Ломоносов Михаил Васильевич - Оды похвальные и оды духовные, Страница 15 - Книги

чия, то есть оратории и поэзии, сочиненная в пользу любящих словесные науки трудами Михаила Ломоносова, имп. Академии наук и Исторического собрания члена, химии профессора. В Санктпетербурге при имп. Академии наук, 1748, 59. (Далее - Риторика, 1748, с указанием параграфа).

И пред ним душею правых Держится присяжных слов... - Здесь Ломоносов впервые подчеркивает исключительность положения своего лирического героя в мире, причем делается это за счет существенного отступления от древнего подлинника. Так, в старославянском тексте читаем: "Уничижен есть пред ним лукавнуяй, боящыя же ся Господа славит; кленыйся искреннему своему и не отметаяся". Симеон Полоцкий, к примеру, дает близкий перевод:

Пред нимже всяк лукавый муж уничижится,

Бояйся же Господа человек славится

Иже о немже клятся ближнему не лщает...

У Ломоносова, в отличие от старославянского текста и перевода Симеона Полоцкого, лирический герой говорит о соблюдении клятвы богу, а не ближнему своему. Таким образом, его лирический герой не может примкнуть не только к грешникам (что очевидно), но и к праведникам (что уже рискованно со стороны автора переложения): между ним и высшей силой существует прямая связь, которая держится на его верной клятве. В дальнейшем эта связь станет основным предметом раздумий и переживаний лирического героя, в ходе которых он осознает себя как бы посредником между небесами и землей.

Преложение псалма 26. Впервые - Изд. 1751, с. 9-12. Все стихотворение построено как благодарность творцу за заступничество в первой схватке с врагами ("противными", которые "во злобе" "устремились" на лирического героя). Здесь так же, как и во всем цикле "Оды духовные", разработка темы врагов, отражает трудную борьбу, которую вел Ломоносов со своими противниками в Академии наук. В августе 1751 г. он писал И. И. Шувалову: "Нет ни единого моего в Академию приезда, в который бы я не удивлялся, что она, имея в себе сына отечества, которого вы любите и жалуете, не может того дожить, чтобы он отвратил от ней все через 25 лет бывшие всем успехам и должным быть пользам препятствия".

Ко свету Твоего лица... - В этой строфе Ломоносов позволяет себе принципиальное отступление от подлинника. В старославянском тексте читаем: "Тебе рече сердце мое: "Господи, взыщу", взыска тебе лице мое; лица твоего, Господи, взыщу". Вольность ломоносовского переложения заключается в том, что он усиливает мотив прямой связи лирического героя с творцом: здесь утверждается, что связь эта носит двусторонний характер (ср.: "И от всещедрого Творца Приемлю луч вседневный"), и лирический герой пользуется преимущественным вниманием высшей зиждущей силы.

Меня оставил мой отец И мать еще в младенстве... - "Отсутствующие в подлиннике и не оправданные библейской традицией слова "еще в младенстве" вносят в этот стих откровенно автобиографическую деталь: известно, что Ломоносов потерял мать действительно еще в раннем детстве и болезненно переживал эту утрату (ср. его письмо к И. И. Шувалову от 31 мая 1753 г.)..." (Ломоносов М. В. Поли, собр. соч., т. 8, с. 979). К этому можно добавить, что в указанном письме к И. И. Шувалову Ломоносов подробно рассказывает и о тех невзгодах, которые выпали на его долю после того, как его отец женился вновь и в дом вошла молодая и энергичная мачеха, враждебно настроенная к 14-летнему пасынку: отец, "по натуре добрый человек", как говорит о нем Ломоносов, в этих размолвках склонен был держать сторону новой жены. Таким образом, и слова: "Меня оставил мой отец..." - тоже во многом автобиографичны.

Я чаю видеть на земли. Всевышнего щедроты... - В контексте "Од духовных" эти строки перекликаются с тем местом из переложения 1-го псалма, где говорится о "следствиях поспешных" "незлобивых дел" лирического героя. Кроме того, Ломоносов впервые в новой русской поэзии воплощает здесь идею утверждения "царства божня" на Земле, одну из задушевнейших во всей русской литературе.

Преложение псалма 34. Впервые - Изд. 1751, с. 13-20. Здесь столкновение лирического героя с силами зла принимает роковой характер. Речь идет о способности лирического героя постигать мир во всем его тяжелом для человека многообразии, со всеми его pro и contra. Если до сих пор лирический герой уповал на "щедроты" и "доброты" творца, то теперь он возжаждал наконец "правды святой" и "суда" без снисхождения к себе. После этого переложения, смятенного и пронзительного по общему настрою, интонация "Од духовных" становится строгой, мужественной, твердой. В сущности, разговор здесь идет о том, какою трудной ценой дается человеку обретение полноты миропонимания, даже мгновенное ощущение "божия величества" в себе самом. См. также вступ. статью, с. 9-10.

Преложение псалма 70. Впервые - Изд. 1751, с. 21-27. Несмотря на то что и в этом переложении содержатся просьбы о "защите" и "покрове", а творец по-прежнему выступает как "Помощник", "Покровитель", "Заступник", главной ценностью в мире является для лирического героя "святая правда", "истина", "правда", а вседержитель прославляется уже не только как защитник, но и как "Поборник" лирического героя, В этом, собственно говоря, и заключается истинный смысл обращений героя к богу: "...И ныне буди препрославлен Чрез весь тобой созданный свет...", "О, Боже, кто тебе сравнится Великим множеством чудес?.."

Ты к пропасти меня поставил... - Воспоминание об эмоциональной буре, бушевавшей в переложении 34-го псалма.

Преложение псалма 143. Впервые - Три оды парафрастические псалма 143, сочиненные чрез трех стихотворцев, из которых каждый одну сложил особливо. Спб., 1744; под заглавием "Ода третия иамбическая". О содержании переложения - см. вступ. статью. В 1743 г. между В. К. Тредиаковским, Ломоносовым и молодым А. П. Сумароковым шел спор о художественно-выразительных возможностях различных стихотворных размеров. Ломоносов и принявший в ту пору его сторону А. П. Сумароков считали ямб наиболее подходящим для важных материй размером. В. К. Тредиаковский же совершенно справедливо полагал, что "ни которая из сих стоп сама собою не имеет как благородства, так и нежности, но что все сие зависит токмо от изображений, которые стихотворец употребляет в свое сочинение".

Этот теоретический спор попытались решить посредством своеобразного поэтического состязания. Все трое переложили 143-й псалом русскими стихами (Ломоносов и Сумароков - ямбом, Тредиаковский - хореем). Так появилась книжка "Три оды парафрастические", в предисловии к которой Тредиаковский, назвав имена "трех стихотворцев", умолчал о том, "который из них которую оду сочинил". Ответить на этот вопрос предлагалось читателям: "Знающие их свойства и дух, тотчас узнают сами, которая ода через которого сложена". Несмотря на то что в теории Тредиаковский оказался гораздо ближе к истине, чем Ломоносов (последний несколько лет спустя тоже попробовал переложить один псалом хореем: см. "Преложение псалма 14"), на практике в 1743 г. безусловную художническую победу одержал Ломоносов. Его переложение 143-го псалма лаконичнее, торжественнее. Именно от ломоносовского переложения 143-го псалма берет свое начало мощная традиция русской философской и гражданской лирики - традиция переложения псалмов, представленная в дальнейшем именами Г. Р. Державина, поэтов-декабристов, Н. М. Языкова и др. Что же касается позиции Тредиаковского в споре о выразительных возможностях стихотворных размеров, то она получила свое высшее художественное оправдание в философских стихотворениях А. С. Пушкина ("Жил на свете рыцарь бедный..."), Ф. И. Тютчева, переводах В. А. Жуковского, которые по-настоящему реабилитировали хорей с точки зрения его способности вмещать в себя не только легкое, шутливое, но и серьезное содержание.

Сотреть врагов взнесенный рог. - "Здесь, как и в других поэтических произведениях Ломоносова... слово "рог" употреблено в том переносном, символическом значении, какое придала ему Библия. Это значение восходит к древнейшим мифологическим представлениям евреев, относящимся к той, еще добиблейской эпохе, когда олицетворением верховного божества был у них бык. С той поры на долгие времена вплоть до первых веков христианства рог как атрибут божества стал обычным литературным символом царственного величия и грозной силы. Для поэтической стилистики Ломоносова характерно, что, пользуясь в известных случаях библейской лексикой, он сохраняет и соответствующую фразеологию; так, слово "рог" встречается у него, как и в Библии, всегда в устойчивом сочетании с глаголами двух вполне определенных семантических рядов: либо вознести, воздвигнуть, возвысить, поднять, возрастить, либо сотреть, т. е. стереть, сокрушить, сломать, уничтожить" (Ломоносов М. В. Полн. собр. соч., т. 8, с. 909). К этому следует только добавить, что у Ломоносова эта символика переносится с бога на врагов его.

Для сравнения приводим переводы Сумарокова и Тредиаковского из книги "Три оды парафрастические".

А. П. Сумароков

Ода первая иамбическая

Благословен творец вселенны,

Которым днесь я ополчен!

Се руки ныне вознесенны,

И дух к победе устремлен:

Вся мысль к тебе надежду правит;

Твоя рука меня прославит.

Защитник слабыя сей груди,

Невидимой своей рукой!

Тобой почтут мои мя люди,

Подверженны под скипетр мой.

Правитель бесконечна века!

Кого Ты помнишь! человека.

Его днесь век, как тень преходит:

Все дни его есть суета.

Как ветер пыль в ничто преводит,

Так гибнет наша красота.

Кого Ты, Творче, вспоминаешь!

Какой Ты прах днесь прославляешь!

О Боже! рцы местам небесным,

Где Твой божественный престол,

Превыше звезд верьхам безвесным,

Да преклонятся в низкий дол;

Спустись: да долы освятятся;

Коснись горам, и воздымятся.

Да св_е_ркнут молни, гром Твой грянет,

И взыдет вихрь из земных недр;

Рази врага, и не восстанет;

Пронзи огнем ревущий ветр;

Смяти его, пустивши стрелы,

И дай покой в мои пределы.

Простри с небес Свою зеницу,

Избавь мя от врагов моих;

Подай мне крепкую десницу,

Изми мя от сынов чужих:

Разрушь бунтующи народы,

И станут брань творящи воды.

Не приклони к их ухо слову:

Дела их гнусны пред Тобой.

Я воспою Тебе песнь нову,

Взнесу до облак голос мой

И восхвалю Тя песнью шумной

В моей Псалтире многострунной,

Дающу области, державу

И царский на главу венец,

Царем спасение и славу,

Премудрый всех судеб Творец!

Ты грозного меча спасаешь,

Даешь победы, низлагаешь.

Как грозд, росою напоенный,

Сыны их в юности своей;

И дщери их преукрашенны,

Подобьем красоты церьквей:

Богаты, славны, благородны;

Стада овец их многоплодны,

Волны в лугах благоуханных,

Во множестве сладчайших трав,

Спокоясь от трудов, им данных,

И весь их скот пасомый здрав:

Нет вопля, слез, и нет печали,

Которы б их не миновали.

О! вы, счастливые народы,

Имущи таковую часть!

Послушны вам земля и воды,

Над всем, что зрите, ваша власть,

Живущие ж по Творчей воле

Еще стократ счастливы боле.

В. К. Тредиаковский

Ода вторая хореическая

Крепкий, чудный, бесконечный,

Полн хвалы, преславный весь, Боже!

Ты един превечный,

Сый Господь вчера и днесь:

Непостижный, неизменный,

Совершенств пресовершенный,

Неприступна окружен

Сам величества лучами

И огньпальных слуг зарями,

О! будь ввек Благословен.

Кто бы толь предивно руки

Без Тебя мне ополчил?

Кто бы пращу, а не луки

В брань направить научил?

Ей бы меч извлек я тщетно,

Ни копьем сразил бы метно,

Буде б Ты мне не помог,

Перстов трепет ободряя,

Слабость мышцы укрепляя,

Сил Господь и правды Бог.

Ныне круг земный не знает

Милость всю ко мне Его;

Дух мой твердо уповает

На Заступника Сего:

Он Защитник, Покровитель,

Он Прибежище, Хранитель,

Повинуя род людей,

Дал Он крайне мне владети,

Дал правительство имети,

Чтоб народ прославить сей.

Но смотря мою на подлость

И на то, что бедн и мал,

Прочих видя верьх и годность,

Что ж их жребий не избрал,

Вышнего судьбе дивлюся,

Так глася, в себе стыжуся:

Боже! кто я нища тварь?

От кого ж и порожденный?

Пастухом определенный!

Как? О! как могу быть Царь?

Толь ничтожну, а познался!

Червя точно, а возвел!

Благ и щедр мне показался!

И по сердцу изобрел!

Лучше ль добрых и великих?

Лучше ль я мужей толиких?

Ах! и весь род смертных нас

Гниль и прах есть пред Тобою;

Жизнь его - тень с суетою,

Дни и ста лет - токмо час.

Ей! злых всяко истребляешь:

Преклони же звездный свод

И коль яро гром катаешь,

Осмотри, снисшед, злой род;

Лишь коснись горам, вздымятся;

Лишь пролей гнев, убоятся;

Грозну молнию блесни,

Тотчас сонм их разженеши,

Тучей бурных стрел смятеши;

Возъярись, не укосни.

На защиту мне смиренну

Руку Сам простри с высот,

От врагов же толь презренну,

По великости щедрот,

Даруй способ, и избавлюсь:

Род чужих, как буйн вод шум,

Быстро с воплем набегает,

Немощь он мою ругает

И приемлет в баснь и глум.

Так языком и устами

Сей злословит в суете;

Злый скрежещет и зубами,

Слепо зрясь на высоте;

Смело множеством гордится;

Храбро воружен красится;

А десница хищных сих

Есть десница неправдива;

Душ их скверность нечестива;

Тем спаси мя от таких.

Боже! воспою песнь нову,

Ввек Тебя благодаря,

Арфу се держу готову,

Ззон внуши и глас Царя:

Десять струн на ней звенящих,

Стройно и красно гласящих

Славу Спаса всех Царей;

Спаса и рабу Давиду,

Смертну страждущу обиду

Лютых от меча людей.

Преклонись еще мольбою,

Ту к Тебе теперь лию,

Сокрушен, пал ниц главою,

Перси, зри, мои бию:

О! чужих мя от полчища

Сам избави скоро нища.

Резв язык их суета,

В праву руку к ним вселилась

И лукаво расширилась

Хищна вся неправота.

Сии славу полагают

Токмо в множестве богатств,

Дух свой гордо напыщают

Велелепных от изрядств:

Все красуются сынами

Больше, как весна цветами;

Дщерей всех прекрасных зрят

В злате, нежно намащенных.

Толь нет храмов испещренных:

Тем о Вышнем не радят.

Их сокровище обильно,

Недостатка нет при нем,

Льет довольство всюду сильно,

А избыток есть во всем:

Овцы в поле многоплодны,

И волов стада породны;

Их оградам нельзя пасть;

Татю вкрасться к ним не можно;

Все там тихо, осторожно;

Не страшит путей напасть.

Вас, толь счастием цветущих,

Всяк излишно здесь блажит;

Мал чтит и велик идущих,

Уступая ж путь, дрожит.

О! не вы, не вы блаженны,

Вы, коль ни обогащенны:

Токмо тот народ блажен,

Бог с которым пребывает

И который Вечна знает, -

Сей есть всем приукрашен.

Преложение псалма 145. Впервые - Риторика, 1748, 273. В этом переложении лирический герой обращает свою речь уже не к творцу, а к людям. Процесс духовного становления его, трудного внутреннего противоборства завершился: он получает моральное право обратиться со словом поучения к земным детям.

Никто не уповай вовеки... - Здесь Ломоносов предвосхищает дер-жавинскую разработку сходной темы в его стихотворении "Властителям и судиям" (вольное переложение 81-го псалма), где упрек царям прозвучит более пронзительно и гневно:

Цари, я мнил, вы боги власны.

Никто над вами не судья.

А вы, как я подобно, страстны

И так же смертны, как и я.

И вы подобно так падете,

Как с древ увядший лист падет,

И вы подобно так умрете,

Как ваш последний раб умрет.

Ода, выбранная из Иова, глава 38, 39, 40, 41. Впервые - Изд. 1751, с. 35-40. Стихотворение представляет собою вольный перевод последних четырех глав библейской книги Иова, величайшего памятника древнееврейской словесности. То, что Ломоносов остановил свой выбор на заключительной части книги Иова, где творец во всеоружии своего могущества обрушивается на несчастного героя за то, что тот посмел предъявить ему моральный счет, а не на предшествующих страницах, где повествуется о душераздирающих злоключениях Иова, подало повод одному дореволюционному исследователю обвинить Ломоносова в жестокости, в глухоте к страданиям обездоленного существа (см.: Дороватовская В. О заимствованиях Ломоносова из Библии. - В кн.: М. В. Ломоносов. 1711-1911. Сб. статей под ред. В. В. Сиповского. Спб., 1911, с. 33-65).

Однако же в контексте "Од духовных" именно последние главы книги Иова потребны в этом месте: ведь о несчастиях и страданиях лирического героя уже достаточно говорилось в "преложениях псалмов". Теперь необходимо показать, в чем же состоит "божие величество", необходимо расшифровать, что же кроется за словами "правда святая", "истина", "множество чудес", подвластных творцу. Конечно же, не случайно то, что ода начинается и завершается строфами, которые отсутствуют в Библии и сочинены самим Ломоносовым: его лирический герой предваряет слова бога, обращенные к Иову, указанием людям, дерзающим противопоставлять свою односторонность всеобъемлющей истине творца, на необходимость учитывать разницу в масштабах "зиждителевых" забот и забот юдольных, а также подводит итоги в последней строфе, которая содержит практический вывод из слов творца, реальную нравственную рекомендацию "смертному". То, что Ломоносов не ориентирует читателя на пассивное, слепое подчинение воле творца, подтверждается двумя последующими стихотворениями, написанными самим Ломоносовым и завершающими весь цикл.

Утреннее размышление о Божием Величестве. Впервые - Изд. 1751, с. 41-43. Зрелище красоты пробуждающегося мира вызывает в лирическом герое непобедимое стремление "творит", то есть стремлени