергнуты, и Миллер в конце жизни своей имел утешение видеть, что истинное достоинство найдет всегда защитников и почитателей.

  6 Доха - шуба вверх шерстью, из шкуры дикой козы.

  7 Чебак - большая теплая шапка с ушами.

  8 Заимка - вне города место, занятое под частный дом, или крестьянский двор с огородом и с другими принадлежностями; словом, русская дача или малороссийский хутор.

  9 Пальма. - Так называются в Сибири длинные, широкие и толстые ножи, укрепленные наиболее в березовых, для крепости прокопченных, ратовищах, обшитых снаружи кожею. С ними якуты, юкагиры и другие северные народы ходят на лосей, медведей, волков и проч.

  10 Жирник - ночник с каким-нибудь маслом или жиром, засвечаемый на ночь.

&nb