Надежда Александровна Лухманова
За что они поссорились? Не помню, но кажется - за бальное платье. Да, наверно; это было мягкое шёлковое платье цвета бледно-розового как кожа блондинки, - узкое как трико, и декольтированное - до, до... до предела фантазии модного парижского портного. Оно держалось на плечах узкой чёрной бархаткой, застёгнутой громадным как глаз бриллиантом, да на самой средине груди чёрная бабочка, усеянная бриллиантами, раскинула свои покровительственные крылья. Длинное, узкое платье плотно облегало стройное, высокое тело, льнуло к нему и при каждом повороте обвивалось вокруг, обрисовывая контуры, как у купальщицы под намокшей простынёй.
Графиня, стоя перед зеркалом, начинала сознавать, что это только что полученное ею к балу платье - как будто вовсе не платье! Граф, в перчатках, во фраке, с клаком в руке, смотрел, смотрел и вдруг воскликнул:
- Кокотка!
Для такого лёгкого платья это было несоразмерно тяжёлое слово. Оно упало в комнате между супругами, как удар грома среди совершенно безоблачного неба.
Графиня, только что собиравшаяся переменить туалет, нажала пуговку электрического звонка и побелевшими от сдержанного гнева губами приказала:
- Карету!
Граф, совершенно огорошенный от неожиданно для него самого вырвавшегося слова, последовал за супругою виноватыми шагами, необыкновенно предупредительно взял из рук лакея белую плюшевую накидку и сам окутал ею мраморные и слишком открытые плечи своей красавицы-супруги.
На балу костюм графини Елены произвёл фурор. Многие туалеты были выписаны из Парижа, но такой откровенной смелости не осталось ни в одном. Все были исправлены и, по правде сказать, искажены, как по форме, так и по идее. Шёпот зависти и осуждения, неуловимый шёпот женщин, оскорблённых сознанием, что ни у одной не хватило настолько веры в свою красоту, раздавался вслед графине Елене.
Мужчины, смотря на неё, крутили усы, прищуривали глаза, а некоторые, несмотря на всю благовоспитанность, даже невольно крякали.
Граф чувствовал себя глупо до тошноты, графиня готова была расплакаться, но оба танцевали, смеялись, кушали мороженное, фрукты и только перед ужином уехали домой.
В карете графа душила злость и, чтобы не разразиться на этот раз уже целой тирадой, которая послужила бы достойным продолжением сорвавшегося слова, он чуть не буквально держал язык за зубами.
Елена, с ясною и тонкою логикою женщины давно сообразившая, что во всём виноват муж, потому что без его дикого слова она и сама ни за какие блага не поехала бы в этом туалете, тоже молчала и клялась молчать до тех пор, пока граф на коленях не выпросит прощения.
Дома супруги немедленно разошлись по своим комнатам.
Елена, выдержав с героизмом светской женщины томительную пытку после-бального туалета, отпустила горничную и осталась одна. Её будуар был весь обит как бонбоньерка серебристо-серой китайской материей. Качалка, два низких широких кресла, пуф, стол флорентийской мозаики, кружевной туалет, заставленный безделушками из золота, хрусталя и слоновой кости. Камин розового мрамора и вся отделка от часов до щипцов в безукоризненном стиле Louis XV [Людовика XV.- Прим. ред.]. Золочёный столик и на нём только что брошенные перчатки, веер, браслет и громадный букет, полузавядшие розы которого умирали, наполняя всю комнату сладким, трепетным ароматом. В алькове за откинутым кружевным занавесом виднелась белоснежная, широкая кровать; перед громадным трюмо в двух бронзовых канделябрах горели свечи. Елена подошла и стала перед зеркалом. Её, действительно, без лести можно было назвать красавицей. Густые, длинные белокуро-рыжеватые волосы - привели бы в восторг Тициана, её маленький рот и громадные синие глаза, с длинными ресницами, вдохновили бы Грёза, а бюст, плечи и руки приковали бы к себе кисть Рубенса. Теперь Елена казалась такою девственною и скромною: белый фланелевый пеньюар окутывал её от головы до крошечных ножек, обутых в тёмно-зелёные бархатные туфли; из пушистых кружев жабо как из чашечки махровой астры выступала её изящная маленькая головка, среди бледного лица синие непокорные глаза метали искры.
Она - кокотка!.. Да он с ума сошёл! Какая женщина переживёт такое оскорбление? Завтра же утром она уедет к maman, в Ниццу, на всю зиму - а весною ещё дальше куда-нибудь... в Америку... Чикаго... И это на второй год после свадьбы!.. Она, которая никогда, ни одною мыслью не погрешила против него, не провинилась ни одним словом... Он, который уверял её в любви... вот здесь... - она взглянула на широкое кресло, в котором обыкновенно они ухитрялись поместиться вдвоём как два голубя в тесном гнезде, - здесь... - она взглянула на груду пёстрых шёлковых подушек на ковре у камина... И здесь, и здесь, казалось, кричали ей и стены, и все вещицы в комнате, везде он целовал тебя, носил на руках, называл своей Лёлей, своим счастьем, - но она, отмахнувши как назойливых мух все эти нахлынувшие нежные воспоминания, пошла к дверям с твёрдым намерением сейчас, сию минуту, высказать ему, что между ними всё кончено!
Граф, отпустив камердинера, в тёмном мягком ульстере в виде халата, ходил по громадной комнате, обитой кордуанской тиснённой кожей. Тяжёлая, комфортабельная мебель, дорогие картины любимых мастеров, терракотовые статуи, книги, непроницаемые портьеры и густой мягкий ковёр составляли ту сдержанную роскошь кабинета, которая всегда имела свойство успокаивать его нервы. Всегда, но не сегодня! Он до сих пор был вне себя. - Он страшно оскорбил! Кого? - Елену! - Лёлю, Нелли, Лилю, словом, её! - Её, его жизнь, его радость!.. Ну, разве не безобразие, что она могла довести его до этого? - Да где же конец? Где же граница между нашими жёнами и профессиональными красавицами? - Ведь этакое платье может надеть какая-нибудь кафешантанная Жанна Шасен, а не графиня Елена!
Итак, он молчать не может, он не откажется от своего слова: только кокотка может так рабски преклоняться перед фантазией портного, который шьёт за глаза, по присланной ему фотографической карточке и мерке; только для неё слово "парижский модный туалет" может служить оправданием всему, - и, махнув рукою, он вышел из кабинета.
Так шли навстречу друг другу муж и жена: у обоих сердце было переполнено обидой, и ядовитые слова готовились сорваться с уст. Они почти в одно и то же время открыли дверь в маленькую гостиную - теперь разделявшую, а прежде соединявшую их комнаты.
Свежая, голубая гостиная была полна цветов, в камине догорал огонь, на маленьком придвинутом к нему столике, под стеклянными колпаками, был сервирован "en cas", и перед ним два кресла так близко придвинуты одно к другому.
- Елена! - начал граф; глаза их встретились, и... протянув руки, он только добавил. - Как ты прелестна.
В миг она была на его груди, её тёплые, дрожащие ручки обвились вокруг его шеи - и она прошептала:
- Какое ужасное на мне было платье!..
Источник: Лухманова Н. А. Женское сердце. - СПб.: Издание А. С. Суворина, 1899. - С. 90.
Оригинал здесь: Викитека.
OCR, подготовка текста: Евгений Зеленко, январь 2012 г.