Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович - Родительская кровь

збуждает тлетворное волнение доверчивых умов, за что и заслуживает немедленного удаления в соответствующие прохладные Палестины. "Надлежащее место" навело справки, но Человеколюбцев оказался не только сыном отечества, а даже великим патриотом: в N-ске не было лавки и магазина, где он не был бы должен, затем выяснилось, что решительно все - даже гораздо больше, чем все, что он получал от своих клиентов, - он немедленно провинчивал, и, наконец, что у него в разных судах накопилось двенадцать дел о незаконном присвоении чужого имущества и подлоге в разных формах. Один остроумный чиновник особых поручений где-то сострил, что даже душа у Человеколюбцева взята где-то в долг и давно просрочена. Невинность Человеколюбцева была очевидна, и дело пошло своим порядком.

   - Вот возьми-ка его, Аристарха-то Аристархыча, - торжествовал Важенин, оказавшийся очень проницательным человеком!. - Уж это такой человек, такой человек, что его ни с какого боку не уколупнешь: весь в щетине...

   Бартельсон был несколько иного мнения о Человеколюбцеве и терпеливо ждал судьбища. N-ское общество приняло самое живое участие в этом деле, сейчас же разделилось на партии и в день суда наполнило собой почти всю залу гражданского отделения N-ского окружного суда, которая в обыкновенное время стоит совсем пустая или "черная" публика заходит в нее только погреться.

   Мы не будем утомлять читателя подробностями всего происходившего в суде. Скажем только, что левую половину скамеек для публики занимали Баз, Берх, Барч, Адельсон а их сторонники, а правую - Важенин, четыре братана Мяконьких, знакомый уж нам Секрет и еще несколько любопытных, явившихся сюда из того любопытства, которое некоторых людей неудержимо тянет на пожары вообще к каждому месту, где собралась какая-нибудь публика. Бартельсон и Человеколюбцев стояли пред судом и усиленно строчили на своих пюпитрах с задумчивым видом людей, решившихся пожертвовать собой для общего блага. Пока шло чтение доклада, продолжавшееся битых часов шесть, я рассматривал Важенина и братанов Мяконьких, которые представляли собой в высшей степени типичную группу.

   Глядя на братанов Мяконьких, я долго старался припомнить, где я раньше видал этих богатырей, настоящих людей "от пня", как выражался Важенин, - но память "захлестнуло", и конец. А между тем эти страшные руки, крепкие, как столбы, затылки, эти совершенно невероятные спины и могучие груди так были знакомы, точно вот я их видел где-то на днях. Каково было мое удивление, когда я, наконец, припомнил все: да ведь эти братаны точь-в-точь как те библейские братья, которые нарисованы во всех священных историях для детей - убийство Каином Авеля, сцена, как продает Исав за чечевичную похлебку свое первородство Иакову, продажа Иосифа братьями измаильтянам..: Положительно это они: такие же библейские руки, спины, затылки, ноги. У меня стояли в ушах слова благословения, которое дал престарелый Иаков библейским сыновьям!: "Ты, Рувим, первенец мой - ты крепость моя и начаток силы моей... Иуда, рука твоя на хребте врагов твоих..." Нужно было видеть, как теперь эти "рослые теревинфы" напрягали все свои силы, чтобы понять все происходившее у них перед глазами, - они делались жалки в своей физической силе, которая была придавлена их темнотой, как тяжелым камнем. Вот большак Михалко в сотый раз вытирает капающий с лица пот, точно на нем целый воз привезли; середняк Мяконькой сдвинул брови, наморщил лоб, уперся глазами в "суд" да так и застыл в одной позе; меньшаки потели, вздыхали и всё смотрели на спину Человеколюбцев а, который во фраке, в белом галстуке и в золотом пенсне был положительно великолепен. Важенин сидел впереди у самого барьера и ужасно походил на тех великопостных причастников, которые с благочестивым спокойствием ждут своей очереди; для него никого и ничего не существовало, кроме того, что было перед барьером. Меня поразило именно это спокойствие, которым дышало не одно лицо, а вся фигура Важенина, - не было больше ни прежнего недоверия, ни скрытного искательства, ни страха, потому что он один знал здесь, зачем он пришел сюда и что он прав. Именно, прав, и это сознание делало его неизмеримо выше торжествовавших заранее противников: он переживал великий психический момент, когда человек делается рабом известной идеи и больше не знает сомнений.

   Сидевший рядом с Важениным Секрет был под хмельком и "больше зевал по сторонам, время от времени закручивая свои тараканьи усы чрезвычайно молодцеватым жестом. Он часто оглядывался к братанам Мяконьким, глупо подмигивал и делал какие-то необыкновенно таинственные знаки посредством пальцев. В суде Секрет был как у себя дома, потому что чувствовал непреодолимое тяготение ко всяким господам, - это был пропащий человек, счастливый собственным ничтожеством. Глядя на братанов Мяконьких, на Важенина и Секрета, я никак не мот представить себе ту дикую сцену, которая разыгралась около "середовины", когда Мяконькие "произвели" Важенина и Секрета "под один пузырь"; дальше выступали еще более дикие несообразности: "прилежание" Харитинушки, темный товар, вылущивание грошей и копеек из пластунских "мастерков, облава на могутную девку Ульяну... Действительно, нужно всю силу "родительской крови", чтобы довести Важенина до того, чем он был в настоящий момент.

   После докладчика говорили сначала Человеколюбцев, потом Бартельсон, затем опять Человеколюбцев и опять Бартельсон. Нового они ничего не сказали и, кажется, больше всего заботились о том, чтобы показать противнику, "как лягушки скачут". Человеколюбцев в интересах своих доверителей ссылался на jus primae occupationis [13] и земскую давность; Бартельсон досказывал, что заводское дело имеет величайшее государственное значение в наш "железный век", перечислял бесконечные права заводовладельцев, выяснял юридическое значение права на "недра земли", значение посессионного права и в конце концов сказал, что если суд признает требования боровковского общества правильными, то тем самым подаст сигнал к бесконечным аграрным беспорядкам. Все это судоговорение закончилось тем, что суд признал требования боровковского общества правильными, хотя и с некоторыми оговорками. Оказалось, что Бартельсон и остальные "немцы" еще ранее предвидели такое решение суда, но зато надеются на большую справедливость следующей судебной инстанции; Важенин ничего не сказал, а только положил на свою широкую грудь широкий мужицкий крест.

  

   [13] - Право первого захвата (лат.).

  

   - Теперь надо будет пластунские народы вызволять... - говорил он задумчиво, выходя из залы суда.

   На другой день рано утром забежал ко мне Секрет; он иногда заходил поздравить с праздником или попросить на похмелье, но на этот раз лицо у него просто сияло.

   - Ты уж здоров ли? - спросил я.

   - Слава богу, как следовает быть: в полном составе, - ответил он молодцевато. - А ведь я, вашескородие, того, середовину-то, того, сфукал.

   - Как так?

   - А уж так... На, не доставайся же она Бацу - и шабаш. В лучшем виде... Железная дорога пройдет через середовину-то, а я буду сторожем. Верно... Наехало теперь господ страсть: земило меряют, столбы ставят, планты делают, орудуют вполне... Все-таки выходит, что я отстоял ее, середовину-то: никому Не доставайся! И только господа наехали... ах, какие господа!.. Набольший-то у них и говорит мне: "Ты прикармливай волков..." Ну, натурально насчет охоты. Как приду, он сейчас двугривенный: "На двугривенный, купи бараньих голов волкам..." Куплю я бараньих голов, брошу их в лесу, а потом опять к барину: "Съели, барин!" - "Ну, еще купи... вот тебе двугривенный". Ну, так-ту мы бились с ним цельный месяц: он мне деньги, я - бараньи головы волоку, а волки едят... Уж такие господа, такие господа прахтикованные! И жалованье обещают... Буду себе с зеленым флачком на рельсах постаивать, - вот оно какое дело-то подошло, вашескородие!..

   - Что же, стреляли волков-то?

   - Какое стреляли: мы им бараньи головы валим, а они лопают - только и всего...

  

  

   Впервые напечатан в журнале "Вестник Европы", 1885, No 5. При жизни автора перепечатывался в составе "Уральских рассказов". Рукопись хранится в Свердловском областном архиве. В конце рукописи рукою Мамина-Сибиряка сделана надпись: "12 декабря 84 г. Екатеринбург".

   Печатается по тексту: Д. Н. Мамин-Сибиряк "Уральские рассказы", издание четвертое, М., 1905, т. III.

   Автор предполагал напечатать очерк в "Русской мысли", но редакция отклонила его, мотивируя отказ тем, что он якобы не соответствовал профилю журнала.

   При подготовке к третьему изданию "Уральских рассказов" автор внес в текст изменения и сокращения. Из очерка исключен отрывок, резко осуждающий так называемую буржуазную "цивилизацию". После слов: "Над городом N висело целое облако пыли, окрашенное розовым огнем заката" - было: "Навстречу попадались пьяные чиновники, где-то пиликали гармоники, в каждой улице была непременно портерная - этот единственный отпрыск европейской цивилизации, пробившийся к нам на Урал. Такие портерные, обязательно снабженные сомнитель­ными девицами в качестве женской прислуги, служили самыми грязными притонами, развращавшими преимущественно городскую молодежь. По сравнению с этими логовищами старые кабаки представляют собой чуть не отрадное явление".

   Рассказ "Родительская кровь" вызвал положительную оценку В. Г. Короленко, отметившего "'Поразительный запас творческой силы" Мамина-Сибиряка и его способность создавать живые, правдивые образы, очерченные "верно и сильно", точно высеченные из уральского камня. Трезвость и ясность ума Мамина-Сибиряка Короленко противопоставил "туманному, слякотному нытью" буржуазных писателей и субъективистским произведениям либерально-народнических беллетристов. "У Мамина- Сибиряка,- писал Короленко,- бывают растянутости, длинноты, но никогда не бывает благодушных глупостей, и если он нарисует картину, как "родительская кровь" побуждает сына отдать себя на служение "миру" - то к этой картине относишься, как к отрадному факту, а не как к благодушному измышлению" (Письмо В. Г. Короленко И. Г. Остроумову. "Огонек", 1958, N 7, стр. 24).

   1.1 - аннотация, сноски - rvvg.