Лесков Николай Семенович - Синодальный философ

".

  

  Думаю, что и этого довольно.

  

  

  *

  

  

  Участливая родственница этого милого творения не подала ей строптивой мысли о разводе, обратилась к другим средствам, о которых тоже можно говорить вкратце.

  

  "Благоразумная тетка", откинув все церемонии, без стеснений взялась за виновника всех этих брачных беспорядков, и были призваны для него все бывшие тогда медицинские знаменитости, но все они изрекли одно, - что Абеляр должен оставаться Абеляром...

  

  Преудивительный какой-то великосветский идиот - для чего он женился?

  

  "Бедная жена исчахла и на втором году горького своего супружества умерла".

  

  Заметьте: умерла, но не выдала и не оконфузила мужа, с которым она имела полное и несомненное право получить развод...

  

  Какой поэтический характер, какая благодарная почва для романиста, и какую бы душистую резеду с розмарином развел на этой укромной грядке своею мелкосеющею рукою такой приятный романист, как Б. М. Маркевич... Но романисты наши прекрасно описывают людей двадцатых и сороковых годов, а на тридцатые годы этого столетия русской жизни словно покров накинут. А они, может быть, любопытны не менее прочих, и мы это увидим.

  

  

  *

  

  

  Теперь, - в наш беззастенчивый, но зато более бодрый век, - нет сомнения, что рассказанная трогательная история разыгралась бы не так, а совершенно иначе.

  

  Можно ручаться, что если бы Элоиза была из тех, которые "поближе к сферам жалости достойным", - она пошла бы в учительницы или поступила бы на медицинские (курсы), где опытом дознала бы справедливость утешительных слов поэта, что

  

  

  С тяжкой работой возможно

  

  Горе любви позабыть.

  

  

  А если бы она шла с высших кругов,

  

  

  Где труд незнаем и работа

  

  Рук непривычных не займет, -

  

   тогда она или бы стала срывать цветы удовольствия в чужих садах, или же съездила бы к благодетельнейшему из всех секретарей вселенной Ивану Тимофеевичу Камчатову и попросила бы этого могущественного и доброго человека возвратить ей "свободу чувств на законном основании".

  

  Он ей отверз бы двери рая.

  

  И в обоих этих случаях было бы поступлено, может быть, гораздо умнее и человечнее, чем "увядать и терять силы" ради какого-то глупца, выкинувшего, по правде сказать, очень возмутительную штуку.

  

  Удивительно одно: неужто в тридцатых годах у нас "здоровые, как созревающее яблоко", дамы сходили в могилы от неудач, при которых, кажется, все-таки еще кое-как жить можно.

  

  По крайней мере, настоящая Элоиза жила.

  

  Правда, что та Элоиза училась и имела просвещенный ум, при котором легче жить не тем одним, о чем весной в лесу тоскуют томно biche (лань); но нас ведь до сих пор уверяют, что тогда, когда девицы рождались для того, чтобы их "вывозили", все было гораздо лучше.

  

  Как должно быть друзьям этого мнения досадно, что при каждой малейшей попытке проверить эти россказни с фактами, - всегда выходит все наоборот.

  

  

  III. Пчелка

  

  

  Остроумная и забавная сказка "Царь Никита", которую Пушкин сочинил или где-то слышал и только переложил ее в стихи, до сих пор считалась фантазиею. У "Царя Никиты" были дочери, "прекрасные и милые сердцем и душой", но как пчелы, т. е. бесполые, и из этого вышла пресмешная история, превосходно рассказанная в веселых и шутливых стихах, - тоже почти во вкусе директории. Ничто подобное в природе не считалось возможным, но не особенно благочестивый пастор Стерн, верно, недаром сказал: "Tout est possible dans la nature". (В природе все возможно.) Та невозможность, которую Пушкин придумал для сказочного "Царя Никиты", русская природа по неисповедимому капризу в действительности дала некоему русскому именитому дворянину. Дело стало в свое время предметом петербургских толков и дошло до синодального секретаря Исмайлова, который вначале обсудил это удивительное событие, а потом внес его в свои любопытнейшие записки.

  

  По отношению к молодой и, по словам Исмайлова, "прелестной" дочери именитого русского дворянина в доме ее отца были приняты те же предосторожности, что и в теремах сказочного "Царя Никиты", т. е. ни няньки, ни мамки под страхом самой ужасной опалы не смели не только сказать, но даже намекнуть о ее недостатке.

  

  

  "Шутить я не привык:

  

  Дамам вырежу язык", -

  

   говорил "Царь Никита", и все молчали, - молчали и тут, а время шло день за день, весна за весною, и девушка возросла и зацвела красою прелестной.

  

  В обществе генерала Копцевича был какой-то "знакомый, который собою был довольно неблагообразен" (Надо заметить, что Исмайлов в оценке красоты, кажется, был очень снисходителен у него что ни женщина, то все "красавица", и мужчины в большинстве все люди "приятной наружности", а потому кто от такого нетребовательного ценителя получил аттестат в "неблагообразии", тот, верно, этого уж слишком стоил.)

  

  "Неблагообразный" человек был очень богат, а отец Пчелки не очень. А как Пчелка была очень красива, то она имела несчастье обратить на себя внимание "неблагообразного" богача и ему понравилась.

  

  Впрочем, ей это было все равно, так как по силе ее конституции она совершенно безразлично относилась к тому, какое впечатление она производит на того или другого из гудевших перед нею трутней.

  

  

  Не для нее был страсти лепет.

  

  

  *

  

  

  Но судьба захотела за что-то наказать "неблагообразного" богача и заставила его понять, что кичение богатством - суетно; что на деньги не все купишь, и даже, может случиться, не купишь как раз того, что кажется, будто купить всего надежнее.

  

  Такой урок богачам прекрасен и преполезен, особенно если судьба ниспосылает его на долю человека, способного одуматься и, "смиря себя под крепкую руку промысла", полюбить добро и добродетель, но "неблагообразный" приятель генерала Копцевича и секретаря Исмайлова был не из таких, и за то, как сейчас увидим, - он был наказан ужасно.

  

  

  *

  

  

  "Прельщенный красотою девицы", он вздумал на ней жениться, а дабы не потерпеть отказа, - обратился к обычаю многих богачей того времени. Он ни о чем не стал говорить с Пчелкою и не хотел узнать, склонна ли она сносить его "неблагообразие" и быть его женою, а прямо явился к ее отцу и начал с настоящего дела:

  

  - Дочь ваша мне нравится, и я хочу взять ее за себя "без приданого".

  

  Такие выгодные браки, облегчающие семейное положение отцовского дома, были не часты, и отец девушки ответил на предложение богача согласием.

  

  Позвали родных, одели красивую Пчелку в богатое платье, вывели ее к жениху, - и объяснили ей, что она "его невеста".

  

  Ее это не смутило, - словно как не до нее касалося.

  

  "Знала ли она что о себе в рассуждении своей особенности, - говорит Исмайлов, - не сужу". А он судил обо всем, - решительно обо всем и притом всегда вполне независимо и нарочито пространно. Следовательно, его "не сужу" в этом месте значит, что судить невозможно. - Вероятно, бедная девочка была так равнодушна и так наивно относилась к супружеству, что философствующий секретарь мог допускать с ее стороны и хитрость.

  

  Он и хорошо делал, что не стал судить, потому что едва ли бы рассудил как следует. Исмайлов, сын городского московского священника, прошедший сквозь строй всех русских духовных школ, отличавшихся тогда грубостью и цинизмом, конечно, мог не иметь понятия о той райской невинности, в которой тогда росли и сохранялись до замужества многие дворянские девицы, характерным кунштюком в воспитании которых было, чтобы они "ничего не знали о тайне супружества". И это достигалось зачастую. Девушки-невесты без малейшего сомнения верили, что нарождавшихся младенцев приносят ангелы или таинственные ночные птицы, которые опускают дитя в травку под окошком, а потом постучат в окно клювом и улетают.

  

  Хороша или нехороша, и даже, может быть, смешна такая наивность в 16-18-летней девушке, - это пусть всякий судит, как хочет, но в дворянских домах это так именно бывало, а в семьях крестьянских, купеческих, равно как по духовенству - так не было. Почему? Конечно, вовсе не потому, чтобы дворяне были целомудреннее и вообще нравственнее крестьян и духовенства, а потому, что у этих жизнь шла попроще, поближе к природе и потому раскрывалась в некоторых своих тайнах гораздо ранее. А потому нет нимало невероятного, что о чем крестьянка, купчиха или поповна могли утаить только по хитрости, - лишь бы выйти замуж, - о том настоящая целомудренная боярышня могла молчать без всякого умысла обмануть жениха, - самая цель супружеских искательств которого ей совсем даже не была ясною.

  

  - Мама выходила, и я выхожу. После дети бывают, - так оттого, что перевенчаешься и дадут пить в церкви.

  

  Кто не слыхал этих суждений?!

  

  Семинаристу, и притом не очень "возделанному", это могло казаться сомнительным, но на самом деле этого ничего нет проще.

  

  Мне никогда не приходилось занести на бумагу один удивлявший меня в молодости рассказ препочтенной орловской дамы, которая была в свое время замечательнейшею красавицей и имела не более не менее как "две дюжины детей, а начала с куклы". Это так характерно и столько относится к брачной истории Пчелки, что я теперь занесу это сюда, как вводный эпизод, идущий к делу.

  

  

  *

  

  

  А. Н-на была такая эфирная, что ее наши старики называли "сюптильная Миньена"; муж же ее Н. Е. был великан и силач непомерный. Он служил когда-то в кирасирах и, надо полагать, женился не в молодости, потому что был тогда уже полковником, и, по всеобщим сведениям о нем, в нашем околотке "всем своим форейторам и казачкам доводился родителем".

  

  Хроника, надо думать, выражалась точно: "отцом" он им не был, - это было бы для них слишком много чести, но именно только "доводился родителем". Он родительски платил за них подушные и родительски же сек их в вотчинной своей конторе за провинности.

  

  Расстояние в летах между кирасирским полковником и его невестою, вероятно, было порядочное, но по тогдашним взглядам не препятствовавшее расчетам на возможность счастья. Ей, - она говорила, - "еще не вполне исполнилось шестнадцать лет" (поп приписал четыре месяца), ну, а ему, можно предполагать, лет тридцать пять, тридцать семь или что-нибудь около этого.

  

  - Только он был очень красив, - говорила А. Н-на, - и так силен, что носил меня на ладошке и вертел над головою как перышко.

  

  "Противности никакой к нему, - говорила она, - я не чувствовала и даже любила слушать, как он рассказывал про войну. Так бывало заслушаюсь, что и усну в уголке на диване, и он меня относил в мою спальню, где меня девушки, не помню как, и раздевали".

  

  Сцены, несколько напоминающие Отелло и Дездемону в нервом, счастливом периоде их истории.

  

  Воевал А-в в Отечественную войну, и из его подвигов я слыхал в детстве, что он будто раз взял "за чубы" двух французских офицеров, стукнул их "лоб об лоб" и бросил по обе стороны своего коня с расколотыми черепами. Не знаю, действительно ли ему принадлежал этот подвиг, приписываемый довольно многим (и, между прочим, А. П. Ермолову), но к женщинам он был очень ласков и пользовался большими успехами за "манеры обращения".

  

  "Манера обращения" сделала удивительную услугу и для молоденькой супруги, которою богатырь вздумал обзавестись к старости.

  

  

  *

  

  

  Воевал А-в в 12-14 годах (в малом чине), а женился опять "перед самой войной". Значит, бракосочетание их, надо думать, было около 1828 года, перед турецкою кампанией.

  

  Как орловская Миньона была помолвлена с кирасирским богатырем, она рассказывала очень вкратце:

  

  "Позвали меня в наугольную, и тут были папа и мама, он и наш священник. Мама сказала: "Саша, ты выйдешь за Н. Е. замуж, - я и отец этого желаем". Я отвечала: "Как вам угодно". - "Становись на коверчик, - мы вас благословим". Я стала. Нас благословили, потом молебен, и велели мне его поцеловать. После все скоро в Курск поехали в нескольких каретах превесело. Лошадей часто кормили где-нибудь под рощей, и мы тут ягод искали. Приехали на Коренную ярмарку, когда уже матерь божия прошла из Курска и старушка хозяйка нам про исцеления говорила. Престрашно. Одна испорченная не хотела под образ пролезать, так ее протолкнули, - и исцелилась. А то несколько совсем задавили. Жили мы в Коренной все вместе и вернулись, нашили приданое, и тогда нас обвенчали, а я все это время ничего о предстоящем не думала и в куклы играла. Он мне на ярмарке много новых кукол накупил, которые мне нравились. Особенно одна очень была похожа на нашу соседку Марину Карповну: совсем портрет вылитый, и с пуговичным носиком. Я ее так и прозвала "Мариной Карповной", и все смеялись. Мама только говорила, чтобы я не показала эту куклу настоящей Марине Карповне и чтобы та за это не обиделась. А он говорил: "Это ничего", - и дарил моей Марише разные материи; я ей из них шила платья и одеяла и все приданое, потому что тоже вместе со мною замуж выходила.

  

  А женихов у Марины Карповны было два: "один красный гусар с саблею и один заграничный садовник в пестрой камзолке, с лопаткою".

  

  Алекс. Н-на никак не могла решить: за которым именно из них быть Марине Карповне, и раз ее обручала с одним, а потом с другим, и благодаря такой нерешительности пришло так, что саму Ал. Н-ну одели и повезли к венцу с кирасиром, а вопрос о брачной судьбе ее куклы был еще не решен.

  

  Вследствие этого на брачном пиру своем молодая не раз убегала посадить Марину Карповну то с гусаром, то с французским садовником, а когда настало ей время уезжать с мужем в его имение на р. Неручь, тогда она впервые ощутила, что в ее жизни произошло что-то важное и не похожее на все прежние прожитые дни, и заплакала. Так ее и усадили в возок, закутанную в лисий салоп и в мягкий атласный капор, но тут-то и начала обнаруживаться пленительная "манера обращения".

  

  

  *

  

  

  Кроме двух наружных фонарей у возка, в середине, на передней стенке, был еще фонарь внутри с спермацетной свечою, которая так хорошо горела огоньком кругленьким, как шапочка, и притом приятно пахла. Когда полковник занес ногу, чтобы садиться в возок, молодая заметила, что он, "совершенно как комедиант, держал под мышкою обоих женихов Марины Карповны - гусара и французского садовника, а самую Маришу держал в руке".

  

  Невесту это сразу утешило: теперь она чувствовала, что была не одна, а с своими.

  

  Она взяла поскорее свою Маришу и сказала: "Вы ее измяли".

  

  А он говорит: "Что ж такое, мы ее сейчас оправим", - большую медвежью шубу с себя сбросил и стоптал в ноги и стал не такой большой, страшный, как прежде, и начал Марише в платье дышать и расправлять ей рюш на оборках, да не умел. Я его стала учить, и мы не заметили, как на Неручь приехали. Тут он говорит: "Вы берите вашу Маришу, и чтобы она со мной не боялась, а я этих кавалеров возьму. Нынче из них выбор будет". Он пошел в одни комнаты, а меня няня провела прямо в другие и уложила в спальне, и Марина Карповна была со мною рядом. Потом пришел муж, в халате, - мне показалось, совсем как папа, и принес гусара и садовника, только их нельзя было различить, потому что он их раздел и они оба были в одинаковых рубашках

  

  Я говорю: "Фуй, зачем вы их раздели? Я не знаю теперь, который гусар, который садовник". А он говорит: "Мы предоставим самой Марине Карповне, - пусть к кому она обернется, тот ее мужем и будет"

  

  Я подумала: какие он глупости говорит, - разве Марина Карповна может сама к кому-нибудь обернуться, - ведь она кукла.

  

  А он в это время их положил между нами так, что около меня мужчинка-кукла, и около него другой мужчинка, а посередине их Марина Карповна, и вдруг она перевернулась к моему мужчинке, а потом к другому... Я это понять не могла, а это он ее из-под подушки рукою поворачивал... И очень смешно это делал. Я стала смеяться и Марину Карповну придерживать, чтобы она не переворачивалась, и начали мы силиться и бодяшкаться, и бросаться подушками, и я и сердилась, и смеялась, и даже его оцарапала, и сама не стала ничего помнить от усталости. А утром папа с мамой приехали и говорят, что вчера еще драгун был и требует мужа сейчас в Орел к графу Каменскому. Он и уехал, и два года не возвращался, а мама мне скоро стала говорить, чтобы я с девушками в жмурки не играла и на качелях не садилась, а я ничего не понимала, как у меня родилось дитя. Только когда через два года муж с войны вернулся, я тогда увидала, в чем разница девического житья от замужества, и благодаря бога еще двадцать три души родила, хотя не всегда была счастлива, потому что он часто был мне не верный.

  

  

  *

  

  

  Удивительно ли после этого, что описываемая синодальным секретарем Пчелка была также совершенно несведуща насчет тайны супружества, и не понимала, о чем можно сказать.

  

  Дитя шло как дитя, но удивительно то, что сделал из себя по этому поводу ее "неблагообразный" муж.

  

  

  *

  

  

  "Вскоре же после брака (повествует Исмайлов) он изменил красавице молодой жене" и стал вести жизнь самую развращенную. Подвиги его в этом роде, очевидно, стали столь очевидны, что все их стали замечать, и, в числе прочих, Исмайлов.

  

  Секретарь долго дивился, отчего такой человек, который прежде воздерживался от пороков холостой жизни, - теперь, когда у него жена, как ангел, и любит его сердечно, - вдруг так перевернулся в своем поведении.

  

  Найдя удобный случай, я слегка и прилично спросил его об этом (говорит секретарь).

  

  - Тебе удивительно, - отвечал он, - но не удивляйся, а лучше погорюй вместе со мною: я очень несчастлив своею женитьбой... Жена - ты видишь - очень хорошенькая, но она совсем не женщина, а потому я пью с горя и предаюсь поневоле развращенной жизни.

  

  Несносно ему было в доме с красавицей женой, которая была бог знает что такое, только "не женщина".

  

  Однако и здесь тоже развода не было, а муж спился, изразвратничался и умер, оставив Пчелку летать и жужжать на свободе.

  

  А быть может, она и еще раз выходила замуж.

  

  Дамы питают слабость к этому занятию даже тогда, когда оно им ни на что не нужно.

  

  

  IV. Распашная Мессалина

  

  

  К помощи Исмайлова обратился "богач сановник в гражданском чине 5-го класса", который был женат тоже на женщине богатой, своевольной и, должно быть, умной и характерной. Она прожила в супружестве более двадцати пяти лет и родила сановнику многих детей, но, наконец, когда жене его стукнуло уже за 45 лет, а он уже был очень стар, - жена его бросила, забрала детей и стала жить в одном из своих имений.

  

  Старцу это стало невмочь, и он приехал в Петербург просить императрицу, чтобы укрепить его права на четырнадцатилетнюю дочь, которую сбежавшая супруга успела определить в Екатерининский институт.

  

  Этот брачный анекдот дал Исмайлову неисчерпаемый материал для философствования - как, зачем и почему, после долгой жизни с мужем, имея за 45 лет, светская дама на склоне жизни пренебрегает всем светом и делает такой скандал своему высокопоставленному мужу и детям.

  

  Старец открыл секретарю соблазнительные привычки своей жены, которая, по его мнению, "сошла с ума", а секретарь, пропустив слышанное чрез свет своего философствующего ума, нашел другое: он решил, что эта дама - "просто животное".

  

  "Из его слов и некоторых обстоятельств, - говорит Исмайлов, - я видел, что ему не сладить с женою, и спросил:

  

  - Для чего вы стесняли ее вашим с нею обращением?

  

  - Никогда! - отвечал почтенный сановник. - Я ей давал во всем полную свободу; она распоряжалась сама собою, как хотела, выезжала, куда ей вздумалось, и принимала на своей половине кого и когда ей было угодно".

  

  Словом, старый муж никогда не мешал своей бойкой жене ни в чем и нимало не стеснял ее ни имущественно, ни в праве распоряжения детьми, но она все-таки его бросила, и он приехал в Петербург жаловаться императрице за дочь (институтку) и плакать с Исмайловым за роскошными обедами в гостинице. Причем он все спрашивал:

  

  - Что мне делать; мне, старику, привыкшему жить в семье и оставшемуся без подруги и без детей, которых я люблю?

  

  Исмайлов ничего ему не придумал, потому что у дамы были "такие обстоятельства, что с нею не совладать".

  

  Чья бы ни была эта история, но она трижды интересна: во-первых, этот светский муж светской жены, который ни в чем ее не стеснял и очевидно знал, что она пользовалась своею свободой "как животное", и при всем этом считал себя с нею "в семье" и при "подруге"... Это своего рода психия. Во-вторых, эта великосветская дама за 45 лет, которая вела самую разнузданную жизнь и имела для себя прикрытием законного мужа, - вдруг предпочла всей этой удобной обстановке скандалезный разрыв. - Она была бы совершенно неверна своей среде, если бы в ней всем этим двигало только "животное". Животное ест и спит там, где ему сытно и хорошо постлано, - не удовлетворяется этим то, что требовательнее животного и не терпит мысли о разводе.

  

  По всем вероятиям, история сановника была не только "скандалом в благородном семействе", но и довольно серьезная человеческая драма, с какими-то осложняющими обстоятельствами, ввиду которых сведущий синодальный секретарь уже не нашел возможным посоветовать посечь статскую генеральшу, как была по его совету высечена полковница. Отсюда хвалители доброго старого времени могут видеть, что и тогда суд был лишен беспристрастия и равной справедливости гораздо больше, чем суд нынешний.

  

  Сановник 5[-го] класса приехал заявлять свои права на старшую дочь, отданную его женою в Екатерининский институт, и начал это с жалобы государыне императрице, но не достиг ничего: как он ни был чист и прав, но детей ему не отдали, и он только поугощался с синодальным секретарем обедами да [по]плакался перед ним, а жена его в это время "определила всех других детей по учебным заведениям". Затем старец уехал доживать одиноко век свой в деревне, а его супруга свободно дожила свое "бабье лето", как хотела, в снисходительном к ней Петербурге... Кто же помогал ей все это так обделать? Вероятно, люди не бессильные и "носители преданий".

  

  

  *

  

  

  Вот, собственно, как наичаще разрешался у нас "во дни оны" затронутый в романе г. Маркевича "забытый вопрос", т. е. вопрос о детях. Решали его у нас в прошлое время круто и нецеремонно, - гораздо менее задумываясь над ним, чем задумываются ныне. И решал его по своему хотению не тот из супругов, который был правее с точки зрения верности своему долгу, а тот, кто умел лучше поставить себя в такие "обстоятельства, с которыми не совладеть".

  

  Вот это будет истинное указание жизни, отмеченное хотя и не художественною, [н]о правдивою рукою современника, и по таким указаниям физиономия века выражается гораздо справедливее, чем по сочинениям, представляющим данную эпоху в вымыслах.

  

  Вслед за сим записки синодального секретаря открывают нам самую большую и самую занимательную из брачных историй. Сейчас мы встретимся с женщиной молодой, обаятельно-прекрасной, с виду несчастливой и наивной, но в супружестве дальновидной, коварной и таких бешеных страстей, что лучшим определением для нее можно взять стих Байрона:

  

  

  "Весталка по пояс, и с пояса кентавр".

  

  

  Тут мы увидим то, что в самом деле может быть названо "большою игрою на самую дерзкую ставку".

  

  

  Стр. 450. В старину живали деды... - стихи М. Н. Загоскина (1789 - 1852) для либретто оперы А. Н. Верстовского "Аскольдова могила" (1835), написанной на сюжет одноименной повести писателя (первая ария Неизвестного).

  

  Стр. 451. ...обер-прокурор Мещерский, - отец издателя "Гражданина"... - ошибка, подмеченная А. Н. Лесковым: "отец издателя" Петр Иванович Мещерский (1802 - 1876) - отставной подполковник.

  

  Стр. 455. ..."секрет Полишинеля"... - мнимая тайна Полишинеля, персонажа французских народных комедий.

  

  Стр. 457. "Один сказал "не пойду"..." - вольное цитирование Евангелия от Матфея (XXI, 29 - 30).

  

  Стр. 459. Перед холерою 1830 г.... - т. е. в середине лета 1830 г.

  

  Стр. 460. Преображенский собор - собор в Петербурге на Преображенской (ныне Радищева) пл.

  

  Стр. 461. Аскоченский, Виктор Ипатьевич (1820 - 1879) - писатель, журналист, преподаватель Киевской духовной академии (1839 - 1846), издатель газеты "Домашняя беседа" (1858 - 1877).

  

  По-скалозубовски - т. е. с бравой туповатостью (от имени героя комедии А. С. Грибоедова "Горе от ума" полковника Скалозуба).

  

  Стр. 463. Тальони, Мария (1804 - 1884) - итальянская танцовщица, выступавшая в Петербурге в 1837 - 1842 гг.

  

  Кондуит - журнал с записями отметок о поведении, проступках учащихся в дореволюционной России.

  

  Смольный институт (с 1764) - привилегированный закрытый учебно-воспитательный институт благородных девиц при Воскресенском Смольном монастыре, находившийся под покровительством Двора.

  

  Стр. 465. Адамова голова - череп.

  

  Стр. 466. ...вроде сцен у Лауры... - см. "Каменный гость" А. С. Пушкина (сцена II).

  

  Полиелейный - праздничный.

  

  Стр. 469. Дом Мурузи построен в 1874 - 1875, назван по имени домовладельца (ныне: Литейный пр. 24/27).

  

  Григорьев, Аполлон Александрович (1822 - 1864) - поэт, критик.

  

  Вильбоа, Константин Петрович (1817 - 1882) - композитор.

  

  Долгомостьев, Иван Григорьевич (ум. 1867) - переводчик, журналист, сотрудник журнала "Время".

  

  Воскобойников, Николай Николаевич (1838 - 1882) - публицист.

  

  Громека, Степан Степанович (1823 - 1877) - публицист, с середины 1860-х гг. - седлецкий губернатор.

  

  Бенни, Артур Иванович (1840 - 1867) - журналист, революционер

  

  Толбин, Василий Васильевич (1821 - 1869) - журналист.

  

  Эдельсон, Евгений Николаевич (1824 - 1868) - литературный критик.

  

  Иевлев, Николай Васильевич (1835 - 1866) - художник-карикатурист, иллюстратор.

  

  Якушкин, Павел Иванович (1820 - 1872) - писатель-фольклорист.

  

  Стр. 470. ...щедрый Юпитер объявился своей Данае. - Согласно греческому мифу, царь богов Зевс (римляне отождествляли с ним Юпитера) проник к дочери аргосского царя Данае, заключенной отцом в подземелье, в виде золотого дождя.

  

  Стр. 471. Красный зверь - медведь, волк, лиса, рысь.

  

  Стр. 472. Светлейший князь Тавриды - Потемкин Григорий Александрович (1739 - 1791), государственный деятель и полководец, генерал-фельдмаршал, фаворит Екатерины II.

  

  Библейская история madame Petiphare с Иосифом - история о безуспешной попытке супруги египетского царедворца Потифара соблазнить целомудренного пленника - юношу Иосифа (Бытие, XXXIX, 7-20).

  

  Весталка по пояс, а с пояса Кентавр... - из сатиры Байрона "По стопам Горация" (1811).

  

  Карбонар - член тайной организации (начало XIX в.), боровшейся за объединение Италии и свободу ее от иноземного ига.

  

  Стр. 473. Мелкотравчатый человек - малочиновный, незначительный.

  

  ..."более двух воробьев... за единый ассарий" - Евангелие от Матфея (X, 29) в переводе Российского Библейского общества. Ассарий - римская мелкая монета.

  

  Стр. 474. "Случайные люди" - любимцы властей, начальства, попавшие "в случай".

  

  Стр. 475. Полиелей - здесь: праздничная одежда духовного лица.

  

  Стр. 476. "Благодать преобладает там, где преизбыточествует грех" - перефразировка отрывка из Послания к римлянам св. апостола Павла (V, 20)

  

  Стр. 480. Кавеньяк, Луи Эжен (1802 - 1857) - французский генерал, известен жестоким подавлением Июньского восстания (1848).

  

  Евгения Монтихо, графиня де-Тэба (1826 - 1920) - жена Наполеона III, императрица Франции (1852 - 1870).

  

  Мессалина, Валерия (ок. 23 - 48 н. э.) - распутница, третья жена римского императора Клавдия, ее имя стало нарицательным.