О.Генри - Два ренегата

   О'Кифи вытер разгоряченное лицо и долго будоражил плавающий в стакане лед прежде, чем удостоил меня ответом.

   - Я присутствую при пробуждении, - сказал он, - единственной нации в мире, которая когда-либо оказала мне услугу. Как подобает между джентльменами, я ратифицирую и прославляю иностранную политику покойного Джефферсона Дэвиса - самого блестящего из государственных деятелей, когда-либо восстанавливавших финансы какой-либо страны. Око за око - вот в чем состояла его платформа: бочонок денег за бочонок муки, пара кредиток в двадцать долларов за пару сапог, полная шляпа кредиток за новую шляпу... Скажи сам, разве это не система по сравнению с этими глупыми металлическими кружочками?

   - Что ты мелешь? - сказал я. - Твои финансовые отступления только отговорка. Я тебя спрашиваю: зачем ты маршировал в рядах ветеранов-конфедератов?

   - Затем, мой мальчик, - ответил О'Кифи, - что правительство Конфедерации бросило свою власть и мощь для спасения Барнарда О'Кифи от немедленного и опасного для жизни убийства, замышленного против него кровожадной иностранной державой, после того как Соединенные Штаты Америки отвергли его просьбу о защите и даже уведомили статистическое бюро, чтобы оно уменьшило на один голос примерный подсчет республиканского большинства на тысяча девятьсот пятый год.

   - Брось, брось, - сказал я. - Американская Конфедерация уже почти сорок лет, как перестала существовать. А тебе самому не больше сорока. Когда же это покойное правительство успело направить свою иностранную политику в твою пользу?

   - Четыре месяца назад, - быстро ответил О'Кифи. - Гнусное иностранное правительство, о котором я упомянул, до сих пор не может оправиться от официальной пощечины, полученной им от контрабандного союза Штатов мистера Дэвиса. Вот почему ты видел меня шествующим с экс-бунтовщиками. Я голосую за президента в Вашингтоне, но не отворачиваюсь от массы Джеффа. Ты говоришь, что Конфедерация скончалась сорок лет назад. Ну, так если бы не она, я теперь настолько лишился бы дыхания, что не мог бы заказать даже шепотом кружки пива. О'Кифи никогда не страдали неблагодарностью.

   У меня был, наверное, изумленный вид.

   - Война окончилась, - сказал я растерянно, - в тысяча восемьсот шестьдесят четвертом году.

   О'Кифи громко рассмеялся, окончательно сбивая меня с толку.

   - Спроси старого Дока Милликина, окончилась ли война! - воскликнул он, сильно развеселившись. - О нет! Док еще не сдался! А Конфедерация! Я только что говорил тебе, что она всего четыре месяца назад выступила официально, солидно и государственно против иностранного правительства и спасла меня от расстрела. Страна старого Джеффа вмешалась и унесла меня под своим крылом... А Рузвельт в это время занимался перекрашиванием канонерок и ждал, пока национальный избирательный комитет наведет обо мне все справки.

   - Под этим кроется какая-то история, Барни? - спросил я.

   - Нет, - сказал О'Кифи, - готовой истории тут нет, но я изложу тебе все факты. Ты помнишь, что я отправился в Панаму, когда началась эта склока по поводу канала? Я хлебнул там воды с небольшим зоологическим садом в каждой ее капле и схватил лихорадку. Это случилось в маленьком прибрежном городке Сан-Жуане.

   После того как я набрал в себя лихорадки в количестве, достаточном, чтоб угробить ямайского нефа, у меня сделался рецидив в лице Дока Милликина.

   Там был доктор, чтобы лечить больных. Когда Док Милликин брался за вас, он превращал ужасы смерти в нечто похожее на приглашение на катанье на ослах. Он проявлял у постели больного манеры мормонского целителя и действовал на него не успокоительнее, чем телега, нагруженная железными брусьями. Эта старая медицинская кляча явилась в мою берлогу, как только я послал за ней. Сложением Док напоминал судака; у него были черные брови, а его седая борода струилась вдоль подбородка, как молоко из лейки. За ним шел мальчик-негр и нес старую банку из-под томатов с каломелью и пилу.

   Док пощупал мой пульс и начал ворошить каломель каким-то земледельческим орудием из породы лопат.

   - Мне еще пока не нужна моя маска на смертном одре, Док, - сказал я, - или моя препарированная печень. Я болен: мне нужно лекарство, а не лепная работа.

   - Вы, видно, поганый янки? - спросил Док, продолжая размешивать свой портландский цемент.

   - Я с севера, - сказал я, - но я простой человек и не нуждаюсь в гипсовых украшениях. Когда вы покроете весь перешеек асфальтом из этого вашего дерма, вы, может быть, не откажетесь дать мне небольшую дозу болеутоляющего или немножко стрихнину на сухаре, чтобы облегчить мое чувство недомогания?

   - Все они так брыкались, - сказал старый Док, - но мы значительно понизили их температуру. Да, сэр, я полагаю, что мы порядочно-таки из вашей братии отправили к de mortuis nisi bonum. Вспомните-ка Энтиетем, и Булль-Рэн, и Семь Сосен, и бой под Нэшвиллем. Не было ни одного сражения, где бы мы вас не вздули, если только вас не оказывалось десять против одного. Я догадался, что вы - проклятый янки, как только взглянул на вас.

   - Не раскрывайте опять пропасть, Док, - сказал я ему. - Если я янки, так в этом повинна география; что касается меня, то для меня южанин не хуже даже филиппинца. Я слишком плохо себя чувствую, мне не до споров. Давайте расстанемся без словопрений. Мне бы нужен лауданум, а не политика. Если вы для меня смешиваете этот сандарак с укропом, так, пожалуйста, заткните мне им уши прежде, чем вы дойдете до битвы при Геттисбурге... много пройдет времени, пока вы до нее доберетесь.

   Тем временем Док Милликин раскинул на бумажных квадратиках целую линию укреплений.

   - Янки, - сказал он мне, - принимайте по порошку каждые два часа. Они вас не убьют. Я заверну сюда под вечер, чтобы посмотреть, живы ли вы.

   Порошки старого Дока выгнали из меня лихорадку. Я остался в Сан-Жуане и познакомился с ним ближе. Он был сам с Миссисипи и самым заядлым южанином, когда-либо нюхавшим мяту. В сравнении с ним Стонуолл Джексон и Р. Е. Ли казались аболиционистами. У него была семья где-то около Нового Орлеана; но он жил вдали от Штатов: у него была непреодолимая склонность к местностям, где не пахло правительством янки. Мы подружились с ним лично, как русский царь с голубем мира, но в убеждениях мы не сошлись. Старый Док ввел на этом перешейке поразительный метод лечения. Он брал свою пилу, раствор хлора и подкожный шприц и угощал этими ингредиентами все, что попадалось ему под руку, от желтой лихорадки до друзей.

   Помимо прочих своих обязанностей, Док еще играл на флейте. Он был повинен в двух мелодиях. Одна из них была "Дикси", а другая сильно смахивала на "Реку Сэуени"; вероятно, она была ее притоком. Он приходил посидеть со мной, когда я поправлялся, насиловал свою флейту и говорил нецензурные вещи о Севере. Вы могли бы подумать, что дым от первого выстрела с форта Сэмтер еще носился в воздухе. Это было в то время, когда здесь, на перешейке, происходили эти бутафорские революции, завершившиеся после пятого акта тем, что дядю Сэма вызывали девять раз, и он выходил кланяться, держа за руку мисс Панаму, а декорацией был канал. Так это дело окончилось, но поначалу казалось, что Колумбия собирается придать Панаме вид панамы же, но ценою в два доллара девяносто восемь центов. Я думал, что соломенные шляпы выиграют, и поступил к ним на службу. Меня назначили полковником над бригадой в двадцать семь человек. Войска Колумбии отнеслись к нам страшно грубо. Однажды, когда моя бригада, сняв сапоги, занималась в песчаной местности упражнениями в ротном строю, колумбийская армия бросилась на нас из-за кустов и наделала столько шума и неприятностей, сколько только было в ее силах. Мое войско сделало поворот налево кругом и покинуло поле битвы. Заманивая противника на протяжении трех миль или около того, мы попали в терновник, и нам пришлось сесть. Когда нам приказали поднять ноги кверху и сдаться, мы повиновались. Пятеро моих лучших штаб-офицеров пали, сильно страдая из-за стертых камнями пяток. Тогда эти колумбийцы захватили вашего друга Барни, сэр, лишили его знаков отличия, состоявших из манерки с ромом, и приволокли его на военный суд. Председательствующий генерал выполнил все законные формальности, которые иногда затягивают дело в южноамериканских военных судах на целые десять минут. Он спросил меня, сколько мне лет, и приговорил меня к расстрелу.

   Они разбудили судебного переводчика, американца, некоего Дженкса, который занимался здесь продажей рома и наоборот, и велели ему перевести мне приговор. Дженкс потянулся и принял таблетку морфия.

   - Вам придется прислониться к стене, старина, - сказал он мне. - Три недели вам, что ли, прописали? А что, у вас жевательного табачку не найдется при себе порядочного?

   - Переведите мне еще раз с примечаниями и толкованием, - сказал я. - Я не понял, оправдан ли я, осужден или передан на попечение патроната для дефективных детей?

   - О, - сказал Дженкс. - Чего это вы не поняли? Вас поставят к стене и расстреляют через две или три недели - три, кажется, сказали они.

   - Не будете ли вы так любезны спросить их, через две или три, - сказал я. - Лишняя неделя не играет для вас большой роли после того, как вы умерли, но, пока вы еще живы, одна неделька, знаете ли, она ничего.

   - Две недели, - сказал переводчик, справившись по-испански у суда. - Переспросить еще?

   - Довольно, - сказал я. - Пусть это будет окончательным приговором. Если я буду продолжать апеллировать в том же духе, меня расстреляют на десять дней раньше того, чем меня взяли в плен. Нет, у меня нет табачку.

   Отряд негров, вооруженных винтовками "Энфильд", отвел меня в calaboza, и меня заперли там в какую-то кирпичеобжигательную печь. Температура там была приблизительно такая, какая упоминается в кухонных рецептах, требующих сильного жара. Я дал одному из сторожей серебряный доллар и попросил его послать за консулом Соединенных Штатов. Он явился в пижаме, с парой очков на носу и с содержимым пары других изделий из стекла в желудке.

   - Меня должны расстрелять через две недели, - сказал я, - и хотя я записал себе этот факт в памятную книжку, он все-таки не выходит у меня из головы. Вы должны как можно скорее вызвать дядю Сэма по кабелю и заставить его заняться этим. Пусть он немедленно вышлет сюда "Кентукки", "Кирсерджа" и "Орегон". Броненосцев будет достаточно, но не мешало бы также отрядить пару крейсеров и миноносцев-истребителей. И скажите, если адмирал Дьюи не занят, самое лучшее, если он и сам прикатит на самом быстроходном судне во флоте.

   - Слушайте, вы, О'Кифи, - сказал консул, справившись кое-как с икотой. - Чего ради вы беспокоите вашим делом министерство иностранных дел?

   - Вы, верно, не расслышали, - сказал я. - Меня расстреляют через две недели. Вы, должно быть, поняли, что меня пригласили на пикник? Не мешало бы Рузвельту убедить японцев прислать на подмогу еще "Еллоуямтискокуи", или "Оготосингсинг", или другой какой-нибудь первоклассный крейсер. Я бы чувствовал себя безопаснее.

   - Вам теперь нужно, - сказал консул, - поменьше волноваться. Я, когда вернусь, пришлю вам немножко табаку для жеванья и лепешек из бананов. Соединенные Штаты не могут в это вмешиваться. Вам известно, что вас захватили как мятежника против правительства и вы подлежите законам этой страны. Сказать вам по правде, мне от министерства иностранных дел дана инструкция - не официальная, конечно, - что, если какой-нибудь искатель приключений потребует флотилию броненосцев по случаю революционного катценъяммера, я должен перерезать кабель, дать ему столько табаку, сколько он пожелает, и, когда его расстреляют, взять его платье в счет моего жалованья, если оно мне окажется впору.

   - Консул, - сказал я ему, - это серьезный вопрос. Вы представитель дяди Сэма. Это ведь не какая-нибудь интернациональная комедия вроде Всемирного Конгресса Мира или крещения броненосца. Я - американский гражданин и прошу защиты. Я требую весь москитный флот, и атлантическую эскадру, и Боба Эванса, и генерала Е. Берд Грубба, и двух или трех церемонийместеров. Что вы думаете делать?

   - Ничего не делать! - сказал консул.

   - Так убирайтесь к черту, - сказал я, потеряв с ним терпение, - и пришлите мне Дока Милликина. Попросите Дока прийти ко мне.

   Док пришел и посмотрел на меня сквозь решетку; я был окружен грязными солдатами, у меня отняли даже сапоги и манерку. Док казался чрезвычайно довольным.

   - Алло! Янки! - сказал он. - Ну что? Входите понемногу во вкус острова Джонсона?

   - Док, - сказал я, - у меня только что было свидание с консулом Соединенных Штатов. Я вывел из его слов заключение, что мое настоящее положение не лучше, чем если бы моя фамилия была Розенцвейг и я гулял бы по Кишиневу во время погрома. По-видимому, морское вмешательство в мою пользу со стороны Соединенных Штатов ограничится тем, что мне пришлют четвертку матросского жевательного табаку. Док, - сказал я, - не можете ли вы приостановить временно наши междоусобия, вызванные соперничеством Севера и Юга, чтобы помочь мне?

   - Это не входит в мои привычки, - ответил Док Милликин, - заниматься зуболечением без боли, когда у какого-нибудь янки прорезывается глазной зуб. Так "Звезды и Полосы" не пришлют флота, чтобы обстрелять деревни колумбийских людоедов? Что? Скажите, "видишь ли ты на заре испещренное звездами знамя"? Что же это случилось с военным департаментом? Да, это великая вещь - быть гражданином страны золотой валюты, не правда ли?

   - Лупите их, как хотите, Док, - сказал я. - Мы, кажется, действительно дали маху в иностранной политике.

   - Для янки, - сказал Док, надевая очки и принимая более мягкий тон, - вы не так уж плохи. Если бы вы родились южнее, мне кажется, я бы даже вас полюбил. А значит, теперь, когда ваша страна повернулась к вам спиной, вы пришли за помощью к старому Доку, после того как вы сожгли его хлопок, украли его мулов и освободили его негров? Так это, янки, или не так?

   - Так, - сказал я от всего сердца. - И поставьте поскорее диагноз. Через две недели вам останется сделать только мое вскрытие, а я не хочу, чтобы меня ампутировали, если можно избежать этого.

   - Ну, - сказал Док деловым тоном, - вам нетрудно будет выкарабкаться из этой каши. Деньги все устроят. Вам придется, правда, подкупить целую шеренгу, начиная с генерала Помпозо и кончая человекоподобной обезьяной, охраняющей вашу дверь. За десять тысяч долларов можно обделать все дело. У вас есть деньги?

   - У меня? - сказал я. - У меня в кармане один чилийский доллар.

   - Ну, тогда, если у вас есть последнее слово, произнесите его, - сказал старый бунтовщик. - Звяканье ваших финансов напоминает мне погребальный звон.

   - А вы измените метод лечения, - сказал я. - Созовите консилиум, прибегните к радию, выкрадите меня.

   - Янки, - сказал Док Милликин, - я знаю, как вам помочь. Только одно правительство в мире может вызволить вас из беды, и это - Американская Конфедерация, самое великое государство, когда-либо существовавшее.

   Я сказал Доку то же самое, что ты говорил мне: "Позвольте, Конфедерация не государство. Ее ликвидировали сорок лет назад".

   - Это военная ложь, - ответил Док. - Конфедерация так же сильна, как Римская империя. На нее ваша единственная надежда. Только вы в качестве янки должны пройти через некоторые предварительные обряды, прежде чем вам окажут официальную поддержку. Вам придется дать присягу на верность правительству Конфедерации. Тогда я гарантирую, что она сделает для вас все, что может. Что вы на это скажете, янки? Это ваш последний шанс.

   - Если вы дурачите меня, Док, - ответил я, - то вы не лучше Соединенных Штатов. Но так как вы говорите, что это мой последний шанс, валите и приведите меня скорее к присяге. Как-никак я всегда любил кукурузную водку и мятные лепешки. Я, должно быть, наполовину южанин от природы. Торопитесь!

   Док Милликин на минуту призадумался и предложил мне следующую формулу присяги:

   - Я, Барнард О'Кифи, янки, здоровый телом, но республиканец духом, сим клянусь передать мою преданность, уважение и верность Американской Конфедерации и ее правительству за то, что данное правительство своей официальной властью вернет мне свободу, спасет меня от заключения и смертного приговора, которые я навлек на себя порывистостью своего ирландского характера и общим кретинизмом, свойственным янки.

   Док ушел, сказав, что немедленно вступит в переговоры со своим правительством.

   Можешь себе представить, что я испытывал. Через две недели меня ожидал расстрел, и моей единственной надеждой была помощь государства, которое скончалось так давно, что о нем вспоминают только в день юбилея. Но это было все, на что я мог надеяться, и почему-то мне казалось, что у Дока в рукаве его старого пиджачишки было спрятано и что-нибудь посущественнее этих фокусов-покусов.

   Через неделю старый Док снова заглянул в тюрьму. Я был искусан блохами, настроен несколько саркастически и чертовски голоден.

   - Что, не видать в заливе ни одного броненосца Конфедерации? - спросил я. - Не слышно никаких звуков, говорящих о приближении кавалерии Джеба Стюарта? Стонуолла Джексон не подбирается крадучись с тылу? Если да, то сообщите мне, пожалуйста, утешьте!

   - Помощь не могла прийти так скоро, - ответил Док.

   - Чем скорее, тем лучше, - сказал я. - Я ничего не имею против того, чтобы она поспела за целых четверть часа до моего расстрела. Если вы случайно увидите Борегара, или Альберта Сиднея Джонсона, или какой-нибудь другой вспомогательный корпус, махните им, чтобы они поторапливались.

   - Ответ еще пока не получен, - сказал Док.

   - Не забывайте, - сказал я, - что осталось только четыре дня. Я не знаю, как вы оборудуете это дело, Док, - сказал я, - но мне думается, я спал бы спокойнее, если бы у вас было живое государство, отмеченное на карте, - вроде Афганистана, Великобритании или царства старичины Крюгера, которое могло бы взяться за это дело. Я не высказываю неуважения к вашей Конфедерации, но мне невольно кажется, что мои шансы выпутаться из этой истории значительно понизились с того момента, когда генерал Ли сдался.

   - Это ваш единственный шанс, - сказал Док. - Нечего фыркать на него. Что сделала для вас ваша родная страна?

   За два дня до утра, назначенного для моей казни, Док Милликин появился снова.

   - Все в порядке, янки, - сказал он. - Помощь прибыла. Американская Конфедерация предпримет шаги для вашего освобождения. Представители правительства прибыли прошлой ночью на фруктовом пароходе.

   - Молодчина! - сказал я. - Молодчина, Док! Наверное, это морская пехота с пушкой Гатлинга. Я полюблю вашу страну всей душой.

   - Оба правительства, - сказал старый Док, - немедленно откроют переговоры. Вы сегодня попозже узнаете, увенчались ли они успехом.

   Около четырех часов пополудни солдат в красных брюках принес в тюрьму бумагу; они отперли дверь, и я вышел. Сторож у входа поклонился мне, я также поклонился ему, пошел по траве и направился к берлоге Дока Милликина.

   Док лежал в своем гамаке и играл "Дикси" на флейте, нежно, тихо и фальшиво. Я прервал его на первом коленце и тряс его руку в течение пяти минут.

   - Я никогда не воображал, - сказал Док, раздражительно пожевывая табак, - что я когда-либо попытаюсь спасти жизнь проклятого янки. Но, мистер О'Кифи, я должен признать, что в вас все-таки есть нечто человеческое. Я никогда не предполагал, что у янки можно встретить зачатки приличия и порядочности. Может быть, я слишком обобщал свои выводы. Но вы не меня должны благодарить, а Американскую Конфедерацию.

   - Я ей очень обязан, - сказал я, - плох тот человек, который не будет патриотом по отношению к стране, спасшей ему жизнь. Я обещаю пить в честь "Звезд и Решетки" каждый раз, как мне попадется соответствующий флаг и стакан. Но где, - спросил я, - находится спасательный отряд? Я не слышал ни одного выстрела.

   Док Милликин приподнялся и указал флейтой через окно на фруктовый пароход, который нагружался бананами.

   - Янки, - сказал он, - этот пароход отчаливает завтра утром. Если бы я был на вашем месте, я уехал бы с ним. Конфедерация сделала для вас все, что могла. Обошлось без выстрелов. Переговоры между обоими государствами велись секретно, через посредство эконома этого парохода. Я поручил это ему, так как не хотел выступать в этом деле. Должностным лицам дали на двенадцать тысяч долларов взяток, чтобы вас выпустили.

   - Человече! - воскликнул я, подпрыгнув на стуле. - Двенадцать тысяч? Как же я расплачусь?.. Кто же это мог... Откуда взялись эти деньги?

   - Из Нового Орлеана, - сказал Док Милликин. - У меня там были небольшие сбережения. Два полных бочонка. Для этих колумбийцев они сойдут. Это доллары Конфедерации - все до последнего. Теперь вы понимаете, почему вам лучше уехать, пока они не пустили еще этих денег в ход? Хорошо ли будет, когда они попадут в руки какому-нибудь опытному человеку?

   - Понимаю, - сказал я.

   - Теперь послушаем, как вы произносите пароль, - сказал Док Милликин.

   - Ура! Джефф Дэвис! - воскликнул я,

   - Правильно! - сказал Док. - Вот что я вам скажу. Следующая мелодия, которую я научусь играть на флейте, будет "Янки Дудль". По-видимому, среди янки встречаются и не окончательные кретины.

  

  

   Два ренегата (Two Renegades), 1904. На русском языке в книге: О. Генри. Рассказы о Западе и Юге. Л.-М., 1924, пер. под ред. В. Азова.

  

   Источник текста: О. Генри. Собрание сочинений в 5 т. Т. 3.: Дороги судьбы; На выбор: сборники рассказов. М.: Литература, Престиж книга; РИПОЛ классик, 2006 - 480 с. - с. 285-473.

      OCR: sad369 (11.02.2011)