Оленин-Волгарь Петр Алексеевич - В чужой шкуре

на что уж грамотным!).

   - Не разговаривать!.. Я не посмотрю, что вы "протеже"!.. Мне нужны работники, а не лодыри... Можете с вашим Гротом отправляться куда угодно!.. Здесь я - Грот! Сказано, чтобы не было тут "ять"...

   Довольный тем, что пробрал "новичка" и показал ему, с кем он имеет дело, "Василиск" важно ушёл в кабинет, а обескураженный Андрей Иванович предался грустному размышлению. "Это я-то, кандидат прав, неграмотный! Это меня-то распёк, как мальчишку, какой-то нахал, сам пишущий "сапоги" через "Фиту"... Однако, ничего-то мы, в правлении, не знаем о здешних порядках. Положительно, моё маскарадное приключение для меня очень назидательно"...

  

   Однажды, в конце второго месяца, Андрея Ивановича "кликнули" в кабинет, и он очутился опять пред лицом того самого "господина", который назначил его на службу.

   - Я вами недоволен, - начал изящный господин, слегка кивнув на почтительный поклон Андрея Ивановича, - вы изволите лодырничать... ваш начальник аттестует вас неодобрительно...

   - Позвольте узнать, в чём моя вина? - спросил Андрей Иванович.

   - Извольте. Во-первых, вы запустили свой журнал.

   - Мне дали, кроме него, ещё массу дела, которое я признал более спешным...

   - Я вас взял не для того, чтобы вы рассуждали, - перебил господин, - для другого дела у вас есть вечера... у лентяев всегда есть отговорка... Затем, оказывается, что вы не можете относиться сознательно к возлагаемым на вас поручениям, то есть, я хочу сказать, что вы до сих пор с делом не освоились, как следует, да вряд ли и освоитесь.

   - Но...

   - Я вас позвал не для рассуждений... Тупиц мне не надо... Компания не может тратить деньги непроизводительно... Таких пустяков вы не можете выполнять. Я вижу в этом ваше нежелание работать... Стыдитесь: вы компрометируете достойное лицо, давшее вам рекомендацию, уважаемого нашего директора, Андрея Ивановича... Я уверен, что он дал вам рекомендательное письмо исключительно по своей доброте, не зная вас достаточно.

   Бедный Андрей Иванович, оказавшийся "незнающим самого себя", окончательно опешил. Он даже покраснел, как школьник, не выучивший урока.

   - Даром жалованье платить я вам не могу: это было бы недобросовестно с моей стороны по отношению к Компании... Единственно, что я могу ещё для вас сделать, это "попробовать" вас на другом деле. К письменным занятиям вы не годитесь... Я назначу вас помощником кого-нибудь из приказчиков... там особой сообразительности не надо... Если же и там вы окажетесь неспособным, то прошу извинить... Я уже доложил об этом Ивану Яковлевичу, и он, кажется, написал в этом духе Андрею Ивановичу... Можете идти: я сделаю распоряжение... Постойте... Я должен вас предупредить, что о вас ходят нелестные слухи.

   - Обо мне? Нелестные слухи? - возмутился Андрей Иванович.

   - Да-с! Мой принцип - невмешательство в частную жизнь. Я знать не хочу, как живут мои служащие, но я требую... слышите: я требую, чтобы о них не говорили, будто они пьянствуют!.. Одним словом: вы поняли?

   - Позвольте мне оправдаться... Действительно перед обедом...

   - Извольте идти... вы получите распоряжение...

  

   Таким образом Андрей Иванович попал на новую должность. "Хорошо ещё, что жалованья не убавили! При таких порядках и этого можно было ожидать", - думал он. Самым неприятным для него было то, что приходилось уехать с квартиры Вавилова. Андрей Иванович привык к этому симпатичному старичку, привык даже к его ворчливой Мавре, к русским щам её приготовления, к каше и похлёбке. Правда, в первое время, Андрей Иванович лакомился потихоньку кое-какими "деликатесами", покупаемыми на остатки от взятых из Петербурга ста рублей. Покупал сыр, копчение, масло, омары, потом перешёл на ветчину и наконец на варёную колбасу. Сто рублей растаяли очень скоро, и Андрею Ивановичу поневоле пришлось приучаться к стряпне Мавры.

   Избалованному петербургской ресторанной кухней Андрею Ивановичу трудненько-таки далась эта привычка. Он и сам смотрел на неё, как на некоторый подвиг. Однако - á la guerre, comme á la guerre - и он привык. Он привык и вставать в семь часов, и пить пустой чай с чёрным хлебом и вприкуску. Больше всего его беспокоили клопы, с которыми он воевал всевозможными средствами с перемежающимся успехом, но, наконец, он понял, что "клопы" такая же необходимая принадлежность того русского "быта", куда он попал, как кухонный чад, грязь, жёсткое ложе, - и смирился.

   Теперь приходилось всё это оставить, и перебираться на новую квартиру и привыкать сызнова. В тот же вечер Андрей Иванович, напутствуемый пожеланиями Мавры, жалевшей, что лишается смирного нахлебника - не грубияна, не "охальника", - в сопровождении Вавилова, который вызвался водворить Андрея Ивановича, отправился к месту своего нового служения.

   Река уже давно-давно кипела деятельностью. Гиганты-пароходы, барки, баркасы, лодки то и дело сновали по ней, а набережная жила особой, навигационной деятельностью.

   Так как летом контора и баржи Компании находились за рекой, то Андрей Иванович забрал весь свой скарб в лодку, нанятую за четвертак, и со страхом и трепетом (он был порядочный трус) тронулся в путь. Покачивало. С каждой волной у Андрея Ивановича трепетало сердце, и он малодушно хватался за Вавилова.

   - Пустое, - говорил этот философ, - нешто это волна? Вы бы посмотрели-с, когда шторм разыграется...

   Посередине реки Андрей Иванович познакомился с зайчиками и добрался на ту сторону совсем "мокрой курицей". Лодочник снёс его пожиток на берег и уплыл обратно. Андрею Ивановичу пришлось забрать на плечи свой чемодан, т. к. не к лицу же было ему нанимать носильщика. Вавилов забрал мелочь, и они пошли в контору Компании, находившуюся на обширной барже. Оставив Вавилова караулить вещи, Андрей Иванович пошёл представляться.

   - Вам кого? - спросил его какой-то молодой человек, одетый "по-прикащицки".

   - Я назначен сюда из главной конторы, - ответил Андрей Иванович.

   - Так вам к заведующему надо, к Нилу Фомичу.... Только он сегодня "собака собакой"...

   - А где он?

   - Войдите в контору, там покажут.

  

   В конторе действительно показали Нила Фомича. Это был полный человек, одетый в коричневый пиджак на русскую рубашку, на голове у него был картуз, а на ногах высокие сапоги. Жирное лицо его казалось заплывшим, и на нём еле выглядывали маленькие глазки. Сразу видно было, что человек этот основательно дружил с перинами, а краснота носа доказывала, что "ничто человеческое ему не чуждо".

   В этот вечер Нил Фомич действительно был "собака-собакой", потому что у него "на чердаке трещало". Он уже облаял не раз половину служащих, называя их "дармоедниками", и обещал завтра же доложить главнозаведующему. Служащие, по-видимому, привыкли к этому "лаю" и не обращали на него внимания. В сущности Нил Фомич был грозен больше на словах, да и то с похмелья. "Собака лает - ветер носит", - утешали себя обруганные. "Это ещё слава Богу; а вот до него так уж настоящий пёс был, а этот с душой", - говорили служащие.

   - Тебе чего? - грубо спросил Нил Фомич у представшего пред ним Андрея Ивановича.

   "Однако, здесь не церемонятся", - подумал Андрей Иванович и молча подал бумагу о своём определении.

   Нил Фомич пробежал её и усмехнулся:

   - На Тебе, Боже, что нам негоже, - сказал он, - за ненадобностью всё ко мне валят. У меня вон своих сколько дармоедов-то этих! Ну, ладно... Нынче уж поздно. Завтра назначу... на баржу N 3... водолива учитывать...

   - Позвольте спросить, где бы здесь остановиться? - спросил Андрей Иванович.

   - Ну, у меня тут гостиниц нет, не взыщите уж. Ступайте наверх, там все наши спят... Можете основаться. Стол у нас готовый, а баржа рядом, рукой подать...

   Нил Фомич окинул взглядом своего нового подчинённого и заметил:

   - Вы не взыщите: характер уж у меня такой... Может, вы и вправду пригодны окажетесь...

   Андрей Иванович вернулся к Вавилову и рассказал, как был принят. Затем с его помощью он втащил свои пожитки наверх, где помещались служащие. Там матрос показал ему пустую койку, сколоченную из тесин.

   - Эфто для вас за первый сорт будет, - сказал матрос и мигом устроил Андрея Ивановича: чемодан запихал под койку, мелочь рассовал в угол, под подушку; вместо тюфяка притащил кошму.

   - Способно будет, - заметил он.

   Скоро собрались служащие ужинать. Между ними оказалось несколько знакомых Андрея Ивановича по главной конторе; завязался разговор. Тот же матрос притащил котёл со щами и полковриги хлеба.

   - Нынче вам хлебово, - сказал он.

   Все разместились за столом. Один из приказчиков вытащил на особый кружок кусок мяса, далеко не соответствующий своей величиной количеству щей, и стал резать, или, вернее, кромсать его, придерживая попросту рукой. У Андрея Ивановича отбило аппетит и потому, когда ему дали деревянную ложку и предложили принять участие "в общей чашке", он сказал что сыт и отказался.

   - Перед ужином-то не вредно бы и "того", - заметил кто-то...

   - Что же, посылай, - ответили ему.

   - А вот с них бы следовало, как с новоприбывшего...

   - С удовольствием, господа... - заторопился Андрей Иванович, доставая рубль, - вот, пожалуйста.

   Результатом этого разговора было то, что Андрей Иванович сразу вошёл в колею новой службы и лёг спать с тяжёлой головой. Вавилов, за поздним временем заночевавший, улёгся рядом с ним.

  

   Дело, к которому приставили Андрея Ивановича, было вовсе не сложное; он обязан был вести ежедневную отчётность по отпуску нефтяных остатков с баржи N 3. Ничего особо хитрого тут не было, но требовалась значительная аккуратность. Зато должность эта была из беспокойных. Нефтяные остатки приходилось отпускать во всякое время дня и ночи, и поэтому бедному Андрею Ивановичу никогда не удавалось спать более трёх часов подряд. Только, бывало, он уснёт на своей свалявшейся кошме, только что увидит какой-нибудь соблазнительный петербургский сон (такие сны ещё продолжали ему сниться), как матрос с баржи бесцеремонно будит его своим неумолимым: "Андрей Иванович, нефту отпущать". Первое время Андрея Ивановича брало сильное искушение ткнуть этого мучителя сапогом в живот (Андрей Иванович спал "по-прикащицки" - не раздеваясь, или, как говорили на пристани: не "разоболакиваясь"), но сознание, что матрос не виноват, удерживало его.

   Невольно думал Андрей Иванович, что до сих пор, сидя на своём директорском кресле, занимаясь делами, когда и как вздумается, он и понятия не имел о настоящих тяготах человеческого существования и насколько утомительно дело, оплачивающееся 25 рублями в месяц, сравнительно с делом, оплачивающимся 300 и более рублей.

   Не раз брало его отчаяние, и тогда он хотел малодушно бежать. Но он не поддался. Больше всего он боялся насмешек петербургских друзей: ""неудавшийся приказчик", "неспособный писец", - ведь, эти прозвища останутся на всю жизнь", - думал он. Кроме того он сам, помимо своей воли, начал втягиваться в своё приказчичье дело, стал жить интересами того "мелкого люда", о котором он не имел ранее никакого понятия. "Я начинаю опускаться, - думал иногда Андрей Иванович, - мне временами кажется, что моё директорство ни более, ни менее как сон, и что я так и родился и воспитался на этой проклятой барже".

   Помещение, где жили служащие, изобиловало щелями, в которые дул беспрепятственно ветер и лил дождь. Это называлось "надувательством" и "протекцией". Иногда Андрей Иванович чувствовал во сне, как на его убогое ложе каплет сверху. Сперва он вскакивал, но скоро убедился, что и "надувательство", и "протекция" совершенно в порядке вещей, и что без них нельзя себе представить быт "мелких служащих". Однако, философия эта не помешала образованию на благородной щеке Андрея Ивановича громадного флюса, причинившего ему сильное страдание.

   - Андрей Иванович! нефту отпущать! - взывал матрос, тормоша несчастного владельца флюса, только что успевшего отогреть больное место.

   - Что тебе? - жалобно говорил Андрей Иванович.

   - Нефту отпущать, - отвечал матрос, - Меркульевский пришёл...

   И Андрей Иванович, охая и кряхтя, шёл на свой баржу, где на ветру и дожде "отпущал нефту". Зубы ныли, голова горела, и Андрей Иванович понимал, какова иногда бывает чужая шкура.

  

   Новая служба более нравилась Андрею Ивановичу, чем прежняя, главное тем, что в пристанской конторе было меньше начальства, и оно было попроще. Не было той заносчивости, того высокомерия, которые явились обычными в главной конторе. Нил Фомич был просто груб, но "лай" его не имел целью унизить человека, а являлся "манерой говорить". Он был, по-видимому, плут большой руки и "службой" сколачивал себе капиталец, зная, что жалованьем его не сколотишь; служащих он, однако, не притеснял и сам поругивал компанейские порядки. - "Гладыши, - говорил он, когда бывал "выпимши" (а это случалось ежедневно), - "я да я" только от них и слышишь! А что такое "я"? Одна номинальность без всякой наглядности. Получаешь жалованье, процент и тому подобное - ну, и сиди себе начальством, а в дело не лезь, потому что только путаешь, а не смыслишь... даром, что ты директор! От этого тебе ума не прибавится"...

   Самыми неприятными днями для Андрея Ивановича были те дни, когда из главной конторы наезжало начальство. Андрей Иванович настолько был уже в курсе дела, что понимал отлично, насколько это дело мало знакомо начальству, которое, чтобы замаскировать своё незнание и непонимание, набрасывалось "здорово живёшь" на подчинённых и распекало их. "Уж если я распекаю, значит знаю дело", - вот как, очевидно, думало начальство, но распекаемые, несущие всю тяжесть дела на себе, на своей спине, отлично понимали, что все эти заведующие очень мало в деле смыслили. Они знали одно: дело это даёт им, избранным фортуною, возможность жить припеваючи, кататься на собственных рысаках, швырять деньги в ресторанах.

   - Неужели и я был такой же? - думал Андрей Иванович с тяжёлым чувством.

   Главнозаведующий и просто заведующие, посещая изредка пристань, где была душа дела, где оно било ключом, прохаживались с важным видом и озабоченными лицами, не замечая по большей части почтительных поклонов служащих, делали отрывистым тоном замечания и приказания и, кивнув головой, уезжали в город. Андрею Ивановичу ясно было, что вся "машина" дела идёт помимо их, и что очень часто их распоряжения только её тормозят. Возмущало его также и то, что все эти важные особы, нисколько не интересуются самим делом, а особенно участью служащих; как служащие живут, чем живут, можно ли "по-человечески" жить на то мизерное жалованье, которое они получают, - все эти вопросы вовсе не интересовали начальство. "Точно мы не люди, а скот, - негодовал Андрей Иванович, невольно распространяя это "мы" и на свою директорскую особу, по странной случайности облачившуюся в приказчицкий пиджак, - но порядочный хозяин и о скоте заботится, потому что скот его кормит".

  

   Служащие действительно жили плохо; у многих были семьи, от которых они были оторваны: семьи жили на квартирах в городе, а служащие за рекой. Очень часто не приходилось видаться целыми неделями: то недосуг, то погода скверная, да и поездка стоила дорого и составляла "расчёт".

   Так как служащим на пристанях полагался "стол", то почти всё жалованье уходило на семью, и служащим приходилось жить на "компанейских щах". Нельзя сказать, чтобы "щи" эти были очень жирны. Жёсткая, жилистая говядина не давала "навара", но зато давала иногда "душок". Фундаментом обеда была каша. Андрей Иванович возмущался, но служащие были довольны и этим. В довершение всего подавалось всё это очень нечистоплотно, и Андрею Ивановичу пришлось порядочно понасиловать себя, чтобы есть из общей чашки. Но и к этому он поневоле привык.

   Обидно было и то, что служащие были лишены праздников. Из-за реки лился торжественный звон и напоминал труженикам, что есть на свете люди, знающие, что такое человеческое существование.

   Служащие любили Андрея Ивановича. Он научился говорить с ними и больше всех возмущался порядками и бранил компанию. Это придавало ему особый авторитет. Его любили послушать.

   - Бисмарк наш Андрей Иванович, - говорили служащие, - не грех ему рюмочку поднести.

   Невольно в уме Андрея Ивановича сложилось убеждение, что служащим оттого живётся плохо, что петербургское правление компании не ведает настоящего положения вещей. "Я знаю многих товарищей - все они гуманные и интеллигентные; вероятно, и здешние заведующие меняются, приезжая в Питер. Если бы, например, председатель правления узнал всё это, разумеется, он всё бы изменил... Необходимо поставить его в известность... Может быть сама судьба избрала меня для этой цели"... Дойдя до такого убеждения, Андрей Иванович решил действовать: он сочинил пространное и красноречивое письмо самому председателю правления, в котором подробно, яркими красками, описал положение вещей и, переписав письмо, насколько сумел, изменённым почерком, отправил заказным в Петербург, подписав "Мелкая сошка". - "Подождём результатов, - ликовал он, - узнают, каково здесь живётся"...

   Близка реформа, близко улучшение участи этих горемык...

   Андрей Иванович так увлёкся своей ролью избавителя обременённых, что перестал считать своё пари, забросившее его в самые недра дела, "глупостью"...

   "Судьба знала, что делала, - думал он. - Посмотрим, милейшие распорядители!.."

   В ожидании результатов письма, Андрей Иванович продолжал "отпущать нефту"... И "результаты" явились даже скорее, чем он рассчитывал.

  

   К концу пятого месяца своих удивительных превращений, Андрей Иванович как-то вздумал подвести итог. Он оглянулся назад. Петербургское прошлое показалось ему чем-то донельзя отдалённым, не "взаправдашним". Андрей Иванович чувствовал давно не испытанную лёгкость в теле. Куда девались одышка, подбородок из двойного сделался ординарным, и значительно опал столь беспокоивший Андрея Ивановича "животик". Взамен этих благоприобретений сытой петербургской жизни Андрей Иванович чувствовал особую ясность духа и свежесть мыслей. Ознакомясь "практически" с делом, он стал с большой дозой презрительности относиться к своей петербургской службе в правлении. "Там мы в бирюльки играем, - думал он, - настоящее дело я только теперь узнал"...

   По мере того, как приближался срок окончания пари и, следовательно, время нового превращения из приказчика в прежнего директора, Андрей Иванович убеждался, что поступил очень умно, в сущности, согласившись на такое пари. Теперь ему представлялась возможность на основании собственного опыта, добытого "в чужой шкуре", принять все меры к упорядочению дела, и на первый план он поставил улучшение быта служащих, а на второй изменение состава заведующих, которых Андрей Иванович знал теперь досконально. Он намеревался даже взять на себя лично заведование всем делом в Энске.

   "Воображаю удивление "наших", - говорил он сам себе, - когда они узнают все мои приключения, когда я им порасскажу, каковы здешние порядки!.. Мои слова будут, как удар грома, потому что в них будет одна, неприкрашенная правда... Слава Богу! Эта правда у меня вот где сидит!.."

   Утешало его также и то, что у него хватило силы воли довести своё предприятие, граничащее с фантастичностью, до конца. "Это не обыкновенный спорт, не какой-нибудь дурацкий "финиш", - думал он, - это, сидя в петербургском ресторане, можно воображать себе, что просуществовать своим трудом, оплаченным 25 р. в месяц, пустое дело... Любопытно знать, где Курилин займёт эту проигранную тысячу"...

   Однажды по телефону было передано из главной конторы приказание Андрею Ивановичу явиться "по делам службы".

   Занимаясь усердно на своей барже, Андрей Иванович в простоте душевной подумал, что начальство вопреки своему обыкновению, обратило на него внимание и хочет теперь его поощрить. Это предположение он даже высказал вскользь, но один из старых служак точно водой его облил: "Эх, батюшка, какое там поощрение! "Они" поощрять любят только самих себя, а уж если нашего брата зовут в главную контору - значит, не жди добра".

   Несколько обескураженный таким пессимистическим предположением, Андрей Иванович сел в лодку и отправился в главную контору.

  

   В главной конторе, как водится, его заставили прождать около часу.

   - Не знаете ли, зачем я понадобился? - спросил Андрей Иванович у одного из "пишущей братии".

   - Кто же их знает. Ясное дело не за добром, - ответил тот, чем ещё более обескуражил Андрея Ивановича.

   Однако, он забрал себя в руки и сказал сам себе:

   - В сущности довольно: осталось так мало времени моему искусу, что я могу и не заботиться особенно. У меня есть получка жалованья почти за весь месяц, на это проживу, даже если бы меня за что-нибудь, или, как здесь водится, "здорово живёшь" - вздумали уволить... Но третировать себя я больше не позволю.

   Первое недоразумение произошло у него с "Василиском". Этот господин, распекая кого-то из писцов, нечаянно увидел и Андрея Ивановича, сидевшего на "посетительной".

   - Ба! Учёный муж Грот! - сказал "Василиск", подходя. - Господин "ять"! (Василиск отличался большими претензиями на остроумие).

   - Во-первых, я для вас не "ять", - холодно сказал Андрей Иванович, - а, во-вторых, я совершенно не расположен с вами разговаривать.

   Молчание воцарилось в канцелярии: счёты перестали щёлкать, перья скрипеть. "Василиск" оцепенел на одну минуту...

   - Что-с! - вдруг как ужаленный воскликнул он, - вы ещё грубить! Вы там "идеи" имеете. Посмотрим! Посмотрим!..

   - Я очень жалею, что у вас в голове нет вовсе идей, - хладнокровно сказал Андрей Иванович.

   "Василиск" быстро прошёл в кабинет, а в канцелярии раздалось хихиканье.

   Через несколько минут Андрея Ивановича позвали. В комнате, куда он был впущен, развалясь в удобном кресле за письменным столом, сидел известный уж нам господин, определивший Андрея Ивановича. Господин этот на сей раз не ответил на поклон Андрея Ивановича и не сразу оторвался от газеты, которую читал. Наконец, он положил её на стол и сказал:

   - Я уже предупреждал вас о тех правилах, которые существуют у нас. По-видимому, вы подчиняться им не пожелали.

   - Я решительно недоумеваю, - начал было Андрей Иванович, но важный господин его перебил:

   - Я вас не разговаривать сюда позвал. Извольте молчать и слушать, что вам говорит начальник.

   Андрей Иванович сдержался.

   - Вы ведёте себя непозволительно. Я уже не говорю о той пагубной слабости, которой, как мне известно, вы предаётесь. Мимо! Вы позволяете себе в вашем товарищеском кругу проводить идеи, нетерпимые в нашей компании. Вы недовольны той пищей, которую вам даёт компания, как милостыню, ибо она не обязана её давать... Наконец, не более как минуту назад вы позволили себе отнестись неуважительно к уважаемой личности, мизинца которой не стоите... Не перебивайте меня! Стыдитесь! Вы конфузите нашего почтенного директора Андрея Ивановича, имевшего слабость дать вам рекомендацию, без которой вы бы с голоду сдохли!.. Без рассуждений! Одним словом, вы более у нас не служите...

   Андрей Иванович взбесился:

   - Если я не служу у вас, то как же вы смеете говорить со мной таким тоном? - сказал он резко.

   Господин опешил.

   - Впрочем, вас вызвал главнозаведующий... Я сейчас доложу ему, - заметил он, - уходя.

   "Уж если главнозаведующий удостоил меня этой чести, - подумал Андрей Иванович, - значит делу моему должно быть швах! Вот тебе и повышение! Заметили... Оценили!.."

   - Пожалуйте сюда! - сказал господин, отворив дверь в кабинет главнозаведующего.

  

   - Без возражений! - почти крикнул главнозаведующий, хотя Андрей Иванович рта не успел ещё открыть. - Вас рекомендует уважаемое лицо, известное своей добротой - и как же вы платите за эту доброту? Как вы относитесь к вашим обязанностям? Это чёрная неблагодарность. Нам, милостивый государь, "таких" служащих не надо-с! Василий Дмитриевич, прикажите его "подсчитать".

   - Я бы желал знать... - сказал Андрей Иванович.

   - Узнаете...

   - То лицо, о котором вы изволите говорить, мне известно лучше, чем вам, - продолжал Андрей Иванович, - я сомневаюсь, чтобы оно одобрило здешние порядки...

   - Потрудитесь молчать! - вскипел главнозаведующий, - это неслыханно! Положим, вы уже известны как своим дерзким образом мыслей, так и дерзкими речами... "Идеи" у вас!.. Мне всё известно-с... и, понимаете, мне стоит шепнуть - и вы обратитесь в мечту... Вам известен наш уважаемый директор лучше, чем мне? Смешно... директор и жалкий писаришка... приказчик...

   - Я бы попросил вас разговаривать со мной по-человечески, - с достоинством сказал Андрей Иванович.

   - Что-с! Вы обижаетесь?.. Это что? - почти крикнул главнозаведующий, протягивая Андрею Ивановичу какое-то письмо.

   Андрей Иванович взял его в руки, посмотрел и положил на стол.

   - Это ваш почерк? Не отнекивайтесь, это ничему не поможет...

   - Я и не думаю отнекиваться. Это письмо писал я...

   - Вы?

   - Я... И всё в нём изложенное - сущая правда.

   - Как вы осмелились?..

   - Очень просто. Я счёл вполне уместным поставить правление в известность относительно всего, что здесь творится.

   - Вы? Жалкое ничтожество...

   - Я требую, - твёрдо сказал Андрей Иванович, - чтобы вы держали себя прилично.

   Главнозаведующий отступил на шаг: до того он был поражён. Никогда ещё не слыхал он ничего подобного ни от кого из служащих. Даже не подозревал такой возможности.

   - Василий Дмитриевич! - воскликнул он, - слыхали вы подобную дерзость? Вы, по-видимому, не проспались ещё и не знаете, с кем говорите... Как бы то ни было - вот вам моё последнее слово: кляузников и "писателей" мы на своей службе не терпим... Тем хуже-с... Я уже написал уважаемому Андрею Ивановичу относительно вас... Он вполне меня поймёт... Извольте убираться...

   - Я желаю получить аттестат и расчёт, - твёрдо сказал Андрей Иванович.

   - Расчёт вы получите в своей конторе... а мой аттестат вот: вон! Я вам покажу, с кем вы говорите.

   Андрея Ивановича окончательно взорвало:

   - Нет, я вам покажу, с кем вы говорите, - почти крикнул он.

   - Вы с ума сошли! Вы пьяны!..

   - Нет, это вы с ума сошли, позволяя себе так разговаривать с людьми!..

   - Я вас, милостивый государь, в бараний рог согну...

   - Посмотрим... - окончательно взбесивший Андрей Иванович не помнил уже себя. - Вы это видели (он сделал некоторый символический жест). Я вас самого в бараний рог согну... Я служащий компании такой же, как и вы, с той разницей, что вы бездельничаете за ваши восемь тысяч жалованья, а я из сил выбиваюсь за мои триста рублей!..

   Неизвестно, долго ли бы ещё продолжал Андрей Иванович свою отповедь. К сожалению, он не заметил, как главнозаведующий надавил пуговку электрического звонка. Андрей Иванович много хотел ещё высказать, но в самом разгаре разговора он почувствовал, как "кто-то" взял его под локти, и не успел он опомниться, как уже из глаз его исчезли и шикарный кабинет главнозаведующего, и сам главнозаведующий, и Василий Дмитриевич... В мгновение ока промелькнула перед ним и канцелярия со своими служащими, и не прошло пяти минут. как Андрей Иванович неожиданно очутился на улице.

  

   - Вот и кончена моя миссия, - сказал сам себе Андрей Иванович, опомнившись после своего эффектного "ухода". - Куда же теперь?

   Обдумав своё положение, он решил так: уйти назад в контору, взяв свой директорский документ и предъявить его главнозаведующему, - это было бы в высшей степени эффектно, но тогда пари были бы проиграно... Остаётся до срока менее месяца - не стоит ради удовлетворения мелкого самолюбия рисковать этой тысячей. Лучше забрать всё жалованье - его около двадцати рублей - и на них можно просуществовать три недели: пойти к Вавилову и остаться у него...

   - Так и сделаю, - решил Андрей Иванович, - ну, а вам, милостивые государи, я всё это припомню! Хорошо и наше правление: а я-то думал, что на моё письмо обратят внимание, и что я сделаюсь благодетелем всей нашей мелкоты. А они не нашли нечего лучшего, как выдать меня головой тем, на кого я справедливо жаловался... Видно, для того, чтобы быть человеком, надо самому всё "это" вынести на своей спине.

   Андрей Иванович нанял лодку и поехал в свою заречную контору. На реке бегали зайчики, дул холодный, осенний ветер, но Андрей Иванович, занятый своими мыслями и не могущий побороть раздражения, не обращал на них никакого внимания. Он уже не был прежним трусом: ветер, непогода, даже "шторма" не были для него теперь диковинкой.

   Пристав к своей пристани, Андрей Иванович прямо прошёл к Нилу Фомичу.

   - С чем поздравить? - спрашивали его сослуживцы, когда он проходил мимо них чрез контору.

   - Со "здорово живёшь"! - весело отвечал он, усмехаясь. В сущности, он не был нисколько огорчён и заранее утешался возможностью в скором времени "поговорить" со всеми этими надменными господами заведующими "как следует"... - "Воображаю, куда у них душонки уйдут, когда они узнают, кого уволили и кого оскорбляли!.." - радовался он.

   - Здравствуйте, Нил Фомич, - сказал Андрей Иванович.

   Нил Фомич был в мрачном настроении. Ему только что "влетело" по телефону, а к тому же "душа требовала похмелья".

   - Тебе, малый, чего? - спросил он, кряхтя.

   - За расчётом я: уволен главной конторой.

   - Это за что?

   - Спросите их. Не по вкусу мой разговор пришёлся.

   - Так... Значит - так зря, "здорово живёшь"! Оно, конечно, у нас всегда к зиме служащих сокращают... Экономия, братец ты мой... Вот добейся получать тысячи три в год, тогда, сделай милость, тогда не сократят!.. Жаль: служащий ты, всё-таки, "справный" - похаять не могу... Жаль... Что ж, - их воля, - начальническая: идите к бухгалтеру, он вас "подочтёт".

   - До свиданья, Нил Фомич! - надеюсь, что мне удастся вам отплатить за доброе отношение, - великодушно сказал Андрей Иванович.

   - А ты, малый, думай, как себя зиму пропитать... Мы, ведь, всё понимаем... Сами эту участь видели.

  

   От Нила Фомича Андрей Иванович прошёл к бухгалтеру и просил его "подсчитать", сколько причитается ему получить. Бухгалтер подсчитал: выходило 18 рублей 20 коп.

   "Этого хватит на месяц: как-нибудь придётся поэкономить, потому что надо и на дорогу выгадать до Питера", - соображал про себя Андрей Иванович.

   - Только вот тут "прочёт" записан, - сказал бухгалтер.

   - Это за что?

   - Нефти лишков отпустили: вот тут у меня ведомость есть...

   - Сколько же всего?

   - Конечно, пустяки, - рублей на восемь. А впрочем посмотрю... 11 р. 50 копеек... Да вот ещё сейчас по телефону передали из Главной... Штраф вам пять рублей.

   - Я никаких штрафов не принимаю, - возмущался Андрей Иванович.

   - Это дело не моё. Делаю, что прикажут: мы тоже люди не сами по себе, подневольные. Вот извольте расписаться... Один рубль семьдесят копеек получите-с... Очень жаль... Поверьте: сам сочувствую, но дело наше маленькое... "Их" воля...

   - Но позвольте... Ведь, мне не на что будет до той стороны добраться.

   - Это вы верно... Что же прикажете делать!.. Из вещей что-либо придётся в оборот пустит.

   Андрей Иванович пустил "в оборот" пиджачную пару (у него их было две). За пару дали семь рублей, да и то потому, что пожалели Андрея Ивановича как хорошего человека. Служащие, собравшись наверху, высказывали ему свои соболезнования.

   Андрей Иванович послал за бутылкой - и, когда ему её принесли, счёл уместным сказать коротенькую речь.

   - Господа, - начал он, - поверьте, что того времени, которое я провёл с вами, я никогда не забуду. Я сделался среди вас "другим" человеком, и те знания, которые приобрёл я здесь, нельзя купить ни за какие деньги. Я понял, что не "оклад" делает человека, а "труд"... Поверьте, - продолжал он, - что я глубоко понимаю теперь ваше положение. Быть может, настанет час... и этот час близок... когда вы узнаете, насколько я хочу и умею быть благодарным... Всё, что в моей власти, я сделаю для того, чтобы облегчить вашу участь, честные труженики!

   Несмотря на витиеватость такой речи, служащие слушали с удовольствием, хотя и недоумевали, каким образом Андрей Иванович, закладывающий пиджачную пару и не добравшийся до пальто только ввиду холодов, может чем-нибудь облегчить чью бы то ни было участь.

   - Сам-то прокормись, - думали некоторые, - ныне не Петровки... Цыганский пот прохватит... Малый он "российский", только слаб относительно "казёнки": вот его и разбирает. Мечта!

   За первой бутылкой последовала вторая, третья и так далее... Кончилось так, что Андрей Иванович сообщил всем, что не нынче-завтра он сам будет директором, чем вызвал неудержимый смех.

   - Ловкач наш Андрей Иваныч! - говорили служащие.

   - Ловкач-то ловкач, а жрать нечего...

   - Жаль Андрея Иваныча! Эй, Митюшка! Взгляни-ка, не шляется ли этот глазастый чёрт подсматривать...

   - Не жалейте меня, друзья мои! - лепетал растроганный Андрей Иванович, - я счастлив, я счастлив... потому что я узнал... а узнал я то, чего не знал раньше...

   - Это верно, - сказал кто-то, - век живи, а дураком умрёшь...

   - И все вы хорошие люди... И завтра уж меня не позовут "нефту отпущать"... А главнозаведующему я покажу... Я ему покажу, как меня можно в бараний рог согнуть...

   - Герой Андрей Иванович! За здоровье, урра!..

   Андрей Иванович заснул на своей жёсткой постели. Было уже поздно... Сон Андрея Ивановича был покоен; он лёг спать свободным человеком.

  

   Наутро, распростившись со своими сослуживцами, Андрей Иванович забрал свой "багаж" и отправился в лодке на ту сторону на квартиру Вавилова.

   - Ещё двадцать шесть дней - и моё испытание окончено, - говорил он себе, - как только ухитриться прожить на то, что у меня осталось? Трудненько будет, ну, да уж это на последках.

   На той стороне лодочник взялся за двугривенный донести багаж до квартиры Вавилова: это было рукой подать от набережной. В какие-нибудь десять минуть путники достигли цели своего пути. Андрей Иванович остановился у знакомой калитки и стал стучать. Никто не откликался. Лодочник, сложив багаж на землю, стал помогать Андрею Ивановичу. На неистовый стук обоих наконец загремел засов, и из калитки выглянула незнакомая фигура.

   - Вам кого? - спросила фигура: это была какая-то прачка или кухарка.

   - Семёна Власьевича, - сказал Андрей Иванович.

   - Семёна Власьича? Это Вавилов будет? - переспросила кухарка.

   - Ну да, его... Вавилова...

   - Нету его...

   - Как нет? Где же он?

   - В город Землянск уехал.

   - В какой Землянск?

   - В какой Землянск?.. Известно в какой: Могилёвской губернии, - сказала кухарка. - Помер он... вот что...

   - Помер? Не может быть! - воскликнул Андрей Иванович.

   - Дело Божье... Со всяким может случиться...

   - Царство ему небесное! - сказал Андрей Иванович, крестясь.

   - Помер и уж неделю, как и схоронили, - хладнокровно заметила кухарка, - а сожительница его в тот же день домой в деревню к сродственникам уехала.

   - Значит и Мавры здесь нет?

   - Чего же я говорю?!.

   Таким образом Андрей Иванович опять остался "на улице" с пятью рублями в кармане. К жалости о старике примешивалась невольная жалость о самом себе, но в то же время, помимо его воли, какой-то насмешливый голос шепнул ему: "А всё для компании экономия: двенадцать рублей пенсиону не придётся более платить".

  

   Если бы впоследствии Андрея Ивановича спросили, как он прожил последние недели своего "подвижничества", он бы, вероятно, сам не сумел точно ответить. Он мог бы только сказать, что ему довелось "хлебнуть горя до дна".

   Так как, по условиям пари, Андрей Иванович должен был существовать исключительно на средства, добытые собственным трудом, отнюдь не прибегая ни к посторонней помощи, ни к собственным средствам, ни к займам, то Андрею Ивановичу пришлось очень туго с его несчастными пятью рублями...

   Андрей Иванович был человек щепетильно-честный в своих житейских отношениях, и поэтому противник его Курилин мог быть вполне уверен, что Андрей Иванович сам признает себя побеждённым, если не выполнит почему-либо условий пари. Признать же себя побеждённым он окончательно и бесповоротно не хотел: выигрыш пари сделался его idée fixe, каким-то "подвигом чести".

   Правда, оставшись "на мели", Андрей Иванович "ликвидировал" кое-что из своего имущества, но это не противоречило условиям пари; во всяком случае это не значило прибегать к собственным средствам, так как прежде всего ухудшало положение самого Андрея Ивановича. Если и можно было с натяжкой считать роскошью пиджачную пару, калоши, пальто летом, то теперь, осенью, все эти вещи являлись предметом первой необходимости. Итак, прежде всего надлежало найти какую-нибудь работу для того, чтоб обеспечить себе квартиру и пропитание на эти две-три недели, остающиеся до срока.

   И Андрей Иванович начал искать работу.

   Оказалось это, однако же, делом очень нелёгким, и прежде всего ему пришлось убедиться, что добывание денег находится в обратной пропорции с их расходованием. Прежде, во время своей петербургской жизни, на которую теперь Андрей Иванович приучился горьким опытом смотреть презрительно, - он не считал за деньги какую-нибудь сотню-другую... Теперь он познал, как много иногда значит в человеческой жизни жалкий "рубль".

   Прежде Андрей Иванович затруднился бы сразу сказать, на что может понадобиться "рубль" - теперь он знал, что эта монета символизирует собой тёплый кров и пищу на несколько дней, и что заработать этот рубль человеку, не имеющему "определённых занятий", очень и очень трудно.

   Таким образом судьба заставила Андрея Ивановича сделать настоящую "переоценку ценностей" - занятие очень модное для тех, кто проделывает его, сидя в кабинете, а не разгуливая в осеннюю пору по грязной набережной в ветер и дождь, согреваясь не столько одеждой, сколько движением.

  

   Прежде всего Андрей Иванович попробовал сунуться "по письменной части", или, как говорится в том быту, который сделался бытом теперь самого Андрея Ивановича, "околачивать пороги" разных контор и канцелярий.

   - Те скромные условия, которые я предложу, - соображал Андрей Иванович, - дают мне надежду на успех.

   Такую же надежду возлагал он и на то счастливое обстоятельство, что пальто и последняя пиджачная пара ещё не были пущены "в оборот".

   Нанявши случайно подвернувшийся угол с "пищией" за два рубля в неделю и обеспечив себе таким образом ночлег и скудное пропитание на первое время, Андрей Иванович начал свои скитания.

   Увы! - в первые же дни ему пришлось горько разоч