n="justify">
Вздохнуть... вздохнуть...
Так тянет кислород
Из серого мешка еще живой покойник,
И сердце в нем стучит: пора, пора!
И небо давит землю грузным сводом,
И ночь белесоватая сера,
Как серая подушка с кислородом...
Но я не умираю. Я еще
Упорствую. Я думаю. И снова
Над жизнию моею горячо
Колдует требовательное слово.
И высунувши в форточку лицо,
Я вверх гляжу на звездное убранство,
На рыжее вокруг луны кольцо -
И говорю - так, никому, в пространство:
- Как в бане испаренья грязных тел,
Над миром испаренья темных мыслей,
Гниющих тайн, непоправимых дел
Такой проклятой духотой нависли,
Что, даже настежь распахнув окно,
Дышать душе отчаявшейся - нечем!..
Не странно ли? Мы все болезни лечим:
Саркому, и склероз, и старость... Но
На свете нет еще таких лечебниц,
Где лечатся от стрептококков зла...
Вот так бы, на коленях, поползла
По выбоинам мостовой, по щебню
Глухих дорог. - Куда? Бог весть куда! -
В какой-нибудь дремучий скит забытый,
Чтобы молить прощенья и защиты -
И выплакать, и вымолить...
Когда б
Я знала, где они, - заступники, Зосимы,
И не угас ли свет неугасимый?..
Светает. В сумраке оголены
И так задумчивы дома. И скупо
Над крышами поблескивает купол
И крест Неопалимой Купины...
А где-нибудь на западе, в Париже,
В Турине, в Гамбурге - не все ль равно? -
Вот так же высунувшись в душное окно,
Дыша такой же ядовитой жижей
И силясь из последних сил вздохнуть,
Стоит, и думает, и плачет кто-нибудь-
Не белый, и не красный, и не черный,
Не гражданин, а просто человек,
Как я, быть может, слишком непроворно
И грустно доживающий свой век.
февраль 1928
* * *
Трудно, трудно, брат, трехмерной тенью
В тесноте влачить свою судьбу!
На Канатчиковой - переуплотненье,
И на кладбище уж не в гробу,
Не в просторных погребах-хоромах, -
В жестяной кастрюльке прах хоронят.
Мир совсем не так уже обширен,
Поубавился и вширь и ввысь...
Хочешь умереть? - Ступай за ширму
И тихонько там развоплотись.
Скромно, никого не беспокоя,
Без истерик, - время не такое!
А умрешь, - вокруг неукротимо
Вновь "младая будет жизнь играть":
День и ночь шуметь охрипший примус,
Пьяный мать, рыгая, поминать...
Так-то! Был сосед за ширмой, был да выбыл...
Не убили, - и за то спасибо!
февраль 1929
* * *
Марине Баранович
Ты молодая, длинноногая! С таким
На диво слаженным, крылатым телом!
Как трудно ты влачишь и неумело
Свой дух, оторопелый от тоски!
О, мне знакома эта поступь духа
Сквозь вихри ночи и провалы льдин,
И этот голос, восходящий глухо
Бог знает, из каких живых глубин.
Я помню мрак таких же светлых глаз.
Как при тебе, все голоса стихали,
Когда она, безумствуя стихами,
Своим беспамятством воспламеняла нас.
Как странно мне ее напоминаешь ты!
Такая ж розоватость, золотистость,
И перламутровость лица, и шелковистость,
Такое же биенье теплоты.
И тот же холод хитрости змеиной
И скользкости... Но я простила ей!
И я люблю тебя, и сквозь тебя, Марина,
Виденье соименницы твоей.
осень 1929
* * *
И вправду, угадать хитро,
Кто твой читатель в мире целом:
Ведь пущенное вдаль ядро
Не знает своего прицела.
Ну, что же, - в темень, в пустоту,
- А проще: в стол, в заветный ящик -
Лети, мой стих животворящий,
Кем я дышу и в ком живу!
На полпути нам путь пресек
Жестокий век. Но мы не ропщем, -
Пусть так! А все-таки, а в общем
Прекрасен этот страшный век!
И пусть ему не до стихов,
И пусть не до имен и отчеств,
Не до отдельных одиночеств, -
Он месит месиво веков!
29 октября 1931
* * *
Бог весть, из чего вы сотканы,
Вам этот век под стать.
Воители!.. А все-таки,
А все-таки, будут отроки,
Как встарь, при луне мечтать.
И вздрагивать от музыки, -
От знойных наплывов тьмы,
И тайно водиться с музами,
И бредить, как бредили мы.
Для них-то, для этих правнуков, -
Для тех, с кем не встречусь я,
Вот эта моя бесправная,
Бесприютная песня моя!
19 ноября 1931
* * *
Седая голова. И облик юный.
И профиль Данта. И крылатый взгляд, -
И в сердце грусть перебирает струны.
Ах, и люблю я нынче невпопад!
Но ты полюбопытствуй, ты послушай,
Как сходят вдруг на склоне лет с ума...
Да, я хотела б быть покрепче и посуше,
Как старое вино, - ведь я стара сама!
Чтоб время испарило эту сладость!
Довольно мне. Я не хочу хотеть!..
Счастливы те, кто успевают смладу
Доискриться, допениться, допеть...
Я опоздала. Занавес опущен,
Пустеет зала. Не антракт, - конец.
Лишь там, чем безнадежнее, тем пуще,
В райке еще безумствует глупец.
10 марта 1932
* * *
"Будем счастливы во что бы то ни стало..."
Да, мой друг, мне счастье стало в жизнь!
Вот уже смертельная усталость
И глаза, и душу мне смежит.
Вот уж, не бунтуя, не противясь,
Слышу я, как сердце бьет отбой.
Я слабею, и слабеет привязь,
Крепко нас вязавшая с тобой.
Вот уж ветер вольно веет выше, выше,
Все в цвету, и тихо все вокруг.
До свиданья, друг мой! Ты не слышишь?
Я с тобой прощаюсь, дальний друг!
31 июля 1933 Каринское
Вступительная статья и подготовка текстов Г. Н. Горчакова