Оленин-Волгарь Петр Алексеевич - В чужой шкуре

   Пётр Алексеевич Оленин

  

   Однажды вечером, в конце петербургского зимнего сезона, небольшое общество собралось в отдельном кабинете шикарного ресторана. Тут были: Андрей Иванович Васильев, один из двенадцати директоров акционерной компании "Заря", его приятель, спортсмен Курилин; модный доктор по нервным болезням, дамский любимец, Славич; чиновник особых поручений при важном лице, "молодой человек 45 лет" Натаскин и дилетант-виртуоз на гитаре, певец цыганских романсов, Иранов, выступающий в качестве солиста на летних сценах окрестностей Петербурга.

   Компания подобралась тёплая и спевшаяся. Васильев, господин средних лет с порядочным брюшком и болезненным обрюзглым лицом, принадлежал к распространённому в наше время типу людей, сумевших пристроиться к выгодному и сытному делу, где обеспечена "минимальность" труда и "максимальность" вознаграждения. Если бы его спросили, почему он директор правления, и в чём состоит его директорство, - вероятно, он и сам бы затруднился ответить.

   Получая в общем около шести тысяч рублей, Васильев за это "скромное" вознаграждение не имел никаких точно определённых обязанностей. Он, собственно говоря, не "служил", а "посещал" правление своей компании. Там он "разговаривал" с директорами и подписывал те бумаги, которые секретарь находил нужным положить перед ним. Бумаги были всё больше "скучные" и нередко бывали испещрены малопонятными для Васильева цифрами. "Опять математика!" - замечал Васильев, подмахивая непонятную для него бумагу, вполне уверенный, что секретарь и бухгалтер "знают, что нужно". Раз в месяц правление собиралось для обсуждения текущих дел, которые вместе с решениями также обязательно заготовлялись секретарём и бухгалтером заранее. Другие директора время от времени посещали "для ревизии" различные отделения компании в других городах. Ревизия эта заключалась в том, что директор ехал туда и обратно в купе I класса, обедал, ужинал с заведующим отделом, просматривал "для пущей важности" разные дела и возвращался в Петербург получить суточные и разъездные.

   Дело, которому служил Васильев, было очень сложное: компания эксплуатировала нефть, имела для этой цели большой флот, конторы на Каспии и Волге и склады нефтяных продуктов в разных городах. Васильев сравнительно недавно служил в компании и всё собирался также на ревизию - однако дело складывалось так, что ему ещё не удалось побывать за пределами петербургского района.

   Васильев имел свои хорошие средства и никогда не знал нужды. Всю жизнь он прожил в столице, числясь "для получения чинов" при одном из министерств. Зачем нужны ему были эти чины - он и сам не знал хорошенько. Холостой, одинокий, он решительно в них не нуждался. Но "все" так делали, - "все", к обществу которых принадлежал и Васильев, и он, делал то же, что и "все".

   За последнюю зиму Васильев чувствовал себя скверно. Какая-то опущенность, усталость, пресыщение жизнью томили его и не на шутку беспокоили. Появилась одышка и подозрительные приливы к голове. Надоела петербургская жизнь, сытные обеды, кресло в опере, вечера в ресторане и компания петербургских тунеядцев и кокоток. Васильев решил, что необходимо проветриться - и взял отпуск, намереваясь сделать основательный вояж по Западной Европе. У него в кармане уже был заграничный паспорт, и теперь, накануне отъезда, он проводил последний вечер с той компанией, к которой привык. Впереди же предвиделись "острова" на всю ночь.

  

   - Да, господа, - говорил Васильев, потягивая сквозь зубы холодный "Экстра-сек" и выпуская изо рта "колечками" благородный дым рублёвой сигары, - что ни говорите, а необходимо нашему брату, культурному человеку, иногда стряхнуть с себя отечественную пыль. Иначе, того и гляди обрастёшь мхом...

   - Мне кажется, отечество тут не причём, - заметил доктор Славич.

   - Ну, не говорите... У нас нет того общественного оживления, которое бодрит и освежает человека и не позволяет ему опускаться. Заграницей жизнь идёт таким быстрым темпом, что захватывает всего человека...

   - Эх, батюшка, дела у вас мало, - продолжал Славич, сам очень занятой человек по своей специальности, приносившей ему основательный "дивиденд", - вот если бы вам, как мне, было абсолютно некогда опускаться, то и заграницу бы не потребовалось "вояжировать", поверьте.

   - Я согласен со Славичем, - заметил Курилин, совершенно праздный человек, живущий доходами с какого-то мифического Монрепо и займами, и посвящающий свой досуг (за вычетом сна - 14 часов в сутки) разнообразному спорту, ресторанам, островам и т. п., - потребность освежаться заграницей происходит от сидячей жизни, т. е., в сущности от праздности. Вот (Курилин засучил рукав смокинга, расстегнул манжет и согнул руку, на которой резко выделялись мускулы), заведите себе такую историю - ручаюсь, что ни одышки, ни хандры не будет и в помине.

   - Однако, mon cher! - сказал Натаскин, завистливо поглядывая на руку Курилина. Ему самому, конечно, нельзя было похвастаться ничем подобным, так как он представлял из себя костяк, обтянутый кожей - разновидность рода человеческого, очень часто встречающихся между людьми, делающими себе карьеру в "канцеляриях"...

   - Не согласен, господа, - упорствовал Васильев, - вы можете быть целый день на ногах, упражнять свои мускулы, делать блистательные "финиши"; вы, доктор, с головой уйдёте в свою "костоломку"... но душу здесь, в этом туманно-сером Питере, не освежите... Вот рецепт для освежения души (Васильев вынул из бумажника паспорт). Dahin, dahin, wo die citronen bluhen!..

   - Конечно, и здешние рестораны, и здешний demi-monde скоро надоедают, но и заграницей они имеют то же свойство, - заметил Курилин, считавший себя "остряком".

   - А где заграницей услышите вы вот это? - сказал Иранов, взяв гитару.

   Ловко сделав несколько красивых аккордов, он заиграл, подпевая себе сам: "вдоль по улице метелица метёт, за метелицей мой миленький идёт"... Иранов действительно играл, бойко или, как говорили - "залихватски"; за это он пользовался правом не расплачиваться по счетам в ресторанах, против чего он часто протестовал, но как-то всегда выходило так, что, вынув бумажник, он не успевал достать деньги, как счёт бывал уже оплачен или произносилось: "За мной"... Есть такие "профессионалы" житья на чужой счёт.

   "Красота твоя с ума меня свела, иссушила добра молодца меня"... - пел Иранов.

   - Браво! - сказал Натаскин, делая вид, что аплодирует. - Да, "этого" заграницей не услышишь, sacrebleu!..

  

   - Позвольте мне как врачу дать вам совет, - сказал Славич, когда Иранов кончил, - я думаю, что все ваши болезни происходят от петербургской жизни, но жизнью парижской, венской, остендской их не излечить.

   - Чем же, по вашему? - спросил Васильев.

   - У меня явилась оригинальная идея, - продолжал Славич, - несомненно, что у вас уже имеется лёгкая гипертрофьичка сердца, ожиреньице - это раз. Затем основательно переполняемый ежедневно всякими деликатесами желудок давит на грудобрюшную преграду, она в свою очередь на лёгкие - отсюда одышка... Кстати и печень пошаливает: периодическая гиперемия вот от этих благородных напитков... При недостатке движения весь этот ансамбль и производит все те тревожные явления, которые гонят вас заграницу... Рассуждаю так: изменит ли заграница те причины, которые влияют пагубно на ваш организм - нет: образ жизни останется тот же. Следовательно...

   - Следовательно?..

   - Это средство не годится. А вот моё: не бывали в Энске?

   - В качестве туриста... недавно...

   - В вашей конторе вас не знают?

   - Наш уполномоченный видел меня мельком здесь: я, ведь, сравнительно недавно перешёл в "Зарю" из "Триумфа".

   - Прекрасно...

   - Не понимаю, какое отношение это имеет...

   - Поймёте. Я бы на вашем месте, если бы боялся, что вследствие taedium'а vitae явится лёгонький "Кондратий Иваныч", вот как поступил бы. Вместо всяких заграниц я бы отправился налегке и в изменённом виде в Энск и поступил там на первую попавшуюся должность в вашей же компании. Да этак с полгодика!..

   - Ничего не понимаю.

   - А я понимаю, - вмешался Курилин, - Славич по обыкновению остроумен. То, что он предлагает - одобряю. Вот в чём дело: ваше обеспеченное положение... Между нами все вы, ведь, прежде всего "бездельники" - не сердитесь, mon cher, это уже так свыше определено... Ваше обеспеченное положение подарило вам и одышку, и ожирение, и хандру, и склонность к пессимизму...

   - Дальше, дальше!

   - Иду далее: впереди предвидится неприятный визит неумолимого кредитора всех таких бонвиванов как вы, милостивейший - Кондратий Иваныч...

   - Кондрашки - по нашему, - вставил Иранов.

   - И вот, чтобы избегнуть этого визита, Савич предлагает вам на полгода радикально изменить свой образ жизни.

   - Я предлагаю вам из директора превратиться в обыкновенного смертного... Ну там в приказчика, писца, счётчика - всё равно... Суть в том, чтобы вам пришлось своим трудом заработать тридцать-сорок рублей в месяц и на них просуществовать... но только на них. Это я считаю верным средством.

   - А я оригинальным видом спорта, - воскликнул Курилин...

   - Васильев - приказчик!.. Ха-ха-ха... Vous êtes impayable, - сказал Натаскин, - с его представительной фигурой, с его манерами!..

   - Держу пари на тысячу, что Васильев не выдержит полгода, - заявил Курилин, любитель пари.

   - Деньги на руки! - съехидничал Натаскин, недолюбливавший Курилина.

   - Я нахожу это излишним, как и вашу шутку, - серьёзно сказал Курилин, - Итак идёт? Струсили?..

   Васильев задумался. Наконец, выпив залпом свой бокал, он сказал:

   - Мысль оригинальная... в конце концов я чувствую вообще такое пресыщение жизнью, мне всё так надоело, что я не прочь попробовать... Между прочим, с целью доказать вам, милейший, что "суть" вовсе не в одних мускулах.

   - Пари держу на тысячу, что не выдержит, - повторил Курилин.

   Васильев позвонил и приказал вошедшему татарину подать ещё бутылку "Экстра-сек".

   Когда вино было разлито по бокалам, Васильев встал, поднял бокал, и начал:

   - Господа, предлагаю тост за нашего милейшего целителя недугов, душевных и телесных, подавшего мне остроумный и рациональный совет. Я принимаю ваше пари, Курилин, но ставлю условием, чтобы ставка была выплачена какому-нибудь благотворительному обществу.

   - Я состою секретарём, членом et caetera, в целых семи, - заявил Натаскин, - и заранее прошу не забыть этого по окончании пари.

   - Итак, - продолжал Васильев, - формулируйте условия.

   - Я утверждаю, - сказал Курилин, - что наш друг Андрей Иванович не в состоянии в течение шести месяцев - шесть месяцев это только срок пари, mon cher, а я уверен, что вас не хватит даже на месяц - не в состоянии прожить на сорок рублей maximum, в месяц, которые к тому же он должен заработать своим собственным трудом, не прибегая ни к займам, ни к своим собственным средствам... Помните, mon cher, что, кроме проигрыша 1000 руб., вы рискуете и морально, так как сделаетесь мишенью для моего... да и вообще для общественного злословия... "Неудавшийся приказчик"!..

   - Un employé manqué, - добавил Натаскин.

   - Я принимаю это пари, что и заявляю торжественно при этих благородных свидетелях. Славич, разнимите.

   - Решено, - сказал Славич, - вот как бы я сделал на вашем месте. Так как вас в Энске не знают, как вы говорите, то вы могли бы сами себе написать рекомендательное письмо... Без протекции неудобно...

   - Это важно, потому что иначе вы и без места нагуляетесь, - засмеялся Курилин.

   - Затем, для важности обрейте бороду... оставьте одно лишь воспоминание... Разумеется, найдите подходящий костюм. Иранов вам поможет - он свой человек у актёров... Помните, что в вашем новом звании ни саквояж, ни хорошее пальто неуместны...

   - Поручите это мне, - вставил Иранов, - я вас так оборудую, что сами себя не узнаете...

   - А я вам выправлю паспорт без указания ваших титулов и прочего, - предложил Натаскин, - laissez moi faire...

   - Чудно это всё господа!.. - сказал Васильев, - но как говорится, взялся за гуж... Итак, решено... Сегодня наш последний вечер на целые полгода... У меня голова несколько кружится...

   - "Проведёмте ж, друзья, эту ночь веселее", - сказал Иранов, взяв несколько аккордов.

   - Серьёзно, - заметил Славич, - я ручаюсь вам, что если вы выдержите, то отсрочите визит Кондратия Ивановича надолго, а может, и вовсе с этим господином разделаетесь...

   - Поживём, - увидим! Я уже чувствую прилив необыкновенной бодрости...

   - C'est drole, cette histoire, hein!.. - засмеялся Натаскин, - не выдайте себя, когда мы летом приедем на вас полюбоваться...

   - А, главное, постарайтесь, чтобы вас до нашего приезда не "рассчитали"... Какой вы работник! И дело-то по слухам только знаете, - сказал Курилин.

   - Дело это меня кормит, и я обязан его знать, mon cher, - серьёзно заметил Васильев. - Ну, а теперь, друзья, поедем на острова... я хочу перед началом новой жизни распроститься со старой по хорошему...

  

   На утро Васильев проснулся в самом скверном расположении духа: во рту вместо языка ощущалось нечто "суконное", к горлу подступала отвратительнейшая изжога. Подойдя в одной рубашке к зеркалу, он увидел в нём помятое, опухшее лицо, мутные глаза и белый язык...

   "Скверно!" - подумал Васильев, вспомнил вчерашнее, но воспоминания его не отличились определённостью. Куда-то ездили, где-то пили, где-то Васильеву поливали голову холодной водой. "Чёрт бы взял все эти кутежи!" - бранился Васильев, и вдруг в уме его совершенно ясно встало вчерашнее пари. "Что за глупость! - рассуждал он, - вот до чего допились!"

   Чтобы придать больше ясности своим мыслям, Васильев позвонил и велел вошедшему слуге подать рюмку коньяку и сельтерской. "Поправившись" при помощи этих испытанных средств и взяв для освежения ванну, Васильев почувствовал себя в состоянии правильно рассуждать и начал соображать, нельзя ли "свести на нет" вчерашнее. Увы! Он не видел исхода. Конечно, неприятно было отдавать тысячу рублей ни за что Курилину, который и бил "наверняка", но не в этом было главное затруднение: очень стыдно было оказаться "несостоятельным" и сделаться "посмешищем". "Струсил!.. Не выдержал! Только за бутылкой шампанского храбрости хватило!.. Чёрт меня дёрнул, - упрекал себя Васильев... - Этакая глупость!.." Он закрыл глаза и воображал себя в роли приказчика: смазные сапоги, истёртый пиджак, картуз... Очень мило!

   - В сущности, почему не испробовать, - почти вслух подумал Васильев, - по крайней мере оригинально; нет, не откажусь... Пусть этот воплощённый "финиш" знает, с кем имеет дело!

   Решив этот вопрос, Васильев сел к письменному столу и на своём бланке написал рекомендательное письмо к уполномоченному К. в Энске, в котором он просил его, выражая сожаление, что не имеет удовольствия быть лично уполномоченному известным, "дать место на 40 р. в месяц подателю сего А. И. Васильеву, за честность которого он ручается и уверен, что его "однофамилец" оправдает его рекомендацию". Запечатав письмо, Васильев почувствовал, что отступления уже нет. "А как же с заграничным паспортом? Ну, и чёрт с ним! Срок велик! - не беда: можно написать председателю, что доктор велит для окончательного восстановления здоровья не возвращаться ранее... Теперь деньги: возьму сто рублей - это конечно, не противоречит пари... Не могу же я ехать без гроша: я не "заяц""... Эти размышления были прерваны звонком. Явился Иранов.

   - Всё прекрасно, - сказал он, - вы не передумали? Нет?.. Отлично, а я всё приготовил. Такие костюмчики, батенька мой! Станиславский бы позавидовал... Едем... Ах, кстати: дайте 50 р. взаймы... Благодарю... А то когда-то вас ещё увидишь...

   Через несколько дней знакомая уже нам "изящная" компания собралась на вокзал. "Чистая" публика немало удивлялась тому, что эти господа, известные "ресторанным путём" всему веселящемуся Петербургу, провожают какого-то бедно и грязновато одетого субъекта, приказчичьего типа, который перед отходом поезда пил с этой шикарной компанией коньяк за отдельным столиком; удивление ещё более усилилось, когда официант раскупорил у этого столика бутылку шампанского, после чего компания перецеловалась с субъектом, который затем прошёл в вагон поезда III класса как раз к третьему звонку. На билете его, предъявленном кондуктору, значилось: "С.-Петербург - Энск".

  

   Первым ощущением Андрея Ивановича Васильева, когда он, приехав с поезда, очутился в плохеньком номере второстепенной гостиницы г. Энска, было какое-то странное недомогание: ломило поясницу, болела голова, ныло одно плечо. Сперва Андрей Иванович подумал, что его продуло, но скоро догадался об истинной причине этих странных ощущений. До сих пор, в худшем случае, он езжал в общих вагонах I класса, обыкновенно же ему предупредительно предоставляли, как некоторого рода "особе", отдельное купе. Теперь же он в первый раз в жизни проехал 1000 вёрст в вагоне третьего класса, причём в нём было так тесно, что пришлось почти всю дорогу находиться в скрюченном положении то в одну, то в другую сторону. При этом с одной стороны его подпирал какой-то костлявый субъект, с другой же обдавала жаром толстая пожилая женщина. Андрей Иванович поэтому чувствовал себя как в тисках. К довершению неудобства женщина то и дело засыпала и тогда склонялась к нему на плечо, звонко похрапывая. Андрей Иванович не раз покушался перейти в другой класс, но вследствие какого-то особого упрямства решил выдержать и выдержал характер. Это было добрым предзнаменованием. Единственное, что позволял себе Андрей Иванович из старых привычек, это по "желудочной части": на вокзале он кушал вкусно и выпивал. Не ускользнуло от его внимания, что на этот раз официанты относились к нему без обычной предупредительности: "Видно мол, сову по полёту. Ещё в I класс лезет!" Андрей Иванович поморщился, увидав обстановку номера в гостинице "Саренто", куда привёз его извозчик. Мебель, в достаточной мере убогая, лоснилась от многолетнего жира, въевшегося в материю, которая сделалась неопределённого цвета. Зеркало было покрыто каким-то крапчатым налётом: взглянув в него, Андрей Иванович увидел такое изображение, что не мог удержаться от улыбки. Утомлённый дорогой, он решил тотчас же лечь, но, взглянув на кровать, отнёсся так недоверчиво к чистоте её, что не решился раздеться (Андрей Иванович был человек очень чистоплотный и брезгливый). Как был, в своей "новой" паре, он повалился на постель, накрыв подушку полотенцем. Что-то жёсткое точно врезалось в его нежное, пухлое тело: по рассмотрении "это" оказалось пружиной... Однако усталость взяла своё и Андрей Иванович заснул, назвав себя весьма нелестно; "Дура я"... - прошептал он. Во сне он видел, что кушает с Курилиным в Милютиных лавках устриц; у него даже слюнки потекли во сне. Долго ли, коротко ли спал он, но, наконец, проснулся. Стоял уже вечер. Кто-то стучался в дверь. Тело горело, точно его настегали крапивой.

   - Уж не чесотка ли у меня? - подумал в ужасе Андрей Иванович, не знавший до сих пор, что такое "клоп".

   Стук в дверь участился. Пришлось отворить: вошёл половой и потребовал "пачпорт".

   - Беспокоить приезжающих умеете, - накинулся на него Андрей Иванович, - а удобств у вас никаких! Грязь, мерзость, вонь...

   - Не ндравится - не держим, - грубо ответил половой, - и почище вас видали.

   Андрей Иванович чуть было не выполнил "односторонний маневр", поражённый непривычною дерзостью полового, но вовремя вспомнил, что "теперь" ему это совсем уже не подобает. Покорно снеся грубость, он беспрекословно отдал свой паспорт и поник тяжёлой головой.

   Так началось энская жизнь Андрея Ивановича.

  

   Проснувшись наутро, Андрей Иванович не чувствовал себя нисколько отдохнувшим, так как пришлось спать на диване в полусидячем положении (Андрей Иванович продолжительным и повторным наблюдением выяснил наконец, отчего у него горит тело, и сделавшись неожиданно "энтомологом", открыл, что на диване клопов меньше, чем на постели). Тем не менее времени терять не приходилось, и потому злосчастный директор КR "Заря", приведя в порядок свой туалет, назвал себя ещё раз "дурой" и вышел на улицу. Стояла ростепель. По улицам бежали ручьи грязной воды. Попробовав перебраться через улицу, Андрей Иванович попал в самую грязь и оставил в ней одну калошу. Провозившись с ней и сообразив, что с непривычки к провинциальному пешехождению он не доберётся до своей конторы, Андрей Иванович крикнул извозчика и велел ему свезти себя туда. Извозчик потребовал тридцать копеек, да ещё вперёд. Контора КR находилась через два переулка от гостиницы.

   - Вам кого? - спросил швейцар, когда Андрей Иванович отворил дверь.

   - Главнозаведующего...

   - Дома. Сюда ранее часу не будут...

   Сказав это, швейцар перед носом Андрея Ивановича захлопнул бесцеремонно дверь.

   "Неужели и у нас в Питере так грубо встречают посетителей, - думал Андрей Иванович, садясь опять на извозчика, - в конце концов я, кажется, сделаю порядочный запас наблюдений". Извозчик скоро подвёз его к широкому дому архитектуры "рококо". Андрей Иванович дёрнул за звонок. Долго не отпирали. Наконец после третьего, энергичного звонка, толстая пожилая горничная отворила дверь, но увидав Андрея Ивановича, - не прежнего важного, хорошо одетого, выхоленного Андрея Ивановича, а теперешнего, в скверном пальто, забрызганном грязью, - не выпустила ручку двери из рук и загородила дорогу.

   - Вам чего? - спросила она.

   - Я к Ивану Яковлевичу...

   - Так что же вы, любезный, лезете на "паратную". Ещё наследите... Идите чёрным ходом через куфню...

   - Но... - пробормотал было Андрей Иванович...

   - Здесь "господа" ходят, а для "протчих" у нас чёрный ход, - сказала горничная и заперла дверь.

   Андрей Иванович в первый раз в жизни остался в буквальном смысле слова на улице. "Плюну и уеду! - подумал он, но тотчас отогнал эту соблазнительную мысль, - ни за что! Претерплю всё, но не сделаюсь петербургским посмешищем!"

   - Ты чего, дяденька, ищешь? - спросил его какой-то проходящий мастеровой.

   Андрей Иванович обрадовался и рассказал его затруднение:

   - А за каким, то есть, ты делом? - поинтересовался мастеровой.

   - Служить я приехал.

   - Что же место, значит, вышло?

   - Нет, только ещё просить стану.

   - Так... Вот что: ступай-ка ты лучше откуда пришёл. Толков тут тебе не дождаться. Мы довольно, значит, понимаем. У них и свои-то служащие сбежать собираются. Первое: работой морят, не приведи Господи, а второе: хоть голодом помирай - жалованьем очень обижают.

   - А вы почему знаете? Наша контора славится в этом отношении... - вступился Андрей Иванович.

   - А вот сунься - увидишь! Прощенья просим... Одно слово - волки... Ничуть они чужой нужды не понимают. Уж нам оченно известно. А тебе вот ход: заверни ты за угол, да иди во двор, а там увидишь - лестница, и ты по ней не ходи, а пройдя ещё дверь, поверни налево... Тут тебе и будет куфня... А ты это с какого же разума на "паратное" лезешь? За местом пришёл, а на паратное... Чудак!..

   Мастеровой ушёл, а Андрей Иванович, мысленно ругая себя, Славича, Курилина и весь мир на все корки, пошёл по указанному направлению. Наговорившись досыта с подручным дворника и какой-то бабой, - он наконец нашёл заветную дверь и очутился на кухне. Последовал тот же вопрос со стороны кухарки.

   - Самого? Спит... Сядь тут на лавку, да подожди... Вы из каких будете? По своему делу?.. Ну и сиди...

   На кухне сидел кучер, покуривая папироску.

  

   Андрею Ивановичу пришлось покориться своей судьбе. Он уселся на лавку. С плиты нёсся соблазнительный аромат, дразнил Андрея Ивановича и наводил на печальные мысли. "Эх, - думал он, - если б я приехал сюда в своём настоящем виде, а не таким замарашкой - воображаю, как бы меня встретили! Это завтрак, наверное, готовится... И меня бы не знали чем накормить!.. А теперь сиди на кухне в обществе чёрт знает кого! Кухарка... Кучер... fi donc!.. Кучер папироской угощает... Экая я дубина!"

   Просидев час и не видя конца этому испытанию, Андрей Иванович достал своё собственное рекомендательное письмо и попросил кухарку передать его господину главнозаведующему... - "Надо было с этого начать, - подумал он. - Прочтя моё письмо, Иван Яковлевич, конечно, меня не заставить торчать здесь... Прежде всего он благовоспитанный человек. Хотя я его и не знаю, но в нашей компании, конечно главнозаведующий - джентльмен. Правда, я ему себя рекомендую как мелкого служащего, но он же поймёт, что "директор правления" не станет рекомендовать какую-нибудь "дрянь". Экое дурацкое "пари"! Вот сам бы Курилин попробовал побыть в чужой шкуре".

   - Ну что?..

   - Барин завтракают, - сказала кухарка, - подождать велел...

   - Да письмо-то он читал?

   - Видать было, что распечатал... а уж читал ли - не знаю...

   - Это чёрт знает, что такое!..

   - А ты не чертыхайся: здесь иконы, - сказала кухарка.

   - Эх, господин, - заметил кучер, - их дело барское. Покушает и позовёт. А вот вы бы сделали милость послали за сороковочкой: время-то и прошло бы незаметней...

   Да... Андрей Иванович, убедившись на собственной персоне, что имя его для главнозаведующего ещё не очень много значит, совсем растерялся...

   - Али жаль? - продолжал кучер, - всего девятнадцать копеек... за красной печатью...

   Андрей Иванович машинально достал двугривенный и "Дмитревна" (кухарка) была откомандирована через улицу в лавку. "Au fond, - подумал Андрей Иванович, - почему же теперь в моём новом звании кучер главнозаведующего мне не компания?" Дмитревна "мигом" слетала, но не успели новые знакомые выпить по другой, как лакей во фраке вошёл в кухню и, важно кинув взгляд на "незнакомца", процедил: "Ступайте, зовёт"... Андрей Иванович, наскоро пережёвывая горячую картофелину, пошёл по указанному направлению и имел удовольствие слышать слова важного лакея: "Это что завели? Нашли компанию! Может быть так, прощелыга какой!".

   Пройдя длинный коридор, Андрей Иванович очутился в обширной передней. Не решаясь проникнуть далее, он остановился у двери и кашлянул. Из соседней комнаты вышел человек средних лет, с внушительным брюшком, с румяными щеками, обрамлёнными хорошо выхоленными баками. Андрей Иванович сразу узнал в нём главнозаведующего, которого мельком видел в правлении. Только там он был как будто тоньше и ниже ростом. Андрей Иванович машинально протянул было руку, но вовремя увидел, что главнозаведующий держит обе руки в карманах смокинга, и потому, вместо рукопожатия, сделал движение, как будто поправляет пуговицу пиджака. Господин с брюшком окинул небрежным взглядом Андрея Ивановича и, как будто оценив его, сказал: "Чем могу служить?.."

   - Письмо от Андрея Ивановича... - пробормотал сконфуженный Андрей Иванович, которому в первый раз не подали руку.

   - Знаю, любезнейший... но кроме Андрея Ивановича "там" есть ещё одиннадцать директоров, и каждый пишет такие письма... Если по каждому письму я буду давать места, то мне надо увеличить штат втрое...

   - Я прошу небольшого...

   - Ещё бы, - сказал главнозаведующий, - знаю... Вы откуда же известны Андрею Ивановичу?.. Где служили ранее?.. - не дожидаясь ответа, главнозаведующий добавил, - Идите в контору, я спрошу там... Если можно - я помещу вас... и то только потому, что Андрей Иванович, кажется, ещё не просил меня... Но смотрите - старайтесь! Я, любезнейший, требую работы... Сам тружусь и от других требую... Лежебоков мне не нужно... Можете идти... Кстати: я требую полнейшей трезвости - примите это за правило...

   Главнозаведующий повёл носом, взглянул в упор на покрасневшего Андрея Ивановича и торжественно вышел.

  

   Так как операции комп. "Заря" были преимущественно по водяной части (она перевозила нефтяные продукты), то контора её летом разбивалась на два отделения: одно находилось на берегу, а другое на плавучей пристани на противоположном берегу реки. Так как время было ещё раннее, и река не вскрылась, то все служащие занимались в зимней, береговой конторе. Андрей Иванович, раздевшись в прихожей, объяснил швейцару, что сам главнозаведующий прислал его и поэтому был допущен наверх в обширную комнату, где за столом и конторками сидели "за письменными занятиями" служащие. Андрею Ивановичу, когда он объяснил цель своего посещения, снова велели подождать и указали на скамью - "посетительную". Здесь он сидел и наблюдал за тем, что делалось в конторе.

   Ранее в Петербурге, приходя в своё правление, где к его услугам была особая, шикарно отделанная комната "директорская", Андрей Иванович издали видал всю эту конторскую "мелкую сошку" и не обращал на неё никакого внимания, т. к. ему приходилось иметь дело только с "тузами" - делопроизводителями, бухгалтерами, заведующими отделами. Андрею Ивановичу и в голову не приходило, что эта "мелкая сошка" существует и за стенами своей канцелярии, что у неё есть нужды, желания, заботы. Он был вполне уверен, что это уже такой определённый свыше порядок, правильный как день и ночь, что он, как и все люди, или, вернее, господа с "директорскими окладами", живёт сам по себе, а "мелкая сошка", корпящая за жалкие рубли над работой, сама по себе, и что единственными точками соприкосновения между этими двумя разновидностями человечества является только момент "назначения и увольнения". Андрей Иванович был добрый человек, но откуда же мог он знать, как существует вся эта "мелкая сошка"? Он знал только, что ей совершенно достаточно получать то жалованье, которое платила Компания, что экономия в каждом деле - главное, и что если сам он получает "какие-то" пять тысяч, то потому, что он "директор", имеет развитые потребности и для того, чтобы поддержать престиж Компании, должен жить "прилично", а не кое-как... Другое дело - мелкие служащие! Их сколько угодно... Как они живут, чем питаются - дело их, и если им не хватает 30-40 р. в месяц, то потому лишь, что они не умеют жить, не ограничивают свои потребности, плодят нищих и пьянствуют. Вот что знал Андрей Иванович о "мелкой сошке", пока ему самому не пришлось, вследствие нелепого пари, попасть в её ряды.

  

   Теперь, сидя на "посетительской", Андрей Иванович имел случай в первый раз наблюдать вблизи всю трудящуюся конторскую мелкоту, и нельзя сказать, чтобы это наблюдение сулило самому Андрею Ивановичу розовую будущность. Занятия в конторе продолжались с 9 до 4 и вечером иногда, когда имелись спешные дела. Человек сорок разношёрстно одетых людей сидело в канцелярии. Слышалось щёлканье костей на счётах, отрывочные фразы, и как докучливое жужжание роя пчёл комнату наполняло скрипение перьев. "Мелкая сошка" сидела, согнувшись и уткнувшись в бумаги... Труд был по-видимому утомительный и скучный.

   За стеной, где находились кабинеты главно- и просто- заведующих, слышался смех и весёлые разговоры. Изредка оттуда выходили то один, то другой "господин" и направлялись к какой-нибудь конторке. Тогда мелкий служащий, прикованный к этой конторке, вставал и почтительно выслушивал замечания и распоряжения.

   - Это что такое? - воскликнул один из таких господ, почти вырвав у писца лежавшую перед ним работу, - опять миллион ошибок! Я вам сказал, что не потерплю больше такой небрежности. Откуда здесь "ять"... откуда?.. Раз вы не смыслите, идите в сапожники: там "яти" не нужны... Без рассуждений. Переписать! - отчеканил господин, разорвав бумагу, и перешёл к другому столу.

   - А вы где находитесь? Где, позвольте вас спросить?..

   Спрашиваемый недоумевал.

   - Вы опять с протёртыми локтями... Сказано было вам!.. Не хватает жалованья?! Не служите... вы конфузите фирму... здесь не место для героев Максима Горького... Где взять? Не моё дело... украдите, а будьте одеты прилично... Ну, не разговаривать!..

   Слыша всё это, Андрей Иванович вздохнул и невольно пощупал свои локти. К счастью, его костюм был беден, но ещё свеж.

   "Однако, ничего этого я не знал", - подумал он.

   Сердитый господин ушёл.

   "Василиск проклятый! - пронеслось шёпотом в канцелярии... - Поедом ест, варвар!"

   - Кто здесь Васильев? - крикнул другой господин из дверей кабинета. Андрей Иванович вскочил с места. - Подите сюда.

   Через минуту Андрей Иванович очутился в кабинете пред особой длинного и сухого господина с чёрной бородкой, который не подал ему руки.

   - Вы от нашего директора?

   - Я... - ответил Андрей Иванович...

   - Иван Яковлевич, желая исполнить просьбу уважаемого Андрея Ивановича, согласен дать вам место... испытать вас... Что вы умеете делать?

   Андрей Иванович стал в тупик: он положительно не знал, что "умеет делать".

   - Вы уже занимались раньше в канцелярии? - продолжала особа.

   - Я пишу грамотно, - заикнулся Андрей Иванович.

   - Очень нужна мне ваша грамотность! А в деле-то вы, конечно, ничего не смыслите... Так вот, на первый раз поручаю вам "входящий и исходящий" журнал... Жалованье вам назначается 25 руб. в месяц... Будете стараться - прибавлю...

   Господин позвонил; вошёл один из секретарей.

   - Вот, покажите ему, что надо делать... Пусть Вавилов даст ему дела и поучит... Идите... Главное, знайте, что здесь не богадельня... И пунктуально: с 9 до 4... никаких болезней я не признаю... Кто там ещё? Никого... отлично... Представьте ваш документ... Да одеться получше... До свиданья...

  

   Таким образом началась служба Андрея Ивановича. Выйдя из кабинета, он узнал, что поступает на "живое место": "входящие и исходящие" вёл до него этот самый Вавилов, но по старости его давно собирались уволить, дав за продолжительную службу двенадцатирублёвую пенсию. Узнав это обстоятельство, Андрей Иванович хотел было отказаться, но сам Вавилов убедил его этого не делать.

   - Всё равно-с, - сказал он, - участь наша такая: состарился за их конторкой - ступай по миру... Это ещё благодать, что пенсию дали-с: могли бы и просто прогнать. На что я им нужен? Вижу плохо, а триста рублей в год всё-таки для компании составляет расчёт...

   Вавилов оказался очень словоохотливым стариком и, "сдавая" Андрею Ивановичу "дела", порассказал много такого, чего тот и во сне не видал. Предварительно он порасспросил Андрея Ивановича об его "обстоятельствах" и, узнав всё, что рассказал ему Андрей Иванович, предложил к его услугам свою квартиру.

   - Я человек одинокий, - сказал он, - занимаю две комнатки-с... Одну могу уступить... Готовит на меня Мавра-с... она всё может: и заштопать и починить.

   Новые знакомые сладились. За 15 руб. в месяц Андрей Иванович получил комнату, стол ("разносолов у меня не полагается, но, однако, говядину употребляю-с"...) и услуги "Мавры". Андрей Иванович был даже рад получить возможность чем-нибудь облегчить участь старика и вручил ему тут же десять рублей вперёд, что растрогало Вавилова. "Сдав" в полчаса "дела", Вавилов предложил Андрею Ивановичу сходить в одну "ресторацию" для "первого знакомства". Хотя Андрей Иванович и вспомнил, что главнозаведующий "требует полнейшей трезвости", но всё-таки согласился, и оба писца, новый и отставной, отправились в ресторацию, носившую приятное название: "Свидание друзей". Там за столиком, где на грязной скатерти, заставившей брезгливого Андрея Ивановича поморщиться, появилась "сотка" и закуска, Вавилов начал вводить Андрея Ивановича в новый круг "идей".

   - Василиск этот, - повествовал он бесстрастным тоном летописца, - первейший, ежели хотите знать, варвар-с... То есть, такого аспида поискать. Он в тебе и человека-то не признаёт, а как бы животное. И чем выдвинулся? Наш же брат был, писаришка-с... Сумел в начальники пролезть... Первое - за женой тысчонки три взял, да на место повыше пересел... Ну, а там и пошло... Был у нас тут инспектор один... Так, "празднослов", ни больше, ни меньше. Так он, василиск-то, ему юбилей устроил. Альбом с крышкой поднесли служащие за десятилетие... Как же: прослезился даже... при всех василиска обнял... А, ведь, из кровного нашего жалованья по трёшнице на этот альбом удержать приказали... Пуще всего его опасайтесь... Есть и другие начальники... ну, в тех такого ехидства нет... Только очень о себе много понимают... Кабы и в деле столько же, так Компания-то, чего доброго, озолотилась бы... "Сам"-то только важность имеет, а смыслу очень мало-с... Да и откуда?.. Из гвардии он-с... Там эфтой нефти не обучают... И все они такие! Не будь нашего брата-с, истинно говорю, - делу пропасть надо бы. На нас ездят, ровно на лошадях упряжных. Мы день-деньской в труде, на гроши перебиваемся, лба перекрестить некогда-с... Ну а те что: их дело совсем особь-статья. Придумал, приказал написать, - вот и всё-с... Живут весело... Да и не мудрено: экие тысячи получают... Главная причина, отдыха у нас нет. Праздника Божья не знаешь... Ну летом, я не говорю: летом праздновать по нашему делу нельзя... А зимой? На зиму-то ведь кое-кого и вовсе увольняют или на половинное жалованье переводят... для экономии-с... Себе-то, небось, не убавят... Но зато даже и зимой-то праздновать всё же не полагается. Вот, например, лавочные приказчики... о тех дума позаботилась: отдых им дали... А мы, "пишущая братья", так обделены и остались. Позабыли-с... В прошлую зиму в газете здешней было пропечатано на счёт этого-с: внимание думы на нас, грешных. обратили... насчёт праздничного отдыху... Так что же-с: одного из наших писцов, Надеин по фамилии, тут же и уволили... А и писал-то вовсе не он, а другой... В правление не раз по почте анонимно посылали-с... и тут не вышло... Разве они, в Питере-то, понимают? Одно название, что директора... А так... тоже "празднословы", ни больше, ни меньше... Где им о пишущей братии думать!..

   Андрей Иванович столько нового узнал в первый же день, что расстроился совсем. Покончив в "Свидании друзей", сослуживцы отправились, несколько пошатываясь, на квартиру Вавилова, где Андрей Иванович очень скоро заснул, невзирая на клопов, на жёсткость постели и не слушая нравоучений Мавры по адресу Вавилова, по-видимому державшей сего старца в руках.

   Так как Андрей Иванович сделал в Петербурге распоряжение относительно пересылки в Энск своей корреспонденции, то через месяц получил письмо от главнозаведующего, гласившее, что он, главнозаведующий, "с удовольствием исполнил просьбу уважаемого Андрея Ивановича" и дал его протеже место писца, но что этот протеже, к большому огорчению его, главнозаведующего, по отзывам лиц компетентных, оказался малоспособным к занятиям, довольно тупым и кроме того, по частным сведениям, употребляет спиртные напитки, что едва ли может быть терпимо на службе Компании. В заключение, главнозаведующий свидетельствовал Андрею Ивановичу своё душевное почтение и просил "принять уверение в совершенной преданности и полном уважении"...

  

   Андрей Иванович служил уже второй месяц в конторе Компании и вёл свои "входящие и исходящие". Несмотря на то, что занятие это ему опротивело донельзя, он выдерживал характер и утешал себя мыслью, что делает, между работой, ценные наблюдения, полезные для него, как директора.

   Сначала его страшно бесило отношение "компанейских особ" к мелким служащим. Мало того, что они их совершенно игнорировали как людей и смотрели только на их "работоспособность", но и как с "рабочей силой", особы обращались со служащими крайне надменно, не признавали в них ни человеческого достоинства, ни человеческих потребностей и слабостей. Тон, который преобладал в сношениях "особ" с "мелкотой", был высокомерен или же пренебрежителен. Особы относились к служащим, как к вещи. "Сделайте то"... "Перепишите это"... "Где вы шатаетесь?.." "Пошевелите мозгами, если они у вас есть"... - вот что обыкновенно слышали служащие. В этом обращении никто даже и не видел ничего ненормального, и очень многие, милые, приличные, гуманные сами по себе и в обществе "особы", входя в контору, забывали все свои положительные качества за её стенами.

   Андрей Иванович очень скоро испытал на себе такое обращение. "Посмотрел бы я на тебя, - думал Андрей Иванович в то время, когда в первый раз "Василиск" придрался к нему, - как бы ты заговорил, если б знал, кого ты распекаешь, если бы подозревал, что перед тобой не обыкновенный писец, а директор твоей же КR, которому ничего не стоит завтра же вышвырнуть тебя вон... Воображаю, какая мокрая курица вышла бы из тебя, надутый индюк".

   Так как Андрей Иванович мог только думать так, а не говорить, то ему пришлось выслушать здоровую "распеканцию".

   - Это что за почерк! - сказал "Василиск", подойдя к столу, за которым сидел Андрей Иванович. - Встать!.. Порядку не знаете?.. Я вам не товарищ!.. Чего вы туг напутали? Такого пустого дела не понимаете... Как у вас записано?.. А зачем здесь ять?..

   - По Гроту... - начал было Андрей Иванович, затронутый за живое упрёком в безграмотности (он-то считал себя