Наумов Николай Иванович - Деревенский торгаш

хмелю у меня не растет, тычин не требуется, а на мой бы ум, коли цену дают, так и брал бы да брал, и меня бы в сердце не вводил, а то ведь... ой!.. смо-отри!.. и того не дам!..- И он, прищурив глаза, с злою улыбкой посмотрел на него.

   - Куды деться-то?..- как бы про себя, промолвил мужик, с раздумьем посмотрев в сторону и медленно почесывая в затылке.

   - Про то и говорю: приде-ошь!

   - О-о-а-ах!.. горе одно!.. Ты подумай, каково оно!.. Ведь этот бы таперича мед в городе... сколь бы я выбрал, если б по фунтам, а? Да и пудом меньше десяти ни в жисть!

   - Кто ж те держит - и вези!.. Это от своей бы прибыли да я б душу заклал!..

   - Вези... хе-е!.. Когды уедешь да когды приедешь, а што есть-то станешь?..

   - Меду - целый завод, а чего есть, говорит. Сме-ешной ты человек... на диво! и ей-богу!..

   - Смейся-а!..

   - И ей-богу, смешно... еда самая то-ись... царю лучше не требуется, а ты неуж хлеба хошь?..

   - А чего ж?..

   - Хе!.. Забавный ты человек!.. Хлеба захотел, так и отдавай - будешь с хлебом, а не хошь - медком пробавляйся!.. На-ко, на-а... ведь тебе не покажи царского-то обличья, год на одной половице протопчешься!..- шутливо произнес он, вынув и помахивая перед ним, как и перед Захаром, трехрублевой ассигнацией.

   - Ты с гривной говорил?..- как-то вскользь заметил тот.

   - Ах... чкни... тебя!.. А я думал, ты забыл про нее... ну, ну так и быть, возьми и гривну!..

   - А-а... Прохор Игнатьич, и горько, брат... да... н-ну... его!..- со вздохом махнув рукой, произнес мужик, принимая деньги.

   - Што?..

   - Ничаво... ешь на здоровье!.. Бе-еда это наша жисть - робишь, робишь за лето-то; на руках мозоли нарастут, не разогнешь; три шкуры с рыла-то слезет, и ей-богу!.. А все без пути... так уж от бога, што ль, оно!..

   - Верно!.. Потому предел... и не моги промышлением!..- назидательно ответил Прохор Игнатьич.

   - И все на чужой карман только и робишь, а сам, и ей-богу... хоть умри, а робишь, а-ах!.. Слезы говорить-то!..- с жестами пояснил он, пряча бумажку в карман.

   В это время раздался звон колокола ко всенощной и звучно прокатился по окрестности... Прохор Игнатьич молча набожно перекрестился три раза и спешно стал прибирать разбросанные гирьки, весы, счеты и мелкий товар, готовясь закрыть лавочку.

   Продавец меда также перекрестился при звуке колокола.

   - День-то не видаючи прошел!..- заметил суетившийся Прохор Игнатьич, тон которого из дерзко-насмешливого обратился в мягкий и благодушный, точно звон колокола имел смягчающее влияние на его натуру.

   - Ноне день-то... покороче...- отозвался тот.

   - Особливо в разговорах-то!.. Кому чего, а языку все работа! Струмент-то неломкий, а то бы за день-то, брат, на моем месте... сколь бы на починку вышло...

   - Ты и языком робишь, да прибыльно!..

   - Ну, прибыль-то как бог даст, болезный: ноне торговля-то со всячинкой... того и гляди, подкуют... Около вашего-то брата ходи да оглядывайся!..- ответил он, запирая ящик с выручкой, и опустил ключ в карман.

   Не прошло и получаса, как Прохор Игнатьич, одетый в зипун тонкого черного сукна, опоясанный алым шелковым кушаком, степенно шел в церковь, вежливо отвечая на поклоны встречавшихся с ним крестьян. Дневные хлопоты в селе давно уже стихли; одетый по-праздничному люд семьями выходил из домов и спешил в церковь; каждый нес в руке свечу, отлитую из свежего воска. Изредка только из какой-нибудь избы еще доносился скрип косаря о сосновые половицы или в низеньком, раскрытом настежь от духоты окошке мелькала стройная, с роскошными упругими формами фигура девушки, только что вышедшей из бани и спешно переодевавшей чистую сорочку или заплетавшей длинную русую косу, которой бы от души позавидовали тщедушные обитательницы салонов.

   Церковная паперть пестрела яркими костюмами теснившихся на ней богомольцев; из раскрытых окон церкви несся ладан, далеко распространяя в свежем вечернем воздухе, напитанном ароматами скошенного на лугах сена, свой характерный запах, и среди общего безмолвия стройное церковное пение звонких детских голосов помимо воли порождало при этой обстановке какое-то теплое безыскусственное чувство. Только горькая сиротливая бедность, как бы стыдясь своих заплатанных азямов и шушунов, стояла поодаль, у церковной ограды, и тихо мелькали тонкие зажженные свечи в руках их.

   С закатом солнца кончилась всенощная, и стихло село, чтобы проснуться до зари в светлый праздник. Но далеко за полночь виднелся свет в одном из окон дома Прохора Игнатьича, сводившего счеты дневной прибыли. По веселому лицу его и по руке, бойко бегавшей по косточкам счет, можно было догадаться, что день не обманул его ожиданий.

  

  

   Все включенные в данную книгу рассказы Н. И. Наумова написаны на материале жизни крестьян и рабочих Сибири. Автор родился в Тобольске, служил в Омске и Томске советником губернского правления. Умер в Томске. Писать начал в 1859 году. Печатался в газете "Искра", в передовых журналах: "Современник", "Дело", "Отечественные записки", "Русское богатство".

   Рассказы Н. Наумова почти документальны по своей фактической точности. В них, как правило, указаны и местность, где происходит действие, и время.

   "Деревенский торгаш" напечатан в 1871 году в журнале "Дело" No 4, "Юровая" - в 1872 году в журнале "Дело" No 7 и 11, "Еж" - в 1873 году в журнале "Отечественные записки" No 7

   Все три произведения вместе с другими, наиболее острыми по политической направленности, были включены автором в сборник "Сила солому ломит", с подзаголовком: "Рассказы из быта сибирских крестьян", который вышел в 1874 году.

   Сборник этот был настольной книгой у деятелей революционного народничества и сыграл большую роль в их агитационной работе среди крестьянства.

  

  

   Бродни - рабочая обувь, которая шилась из сыромятной кожи, иногда с меховым голенищем.

   Аналой - столик в церкви для чтения священных книг

   Иордан - место для священного купания или крещения. Название идет от реки Иордан.