Главная » Книги

Лесков Николай Семенович - Пугало, Страница 3

Лесков Николай Семенович - Пугало


1 2 3

iv>
  - Матушка! Бог спас, - хрипел Борис.
  Селиван принял свои руки и стоял.
  - Скорее, скорей вон отсюда, - заговорила тётушка. - Где наши лошади?
  - Лошади у крыльца, матушка, я только хотел вас вызвать... А этот разбойник... бог спас, матушка! - лепетал скороговоркою Борис, хватая за руки меня и моего кузена и забирая по дороге всё, что попало. Все врозь бросились в двери, вскочили в повозку и понеслись вскачь, сколько было конской мочи. Селиван, казалось, был жестоко переконфужен и смотрел нам вслед. Он, очевидно, знал, что это не может пройти без последствий.
  На дворе теперь светало, и перед нами на востоке горела красная, морозная рождественская заря.
  
  

    ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

  
  
  Мы доехали до дому не более как в полчаса, во всё время безумолчно толкуя о пережитых нами страхах. Тётушка, няня, кучер и Борис все перебивали друг друга и беспрестанно крестились, благодаря бога за наше удивительное спасение. Тётушка говорила, что она не спала всю ночь, потому что ей беспрестанно слышалось, как кто-то несколько раз подходил, пробовал отворить двери. Это и понудило её загромоздить вход всем, что попалось под её руки. Она тоже слышала какой-то подозрительный шёпот за перегородкою у Селивана, и ей казалось, что он не раз тихонько отворял свою дверь, выходил в сени и тихонько пробовал за скобку нашей двери. Всё это слышала и няня, хотя она, по её словам, минутами засыпала. Кучер и Борис видели более всех. Боясь за лошадей, кучер не отходил от них ни на минуту, но Борисушка не раз подходил к нашим дверям и всякий раз, как подходил он, - сию же минуту появлялся из своих дверей и Селиван. Когда буря перед рассветом утихла, кучер и Борис тихонько запрягли лошадей и тихонько же выехали, сами отперев ворота; но когда Борис также тихо подошёл опять к нашей двери, чтобы нас вывесть, тут Селиван увидал, что добыча уходит у него из рук, бросился на Бориса и начал его душить. Слава богу, конечно, что это ему не удалось, и он теперь уже не отделается одними подозрениями, как отделывался до сих пор: его злые намерения были слишком ясны и слишком очевидны, и всё это происходило не с глазу на глаз с каким-нибудь одним человеком, а при шести свидетелях, из которых тётушка одна стоила по своему значению нескольких, потому что она слыла во всём городе умницею и к ней, несмотря на её среднее состояние, заезжал с визитами губернатор, а наш тогдашний исправник был ей обязан устройством своего семейного благополучия. По одному её слову он, разумеется, сейчас же возьмётся расследовать дело по горячим следам, и Селивану не миновать петли, которую он думал накинуть на наши шеи.
  Сами обстоятельства, казалось, слагались так, что всё собиралось к немедленному отмщению за нас Селивану и к наказанию его за зверское покушение на нашу жизнь и имущество.
  Подъезжая к своему дому, за родником на горе, мы встретили верхового парня, который, завидев нас, чрезвычайно обрадовался, заболтал ногами по бокам лошади, на которой ехал, и, сняв издали шапку, подскакал к нам с сияющим лицом и начал рапортовать тётушке, какое мы причинили дома всем беспокойство.
  Оказалось, что отец, мать и все домашние тоже не спали. Нас непременно ждали, и с тех пор, как вечером начала разыгрываться метель, все были в большой тревоге - не сбились ли мы с дороги или не случилось ли с нами какое-нибудь другое несчастье: могла сломаться в ухабе оглобля, - могли напасть волки... Отец высылал навстречу нам несколько человек верховых людей с фонарями, но буря рвала из рук и гасила фонари, да и ни люди, ни лошади никак не могли отбиться от дома. Топочется человек очень долго - всё ему кажется, будто он едет против бури, и вдруг остановка, и лошадь ни с места далее. Седок её понуждает, хотя и сам едва дышит от задухи, но конь не идёт... Вершник слезет, чтобы взять за повод и провести оробевшее животное, и вдруг, к удивлению своему, открывает, что лошадь его стоит, упершись лбом в стену конюшни или сарая... Только один из разведчиков уехал немножко далее и имел настоящую дорожную встречу: это был шорник Прохор. Ему дали выносную форейторскую лошадь, которая закусывала между зубами удила, так что железо до губ её не дотрагивалось, и ей через то становились нечувствительны никакие удержки. Она и понесла Прохора в самый ад метели и скакала долго, брыкая задом и загибая голову к передним коленам, пока, наконец, при одном таком вольте шорник перелетел через её голову и всею своею фигурою ввалился в какую-то странную кучу живых людей, не оказавших, впрочем, ему с первого раза никакого дружелюбия. Напротив, из них кто-то тут же снабдил его тумаком в голову, другой сделал поправку в спину, а третий стал мять ногами и
  Прохор был малый не промах, - он понял, что имеет дело с особенными существами, и неистово закричал.
  Испытываемый им ужас, вероятно, придал его голосу особенную силу, и он был немедленно услышан. Для спасения его тут же, в трех от него шагах, показалось "огненное светение". Это был огонь, который выставили на окне в нашей кухне, под стеною которой приютились исправник, его письмоводитель, рассыльный солдат и ямщик с тройкою лошадей, увязших в сугробе.
  Они тоже сбились с дороги и, попав к нашей кухне, думали, что находятся где-то на лугу у сенного омета.
  Их откопали и просили кого на кухню, кого в дом, где исправник теперь и кушал чай, собираясь поспеть к своим в город ранее, чем они проснутся и встревожатся его отсутствием после такой ненастной ночи.
  - Да! он барин хватский, - он Селивашке задаст! - подхватили люди, и мы понеслись вскачь и подкатили к дому, когда исправникова тройка стояла ещё у нашего крыльца.
  Сейчас исправнику всё расскажут, и через полчаса разбойник Селиван будет уже в его руках.
  
  

    ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

  
  
  Мой отец и исправник были поражены тем, что мы перенесли в дороге и особенно в разбойничьем доме Селивана, который хотел нас убить и воспользоваться нашими вещами и деньгами...
  - Ах, боже мой! да где же моя шкатулка?
  В самом деле, где же эта шкатулка и лежащие в ней тысячи?
  Представьте себе, что её не было! Да, да, её-то одной только и не было ни в комнатах между внесёнными вещами, ни в повозке - словом, нигде... Шкатулка, очевидно, осталась там и теперь - в руках Селивана... Или... может быть, даже он её ещё ночью выкрал. Ему ведь это было возможно; он, как хозяин, мог знать все щелки своего дрянного дома, и этих щелок у него, наверно, не мало... Могла у него быть и подъёмная половица и приставная дощечка в перегородке.
  И едва только опытным в выслеживании разбойничьих дел исправником было высказано последнее предположение о приставной дощечке, которую Селиван мог ночью тихонько отставить и через неё утащить шкатулку, как тётушка закрыла руками лицо и упала в кресло.
  Боясь за свою шкатулку, она именно спрятала её в уголок под лавкою, которая приходилась к перегородке, отделяющей наше ночное помещение от той части избы, где оставался сам Селиван с его женою...
  - Ну, вот оно и есть! - воскликнул, радуясь верности своих опытных соображений, исправник. - Вы сами ему подставили вашу шкатулку!.. но я всё-таки удивляюсь, что ни вы, ни люди, никто её не хватился, когда вам пришло время ехать.
  - Да боже мой! мы были все в таком страхе! - стонала тётушка.
  - И это правда, правда; я вам верю, - говорил исправник, - вам было чего напугаться, но всё-таки... такая большая сумма... такие хорошие деньги. Я сейчас скачу, скачу туда... Он, верно, уже скрылся куда-нибудь, но он от меня не уйдет! Наше счастье, что все знают, что он вор, и все его не любят: его никто не станет скрывать... А впрочем - теперь у него в руках есть деньги... он может делиться... Надо спешить... Народ ведь шельма... Прощайте, я еду. А вы успокойтесь, примите капли... Я их воровскую натуру знаю и уверяю вас, что он будет пойман.
  И исправник опоясался своею саблею, как вдруг в передней послышалось между бывшими там людьми необыкновенное движение, и... через порог в залу, где все мы находились, тяжело дыша, вошёл Селиван с тётушкиной шкатулкой в руках.
  Все вскочили с мест и остановились как вкопанные...
  - Укладочку забыли, возьмите, - глухо произнёс Селиван.
  Более он ничего не мог говорить, потому что совсем задыхался от непомерной скорой ходьбы и, может быть, от сильного внутреннего волнения.
  Он поставил шкатулку на стол, а сам, никем не прошенный, сел на стул и опустил голову и руки.
  
  

    ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

  
  
  Шкатулка была в полной целости. Тётушка сняла с шеи ключик, отперла её и воскликнула:
  - Всё, всё как было!
  - Сохранно... - тихо молвил Селиван. - Я всё бег за вами... хотел догнать... не сдужал... Простите, что сижу перед вами... задохнулся.
  Отец первый подошёл к нему, обнял его и поцеловал в голову.
  Селиван не трогался.
  Тётушка вынула из шкатулки две сотенные бумажки и стала давать их ему в руки.
  Селиван продолжал сидеть и смотреть, словно ничего не понимал.
  - Возьми что тебе дают, - сказал исправник.
  - За что? - не надо!
  - За то, что ты честно сберёг и принёс забытые у тебя деньги.
  - А то как же? Разве надо не честно?
  - Ну, ты... хороший человек... ты не подумал утаить чужое.
  - Утаить чужое!.. - Селиван покачал головою и добавил: - Мне не надо чужого.
  - Но ведь ты беден - возьми это себе на поправку! - ласкала его тётушка.
  - Возьми, возьми, - убеждал его мой отец. - Ты имеешь на это право.
  - Какое право?
  Ему сказали про закон, по которому всякий, кто найдет и возвратит потерянное, имеет право на третью часть находки.
  - Что такой за закон, - отвечал он, снова отстраняя от себя тётушкину руку с бумажками. - Чужою бедою не разживёшься... Не надо!- прощайте!
  И он встал с места, чтобы идти назад к своему опороченному дворишку, но отец его не пустил: он взял его к себе в кабинет и заперся там с ним на ключ, а потом через час велел запречь сани и отвезти его домой.
  Через день об этом происшествии знали в городе и в округе, а через два дня отец с тётушкою поехали в Кромы и, остановясь у Селивана, пили в его избе чай и оставили его жене тёплую шубу. На обратном пути они опять заехали к нему и ещё привезли ему подарков: чаю, сахару и муки.
  Он брал всё вежливо, но неохотно и говорил:
  - На что? Ко мне теперь, вот уже три дня, все стали люди заезжать... пошёл доход... щи варили... Нас не боятся, как прежде боялись.
  Когда меня повезли после праздников в пансион, со мною опять была к Селивану посылка, и я пил у него чай и всё смотрел ему в лицо и думал:
  "Какое у него прекрасное, доброе лицо! Отчего же он мне и другим так долго казался пугалом?"
  Эта мысль преследовала меня и не оставляла в покое. Ведь это тот же самый человек, который всем представлялся таким страшным, которого все считали колдуном и злодеем. И так долго всё выходило похоже на то, что он только тем и занят, что замышляет и устраивает злодеяния. Отчего же он вдруг стал так хорош и приятен?
  
  

    ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

  
  
  Я был очень счастлив в своём детстве в том отношении, что первые уроки религии мне были даны превосходным христианином. Это был орловский священник Остромыслений - хороший друг моего отца и друг всех нас, детей, которых он умел научить любить правду и милосердие. Я не рассказывал товарищам ничего о том, что произошло с нами в рождественскую ночь у Селивана, потому что во всём этом не было никакой похвалы моей храбрости, а, напротив, над моим страхом можно было посмеяться, но я открыл все мои приключения и сомнения отцу Ефиму.
  Он меня поласкал рукою и сказал:
  - Ты очень счастлив; твоя душа в день рождества была - как ясли для святого младенца, который пришёл на землю, чтоб пострадать за несчастных. Христос озарил для тебя тьму, которою окутывало твоё воображение - пусторечие тёмных людей. Пугало было не Селиван, а вы сами, - ваша к нему подозрительность, которая никому не позволяла видеть его добрую совесть. Лицо его казалось вам тёмным, потому что око ваше было тёмно. Наблюди это для того, чтобы в другой раз не быть таким же слепым.
  Это был совет умный и прекрасный. В дальнейшие годы моей жизни я сблизился с Селиваном и имел счастье видеть, как он у всех сделался человеком любимым и почётным.
  В новом имении, которое купила тётушка, был хороший постоялый двор на проезжем трактовом пункте. Этот двор она и предложила Селивану на хороших для него условиях, и Селиван это принял и жил в этом дворе до самой своей кончины. Тут сбылись мои давние детские сны: я не только близко познакомился с Селиваном, но мы питали один к другому полное доверие и дружбу. Я видел, как изменилось к лучшему его положение - как у него в доме водворилось спокойствие и мало-помалу заводился достаток; как вместо прежних хмурых выражений на лицах людей, встречавших Селивана, теперь все смотрели на него с удовольствием. И действительно, вышло так, что как только просветились очи окружавших Селивана, так сделалось светлым и его собственное лицо.
  Из тётушкиных людей Селивана особенно не любил лакей Борисушка, которого Селиван чуть не задушил в ту памятную нам рождественскую ночь.
  Над этой историей иногда подшучивали. Случай этой ночи объяснялся тем, что как у всех было подозрение - не ограбил бы тётушку Селиван, так точно и Селиван имел сильное подозрение: не завезли ли нас кучер и лакей на его двор нарочно с тем умыслом, чтобы украсть здесь ночью тётушкины деньги и потом свалить всё удобнейшим образом на подозрительного Селивана.
  Недоверие и подозрительность с одной стороны вызывали недоверие же и подозрения - с другой, - и всем казалось, что все они - враги между собою и все имеют основание считать друг друга людьми, склонными ко злу.
  Так всегда зло родит другое зло и побеждается только добром, которое, по слову Евангелия, делает око и сердце наше чистыми.
  
  

    ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

  
  
  Остаётся досказать, отчего же, однако, с тех пор, как Селиван ушёл от калачника, он стал угрюм и скрытен? Кто тогда его огорчил и оттолкнул?
  Отец мой, будучи расположен к этому доброму человеку, всё-таки думал, что у него есть какая-то тайна, которую Селиван упорно скрывает.
  Это так и было, но Селиван открыл свою тайну одной только тётушке моей, и то после нескольких лет жизни в её имении и после того, когда у Селивана умерла его всегда болевшая жена.
  Когда я раз приехал к тётушке, бывши уже юношею, и мы стали вспоминать о Селиване, который и сам незадолго перед тем умер, то тётушка рассказала мне его тайну.
  Дело заключалось в том, что Селиван, по нежной доброте своего сердца, был тронут горестной судьбою беспомощной дочери умершего в их городе отставного палача. Девочку эту никто не хотел приютить, как дитя человека презренного. Селиван был беден, и притом он не мог решиться держать у себя палачову дочку в городке, где её и его все знали. Он должен был скрывать от всех её происхождение, в котором она была неповинна. Иначе она не избежала бы тяжких попреков от людей, неспособных быть милостивыми и справедливыми. Селиван скрывал её потому, что постоянно боялся, что её узнают и оскорбят, и эта скрытность и тревога сообщились всему его существу и отчасти на нём отпечатлелись.
  Так, каждый, кто называл Селивана "пугалом", в гораздо большей мере сам был для него "пугалом".
  
  
  

    ПРИМЕЧАНИЯ

  
  
  Впервые, с подзаголовком "Рассказ для юношества", - журнал "Задушевное слово", 1885, ŠŠ 19 - 39.
  
  Стр. 183. ...родители мои купили небольшое именьице в Кромском уезде. Тем же летом мы переехали... - Зимой 1839 г. отец писателя купил имение "Панино", в тридцати верстах от Орла. Переезд семьи Лесковых в "Панино" совершился летом 1839 г.
  Стр. 184. Скрынь - ближайшая к плотине часть мельничного пруда.
  Стр. 185. Замашки - стебли конопли.
  Сажалка - небольшой водоём для замачивания конопли.
  Стр. 191. Через - кошель в виде пояса для хранения денег.
  Стр. 195. Подторжье - канун ярмарки, базара.
  Буцефал - легендарный конь Александра Македонского. Здесь употреблено в шутливом значении.
  Стр. 197. Кутас - шнур на кивере.
  Стр. 199. Вершник - всадник.
  Дорожные просовы - ямы с водой, невидимые под снегом.
  ...дней недельных... - т. е. воскресных.
  Ритор - ученик духовной семинарии по классу риторики.
  Стр. 200. Легконосная - быстроногая.
  Стр. 201. ..."на шереметевский счёт"... - т. е. бесплатно, "на даровщинку". Графы Шереметевы были очень богаты и славились хлебосольством.
  Стр. 202. Пифон, Цербер - мифологические животные.
  Стр. 203. Этишкет - принадлежность военной формы: длинный шнур с кистями на конце, идущий от эфеса шашки к воротнику.
  Стр. 204. Сердце забилось и заныло, как у Вара при входе в Тевтобургские дебри. - Вар, Публий Квинтилий (ок. 53 г. до н. э. - 9 г. н. э.) - древнеримский полководец, войска которого в 9 г. н. э. были завлечены германским полководцем Арминием в Тевтобургский лес и разбиты наголову, после чего Вар покончил с собой.
  Стр. 212. Фриз - толстая ворсистая байка.
  
  
  

Другие авторы
  • Никитин Андрей Афанасьевич
  • Радлова Анна Дмитриевна
  • Якубович Лукьян Андреевич
  • Де-Пуле Михаил Федорович
  • Вольнов Иван Егорович
  • Бичурин Иакинф
  • Антонович Максим Алексеевич
  • Карнаухова Ирина Валерьяновна
  • Бестужев Михаил Александрович
  • Глаголев Андрей Гаврилович
  • Другие произведения
  • Теккерей Уильям Мейкпис - Базар житейской суеты. Часть первая
  • Решетников Федор Михайлович - Кумушка Мирониха
  • Толстой Лев Николаевич - Не могу молчать (1-я редакция)
  • Фигнер Вера Николаевна - Фигнер В. Н.: биобиблиографическая справка
  • Заяицкий Сергей Сергеевич - Человек без площади
  • Страхов Николай Николаевич - Материалы для характеристики современной русской литературы
  • Лесков Николай Семенович - Письма в редакции
  • Козырев Михаил Яковлевич - Поручик Журавлев
  • Решетников Федор Михайлович - А. Я. Панаева. Решетников
  • Гиппиус Зинаида Николаевна - Дочки
  • Категория: Книги | Добавил: Armush (28.11.2012)
    Просмотров: 505 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа