Собран³е сочинен³й Эдгара По въ переводѣ съ англ³йскаго К. Д. Бальмонта
Томъ второй. Разсказы, статьи, отрывки, афоризмы.
М., Книгоиздательство "Скорп³онъ", 1906
Да! я очень, очень нервенъ, страшно нервенъ; но почему хотите вы утверждать, что я сумасшедш³й? Болѣзнь обострила мои чувства, отнюдь не ослабила ихъ, отнюдь не притупила. Прежде всего чувство слуха всегда отличалось у меня особенной остротой. Я слышалъ все, что дѣлось на небѣ и на землѣ. Я слышалъ многое изъ того, что дѣлалось въ аду. Какой же я сумасшедш³й? Слушайте! вы только слушайте и наблюдайте, какъ трезво и спокойно я могу все разсказать.
Невозможно опредѣлить, какимъ образомъ эта мысль первый разъ пришла мнѣ въ голову; но, разъ придя, она преслѣдовала меня и днемъ и ночью. Цѣли тутъ не было никакой. Страсти не было никакой. Я любилъ старика. Онъ никогда мнѣ не дѣлалъ зла. Онъ никогда меня не оскорблялъ. Денегъ его я не хотѣлъ. Я думаю, что во всемъ былъ виноватъ его глазъ! Да, именно такъ! Одинъ его глазъ былъ похожъ на глазъ ястреба - блѣдно-голубаго цвѣта съ бѣльмомъ. Каждый разъ, когда онъ смотрѣлъ на меня этимъ глазомъ, кровь во мнѣ холодѣла, и вотъ мало-по-малу, постепенно, мной овладѣла заысль убить старика, и этимъ путемъ разъ навсегда освободиться отъ его глаза.
Такъ вотъ въ чемъ дѣло. Вы забрали себѣ въ голову, что я сумасшедш³й. Сумасшедш³е не знаютъ ничего. Но бы бы только посмотрѣли на меня. Вы бы только посмотрѣли, какъ умно я все устроилъ - съ какой осторожностью - съ какой прсдусмотрительностью, съ какимъ притворствомъ, я принялся за дѣло! Никогда я не былъ болѣе предупредителенъ къ старику, нежели въ течен³и цѣлой недѣли передъ тѣмъ, какъ я его убилъ. И каждую ночь, около полночи, я повертывалъ защолку его двери и открывалъ ее - о, какъ тихо! И потомъ, когда отверст³е было достаточно широко, чтобы пропустить мою голову, я протягивалъ туда потайной фонарь, совершенно закрытый, закрытый настолько, что ни луча оттуда не просвѣчивало, и тогда я просовывалъ въ дверь свою голову. Вотъ бы вы разсмѣялись, если бы увидѣли, съ какой ловкостью я ее просовывалъ! Я подвигалъ ее медленно, очень, очень медленно, чтобы не потревожить сонъ старика. Проходилъ цѣлый часъ, прежде чѣмъ я просовывалъ голову настолько, чтобы видѣть, какъ онъ лежитъ въ своей постели. А! Развѣ сумасшедш³й могъ бы быть такъ благоразуменъ? И затѣмъ, когда голова моя была въ комнатѣ, я осторожно открывалъ фонарь - о, такъ осторожно - такъ оиторожно (потому что пружина скрипѣла), я открывалъ его какъ разъ настолько, чтобы одинъ тонк³й лучъ упалъ на ястребиный глазъ. И я дѣлалъ это цѣлыхъ семь долгихъ ночей, каждую ночь, ровно въ полночь, но глазъ всегда былъ закрытъ, и, такимъ образомъ, мнѣ было невозможно совершить дѣло, потому что не старикъ меня мучилъ, а его Дурной Глазъ. И каждое утро, когда наступалъ день, я спокойно входилъ въ его комнату и оживленно разговаривалъ съ нимъ, ласково называлъ его по имени, и спрашивалъ, какъ онъ провелъ ночь. Вы видите, старикъ долженъ былъ бы обладать очень большой проницательностью, чтобы подозрѣвать, что каждую ночь, ровно въ двѣнадцать часовъ, я смотрѣлъ на него, покуда онъ спалъ.
На восьмую ночь я опять пошелъ, и на этотъ разъ открывалъ дверь съ еще большей осторожностью, чѣмъ прежде. Минутная стрѣлка на часахъ двигается быстрѣе, чѣмъ двигалась тогда моя рука. Никогда до этой ночи не чувствовалъ я размѣровъ моихъ силъ, моей предусмотрительности. Я едва могъ сдерживать торжествующ³й восторгъ. Подумать только, я тутъ потихоньку открываю дверь, а ему даже и не снятся мои тайныя дѣла и мысли. Когда это пришло мнѣ въ голову, я засмѣялся чуть внятнымъ, прерывистымъ смѣхомъ, и, быть-можетъ, онъ услыхалъ меня, потому что онъ внезапно повернулся на постели, какъ бы вздрогнувъ. Вы, пожалуй, подумаете, что я удалился - нѣть. Въ его комнатѣ не видно было ни зги (ставни были плотно заперты, онъ боялся воровъ), и я зналъ, что онъ не могь видѣть открытой двери, и я все ее открывалъ, такъ спокойно, такъ спокойно.
Я уже просунулъ голову въ комнату. и готовился открыть фонарь, какъ вдругъ мой большой палецъ скользнулъ по жестяной задвижкѣ, и старикъ вскочилъ на постели, вскрикнувъ: "Кто тамъ?"
Я былъ неподвиженъ и не говорилъ наислова. Въ продолжен³и цѣлаго часа я не двинулся ни однимъ мускуломъ, и все время слышалъ, что онъ не ложился. Онъ все еще сидѣлъ на своей постели и слушалъ; совершенно такъ же, какъ ночь за ночью я слушалъ здѣсь тиканье стѣнного жучка-точильщпка.
Но вотъ я услыхалъ слабый стонъ, и я зналъ, что это былъ стонъ смертельнаго страха. То не былъ стонъ муки или печали - о, нѣтъ! - то былъ тих³й, заглушенный звукъ, который исходить изъ глубины души, когда она подавлена ужасомъ. Я хорошо зналъ этотъ звукъ. Много ночей, ровно въ полночь, когда весь м³ръ спалъ, онъ вырывался изъ моей груди, усиливая своимъ чудовищнымъ откликомъ ужасы, терзавш³е меня. Я говорю, я зналъ его хорошо. Я зналъ, что чувствовалъ старикъ, и мнѣ было его жалко, хотя въ сердцѣ моемъ дрожалъ судорожный смѣхъ. Я зналъ, что онъ не спалъ съ того самаго мгновен³я, когда легк³й шумь заставилъ его повернуться въ постели. С'ъ этого мгновен³я страхъ все больше наползалъ на него. Онъ старался убѣдить себя, что опасен³я напрасны, но не могъ. Онъ говорилъ себѣ: "Это ничего, это только вѣтеръ въ каминѣ, это только мышь пробѣжала по полу", или: "Это только крикнулъ сверчокъ, онъ только разъ крикнулъ". Да, онъ старался успокоить себя такими догадками; но видѣлъ, что все тщетно. Все тщетно, потому что Смерть, приближаясь къ нему, прошла передъ нимъ съ своою черной тѣнью, и окутала жертву. И это именно зловѣщее вл³ян³е незримой тѣни заставило его чувствовать, хотя онъ ничего не видѣлъ и не слышалъ, чувствовать присутств³е моей головы въ комнатѣ.
Я выждалъ очень терпѣливо значительный промежутокъ времени, но слыша, что старикъ не ложится, я рѣшилъ открыть въ фонарѣ маленькую щелку - очень, очень маленькую. Я сталъ ее открывать - вы представить себѣ не можете, до какой степени безшумно, безшумно - и, наконецъ, отдѣльный блѣдный лучъ, похож³й на вытянутую паутинку, выдѣлился изъ щели и упалъ на ястребиный глазъ.
Онъ былъ открытъ, широко, широко открыть, и я пришелъ въ ярость, увидѣвъ его. Я видѣлъ его совершенно явственно - это былъ тускло-голубой глазъ съ отвратительнымъ налетомъ, который заморозилъ кровь въ моихъ жилахъ, но я не видалъ ничего другого, ни чертъ его лица, ни его тѣла, потому что какъ бы по инстинкту я направилъ лучъ свѣта какъ разъ на проклятое пятно.
Ну, и что же, развѣ я вамъ не говорилъ, что то, что вы считаете сумасшеств³емъ, есть лишь утонченность моихъ чувствъ? Я услышалъ тих³й, глухой, быстрый звукъ, подобный тиканью карманныхъ часовъ, завернутыхъ въ вату. Этотъ звукъ я зналъ, отлично зналъ и его. Это билось сердце старика. Быстрый звукъ усилилъ мое бѣшенство, какъ звукъ барабаннаго боя усиливаетъ мужество солдата.
Но и тутъ я еще сдержался и продолжалъ стоять неподвижно. Я едва дышалъ. Фонарь застылъ въ моихъ рукахъ. Я пробовалъ, какъ упорно могу я устремлять лучъ свѣта на глазъ. А сердце все билось, эта дьявольская музыка все усиливалась. Съ каждымъ мигомъ звукъ дѣлался быстрѣе и быстрѣе, онъ дѣлался все громче и громче. Надо думать, что старикъ былъ испуганъ до послѣдней степени! Сердце билось все громче, говорю я, все громче съ каждымъ мигомъ! - вы хорошо слѣдите за мной? Вѣдь я вамъ говорилъ, что я нервенъ: да, я нервенъ. И теперь, въ этотъ смертный часъ ночи, посреди мертвой тишины стариннаго дома, этотъ странный шумъ исполнилъ меня непобѣдимымъ ужасомъ. Однако, еще нѣсколько минутъ я сдерживалъ себя и стоялъ спокойно. Но сердце билось все громче, все громче! Я думалъ, что оно разорвется. И тутъ новая забота охватила меня - этотъ звукъ могли услышать сосѣди! Часъ старика пришелъ! Съ грокимъ воплемъ я раскрылъ фонарь и бросился въ комнату. Онъ крикнулъ - крикнулъ только разъ. Въ одно мгновен³е я сошвырнулъ его на полъ и сдернулъ на него тяжелую постель. И тутъ я восело улыбнулся, видя, что дѣло идетъ такъ успѣшно. Но нѣсколько минутъ сердце продолжало биться, издавая заглушенный звукъ. Этотъ звукъ, однако, больше не мучилъ меня; его нельзя было услышать черезъ стѣны. Наконецъ онъ прекратился. Старикъ былъ мертвъ. Я сдвинулъ постель и осмотрѣлъ тѣло. Да, онъ былъ совершенно, совершенно мертвъ. Я приложилъ руку къ его сердцу и держалъ ее такимъ образомъ нѣсколько минуть. Пульса не было. Онъ былъ совершенно мертвъ. Его глазъ не будетъ больше меня тревожить.
Если вы еще продолжаете думать, что я сумасшедш³й, вы разубѣдитесь, когда я опишу вамъ всѣ мѣры предосторожности, которыя я предпринялъ, чтобы скрыть трупъ. Ночь уходила, и я работалъ быстро, но молчаливо.
Я вынулъ три доски изъ пола комнаты и положилъ трупъ между драницами. Потомъ я опять укрѣпилъ доски такъ хорошо, такъ аккуратно, что никакой человѣческ³й глазъ - даже и его - не могъ бы открыть здѣсь ничего подозрительнаго. Ничего не нужно было замывать - ни одного пятна - ни одной капли крови. Я былъ слишкомъ предусмотрителенъ для этого.
Когда я все кончилъ, было четыре часа - на дворѣ было еще темно, какъ въ полночь. Въ ту самую минуту, когда били часы, съ улицы раздался стукъ въ наружную дверь. Съ легкимъ сердцемъ я пошелъ отворить ее,- чего мнѣ было бояться теперь? Вошли три человѣка и съ большой учтивостью представились мнѣ, называя себя полицейскими чиновниками. Одинъ изъ сосѣдей слышалъ ночью крикъ; возникло подозрѣн³е, не случилось-ли какого злого дѣла; полиц³я была объ этомъ извѣщена, и вотъ они (полицейск³е чиновники) были отправлены произвести обыскъ.
Я улыбался - чего мнѣ было бояться? Я попросилъ джентльмэновъ пожаловать въ комнаты. Закричалъ это я самъ, сказалъ я, закричалъ во снѣ. А старика, сообщилъ я, нѣтъ дома, онъ на время уѣхалъ изъ города. Я провелъ посѣтителей по всему дому. Я просилъ ихъ обыскать все - обыскать хорошенько. Я провелъ ихъ, наконецъ, въ его комнату. Я показалъ имъ всѣ его драгоцѣнности, они были цѣлы, и лежали въ своемъ обычномъ порядкѣ. Охваченный энтуз³азмомъ своей увѣренности, я принесъ стулья въ эту комнату и пожелалъ, чтобы именно здѣсь они отдохнули отъ своихъ поисковъ, между тѣмъ какъ я самъ, въ дикой смѣлости полнаго торжества, поставилъ свой собственный стулъ какъ разъ на томъ самомъ мѣстѣ, подъ которымъ покоилось тѣло жертвы.
Полицейск³е чиновники были удовлетворены. Мои манеры убѣдили ихъ. Я чувствовалъ себя необыкновенно хорошо. Они сидѣли, и между тѣмъ какъ я весело отвѣчалъ, болтали о томъ-о-семъ, но прошло немного времени, я почувстовалъ, что блѣднѣю, и искренно пожелалъ, чтобы они поскорѣе ушли. У меня заболѣла голова, и мнѣ показалось, что въ ушахъ моихъ раздался звонъ; но они все еще продолжали сидѣть, все продолжали болтать. Звонъ сталъ дѣлаться явственнѣе - онъ продолжался и дѣлался все болѣе явственнымъ: я началъ говорить съ усиленной развязностью, чтобы отдѣлаться отъ этого чувства, но звонъ продолжался съ неуклоннымъ упорствомъ - онъ возросталъ и, наконецъ, я понялъ, что шумъ былъ не въ моихъ ушахъ.
Не было сомнѣн³я, что я очень поблѣднѣлъ; но я говорилъ все болѣе бѣгло, и все болѣе повышалъ голосъ. Звукъ возросталъ - что мнѣ было дѣлать? Это былъ тих³й, глухой, быстрый звукъ - очень похож³й на тиканье карманныхъ часов, завернутыхъ въ вату. Я задыхался - но полицсйск³е чиновники не слыхали его. Я продолжалъ говорить все быстрѣе - все болѣе порывисто; но шумъ упорно возросталъ. Я вскочилъ и сталъ разглагольствовать о разныхъ пустякахъ, громко и съ рѣзкими жестикуляц³ями; но шумъ упорно возросталъ. Почему они нехотѣли уходить? Тяжелыми, большими шагами я сталъ расхаживать взадъ и впередъ по комнатѣ, какъ бы возбужденный до бѣшенства наблюден³ями этихъ людей - но шумъ упорно возросталъ. О, Боже! что мнѣ было дѣлать? Я кипятился - я приходилъ въ неистовство - я клялся! Я дергалъ стулъ, на которомъ сидѣлъ, и царапалъ имъ по доскамъ, но шумъ поднимался надо всѣмъ и безпрерывно возросталъ. Онъ становился все громче - громче - громче! А они все сидѣли и болтали и улыбались. Неужели они не слыхали? Боже вссмогущ³й! - нѣтъ, нѣтъ! Они слышали! - они подозрѣвали! - они знали! - они насмѣхались надъ моимъ ужасомъ!- я подумалъ это тогда, я такъ думаю и теперь. Но что бы ни случилось, все лучше, чѣмъ эта агон³я! Я все могъ вынести, только не эту насмѣшку! Я не могъ больше видѣть эти лицемѣрныя улыбки, чувствовалъ, что я долженъ закричать или умереть! - и вотъ - опять! - слышите! - громче! громче! громче! громче!
"Негодяи!" закричалъ я, "не притворяйтесь больше! Я сознаюсь въ уб³йствѣ!- сорвите эти доски!- вотъ здѣсь, здѣсь! - вы слышите, это бьется его проклятое сердце!"