Главная » Книги

Мамин-Сибиряк Д. Н. - "В худых душах...", Страница 2

Мамин-Сибиряк Д. Н. - В худых душах...


1 2

у молилась, и зарок давала... Такую муку приняла, такую муку, что совсем хожу вроде как полоумная. А тут уж поп Ксенофонт успел пронюхать про Аню... И как это он узнал - ума не приложу. Ну, сейчас донос исправнику и всякое прочее. Хитрящий поп, все доносы пишет... Вот этак ночью лежим мы на кровати с попом. Он спит, а я все слушаю... вот все равно заяц в логове. Все мне мерещится, - встану, погляжу в окошечко и опять слушаю. Ну, тут и слышу: подъехали тихохонько сани... другие... Подскочила к окошку... Пришел мой конец, подкосились мои ноженьки. Проснулся поп, а исправник и входит. Знаешь Петра Иваныча... Славный такой, чаем сколько раз угощала его, ну, а тут так и думаю, зарубит он меня, беспременно зарубит. Сейчас Петр Иваныч к моему попу и бумагу ему показывает. Поп так даже затрясся весь, из лица вышел, а потом сотворил крестное знамение и говорит: "Делайте, что хотите... я ничего не знаю!.." А я уж в это время успела одуматься и сама дивлюсь, что вдруг у меня никакого страху не стало... Вот на столечко (старушка отмерила кончик мизинца) не боюсь никого: ни Петра Иваныча, никого... Ей-богу!..
   Нет, постой, надо тебе еще один случай тут рассказать, - прервала старушка нить своего повествования: - была у нас курица кохинхинка... Славная такая курица и яйца несла по кулаку. Ну, посадила я ее на яйца, и вывела моя курица цыпляток... А тут, как на грех, ястреб пал на одного цыпленка и поволок. Так что бы ты думал: ведь курица-то его заклевала, ястреба-то. Ухватилась за него да на крыше его и задолбила. Вся деревня тогда диву далась, - отроду не видывала этакого чуда... Ну, так когда Петр Иваныч-то после сказал, что надо теперь на дворе поискать, мне эта курица и вспади на ум. "Не дам, думаю, Аню, и кончено... Мое - не тронь!" Ей-богу, согрешила пред господом богом, - так и подумала... Ну, пошли по двору, потом, в баню. Думаю про себя, Аня беспременно под полок залезла или под лавку, прикрою как-нибудь ее платьем... Ведь вот подумаешь, как по-ребячьи все это выходило в мыслях! Ох-хо-хо!.. Ну, пришли в баню, а Аня-то и не думала прятаться. Тут ее и взяли, голубушку, а я вроде как осатанела: ухватилась за Аню-то и давай ее к себе тащить. Кусаюсь, царапаю ногтями, кричу... Так меня в горницу отдельно унесли. Там уж я и отошла потом... Поп-то уж не знал, о ком и горевать, все думал, что и меня вместе с Аней по судам таскать будут. Однако Петр-то Иваныч попустился мне, а Аню увезли. Таскали-таскали ее по городам... а потом Аня-то стала задумываться, да и рехнулась... С год высидела в Казани в душевном лазарете, да толку не вышло. Теперь у Никаши живет. Он ее сам лечит, да только проку не будет... Все молчит и прячется, никого не узнает. Тошнехонько смотреть на нее, а помочь нечем. Думаем теперь домой ее взять. Загубили мою дочурку, вконец загубили...
   Старушка неожиданно заплакала, заплакала мелкими старческими слезами, которые так и сыпались у ней из глаз. Несколько слезинок застряли и расплылись по морщинам. Матушка Руфина не вытирала своих слез и не стыдилась их; ее выцветшие, побелевшие губы слабо шептали:
   - Вот на этой самой лавке, где ты лежишь, и взяли Аню-то... Бледная такая сидит, ни кровинки в лице нет... Так вот все ее и вижу перед собой: как живая стоит... И ночью и днем покоя нет. Только вот этак чуть-чуть забудусь, а она уж опять и смотрит на меня...
   Матушка Руфина умолкла. Склонив седую голову на грудь, она неподвижно сидела на своей завалинке, полная святой материнской тоски. Я вспомнил слова писания: "Глас в Раме слышан бысть, плач, и рыдания, и вопль мног... Рахиль бо плачущися о чадех своих и не хотяше утешитися, яко не суть".
  
  

VII

  
   - А Кинтильян скоро вернулся? - спросил я, выводя матушку из задумчивости.
   - Кинтя-то... как же, вернулся, - проговорила старушка, просыпаясь от своего раздумья. - Только его шесть годиков ровнешенько не было... целых шесть. Мы и в живых давно его не чаяли и в поминании за упокой поминали... Уж сколько слез было принято, сколько горя - и не спрашивай! Только этак в великое говенье, перед страстной... Тогда уж оттеплело, проталинки пошли... ну, этак вечерком, в сумерках уж, убираю я в кухне молоко, а под окном кто-то тихо так постучал. Думаю, бродяжка какой-нибудь. Много их об эту пору из Сибири в Расею бежит... Мы им, грешные люди, подаем хлебушка, несчастненьким. У других и полочки такие у окошек приделаны для потайной милостыни, чтобы ночью ежели придет, так сам взял кусочек-то... У нас тоже была полочка раньше, а тут ребята сломали, поп все не мог собраться наладить ее. Вот я отрезала ломоть хлеба, высунула руку в окошко и говорю: "Прими Христа ради..." Вижу, что мужчина стоит в рваном этаком зипунишке и даже совсем синий из себя. Еще пожалела его про себя... Подаю я это ему хлеб-от, а он не берет, а только таково пристально смотрит на меня. Что за оказия, думаю. "Чего, мол, тебе надо, родименький?" - "А вы не узнаете меня?" - спрашивает. "Нет, говорю, мало ли вашего брата, бродяжек, по здешним местам проходит..." Помолчал, а потом опять и говорит: "Кинтя поклон прислал". Ну, тут у меня ноженьки подкосились, закричала я, а поп бросился за ворота и бродяжку в избу тащит. Напоили мы его чаем, накормили, а он зеленехонек, и видно по обличью-то, что из благородных. Бородка маленькая и всякое прочее... Оно уж приметно. Ну и рассказал нам бродяжка про Кинтю, что жив он и здоров, хоть и далеко отсюда. Бродяжка рассказывает, а поп и говорит мне: "Попадья, а помнишь мой сон?" Сон-то вышел у попа совсем правильный. Сидим мы с бродяжкой и беседуем, я слушаю, а сама плачу, река-рекой... и радостно мне и горько. А уж ночь на дворе, поп и говорит: "Ну, милый человек, не взыщи - обогрели мы тебя, накормили, а ночевать попросись к кому другому... Оставил бы я тебя не на день, а на год за твое хорошее слово, да не моя воля: следят за мной, а узнают, что бродяжка ночевал, - со свету сживут..." Говорит это поп, а сам трехрублевую бумажку сует в руки бродяжке... Тут уж Кинтя и не стерпел - бродяжка-то Кинтя и был наш, - как заплачет... Не поверишь, мы родного сына не признали. Не признаем, и кончено: не такой у нас Кинтя был. Так уж он расстегнул рубаху и показал мне родимое пятнышко над левой грудью, так уж по пятнышку-то его признали... А поп так недели с две к нему все не мог привыкнуть: чужой, и кончено. Ох-хо-хо!.. Уже не знали мы тогда, что нам и делать: плакать ли, радоваться ли... Так совсем из ума вышибло!.. А он правильно воротился, с бумагой и всякое прочее. Ну, пытала я спрашивать Кинтю, что и как... Ничего не сказывает, только этак улыбнется по-своему. "Зачем, говорит, это вам знать, маменька? Был там, а теперь здесь..." А сам все скучный такой, на себя не походит и по ночам долго не спит. Раз как-то сидим с ним вдвоем, чай пьем. Он смотрел-смотрел на меня и говорит: "Пусто, маменька, вот здесь (показывает на грудь), недолго поживу, так уж вы не очень убивайтесь, как помру... Кажись, не много радости от меня видели". А сам усмехается... Да я и сама вижу, что не жилец он у нас, в живых покойниках...
   А теперь о себе-то тебе расскажу, - продолжала старушка. - Наше-то дело какое... а? Видел попа-то? Заметил, как он по сторонам оглядывается? А все от страху... Так всего и боимся: щелкнет где, стукнет - у нас и душа в пятки. Уж, кажись, чего бы и бояться: нас, стариков, никуда не подернешь, а молодых не осталось... Так вот и маячим да со дня на день ждем какой-нибудь беды. С требой как-то приехали за попом, так он со страху на погреб залез... Едва оттуда его вытащили. Ей-богу... И грех и смех! Так в худых душах* и живем: ни живы мы, ни мертвы, а один страх... Вот я тебя и хотела спросить насчет этого: долго еще нам в худых-то душах жить? Прежде вот холерные годы бывали, тоже вот солдатчина, а нынче в худых душах живем. Погляжу это я кругом-то и точно отемнею, ничего не понимаю. Как уж мы и жить будем - одной царице небесной известно...
   ______________
   * "В худых душах" - равносильно при смерти, в ожидании смерти. (Прим. Д.Н.Мамина-Сибиряка.)
  
   Старушка, очевидно, спрашивала только для формы, чтобы поделиться своим горем с живым человеком. Она не ждала моего ответа и смотрела куда-то в сторону, опустив голову. А летняя ночь была уже на исходе; окутывавший нас мягкий сумрак сменился белесоватым светом занимавшейся зари. Звезды тихо гасли; только две или три продолжали еще теплиться мигающими блестками. Небо было серо. Откуда-то набегал слабый ветерок, безыменная птичка беззаботно и весело заливалась на ближайшей черемухе. Могучим покоем веяло от этой незамысловатой картины, которая с первым солнечным лучом проснется разом в тысячах звуков и красок. Но теперь этот покой природы заставлял подозревать что-то скрытое, недосказанное, что, казалось, висело в воздухе... Вот в этой сочной зеленой траве, подернутой утренней росой, с виду тоже тихо, как и в воздухе, но сколько в этот момент там и здесь погибает живых существований, погибает без крика и стона, в немых конвульсиях. Одна букашка душит другую, червяк точит червяка, весело чирикающая птичка одинаково весело ест и букашку и червяка, делаясь в свою очередь добычей кошки или ястреба. В этом концерте пожирания друг друга творится тайна жизни...
   - Гляди-ко, гляди... - зашептала таинственно матушка Руфина, толкая меня своей короткой ручкой.
   В это время двери сеней домика о.Якова слегка приотворились, и в них показалась седая голова самого хозяина. Он осторожно и подозрительно огляделся кругом и вышел во двор. Где-то глухо стучала деревенская телега, старик долго прислушивался к удалявшемуся стуку, а потом, озираясь по сторонам, подкрался к воротам и припал глазом к узкой щели в полотнище калитки. Что-то такое жалкое и несчастное было в этой старческой фигуре, которая теперь стояла у ворот в положении насторожившегося зайца...
  
  

ПРИМЕЧАНИЯ

  

"В ХУДЫХ ДУШАХ..."

Рассказ

  
   Впервые напечатан в "Вестнике Европы", 1882, No 12, с подзаголовком "Люди и нравы в Зауралье". Подзаголовок сохранен в первом издании книги "Уральские рассказы". М., 1888. Критика положительно отозвалась о рассказе. Рецензент журнала "Северный вестник" (1888, No 9) писал о нем как об одном из лучших произведений, напечатанных в "Уральских рассказах", однако указал, что подзаголовок не вполне соответствует содержанию рассказа. "Изображаются "люди", каких в Петербурге, конечно, больше, чем в Зауралье, и рисуются нравы не совсем обыкновенные для глухого медвежьего угла". Подзаголовок снят автором в третьем издании "Уральских рассказов" (М., 1899).
   Рассказ был написан в пору тяжелой реакции, наступившей в стране после убийства народниками Александра II. Изображение трагической судьбы талантливых и самоотверженных детей матушки Руфины являлось резким протестом против полицейского бесчинства, гневным осуждением атмосферы тягостной подозрительности, политических доносов, слежки и преследований.
  
   С. 3. Абориген - коренной житель.
   Тебеневки - пастбища.
   С. 4. Изгребной холст - грубый холст, сотканный из оческов льна.
   С. 5. Сабан - род примитивного двухколесного плуга.
   С. 9. Нанковый - сделанный из нанки - грубой хлопчатобумажной ткани.
   Казинет - плотная бумажная или полушерстяная ткань.
   С. 14. Люстрин - шерстяная или полушерстяная ткань с глянцем.
   С. 16. Шадривый - рябой.
   С. 21. ...за боляры и за вои - буквально: за бояр и за воинов. Здесь употреблено в переносном смысле: наивная матушка Руфина молится за обидчиков и за обиженных.
   С. 25. Треба - отправление церковного обряда по заказу кого-либо из верующих прихожан (исповедание умирающего, молебствие и т.п.).
  

А.Груздев


Другие авторы
  • Кирпичников Александр Иванович
  • Станкевич Николай Владимирович
  • Холев Николай Иосифович
  • Прутков Козьма Петрович
  • Муратов Павел Павлович
  • Подъячев Семен Павлович
  • Рубан Василий Григорьевич
  • Лунин Михаил Сергеевич
  • Миклухо-Маклай Николай Николаевич
  • Штакеншнейдер Елена Андреевна
  • Другие произведения
  • Сумароков Александр Петрович - Пустая ссора
  • Марло Кристофер - Из "Трагической истории доктора Фауста"
  • Нарежный Василий Трофимович - Гаркуша, малороссийский разбойник
  • Гейнце Николай Эдуардович - Герой конца века
  • Венгеров Семен Афанасьевич - Тихомиров Л. А.
  • Шекспир Вильям - Отелло
  • Венгерова Зинаида Афанасьевна - Гюстав Флобер
  • Писемский Алексей Феофилактович - Взбаламученное море
  • Горбунов-Посадов Иван Иванович - Освобождение человека
  • Ричардсон Сэмюэл - Достопамятная жизнь девицы Клариссы Гарлов (Часть третья)
  • Категория: Книги | Добавил: Armush (28.11.2012)
    Просмотров: 308 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа