Главная » Книги

Подкольский Вячеслав Викторович - Забылся

Подкольский Вячеслав Викторович - Забылся


   Вячеслав Викторович Подкольский

Забылся

   - Очень мне нравится ваш брелочек! Где вы такой купили?
   Судебный следователь давно уже поглядывал на висевшую на цепочке у доктора изящную гуттаперчевую мышку и наконец потрогал её пальцами.
   - Э-э, батенька, здесь такой не найдёте: это настоящая заграничная, - ответил доктор и, подойдя ближе к трупу, что-то заметил фельдшеру, который готовился приступить к вскрытию черепа. - Это мне брат-моряк из Англии привёз, - продолжал доктор, возвращаясь на прежнее место, - правда, замечательная работа?
   - Прелесть!
   - Да-а, много он кое-чего привёз оттуда хорошего... И как всё это дёшево там! Посмотрите, например, вот это трико на брюках...
   Судебный следователь нагнулся и стал с любопытством ощупывать докторские брюки.
   В больничной мертвецкой было душно и пахло разлагавшимся трупом. Фельдшер в белом фартуке и с засученными рукавами сорочки, совершенно бесстрастно и машинально как мясник распиливал человеческий череп. Двое служителей, один, сложив на груди руки, другой, ежеминутно тихонько позёвывая, стояли около фельдшера в ожидании, когда понадобятся их услуги, и прислушивались к разговору доктора со следователем. Позади следователя в самом углу, у окна, стоял прикомандированный к следователю кандидат на судебные должности, молодой человек с русой бородкой. Он порывисто попыхивал папиросой и, морщась от трупного запаха, с видимым усилием и отвращением выглядывал из угла и старался следить за работой фельдшера. Кандидат в первый раз присутствовал при вскрытии. Сердце его как-то особенно сжималось, нервы были приподняты, а в голове копошились бесчисленные вопросы. Он с искренним негодованием посматривал на своего патрона и доктора, которые перед трупом, как будто у буфетной стойки, разговаривали о брелках и брюках, совершенно не обращая внимания на покойника и не думая об этой страшной загадке - о смерти и о том, что, быть может, в эту самую минуту в семье покойного совершается глубокая, тяжёлая драма. Кандидату очень хотелось выйти из своей засады, подойти поближе к трупу, но лишь только он делал шаг, как от запаха горло его сжимали спазмы, и он невольно отступал назад.
   - Что, батенька, приятно попахивает? - обратился к нему доктор.
   - Ужасно! Кажется, я сбегу сейчас...
   - Полноте, какой же это запах! Труп совсем свежий. Разве так по настоящему-то пахнет? Вы спросите-ка Сергея Терентьевича!
   - На таких трупах только и привыкать, - наставительно заметил следователь. - Подойдите ближе, не бойтесь. Мне, кстати, нужно новое дознание просмотреть: побудьте здесь за меня, а я в сад выйду.
   Кандидат побледнел и решительно выступил вперёд.
   - Что же я должен делать, Сергей Терентьевич? Какие мои обязанности? - спросил он с жалкой улыбкой.
   - Стойте да нюхайте! - засмеялся следователь. - Дело это, сами знаете, пустяковое, причина смерти несомненная... Значит, надо только соблюсти формальность, - вскрыть, - и больше ничего... Пожалуйста, доктор, объясните ему кое-что!
   - Не беспокойтесь, всю анатомию выучим! Ну-с, пожалуйста, не угодно ли вам взглянуть на мозг... - и с этими словами доктор взял выложенный в чашку мозг и, потрагивая его пинцетом, поднёс к самому носу кандидата.
   Сергей Терентьевич закурил папиросу и вышел в сад. Он сел на скамейку против отворенных окон мертвецкой, так что ему видно было, что делалось там, и вынул из портфеля объёмистую кину бумаг. Сад был густой, тенистый. Липы цвели полным цветом и сильно благоухали. Там и сям на цветах копошились пчёлы. С густым жужжанием пролетали шмели, и неслышно порхали разноцветные бабочки. Сергей Терентьевич снял форменную фуражку, осмотрелся вокруг и подумал: "Весна ведь... Экая прелесть!"
   За работой он и не заметил, как подкралась весна, и воскресла природа... И не одну только эту весну прокараулил Сергей Терентьевич.
   С самого начала своей службы, лет уже двенадцать, он утратил то различие между временами года, которое не измеряется только лёгким пальто или шубой, и которое заметно каждому человеку, имеющему иногда возможность забыться хоть на минуту от своего обязательного дела. У него нет этой минуты, когда бы он мог стать самим собой, отрешиться от тысячи мельчайших деловых тревог и забот, всегда непосредственно связанных с человеческой судьбою, стать просто человеком, а не следователем, попросту, по-человечески полюбоваться небом, подышать воздухом, помечтать и пр. "Да, весна", - совершенно машинально прошептал Сергей Терентьевич и, отбросив в сторону папиросу, прочёл знакомую стереотипную фразу: "его высокоблагородию господину судебному следователю второго участка, города Красногорьева, донесение".
   До слуха Сергея Терентьевича явственно долетел звук рояля, и вслед за ним послышалось настраивание скрипки. Звуки доносились из соседнего с больничным садом дома, которого совсем не было видно за тенистыми липами. Звуки повторились. "Начинайте же!" - раздался весёлый женский голос, и скрипка нежно-нежно запела под аккомпанемент рояля. "Вот она, житейская дисгармония: здесь - смерть, там музыка!" - промелькнуло у Сергея Терентьевича. Он опять принялся за чтение, но скрипка пела так чудно, и звуки её так глубоко западали в душу, что он невольно вздохнул и стал прислушиваться.
   Между тем, чрез открытое окно мертвецкой было видно, как там кипела работа: фельдшер без устали потрошил труп, доктор наклонился к нему самым носом и что-то рассматривал, а кандидат, - весь внимание, - перебегал от доктора к фельдшеру и записывал акт судебно-медицинского вскрытия. Он, видимо, попривык к трупному запаху и всецело отдался работе, забыв про всё остальное в мире.
   А скрипка всё пела и пела. Сергей Терентьевич слушал и с добродушною улыбкой смотрел на кандидата, которого он не выносил в душе за его незнание самых элементарных следственных действий и за вечное приставание с наивными юридическими вопросами. Не дальше, как поутру, Сергей Терентьевич сделал ему за что-то резкое замечание, от которого кандидат покраснел до ушей, а теперь Сергею Терентьевичу было совестно и за это замечание и вообще за весь сухой, чиновничий формализм, с каким он относился к своему кандидату. "Ну, не знает... ну, что же? - думал Сергей Терентьевич. - Кто же из нас знал что-нибудь сейчас по окончании университета? Разве сам я не такой же был, с бесчисленными научными теориями, с жаждой приносить какую-то особенную пользу и без всякого уменья написать пустячную бумажонку? Конечно такой же. И все мы были такие же, все точно с одного портрета сняты... А моё первое вскрытие? Разве я не надоедал врачу глупейшими вопросами? И как всё это живо теперь вспоминается... А сколько уж лет прошло!.." Он покачал головой и с горькою усмешкой потрогал лысину.
   Скрипка, в эту минуту как-то жалобно взвизгнув, на мгновение совсем замолкла, так что слышался один рояль, и потом снова запела прежнюю мелодичную песню.
   "Да, уж двенадцать лет, - подумал Сергей Терентьевич, - двенадцать лет беспрерывных допросов, привлечений, писаний протоколов, постановлений, сажания в тюрьму, отдачи под надзор полиции"... - "И в результате?" - спросил какой-то странный, робкий голос. "В результате - товарищ прокурора или член суда. Разве этого мало?" - ответил другой, уже более весёлый и смелый голос. "В самом деле, разве этого мало? Чего же надо ещё?" - встрепенулся Сергей Терентьевич и, сравнивая своё прежнее положение с положением члена суда, от удовольствия похлопал даже себя по коленкам.
   Он приехал в Красногорьев с молоденькою женой, которая верила в него как в Бога, с одним разъединым чемоданом, наполовину набитым книгами. Зато они оба были полны благих намерений и жажды живой, разумной, просветительной деятельности. Что может быть ближе к живому человеку, к его скорбям и радостям, как деятельность судебная? И Сергей Терентьевич верил, что только начнётся для него новая жизнь, как он станет двигать горами. С год он влачил обычное кандидатское существование, без жалованья и определённых занятий, служа "затычкой" везде, где только нужна была какая-нибудь помощь в работе. Вера всё ещё не оскудевала и подбавляла энергии. Энергия выдвинула Сергея Терентьевича в глазах начальства как трудолюбивого молодого человека, и через год его назначили помощником секретаря. "Всё это только временно, всё это - переходные ступени, а настоящее там, впереди"... - утешался Сергей Терентьевич, проводя целые дни в сухой, канцелярской работе и страшно усталый возвращаясь домой, где для отдыха ждала уже не книга, а крошечная, пухленькая дочурка с её играми, плачем, "зубками", пелёнками и т. п. На следующей ступени, в должности секретаря, при большей ответственности и самостоятельности, соблюдение установленных строгих формальностей уже не казалось Сергею Терентьевичу "глупым формализмом" и "канцелярщиной". Он даже как будто полюбил этот строгий порядок в каждой мелочи и искренно удивлялся, как это раньше он мог порицать всё это. Жена вполне соглашалась с ним и, убаюкивая малютку, с увлечением рассуждала о том, как прекрасно пригодятся все пелёнки и чепчики долженствовавшему явиться на свет второму ребёнку. В новом увлечении "законностью" Сергей Терентьевич дошёл до того, что не только делал своим помощникам строгие замечания за несоблюдение мельчайших формальностей, но даже старался внушить им о громадном значении красивого почерка, и сам свободные минуты стал посвящать каллиграфии, чётко исписывая листы бумаги званием и фамилией - "секретарь Башилов". Сергей Терентьевич прослыл образцовым секретарём и ещё через полтора года получил желанное назначение в следователи. Назначение это подоспело ко времени, так как со вторым ребёнком приходилось увеличить расходы: иметь лишнюю прислугу и лишнюю комнату. Как и в прежних должностях, Сергей Терентьевич оказался прекрасным, трудолюбивым следователем: он работал буквально дни и ночи и всегда успешно раскрывал всевозможные преступления. Думать о какой-то другой, более возвышенной деятельности было наивно и физически невозможно за отсутствием свободного времени. Если иногда случайно и вспыхивала в его душе прежняя искра, то вспыхивала лишь на одно мгновенье и потухала уже на долгое, долгое время.
   Скрипка как будто заплакала, а нежный, ласковый аккомпанемент рояля стал утешать её. До того тоскливо, до того мучительно, больно сжалось у Сергея Терентьевича сердце, что он невольно приложил к нему руку и привстал со скамейки. И небо, и липы, и мертвецкая - всё застлалось каким-то туманом.
   - Да разве это скрипка плачет? - прошептал Сергей Терентьевич. - Ведь это плачет во мне моё прошлое, мои дорогие мечты, моя молодость! Где же всё это? Где моя жизнь? Чем я стал? Что я сделал?
   Скрипка плакала, и тихие, горячие слёзы капали из глаз Сергея Терентьевича.
   "Возрождение... новая жизнь... Боже мой, сколько счастья!" - думал он в каком-то священном восторге.
   Скрипка замолкла. Прозвучал последний аккорд рояля. По верхушкам деревьев порхнул ветерок и слегка закачал ими.
   В окне показалась потная, улыбающаяся физиономия кандидата.
   - Мы кончили! - торжественно заявил он патрону. - Вы скоро, Сергей Терентьевич?
   Следователь вздрогнул, как пойманный на месте преступник, отвернулся, чтобы смахнуть оставшуюся слезинку и, с какой-то неестественной торопливостью захватив бумаги, пошёл по направлению к мертвецкой.
   "Можно же так забыться!" - думал он по дороге.
  
  
   Источник текста: Подкольский В. В. Вечером. - СПб.: Типография "Труд", 1903. - С. 295.
   OCR, подготовка текста - Евгений Зеленко, сентябрь 2011 г.
   Оригинал здесь: Викитека.
  
  
  
  

Категория: Книги | Добавил: Armush (29.11.2012)
Просмотров: 572 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа