Собран³е сочинен³й Эдгара По въ переводѣ съ англ³йскаго К. Д. Бальмонта
Томъ второй. Разсказы, статьи, отрывки, афоризмы.
М., Книгоиздательство "Скорп³онъ", 1906
Disebant mihi sodales. si sepulchrum amicae visitarem, curas meas aliquantulum fore levatas.
{* Говорили мнѣ сотоварищи, что, если бы я посѣтилъ могилу подруги, я нѣсколько облегчилъ бы свои печали.}
Несчаст³е - многообразно. Злополуч³е земли - многоформенно. Простираясь надъ гигантскимъ горинонтомъ, какъ радуга, оттѣнки его такъ же разнородны, какъ оттѣнки этой разноцвѣтной арки, и такъ-же отличительны, и такъ-же нераздѣльно слиты воедино, простираясь надъ гигантскимъ горизонтомъ, какъ радуга! Какимъ образомъ изъ области красоты я заимствовалъ образъ чего-то отталкивающаго? символъ умиротворенья превратилъ въ уподоблен³е печали? Но какъ въ м³рѣ нравственныхъ понят³й зло является послѣдств³емъ добра, такъ въ дѣйствительности изъ радости рождаются печали. Или воспоминан³е о благословенномъ прошломъ наполняеть пыткой настоящее, или муки, терзающ³я теперь, коренятся въ безумныхъ восторгахъ, которые могли быть.
При крещен³и мнѣ дано было имя Эгей, своего фамильнаго имени я не буду упоминатъ. Но во всей странѣ нѣтъ замка болѣе стариннаго, чѣмъ мой суровые сѣдые родовые чертоги. Нашъ родъ былъ названъ расой духовидцевъ; и такое мнѣн³е, болѣе чѣмъ явственно, подтверждалось многими поразительными особенностями - характеромъ родового замка, фресками главной залы, обивкой спальныхъ покоевъ, рѣзьбой, украшавшей нѣкоторыя колонны въ фехтовальной залѣ, но въ особенности картинной галлерееи, состоявшей изъ произведен³й старинныхъ мастеровъ, внѣшнимъ видомъ библ³отеки, и, наконецъ, совершенно своеобразнымъ подборомъ книгъ.
Воспоминан³я самыхъ раннихъ лѣтъ связаны въ моемъ умѣ съ этой комнатой и съ ея томами, о которыхъ я не хочу говорить подробнѣе. Здѣсь умерла моя мать. Здѣсь я родился. Но было бы напрасно говорить, что я не жилъ раньше, что душа моя не имѣла первичнаго существован³я. Вы отрицаете это? не будемъ спорить. Будучи убѣжденъ самъ, я не стараюсь убѣждать другихъ. Есть, впрочемъ, одно воспоминан³е, которое нe можетъ быть устранено, воспоминан³е о какихъ-то воздушныхъ формахъ, о безтѣлесныхъ глазахъ, исполненныхъ значительности, о звукахъ горестныхъ, но музыкальныхъ; воспоминан³е, подобное тѣни, смутное, измѣнчивое, неустойчивое, неопредѣленное; но подобное тѣни еще и въ томъ смыслѣ, что мнѣ невозможно уйти отъ него, пока будетъ свѣтить мой разумъ, распространяя вокругъ меня свой ярк³й солнечный свѣтъ.
Въ этой комнатѣ я родился. Пробудившись такимъ образомъ отъ долгаго сна, выйдя съ открытыми глазами изъ предѣловъ ночи, которая казалась небыт³емъ, но не была имъ, я сразу вступилъ въ область сказочной страны, въ чертоги фантаз³и, въ необычайный пр³ютъ отшельнической мысли и уединеннаго знан³я. Удивительно ли, что я глядѣлъ вокругъ себя жадно ищущими, изумленными глазами, и провель свое дѣтство среди книгъ, и растратилъ свою юность въ мечтан³яхъ; но удивительно одно,- когда годы уходили за годами, когда подкрался знойный полдень моей возмужалости и засталъ меня все еще сидящимъ въ старинномъ обиталищѣ моихъ предковъ,- удивительно, какъ сразу въ кипучихъ ключахъ моей жизни вода превратилась въ стоячую, и въ характерѣ моихъ мыслей, даже самыхъ обыкновенныхъ, настала полная и внезапная перемѣна. Явлен³я дѣйствительной жизни казались мнѣ снами, только снами, а зачарованныя мысли, навѣянныя царствомъ видѣн³й, сдѣлались, наоборотъ, существеннымъ содержан³емъ моей повседневной жизни, больше того, въ нихъ, и только въ нихъ, была вся моя жизнь, съ ними слилась она въ одно цѣлое.
Береника была моей двоюродной сестрой, и мы выросли вмѣстѣ въ моемъ отцовскомъ замкѣ. Но какъ различно мы выростали - я, болѣзненный и погруженный въ меланхол³ю, она, легкая, веселая, и вся озаренная жизнерадостнымъ блескомъ; она вѣчно бродила по холмамъ, я сидѣлъ надъ книгами въ своей кельѣ; живя жизнью своего собственнаго сердца, я душой и тѣломъ отдавался самымъ труднымъ и напряженнымъ размышлен³ямъ, а она безпечально шла по жизненной дорогѣ, и не думала, что ей на пути можетъ встрѣтиться тѣнь, не заботилась о томъ, что часы безмолвно улетали на своихъ вороновыхъ крыльяхъ. Береника! я произношу ея имя, Береника! и въ памяти моей, на сѣдыхъ руинахъ, возникаютъ тысячи безпокойныхъ мыслей, какъ цвѣты, оживленные силою этого звука! О, какъ ярки очертан³я ея образа передо мной, точно въ ранн³е дни ея воздушной легкой радости! Красота роскошная и фантастическая! Сильфида среди кустарниковъ Арнгейма! Наяда среди ея источниковъ! И потомъ, потомъ все превращается въ тайну, все смѣняется ужасомъ, становится сказкой, которая бы не должна была быть разсказанной. Болѣзнь, роковая болѣзнь, какъ самумъ, обрушилась на ея существо; и даже пока я смотрѣлъ на мое, духъ перемѣны овладѣвалъ ею, застилалъ ея душу, измѣнялъ ея привычки, и нравъ, и самымъ незамѣтнымъ и страшнымъ образомъ нарушалъ даже цѣльность ея личности! Увы! бичъ пришель и ушелъ! а жертва - что съ ней сталось? Я больше не узнавалъ ея, не узнавалъ ея больше какъ Беренику!
Среди цѣлаго ряда болѣзней, причиненныхъ первичнымъ роковымъ недугомъ. который произвелъ такую страшную насильственную перемѣну во внутреннемъ и внѣшнемъ состоян³и Береники, нужно прежде всего упомянуть о самой страшной и упорной. Я разумѣю эпилептическ³е припадки, нерѣдко кончавш³еся летарг³ей - летарг³ей необыкновенно походившей на полную смерть, причемъ въ большинствѣ случаевъ послѣ такого обмиран³я она приходила въ себя рѣзко и внезапно. Въ то же время моя собственная болѣзнь - употребляю это наименован³е, потому что мнѣ было сказано, что иного назван³я не можетъ быть при опредѣлен³и моего состоян³я - моя собственная болѣзнь быстро разросталась, и въ концѣ-концовъ приняла форму мономан³и, совершенно новую и необычайную - съ каждымъ часомъ и съ каждой минутой она пр³обрѣтала новую силу и, наконецъ, овладѣла мной съ непостижимой властностью. Эта мономан³я, какъ я долженъ такъ называть ее, состояла въ болѣзненной раздражительности тѣхъ способностей духа, которыя на языкѣ философскомъ называются вниман³емъ. Болѣе, чѣмъ вѣроятно, что меня не поймутъ; но я боюсь, что мнѣ, пожалуй, будетъ совершенно невозможно возбудить въ умѣ обыкновеннаго читателя вѣрное и точное представлен³е о той нервной напряженности интереса, съ которой, въ моемъ случаѣ, силы размышлен³я (чтобы избѣжать языка техническаго) были поглощены созерцан³емъ даже самыхъ обыкновенныхъ предметовъ.
По цѣлымъ часамъ я размышлялъ, неутомимо устремивши внимательный взглядъ на какое нибудь ничтожное изречен³е, помѣщенное на поляхъ книги, или на символическ³е ³ероглифы на обложкѣ; въ продолжен³и большей части долгаго лѣтняго дня я бывалъ всецѣло погруженъ въ созерцан³е косой тѣни, падавшей причудливымъ узоромъ на полъ и на стѣны; цѣлыя ночи я наблюдалъ за колеблющимся пламенемъ свѣтильника, или за углями, догоравшими въ камелькѣ: цѣлые дни напролетъ я грезилъ о запахѣ какого-нибудь цвѣтка; монотоннымъ голосомъ я повторялъ какое-нибудь обыкновенное слово до-тѣхъ поръ, пока звукъ отъ частаго повторен³я не переставалъ наконецъ давать уму какое бы то ни было представлен³е; я утрачивалъ всякое чувство движен³я, или физическаго существован³я, посредствомъ полнаго тѣлеснаго покоя, котораго я достигалъ долгимъ упорствомъ: таковы были немног³я изъ самыхъ обыкновенныхъ и наименѣе вредныхъ уклонен³й моихъ мыслительныхъ способностей, уклонен³й, которыя, правда, не являются вполнѣ безпримѣрными, но которыя отвергаютъ всяк³й анализъ или объяснен³е.
Однако, да не буду я ложно понятъ. Неестественное, напряженное, болѣзненное вниман³е, возбуждаемое такимъ образомъ предметами по своей сущности ничтожными, не должно быть смѣшиваемо съ задумчивостью, общею всѣмъ людямъ, въ особенности тѣмъ, кто одаренъ живымъ воображен³емъ. Это вниман³е не только не являлось, какъ можно предположить съ перваго раза, крайнимъ развит³емъ или преувеличен³емъ такой способности, но существенно отъ нея отличалось и имѣло свое первичное самостоятельное существован³е. Въ одномъ случаѣ мечтатель, или человѣкъ восторженный, будучи заинтересованъ предметомъ обыкновенно не ничтожнымъ, незамѣтно теряетъ изъ виду этотъ предметъ и погружается въ безбрежность выводовъ, намековъ и внушен³й, изъ него проистекающихъ, такъ что въ концѣ подобнаго сна наяву, нерѣдко переполненнаго чувственнымъ наслажден³емъ, возбудитель, первичная причина, обусловившая мечтательность, исчезаетъ и забывается окончательно. Въ моемъ случаѣ, первичный предметть постоянно былъ ничтожнымъ, хотя, черезъ посредство моего неестественно возбужденнаго зрительнаго воображен³я, онъ пр³обрѣталъ отраженную и нереальную важность. Выводовъ было немного, если только были как³е-нибудь выводы; и они упорно возвращались въ первоначальному предмету, какъ бы къ центру. Размышлен³я никогда не были радостными; и, послѣ того какъ мечты кончались, первопричина не только не терллась изъ виду, но возбуждала тотъ сверхъестественный преувеличенный интеросъ, который являлся господствуюшимъ признакомъ моей болѣзни. Словомъ, силы ума, совершенно своеобразно возбуждавш³яся во мнѣ, были, какъ я сказалъ, способностью вниман³я, а не способностью созерцательнаго размышлен³я, какъ у обыкновеннаго мечтателя.
Книги, въ эту пору моей жизни, если и не являлись одной изъ дѣйствительнѣйшихъ причинъ, обусловливавшихъ мое нездоровье, принимали во всякомъ случаѣ, какъ это легко понять, большое участ³е въ проявлен³и отличительныхъ признаковъ моей болѣзни, будучи исполнены фантаз³й и нелогичностей. Я хорошо помню, среди другихъ, трактатъ благороднаго итальянца, Цел³я Секунда Кур³она, "De Атрlitudine Beati Regni Dei"; великое произведен³е блаженнаго Августина "Градъ Бож³й", и сочинен³е Тертул³ана "De Carne Christi", гдѣ одна парадоксальная мысль: "Mortuus est Dei filius; credibile est, quia ineptum est: et sepultus resurrexit; certum est, quia impossibile est" {Умеръ Сынъ Бож³й; достойно вѣры есть, ибо непр³емлемо; и, погребенный, воскресъ; достовѣрно есть, ибо невозможно.}, стоила мнѣ цѣлыхъ недѣль трудолюбиваго и безплоднаго изслѣдован³я.
Такимъ образомъ, мой разумъ, терявш³й свое равновѣс³е только отъ соприкосновен³я съ предметами незначительными, какъ бы имѣлъ сходство съ той океанической скалой, о которой говоритъ Птоломей Гефест³онъ, и которая, оставаясь незыблемой и нечувствительной къ людскому неистовству, и къ еще болѣе бѣшеной ярости волнъ и вѣтровъ, содрогалась только отъ прикосновен³я цвѣтка, называемаго Златоокомъ. И для наблюдателя невнимательнаго можеть показаться несомнѣннымъ, что обусловленная злополучной болѣзнью, перемѣна во внутреннемъ состоян³и Береники должна была доставлять мнѣ много предлоговъ для проявлен³я того напряженнаго и неестественнаго вниман³я, природу котораго я объяснилъ съ нѣкоторымъ затруднен³емъ; однако, это совсѣмъ не такъ. Въ промежутки просвѣтлен³я, ея несчаст³е, дѣйствительно, огорчало меня, и я, принимая глубоко къ сердцу это полное разрушен³е ея нѣжнаго прекраснаго существа, не могъ не размышлять горестно и неоднократно о тѣхъ удивительныхъ средствахъ, съ помощью которыхъ такъ внезаино произошла такая странная насильственная перемѣна. Но эти размышлен³я отнюдь не соприкасались съ основнымъ свойствомъ моего недуга, и отличались такимъ же характеромъ, какимъ они отличались бы при подобныхъ обстоятельствахъ у всякаго другого. Вѣрный своему собственному характеру, мой недутъ упивался менѣе важными, но болѣе поразительными измѣнен³ями, совершавшимися въ физическомъ существѣ Береники - особеннымъ и самымъ ужасающимъ искажен³емъ ея личнаго тождества.
Въ золотые дни ея несравненной красоты я никогда не любилъ ея, никогда. Въ странной аномал³и моего существован³я, чувства никогда не проистекали у меня изъ сердца, страсти всегда возникали въ моемъ умѣ. Въ бѣлесоватыхъ сумеркахъ ранняго утра - среди переплетенныхъ тѣней полуденнаго лѣса и въ ночномъ безмолв³и моей библ³отеки - она мелькала предъ моими глазами, и я видѣлъ ее - не какъ Беренику, которая живетъ и дышетъ, но какъ Беренику сновидѣн³я; не какъ существо земли, существо земное, но какъ отвлечен³е такого существа, не какъ предметъ преклонен³я, но какъ предметъ изслѣдован³я; не какъ источникъ любви, но какъ тему для самыхъ отвлеченныхъ, хотя и безсвязныхъ умозрѣн³й. А теперь - теперь я содрогался въ ея присутств³и, я блѣднѣлъ при ея приближен³и; но, горько сожалѣя о ея полуразрушенномъ безутѣшномъ состоян³и, я припомнилъ, что она долго любила меня, и, въ злую минуту, заговорилъ съ ней о бракѣ.
И, наконецъ, приблизился срокъ нашей свадьбы, когда, однажды, въ послѣобѣденный зимн³й часъ - въ одинъ изъ тѣхъ безвременно теплыхъ, тихихъ, и туманныхъ дней, которые ласково няньчатъ прекрасную Гальц³ону {Такъ какъ Юпитеръ въ продолжен³и зимняго времени посылаетъ дважды по семи дней тепла, люди дали этой кроткой тихой порѣ назван³е няни прекрасной Гальц³оны. Simonides.},- я сидѣлъ (и, какъ мнѣ казалось, сидѣлъ одинъ) въ углублен³и библ³отеки. Но, поднявъ глаза, я увидалъ, что предо мною стояла Береника.
Было ли это дѣйств³емъ моего возбужденнаго воображен³я - или вл³ян³емъ туманной атмосферы - или это было обусловлено невѣрнымъ мерцан³емъ сумерекъ - или это обусловливалось волнистыми складками сѣрыхъ занавѣсей, упадавшихъ вкругъ ея фигуры,- я не могу сказать, но ея очертан³я колебались и были неопредѣленными. Она не говорила ни слова; и я - ни за что въ м³рѣ не могъ бы я произнести ни слова. Леденящ³й холодъ пробѣжалъ по моему тѣлу; чувство нестерпимаго безпокойства оковало меня; жадное любопытство овладѣло моей душой; и, откинувшись въ креслѣ, не дыша и не двигаясь, я смотрѣлъ на нее пристальнымъ взглядомъ. Увы! она страшно исхудала, и ни слѣда ея прежняго существа нельзя было уловить во всѣхъ ея очертан³яхъ. Мои пылающ³е взгляды упали, наконецъ, на ея лицо.
Высок³й лобъ былъ очень блѣденъ и озаренъ чѣмъ-то необыкновенно мирнымъ; и волосы, когда-то черные, какъ смоль, падали отдѣльными прядями, и затѣняли безчисленными завитками впалые виски, и блистали теперь яркимъ золотомъ, рѣзко дисгармонируя съ господствующей печальностью всего выражен³я. Глаза были безжизненны, и тусклы, и казались лишенными зрачковъ. Я невольно содрогнулся и перевелъ свой взглядъ отъ ихъ стеклянной неподвижности къ тонкимъ искривленнымъ губамъ. Они раздвинулись; на нихъ отразилась улыбка, исполненная какой-то странной выразительности, и медленно передо мною открылись зубы этой измѣненной Береники. О, если бы Богу угодно было, чтобы я никогда ихъ не видалъ, или, увидѣвъ, тотчасъ умеръ!
Звукъ затворяемой двери смутилъ меня, и, поднявъ глаза, я увидѣлъ, что Береника ушла изъ колнаты. Но изъ предѣловъ моего разстроеннаго мозга не вышелъ - увы! - и не могъ быть удаленъ бѣлый и чудовищный призракъ зубовъ. Ни одной точки на ихъ поверхности - ни одной тѣни на ихъ эмали - ни одного отломка на ихъ краяхъ - ничего не упустила моя память, все замѣтилъ я въ этотъ кратк³й мигъ ея улыбки. Я видѣлъ ихъ теперь даже болѣе отчетливо, чѣмъ тогда. Зубы! - зубы! - они были здѣсь, и тамъ, и вездѣ, я ихъ видѣлъ передъ собой, я ихъ осязалъ; длинные, узк³е, и необыкновенно бѣлые, съ искривленными вкругъ нихъ блѣдными губами, какъ въ тотъ первый мигъ, когда они такъ страшно открылись. И вотъ неудержимое бѣшенство моей мономан³и пришло ко мнѣ, и я напрасно боролся противъ ея загадочнаго и неотвратимаго вл³ян³я. Среди многочисленныхъ предметовъ внѣшняго м³ра я не находилъ ничего, что бы отвлекло меня отъ моей мысли о зубахъ. Я томился, я жаждалъ ихъ необузданно. Всѣ друг³е предметы, всѣ разнородные интересы погасли въ этомъ единственномъ созерцан³и. Они - только они представлялись моимъ умственнымъ взорамъ, и въ своей единственной индивидуальности, они сдѣлались сущностью моей духовной жизни. Я смотрѣлъ на нихъ подъ разными углами. Я придавалъ имъ самое разнородное положен³е. Я наблюдалъ ихъ отличительныя черты. Я останавливался взоромъ на ихъ особенностяхъ. Я подолгу размышлялъ объ ихъ формѣ. Я думалъ объ измѣнен³и въ ихъ природѣ. Я содрогался, когда приписывалъ имъ. въ воображен³и, способность чувствовать и ощущать, способность выражать душевное состоян³е даже независимо отъ губъ. О m-mе Салль прекрасно было сказано, что "tous ses pas étaient des sentiments"; относительно Береники я еще болѣе серьезно былъ убѣждемъ. что toutes ses dents étaient des idées. Des idées! - а, вотъ она, ид³отская мысль, погубившая меня! Des idées! а, такъ поэтому-то я жаждалъ ихъ такъ безумно! Я чувствовалъ, что только ихъ власть можетъ возвратить мнѣ миръ, вернувъ мнѣ разсудокъ.
И вечеръ надвинулся на меня - и потомъ пришла тьма, и помедлила, и ушла - и новый день забрезжилъ - и туманы второй ночи собрались вокругъ - и я все еще сидѣлъ недвижно въ этой уединенной комнатѣ - я все еще былъ погруженъ въ размышлен³я - и все еще призракъ зубовъ страшнымъ образомъ висѣлъ надо мной и тяготѣлъ, и съ отвратительной отчетливостью онъ какъ бы виталъ вездѣ кругомъ по комнатѣ среди измѣнчивой игры свѣта и тѣней. Наконецъ, въ мой сонъ ворвался вопль, какъ-бы крикъ испуга и ужаса, и потомъ, послѣ порерыва, послѣдовалъ гулъ смѣшанныхъ голосовъ, прерываемый глухими стонами печали или тревоги. Я поднялся съ своего мѣста и, распахнувъ одну изъ дверей библ³отеки, увидалъ въ прихожей служанку, всю въ слезахъ, которая сказала мнѣ, что Береники больше нѣтъ! Раннимъ утромъ она была застигнута эпилепс³ей, и теперь, съ наступлен³емъ ночи, могила ждала свою гостью, и всѣ приготовлен³я для похоронъ были уже окончены.
Я увидалъ себя сидящимъ въ библ³отекѣ, и я опять сидѣлъ здѣсь одинъ. Я какъ-будто только что проснулся отъ смутнаго тревожнаго сна. Я зналъ, что была полночь, и я отлично зналъ, что послѣ захода солнца Береника была погребена. Но откосительно этого мрачнаго промежуточнаго пер³ода у меня не было никакого положительнаго, или по крайней мѣрѣ никакого опредѣленнаго представлен³я, и однако же воопоминан³е о немъ было переполнено ужасомъ - ужасомъ тѣмъ болѣе ужаснымъ, что онъ былъ смутнымъ, и страхомъ еще болѣе страшнымъ въ силу своего уклончиваго смысла. Въ лѣтописи моего существован³я была чудовищная страница, вся исписанная туманными, и гнусными, и непонятными воспоминан³ями. Я старался распутать ихъ, напрасно; и время отъ времени, какъ-будто духъ отлетѣвшаго звука, въ моихъ ушахъ, казалось мнѣ, содрогался звенящ³й пронзительный крикъ рѣзкаго женскаго голоса. Я что-то сдѣлаль - но что? Я спрашивалъ себя, громко повторяя этотъ вопросъ, и шепчущее эхо комнаты отвѣчало мнѣ - "Что"?
На столѣ около меня горѣла лампа; близь нея стоялъ маленьк³й ящикъ. Онъ ничѣмъ не былъ замѣчателенъ, и я часто видалъ его раньше, онъ пртнадлежалъ нашему домашнему врачу; но какъ онъ попалъ сюда, на мой столъ, и почему я содрогался, разглядывая его? Это было необъяснимо, и взоръ мой, наконецъ, случайно упалъ на страницу открытой книги, и на фразу, подчеркнутую въ ней. То были необыкновенныя и простыя слова поэта Ибнъ Зайата: - "Dicebant mihi sodales, si sepulchrum amicae visitarem, curas meas aliquantulum fore levates". Почему же, когда я прочелъ ихъ, волосы стали дыбомъ у меня на головѣ, и кровь оледенѣла въ моихъ жилахъ?
Послышался легк³й стукъ въ дверь библ³отеки - и блѣдный, какъ выходецъ изъ могилъ, въ комнату на цыпочкахъ вошелъ слуга. Его глаза были дикими отъ ужаса, и, обращаясь ко мнѣ, онъ заговорилъ дрожащимъ, хриплымъ, и необыкновенно тихимъ голосомъ. Что говорилъ онъ?- я разслышалъ отдѣльные обрывки. Онъ говорилъ, что безумный крикъ возмутилъ безмолв³е ночи - что всѣ слуги собрались - что въ направлен³и этого звука стали искать; и тутъ его голосъ сдѣлался ужасающе-отчетливымъ, когда онъ началъ шептать мнѣ объ осквернен³и могилы - объ изуродован³и тѣла, закутаннаго въ саванъ, но еще дышущаго - еще трепещущаго - еще живого!
Онъ указалъ на мое платье; оно было обрызгано грязью и запачкано густой запекшейся кровью. Я не говорилъ ни слова, и онъ тихонько взялъ меня за руку; на ней были вдавленные слѣды человѣческихъ ногтей. Онъ обратилъ мое вниман³е на какой-то предметъ, прислоненный къ стѣнѣ. Я смотрѣлъ на него нѣсколько минутъ: это былъ заступъ. Съ крикомъ я бросился къ столу, и схватилъ ящикъ стоявш³й на немъ. Но я не могъ его открыть; и, охваченный дрожью, я выпустилъ его изъ рукъ, онъ тяжело упалъ, и разбился на куски; и изъ него, съ металлическимъ звукомъ, покатились различные зубоврачебные инструменты, а среди нихъ тамъ и сямъ разсыпались по полу тридцать два небольш³е бѣлые кусочка, цвѣта слоновой кости.