Масальский Константин Петрович - Стихотворения

  

  

  

  К. П. Масальский

  

  

  

   Стихотворения --------------------------------------

  Библиотека поэта. Поэты 1820-1830-х годов. Том второй

  Биографические справки, составление, подготовка текста и примечания

  В. С. Киселева-Сергенина

  Общая редакция Л. Я. Гинзбург

  Л., Советский писатель, 1972

  OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru --------------------------------------

  

  

  

  

  СОДЕРЖАНИЕ

  Биографическая справка

  281. Два мудреца

  282. Петергофское гулянье

  283. <Из повести "Модест Правдин, или Терпи казак - атаман будешь">

  284. Элегия ("Чья эта новая гробница?..")

  285. <Из комедии "Классик и романтик">. Явление 8

  286. Осел и Конь

  В истории нашей литературы Константин Петрович Масальский числится как плодовитый, но совершенно бесцветный романист. Между тем небезынтересны его стихотворные произведения, дающие ясное представление об одной из линий в поэтическом развитии 2030-х годов.

  Масальский родился 13 сентября 1802 года в Ярославле, в семье местного чиновника (статского советника). Детство его в основном прошло в Петербурге, куда переселился его отец, человек, видимо, небогатый, но принадлежавший к старой дворянской фамилии. С 1815 года Масальский занимается в пансионе Дюбуа (при Петропавловском училище), а в 1817 году переходит в столичный Университетский благородный пансион. Соученик его (в будущем тоже литератор и поэт) Н. А. Маркеьич, уже тогда склонный к вольнодумству, недолюбливал Масальского за его преклонение перед Людовиком XIV. "Масальский, - вспоминал он, - прилизанный, остроносенький круглячок, предпочитал всем русским поэтам Батюшкова, изучал языки: испанский и итальянский, и писал гладенькие, плоскенькие стихи". {Н. А. Маркевич, Из записок. - Сб. "Глинка в воспоминаниях современников", М., 1955, с. 127.}

  После окончания пансиона в 1821 году Масальский служит сначала в министерстве внутренних дел, потом - с 1828 года - в департаменте законов Государственного совета. С 1832 года он занимал должность экспедитора Государственной канцелярии, а в 1840 году был перемещен на пост правителя дел в V отделение императорской канцелярии. В марте 1841 года Масальский выходит в отставку в чине действительного статского советника.

  Имя Масальского как молодого стихотворца еще в 1824 году было известно Рылееву и Бестужеву, поместившим в "Полярной звезде" два его перевода с древнегреческого ("Мелеагр" и "Море и земля").

  1820-1831 годы - первый период литературной биографии Масальского - целиком посвящены поэзии. Он испытывает себя в лирическом роде, но выказывает лишь умение писать легкие эпигонские стихи. Тогда же он принимается за басню, а позднее - за стихотворную сказку (новеллу) и комедию. В этих "низких", согласно нормативам классицизма, жанрах Масальский с его обезличенным и приземленным сознанием чувствовал себя гораздо уверенней. Что касается басни, то с ней он не расставался почти до конца своей писательской деятельности, по крайней мере до выхода в свет его сборника "Басни" (1851), единодушно забракованного рецензентами.

  Развлечение и назидание - к этим условиям басенного жанра Масальский был готов свести задачи поэтического творчества вообще. Во всех отраслях его собственной литературной деятельности эти установки просматриваются с полной отчетливостью. Такое упрощенное творчество возникло как результат приближения его к сознанию духовно косной читательской массы. Приближение это ознаменовалось, между прочим, широким введением бытописательных подробностей.

  Способность схватывать внешние черты обиходной жизни, создавать бойкие теньеровские зарисовки Масальский проявил уже в баснях. В 1829 году он публикует обширное стихотворное повествование "Терпи казак - атаман будешь", к названию которого впоследствии прибавил имя главного героя - Модеста Правдина. Книга была раскуплена мгновенно. В последующие четыре года вышло еще два издания повести - успех для того времени неслыханный.

  Небывало широкий разворот картин столичного быта, представленных в произведении, кое в чем предсказывал последующую практику натуральной школы. Однако бытописание Масальского во многом подчинялось рутинной художественной концепции. Повесть, писанная вольным басенным стихом, была настоящим конгломератом стихотворной новеллы и классицистической комедии. К классицизму восходит у Масальского и откровенный морализм, и однолинейность человеческих образов, и метафизическое понимание добра и зла - разделение персонажей на безусловно положительных и безусловно отрицательных, каждому из которых присваивается знаменательная фамилия-этикетка - своего рода формула поведения. Разумеется, это был классицизм подновленный и притом утративший цельность системы. Многочисленные герои повести - их, кроме десятка основных, свыше двадцати второстепенных и около двадцати без речей, составляющих антураж, - ведут читателя по улицам и околицам Петербурга, в апартаменты частных лиц, в кабинет министра, на праздничные сборища, в кофейню и т. д. и т. п. Пестротой красок, мельтешеньем лиц, предметов, непрестанной сменой декораций поддерживается интерес повествования. В итоге сюжетные линии получились ветвистыми и прерывистыми. Соответственно понизилась организующая функция главных персонажей. В сущности, главный герой не столько чиновник Правдин, сколько разношерстная толпа обитателей Петербурга. В создании ее суммарного образа Масальского года на два-три опередил Полежаев в своих поэмах "Сашка" и "Рассказ Кузьмы", к печати не предназначавшихся. Как и у Полежаева, толпа в трактовке Масальского - смешанное, "демократическое" общество, случайное собрание случайных лиц, т. е. людей разного чина и звания (от камергера до купца и бродяги), сведенных вместе вопреки законам социальной иерархии.

  Случайность в произведении Масальского выступает и как универсальный принцип бытия. Но в отличие от Полежаева он приписывает случайности тенденцию к восстановлению порядка и справедливости. Благодаря этому все в конечном счете завершается в пользу добродетельных героев и в посрамление их врагов. Исходной посылкой автора было признание того, что человек - пешка, передвигаемая невидимым механизмом. Зримое действие этого механизма более всего обнаруживает себя в круговороте денег. Событийную канву сюжета как раз и составляют преимущественно эпизоды перехода ассигнаций от одного персонажа к другому, эпизоды приобретения и утраты капитала. Деньги - основа благополучия и счастья, главная пружина жизни.

  "Идеал", который пропагандирует повесть, - это мещанский идеал "везения", успеха, основанных на благоразумии и благонамеренности - в самом казенном смысле слова.

  Показательно, что "бюргерский" эпос Масальского неоднократно рекламировался булгаринской "Северной пчелой" - главным органом "торговой словесности". Столь же закономерным был уничтожающий отзыв П. А. Вяземского. Масальский, писал Вяземский, увлекся желанием разделить славу Пушкина как живописца русского быта. Предполагая написать нечто вроде "Евгения Онегина", он написал "Ивана Выжигина" в стихах. Здесь, по его словам, эта же несвязность в происшествиях, бледность, безличность в лицах; тот же рассказ довольно плавный, но везде холодный, бездушный". {"Литературная газета", 1830, 25 июня, с. 292. "Иван Выжигин" - "нравственно-сатирический" роман Булгарина.}

  "Холодность" и "бездушие", т. е. прозаический взгляд на действительность, враждебный высшим стремлениям человеческого духа, привели позднее Масальского к борьбе с романтическим идеализмом в литературе и философии (повесть "Русский Дон-Кихот", 1835 года и статья о философии Платона в "Сыне отечества", 1842,  8). Это была критика с позиций "здравого смысла", зачеркивавшая прогрессивный смысл исканий идеалистов и романтиков 30-х годов. Но трезвость Масальского неожиданно обернулась и своей полезной стороной - неприятием беспредметной мечтательности, заоблачных грез, условного абстрактного литературного диалекта. Он снова возвращается к лирике - на этот раз в качестве пародиста. Пародии его осмеивали эпигонство в романтической лирике: штампованные фразы, истертые мотивы и образы, темноту слога. Другая особенность его пародий заключалась в их прикрепленности к драматическому тексту.

  В 1830 году Масальский издает стихотворную комедию типа фарса "Классик и романтик", в которой едва ли не самым занятным местом были стихи Темнилина, пародировавшие томную элегическую лирику эпигонов романтизма. В 1842 году Масальский печатает прозаическую комедию "Луна и стихи", оснащенную целой серией удачных пародий. {Комедия эта ("Сын отечества", 1842,  3) помещена за пародийной подписью: "Иван Иванов, сын Деревяшкин", но авторство Масальского вряд ли вызывает сомнение. Способ создания комедийной ситуации здесь тот же, что и в "Классике и романтике" - спор плохих стихотворцев за первенство, который является одновременно и конкурсом женихов. Что касается пародий, то легко убедиться в том, что те же самые поэтические штампы Масальский высмеивает в статье о стихотворениях Ап. Майкова ("Сын отечества", 1842,  2).}

  Общий поворот русской литературы к прозе, происшедший на рубеже 20-30-х годов, популярность исторической беллетристики, занявшей ключевые позиции на книжном рынке, окончательно определили писательскую карьеру Масальского. В 1832 году появляется его первый исторический роман "Стрельцы", а вслед за ним несколько исторических повестей: "Черный ящик" (1833), "Регентство Бирона" (1834), "Граница 1616 года" (1837), "Бородолюбие. Исторические сцены из времен Петра Великого" (1837), "Осада Углича" (1841).

  В 1842 году в руки писателя переходит "Сын отечества", который он выпускает в 1842-1843 годах. На страницах журнала появились повести Масальского "Теоретическая любовь 1791 года" и "Быль 1703 года", роман "Невеста Петра Второго" и "Роман на ледяных горах", ряд критических статей и басен. Из-за недостатка сотрудников издание журнала было приостановлено на три года. Возобновленный "Сын отечества" выходил с 1847 года под редакцией Масальского до 1852 года. В 1848 году из печати вышла книга Масальского "Пять повестей и других сочинений".

  Поверхностная передача исторических фактов, привязанных к авантюрному сюжету, - в этом и заключалась технология исторической прозы Масальского, малоценность которой была совершенно ясна Белинскому еще в 30-е годы. Но в эпоху освоения жанра исторического романа сочинения Масальского имели по крайней мере достоинство новизны и удовлетворяли растущую потребность читателей в отечественной беллетристике. В 50-е же годы фигура Масальского как исторического романиста выглядела просто убого. Последний роман писателя "Лейтенант и поручик", изданный в 1853 году, вызвал разгромную рецензию Чернышевского. Литературные дела Масальского приходили все в больший упадок. Он умер 9 сентября 1861 года.

  

  

  

   281. ДВА МУДРЕЦА

  

  

  Философ Гераклит, наплакавшись досыта,

  

  

  Сидел под деревом и, видя Демокрита,

  

  

  

  Который шел и хохотал,

  

  

  

  "О боги, боги! - закричал. -

  

  

  

   Куда ни обернешься,

  

  

  Везде со слабостью иль глупостью столкнешься.

  

  

  Ну можно ль, не лишась рассудка, хохотать

  

  

  

  По пустякам, как сей прохожий?"

  

  

  А Демокрит меж тем так начал рассуждать:

  

  

  

  "Все люди на ребят похожи!

  

  

  Вот, например, старик. Такой плачевной рожи

  

  

  Я сроду не видал. О чем же плачет он?

  

  

  Именье потерял, иль невпопад влюблен,

  

  

   Иль огорчен другим подобным вздором?

  

  

  

  А если б философским взором

  

  

  

   На мир он посмотрел,

  

  

  То верно бы, как я, смеяться захотел".

  

  

  Потом друг на друга, не говоря ни слова,

  

  

  Глядели мудрецы. Один из них рыдал,

  

  

  

   Другой же хохотал,

  

  

  И каждый сожалел о глупости другого.

  

  

  1821, <1830>

  

  

   282. ПЕТЕРГОФСКОЕ ГУЛЯНЬЕ

  

  

  

  

   1

  

   Скрывавшие восток густые облака

  

  

  Рассеялись в час утра понемногу.

  

  

  Весь Петербург сбирается в дорогу.

  

   Через Калинкин мост стремится, как река,

  

  

   Народ к воротам триумфальным.

  

   Какие хлопоты жандармам и квартальным!

  

  

  Карет, телег, колясок, дрожек ряд

  

  

   И без конца и без начала

  

  

  К заставе тянется. Все за город спешат, -

  

   Как будто бы вода столицу потопляла.

  

  

  

  Везде встречает взор

  

   Корзинки, узелки с съестным и самовары.

  

  

  

  Здесь песенников хор

  

   Идет под звук рожка, бандуры иль гитары;

  

   Там тащит римлянин шарманку на плечах;

  

   Здесь спор у мужиков зашел о калачах

  

   И пряниках: они огромную корзину

  

  

  Рассыпали, запнувшись, на траву.

  

   Там, небо сброся с плеч, поставил на главу

  

  

   Атлант - клубнику и малину.

  

  

   Но где нам дописать картину!

  

  

   Жаль, что Теньер свой карандаш

  

  

  Не завещал ни одному поэту,

  

  

   А взял с собой и кинул в Лету.

  

   Так сядем же скорей, читатель добрый наш,

  

  

  

  

  

  В карету,

  

   И мимо ряда дач прелестных и садов

  

  

   Поедем прямо в Петергоф.

  

  

  

  

   2

  

  

   Руками сильными Самсон

  

  

  Льву челюсти во гневе раздирает.

  

   Из зева пена бьет, и грозно зверя стон

  

  

  Окрестности далеко оглашает.

  

   Здесь возвышается волшебная гора

  

  

  И свой закон нарушила природа:

  

  

  Везде видна воды с огнем игра!

  

   Уступы, лестницы кипят толпой народа.

  

  

  Пленяет взор и мрамор, и коралл,

  

  

  И статуи, и чаши золотые,

  

  

  И льющийся блистательный кристалл

  

  

   Через узоры огневые.

  

   Здесь роща темная сияет вся в звездах;

  

   Кругом алмазами, как яхонт, пруд украшен.

  

   Ряд огненных столпов, и пирамид, и башен

  

   Блистает в просеке и смотрится в водах

  

   Канала длинного. Вдали чернеет море,

  

  

   В равнине зеркальной своей

  

  

   Строй отражает кораблей

  

  

  

   В сияющем уборе

  

   И восходящую сребристую луну.

  

   Звук музыки привлек дремавшую волну,

  

  

  О берега она тихонько плещет.

  

  

   Над гаванью сияет храм;

  

  

  С треножника курится фимиам,

  

   И в небесах над ним царицы вензель блещет.

  

  

  

  

   3

  

  

  Угаснули волшебные чертоги,

  

  

   Пустеет Петергофский сад.

  

   До городских ворот, во всю длину дороги,

  

  

   Различных экипажей ряд

  

   Тихонько движется. Все дремлют или спят.

  

  

  Близ Стрельны в пень три стали клячи, -

  

  

  

  Ни с места, хоть убей!

  

  

  "Провал возьми! Какие неудачи! -

  

   Ворчит в карете бас. - Отворь-ка, Тимофей.

  

   Жена, ведь вылезать придется из кареты!"

  

  

  

  

  - "Ах батьки-светы!

  

   Неужто с дочерьми тащиться мне пешком?

  

  

  Нельзя ли как доехать, хоть ползком?"

  

  

  

  

  Барин

  

  

  

  

  (с сердцем)

  

  

  Доехать!.. Знаем эти песни!..

  

  

  Ну что? Нейдут?

  

  

  

  

  Слуга

  

  

  

  

  Нейдут, сударь, хоть тресни!

  

  

  

  

  Барин

  

   Да что без шляпы ты? Куда ее девал?

  

  

  

  

  Слуга

  

  

  Не знаю-с. Видно, я вздремал

  

  

  

  

  И обронил.

  

  

  

  

  Барин

  

  

  

  

  

   Зевака!

  

   Чтоб завтра же была, на собственный твой счет!

  

  

   Как, плут, не потерял ты фрака!

  

  

   Без памяти, бездельник, пьет!

  

  

  

  

  Слуга

  

   Помилуйте-с! Во рту и капли не бывало.

  

  

  

  

  Барин

  

   Молчать!.. Нет, видно, нам пришлось пешком идти.

  

  

  

  На лошадей надежды мало,

  

  

  

  Других же здесь нельзя найти.

  

   Мы самовар вперед отправим с Тимофеем,

  

  

  

  Вон там, за рощицей, согреем,

  

  

  

  А после чаю отдохнем,

  

   И к вечеру, авось, и к дому добредем.

  

   Между 1825 и 1830, <1842>

  283. <ИЗ ПОВЕСТИ "МОДЕСТ ПРАВДИН, или ТЕРПИ КАЗАК - АТАМАН БУДЕШЬ">

  

  

  

  

  СОВЕТНИК

  

  

  Возможет ли поэзии резец

  

  

  Изобразить Елагинский дворец,

  

   Когда он, месяца лучами освещенный,

  

  

  В кристалл Невы глядяся голубой,

  

  

  

   Любуется собой?

  

   Решеткой легкою, как блондой, окруженный,

  

  

  Вокруг дворца прелестный виден сад,

  

  

  Где ветерок разносит аромат,

  

  

   Над рядом цветников порхая;

  

  

  Где извилась дорожка золотая

  

  

   По изумрудной мураве.

  

  

  Здесь лестница спускается к Неве,

  

  

   Там яхта, золотом блистая,

  

  

   Гордится флагом: два крыла

  

   Чернеются на нем двуглавого орла.

  

  

  Звук музыки умолк; в саду редели

  

   Толпы гуляющих; все тянутся домой.

  

  

  Вот лавочник с дородною женой,

  

  

   Вот нищий в фризовой шинели

  

  

  И франт в плаще; за ним мастеровой.

  

  

   Мелькают дрожки и кареты,

  

  

   Идет квартальный, там кадеты,

  

  

   Там дальше блещут эполеты,

  

   Там шляпки, и чепцы, и пестрота, и смесь;

  

   Всего же более везде встречаешь спесь.

  

   Елагин опустел; лишь на скамье сидели

  

  

  

   Два чудака.

  

  

   Два длиннополых сюртука

  

  

   Их от росы холодной грели.

  

  

   Вот встали со скамьи, идут;

  

  

  

  Уж миновали пруд

  

   И через мост прошли. Дорожкой меж акаций

  

  

  Спешат они достигнуть Колтовской,

  

  

   Под кров смиренный и простой,

  

  

  Где с музами хозяин, как Гораций,

  

  

   Спокойно век проводит свой.

  

  

  Советником в Палате уголовной

  

  

  

  Модест Правдин служил.

  

   Не выгоды, не блеск пленял его чиновный:

  

   Он лести не терпел, душою не кривил.

  

   Честь, долг, любовь к царю, закон и польза ближних

  

   Руководили им. Он сильным не спускал

  

  

  И не теснил, в угоду высшим, нижних;

  

   В нем правый верную защиту обретал.

  

  

  Уж много раз и клевета, и злоба

  

  

   Искали гибели его, -

  

  

   Он не страшился ничего

  

   И чести дал обет не изменить до гроба.

  

  

  

  

   ТУЗ

  

  

  

  Подробно вам описан дом,

  

  

  

  Наш снисходительный читатель,

  

  

  

  Но вам хозяин не знаком.

  

  

  

  Уж он теперь не тот мечтатель

  

  

  

  И ветреник, что прежде был;

  

  

  

  Давно с большим простился светом,

  

  

  

  Науки страстно полюбил

  

  

  

  И сделался анахоретом.

  

  

  

  Прошло лет десять с той поры,

  

  

  

  Как он пустился в вихорь света

  

  

  

  С порога университета.

  

   Бывало, знал одни обеды да пиры

  

  

  

  И не сходил долой с паркета.

  

   Еще в младенчестве лишился он отца

  

  

  И матери; был дяде всем обязан,

  

   И к старику всегда, как сын, он был привязан.

  

  

  

  У Богатонова купца

  

   Случилось Правдину однажды быть на бале.

  

  

  

  Досыта навертевшись в зале,

  

   Он вышел отдохнуть в диванную. Кипел

  

   Давно там жаркий бой. В руке дрожащей мел

  

  

  

  Разнообразные узоры

  

  

  

  Чертил на зелени полей,

  

  

  И двигались по ним холмы и горы

  

  

  

   Червонцев и рублей.

  

   Там на одном столе налево и направо

  

   Листочки падали. Банкир торжествовал.

  

  

  

  (Уж тысяч сто он наиграл.)

  

  

  

   "Валет убит? Ну браво!

  

  

  

   В четвертый только раз!

  

  

  

  Но, господа, уж третий час,

  

  

  

  Пора бы кончить. Иль, пожалуй,

  

  

  Еще мечу! Я, право, добрый малый!"

  

  

  

  Меж тем бледнее мертвецов

  

  

  Вокруг стола сидел кружок купцов

  

   И разных игроков, гражданских и военных,

  

  

  

  С унылым видом побежденных.

  

   Горели жадностью и злобой их глаза.

  

   Правдин для шалости поставил на туза

  

   Целковый. Банкомет, отдвинув прочь, прибавил

  

  

  

   "Я важных сумм не бью".

  

   Уколотый Правдин пятьсот рублей поставил.

  

  

  

  "Прошу вас карту бить мою".

  

  

  

  "Модест! Ну что б теперь твой дядя

  

  

  

  Сказал, на эту глупость глядя? -

  

  

  

  Шепнула совесть Правдину. -

  

  

  

  Лишь жалованьем жить, и ставить

  

  

  

  Пятьсот рублей, и на одну!..

  

   Но от дурачества тебя уж не избавить".

  

  

  

  И вот Правдин, с волненьем тайным

  

  

  

  На карты устремя глаза,

  

  

  

  Нетерпеливо ждет туза.

  

  

  

  Идут порядком обычайным

  

  

  

  Валеты, дамы, короли

  

  

  

  И движут по столу рубли.

  

  

  

  Туз взял! Пятьсот рублей в кармане.