В длинном зале Эрмитажа с античными фресками, украшающими стены и овальный потолок, и с мраморными статуями на блестящем узорчатом паркете, - в этом зале давно уже сидел косматый молодой человек в пиджаке самого будничного вида. Он выбрал стул как раз между двумя творениями Гудона: статуей Вольтера и Дианой. С этого места Вольтер производил особенное впечатление: его пытливо-насмешливый взгляд был устремлён прямо на зрителя, который невольно принимал на свой счёт и сардоническую улыбку мраморного старика.
Диана также отсюда казалась особенно интересной. Движение всей её классической фигуры было направлено в противоположную от зрителя сторону; казалось. она зорко высматривает добычу для своих метких стрел, не подозревая, что её прекрасной наготой любуется мужчина.
А мужчина любовался долго к немалому соблазну двух фешенебельных девиц, которые в сопровождении дамы с лорнетом старались поскорее пройти мимо нескромной скульптуры...
Косматый молодой человек приходил сюда так часто и так долго просиживал на этом самом стуле, что первое время на него подозрительно посматривали расшитые позументами ливрейные лакеи с бритыми лицами. Но вскоре они узнали, что этот молодой человек - довольно уже известный скульптор Рябов, и что он приходил сюда изучать классические произведения своей профессии.
Рябов любовался Дианой со жгучим восторгом; взглянув на чарующие изгибы фигуры, скульптор закрывал глаза, стараясь запомнить впечатление.
Он избегал смотреть на Вольтера: невыносима была его саркастическая улыбка и неподвижный насмешливый взгляд.
Рябов давно уже понял, что хотел ему сказать этот комфортабельно расположившийся в своём кресле и саркастически улыбавшийся старик: даже во сне преследовала скульптора ядовитая улыбка, пристальный взгляд мраморного старика, который говорил:
- Что?.. Не можешь глаз отвести от моей мраморной соседки?.. Поди-ка, поищи такую дивную красоту среди твоих "живых" подруг...
Но совсем не смотреть на Вольтера молодой человек не мог: казалось, - мраморный взор старика гипнотизировал и заставлял пристально смотреть на себя. Рябов, наконец, начал злиться:
- Отлично... - шептал он, глядя прямо в мраморное лицо Вольтера, - я понимаю тебя, старик, - и... ненавижу... Ты издеваешься надо мной, потому что знаешь, как мало у меня денег, и как это дорого стоит, - выбирать себе натурщиц среди особ, которые показывают своё тело за деньги...
"О, если б я был художник-жанрист или пейзажист... - думал Рябов. - Я мог бы беспрепятственно схватывать свои сюжеты в поле, - наблюдать на улицах... Но кто позволит мне, хотя бы во имя искусства, смотреть не на модные тряпки, а на женское тело... Кто позволит мне выбрать достойное резца тело из массы живых женских фигур... Всякий скажет, что я с успехом могу ограничиться складками сюртуков и буфами платьев, - и в этом проявить моё искусство...
Кто поймёт, что мне так же нужна красота для того, чтоб я мог творить, - как нужно жаворонку солнце для того, чтобы он мог петь"...
А мраморный старик всё улыбался ехидно. Скульптор прошептал:
- До свидания, старик, - но не прощай... Я принимаю твой вызов... До свидания...
И, бросив полный восторга прощальный взгляд на Диану, Рябов быстро направился к выходу.
Из Эрмитажа Рябов отправился пешком на 7 линию Васильевского острова, вошёл в ворота знакомого дома, поднялся на пятый этаж и позвонил у обитой клеёнкою двери. Открыла дверь знакомая старушка с добродушным, улыбающимся лицом, и сказала:
- Пожалуйте, Александра Петровна сейчас вернётся, - в лавочку пошла...
И впустила Рябова.
Молодой человек снял пальто и галоши и прошёл в комнату с полочкой книг и фотографиями писателей на стенах, с чистой постелью за ширмой, с маленьким зеркальцем на комоде и с тремя стульями по бокам небольшого стола, накрытого чистой скатертью. Рябов взял с полки книгу, - попался Добролюбов, - хотел почитать, чтобы не скучно было ждать, - но не читалось. Он стал думать о ней, которая должна сейчас придти...
Он встретил её на выставке, у своей восковой группы. Она стояла с подругами и делала замечания, полные восхищения с одной стороны и понимания искусства - с другой. Их познакомил подошедший студент, который знал и его, и её. С тех пор он и она стали часто встречаться.
Она находила, что он очень талантлив, но "мало тронут в умственном отношении". И она взяла на себя миссию воспитать из него умного, полезного служителя искусства, - того искусства, которое она понимала не как "игрушку", но как "светоч, маяк"... Она принялась за его развитие, сама не замечая, что относясь к нему критически, как к ученику, она увлекается им, как мужчиной.
Рябову очень нравились её "лекции", споры с нею и совместное чтение хороших книг.
Александра Петровна Соколовская оканчивала высшие женские курсы, но, по внешности, совсем не походила на тех своих подруг, которые щеголяли небрежностью костюма, стрижеными волосами и мужскими манерами. Она носила длинные волосы и даже у неё была чудная коса, одевалась по моде с несомненными оттенками собственного вкуса и даже носила корсет, хотя и признавала это скверной и вредной привычкой. Ах, этот её корсет, - он приводил Рябова в большое озлобление... Разве угадаешь за этим "панцирем", хорошо ли сложена женщина, - годится ли она для модели?.. Что пластичны её жесты, что красива она и стройна, - разве это гарантия для скульптора... Ведь она - в корсете!..
Вот раздались по коридору её знакомые шаги, её голос, и Александра Петровна вошла в комнату - свежая от весеннего холода, разрумянившаяся.
С приветливой улыбкой она спросила:
- Странный у вас какой вид!.. Что с вами?..
Он вдруг выпалил с видом отчаянной решимости:
- У меня к вам просьба.
- Про-о-о-сьба?.. - протянула она, садясь, - вот как!.. Очень рада, - и взглянула на него с недоумением.
Он смотрел куда-то в угол...
- Вы не можете сомневаться в моём уважении... Но мне нужна натурщица... Для искусства... согласитесь... Я знаю, - вам это будет противно, неловко... - Но, ведь, мой взгляд не оскорбит вас... - Я - художник... это же для искусства!..
Он чувствовал, что начинает путаться, что в груди не хватает воздуха, и что не может отвести взгляд от угла, он чувствовал, что она вспыхнула, что она переживает душевную муку... Он жалел, что посмел говорить ей об "этом".
Она горько усмехнулась:
- Для искусства... как это громко сказано!.. Для ваших заблуждений, бредней, - вот для чего это нужно...
Он вдруг подбодрился и посмотрел ей прямо в глаза:
- Пусть для бредней... Да, я брежу наяву... Мне не достаёт только модели, чтобы вылепить из глины мою мечту... Но если я оскорбил вас, - простите...
Он встал с намерением уйти.
- Извольте, г-н художник, - я готова послужить вам моделью, - сказала вдруг она, - когда прикажете?..
Он не верил своим ушам.
- Вы шутите?..
- Нисколько, - я согласна.
- Александра Петровна... Как мне благодарить вас?..
- Оставьте фразы... Когда вам нужно, чтобы я...
Он боялся, что она передумает. - Лишь бы один раз согласилась - тогда эта неловкость пропадёт.
- Если позволите, - я сначала сделаю эскиз карандашом, - это можно сейчас...
Она встала, заперла дверь на ключ и пошла за ширму. Через несколько мгновений она стояла перед ним, как натурщица. - Но какое это было разочарование!..
Ничего классического в её формах, с детства изуродованных корсетом; - в одну секунду его взгляд определил каждый недостаток её фигуры... Она стояла, разрумянившаяся от стыда перед мужчиной, - а он готов был провалиться сквозь землю...
Он схватил со стены её пальто и накинул на её плечи.
- Александра Петровна, простите... Вы не годитесь для модели... Тем лучше, может быть, для нас обоих... Но, клянусь вам, - я никогда не забуду... Вашей жертвы...
- Не гожусь?.. Вот видите, - сказала она уже за ширмой, одеваясь. - Вам нужно Фрину... Ах, вы, Пракситель!..
Ни тени горечи, обиды не заметил он в её голосе. Однако он не стал ждать, пока она оденется.
- Александра Петровна, - я так взволнован... - сказал он дрожавшим от смущения голосом. - До завтра!..
И он ушёл.
Рябов куда-то исчез из Петербурга.
Прошло три года.
К старому смотрителю Евгениевской лечебницы для психических больных приехала погостить его племянница, женщина-врач Александра Петровна Соколовская. Теперь это была довольно полная румяная девушка с густыми волосами и пытливым, часто насмешливым взглядом коричневых глаз, смотревших сквозь пенсне.
Смотритель Иван Максимыч Думнов, продолжая завтракать, только что отдал служителю необходимые распоряжения насчёт буйных больных, при чём настрого повторил приказание: "Никаких насилий!.. Не сметь!.. Будьте ласковы!.." и, отпустив служителя, поднял рюмку мадеры, чокнулся с доктором Кудриным и сказал:
- За твоё здоровье, племянница, - спасибо, что навестила одинокого старика - дядю. Да не отложишь ли свой отлёт за границу?.. Авось, успеешь...
- Нет, дядя, через недельку нужно ехать... Надеюсь, за неделю надоем вам своей болтовнёй... Вот вы покажите-ка мне вашу лечебницу...
- Н-ну... это вот проси доктора.
Кудрин поспешил сказать:
- Никого не нужно просить... Мы с вами, Александра Петровна, всё осмотрим. Объектов у нас много: есть мания, аменция, меланхолия, есть паранойя, гебефрения, идиотизм, кретинизм, - с удовольствием перечислял доктор, - есть круговое помешательство, есть нравственное помешательство. Увидите любопытные случаи периодических психозов. Есть интересные случаи психозов неврастенических... навязчивые идеи... Всё я вам покажу... А пока, - до свидания, - я должен обходить палаты... Иван Максимыч, а что Рябов, переведён в другую комнату? Я вас вчера просил...
- Переведён и уже он успел на стене сделать эскиз... В восторге, что белые, чистые стены...
- Какой это Рябов? - спросила дядю Александра Петровна, когда ушёл доктор, - я знала одного Рябова... скульптора...
- Он самый, - сказал Иван Максимыч.
- Как он к вам попал?.. - взволновалась Александра Петровна, - давно?..
- Да уж с полгода... История его вот какая. Скитался он где-то в Малороссии. Раз как-то отдыхал под кустиком на берегу реки, на окраине городка и увидел купавшихся девушек; одна из них его поразила красотой своей фигуры. Да и лицом она красавица, - ты её можешь увидеть: она - его жена, довольно часто его навещает с маленьким сынишкой; смотреть только на них тяжело, когда они около этого сумасшедшего... Ну так вот, - подождал он, пока оделись купальщицы, да пошёл за ними на приличном расстоянии... Узнал, где живёт и кто такая очаровавшая его девушка, остался в этом городке... Ну, как он добился того, что понравился ей, и что поженились они, - этого мне неизвестно. А вот знаю, что зажили они очень счастливо, но только жена долго не соглашалась служить ему моделью. Наконец, - потому ли, что он её убедил или просто из любви к мужу, - стала она позировать, - понимаешь, - безо всего, и принялся он из мрамора резать фигуру. Не знаю опять-таки, что ему мешало, - работа шла медленно, а между тем жена его готовилась быть матерью, и фигура её стала меняться; девственная эта прелесть пропала, а супруг-художник не хотел верить своим глазам. Ему нужно было, чтобы красота форм его жены была такая же прочная, как его мрамор. А красавица мраморная была уже почти совсем готова... Как-то он сличал - сличал свой мрамор с фигурою жены, - да как расхохочется... Припадок с ним сделался. Вообще... свихнулся... Даём ему возможность здесь и лепить, и рисовать... Но он предпочитает делать углём эскизы прямо на стене... И всё одну и ту же фигуру женщины... Во всех поворотах. Ты думаешь, - фигуру своей жены? Нет, - говорят, это - фигура "Дианы" из Эрмитажа... Как измажет все стены, - сейчас же требует, чтобы его перевели в другую комнату, где стены белые... Его все любят, - он такой тихий, всегда приветливый...
- Дядя, - пойдём к нему...
Рябов, одетый в жёлтый больничный халат, лежал на постели, когда к нему вошёл смотритель с племянницей. Было два часа дня.
Скульптор не спал. Он поднялся, сел на кровати и взглянул на вошедших безучастным и скучающим взглядом. Ему не было никакого дела до этих людей. Но он приветливо сказал:
- Здравствуйте.
Александра Петровна смотрела на него глазами, полными слёз. Он изменился с тех пор, как она видела его в последний раз: похудел, оброс бородой, на лбу прорезалась морщинка, губы сложились в бессмысленную улыбку, а глаза стали мутные и беспокойные.
Соколовская окинула взглядом небольшую высокую комнату с одним окном; белые стены и белый потолок; два стула, стол, мольберт художника и кровать; чистое полотенце у небольшого зеркала с умывальником. На стене смелой и уверенной рукой был нарисован углём контур обнажённой женщины; это была Диана Гудона.
Гости заняли два стула, а невольный хозяин этой комнаты сидел на кровати и по-видимому старался вспомнить, что он должен сказать.
- Как вы себя чувствуете?.. - ласково спросил смотритель, - нравится ли вам здесь?..
- Да, ничего... Всё хорошо...
- Вы не узнаёте меня?.. - спросила Соколовская...
Этот знакомый голос, которого давно не слышал Рябов, заставил его встрепенуться и сосредоточить на гостье всё своё внимание.
- Да... Это вы?.. Ах, как это было давно!.. Или это было недавно?.. Может быть, вчера?.. Посмотрите, - он указал на стену с эскизом, - вот мне нужна какая фигура... Вы понимаете, - здесь всё совершенство, всё - красота... Вы очень хороший человек, я всегда вас уважал и даже, может быть, любил... Но у вас несчастная, никуда не годная фигура... Я больше не могу вас видеть... Мне стыдно, что я заставил вас разочароваться в вашей фигуре... Это большое несчастье, не правда ли?.. Простите, - я иначе не мог... Я должен был вам сказать правду... Зачем вы здесь?.. Мне больно за всё... Мне жаль моих надежд... Боже, как я страдаю!.. Где же мне найти её?.. Где же она... Диана?!.
Источник: Мошин А. Н. А. Гашиш и другие новые рассказы. - СПб.: Издание Г. В. Малаховского, 1905. - С. 180.
OCR, подготовка текста: Евгений Зеленко, август 2011 г.