Главная » Книги

Лесков Николай Семенович - Левша, Страница 2

Лесков Николай Семенович - Левша


1 2

аждой станции пояса на один значок еще уже перетягивали, чтобы кишки с легкими не перепутались; но как левше после представления государю, по платовскому приказанию, от казны винная порция вволю полагалась, то он, не евши, этим одним себя поддерживал и на всю Европу русские песни пел, только припев делал по-иностранному: "Ай люли - се тре жули".
  Курьер как привез его в Лондон, так появился кому надо и отдал шкатулку, а левшу в гостинице в номер посадил, но ему тут скоро скучно стало, да и есть захотелось. Он постучал в дверь и показал услужающему себе на рот, а тот сейчас его и свел в пищеприемную комнату.
  Сел тут левша за стол и сидит, а как чего-нибудь поаглицки спросить - не умеет. Но потом догадался: опять просто по столу перстом постучит да в рот себе покажет, - англичане догадываются и подают, только не всегда того, что надобно, но он что ему не подходящее не принимает. Подали ему ихнего приготовления горячий студинг в огне, - он говорит: "Это я не знаю, чтобы такое можно есть", и вкушать не стал; они ему переменили и другого кушанья поставили. Также и водки их пить не стал, потому что она зеленая - вроде как будто купоросом заправлена, а выбрал, что всего натуральнее, и ждет курьера в прохладе за баклажечкой.
  А те лица, которым курьер нимфозорию сдал, сию же минуту ее рассмотрели в самый сильный мелкоскоп и сейчас в публицейские ведомости описание, чтобы завтра же на всеобщее известие клеветон вышел.
  - А самого этого мастера,- говорят,- мы сейчас хотим видеть.
  Курьер их препроводил в номер, а оттуда в пищеприемную залу, где наш левша порядочно уже подрумянился, и говорит: "Вот он!"
  Англичане левшу сейчас хлоп-хлоп по плечу и как ровного себе- за руки. "Камрад,- говорят,- камрад - хороший мастер,- разговаривать с тобой со временем, после будем, а теперь выпьем за твое благополучие".
  Спросили много вина, и левше первую чарку, а он с вежливостью первый пить не стал: думает, - может быть, отравить с досады хотите.
  - Нет, - говорит,- это не порядок: и в Польше нет хозяина больше,- сами вперед кушайте.
  Англичане всех вин перед ним опробовали и тогда ему стали наливать. Он встал, левой рукой перекрестился и за всех их здоровье выпил.
  Они заметили, что он левой рукою крестится, и спрашивают у курьера:
  - Что он - лютеранец или протестантист?
  Курьер отвечает:
  - Нет, он не лютеранец и не протестантист, а русской веры.
  - А зачем же он левой рукой крестится?
  Курьер сказал:
  - Он - левша и все левой рукой делает.
  Англичане еще больше стали удивляться - и начали накачивать вином и левшу и курьера и так целые три дня обходилися, а потом говорят: "Теперь довольно". По симфону воды с ерфиксом приняли и, совсем освежевши, начали расспрашивать левшу: где он и чему учился и до каких пор арифметику знает?
  Левша отвечает:
  - Наша наука простая: но Псалтирю да по Полусоннику, а арифметики мы нимало не знаем.
  Англичане переглянулись и говорят:
  - Это удивительно.
  А Левша им отвечает:
  - У нас это так повсеместно.
  - А что же это,- спрашивают,- за книга в России "Полусонник"?
  - Это,- говорит,- книга, к тому относящая, что если в Псалтире что-нибудь насчет гаданья царь Давид неясно открыл, то в Полусоннике угадывают дополнение.
  Они говорят:
  - Это жалко, лучше бы, если б вы из арифметики по крайности хоть четыре правила сложения, знали, то, бы вам было гораздо пользительнее, чем весь Полусонник. Тогда бы вы могли сообразить, что в каждой-машине расчет силы есть; а то вот хоша вы очень в руках искусны, а не сообразили, что такая малая машинка, как в нимфозории, на самую аккуратную точность рассчитана и ее подковок несть не может. Через это теперь нимфозория и не прыгает и дансе не танцует.
  Левша согласился.
  - Об этом,- говорит, - спору нет, что мы в науках не зашлись, но только своему отечеству верно преданные.
  А англичане сказывают ему:
  - Оставайтесь у нас, мы вам большую образованность передадим, и из вас удивительный мастер выйдет.
  Но на это левша не согласился.
  - У меня,- говорит,- дома родители есть.
  Англичане назвались, чтобы его родителям деньги посылать, но левша не взял.
  - Мы,- говорит,- к своей родине привержены, и тятенька мой уже старичок, а родительница - старушка и привыкши в свой приход в церковь ходить, да и мне тут в одиночестве очень скучно будет, потому что я еще в холостом звании.
  - Вы,- говорят,- обвыкнете, наш закон примете, и мы вас женим.
  - Этого,- ответил левша,- никогда быть не может.
  - Почему так?
  - Потому,- отвечает,- что наша русская вера самая правильная, и как верили наши правотцы, так же точно должны верить и потомцы.
  - Вы,- говорят англичане,- нашей веры не знаете: мы того же закона христианского и то же самое Евангелие содержим.
  - Евангелие,- отвечает левша,- действительно у всех одно, а только наши книги против ваших толще, и вера у нас полнее.
  - Почему вы так это можете судить?
  - У нас тому,- отвечает,- есть все очевидные доказательства.
  - Какие?
  - А такие,- говорит;- что у нас есть и боготворные иконы и гроботочивые главы и мощи, а у вас ничего, и даже, кроме одного воскресенья, никаких экстренных праздников нет, а по второй причине - мне с англичанкою, хоть и повенчавшись в законе, жить конфузно будет.
  - Отчего же так?- спрашивают.- Вы не пренебрегайте: наши тоже очень чисто одеваются и хозяйственные.
  А левша говорит:
  - Я их не знаю.
  Англичане отвечают:
  - Это не важно суть - узнать можете: мы вам грандеву сделаем.
  Левша застыдился.
  - Зачем,- говорит,- напрасно девушек морочить.- И отнекался.- Грандеву,- говорит,- это дело господское, а нам нейдет, и если об этом дома, в Туле, узнают, надо мною большую насмешку сделают.
  Англичане полюбопытствовали:
  - А если,- говорят,- без грандеву, то как же у вас в таких случаях поступают, чтобы приятный выбор сделать?
  Левша им объяснил наше положение.
  - У нас,- говорит,- когда человек хочет насчет девушки обстоятельное намерение обнаружить, посылает разговорную женщину, и как она предлог сделает, тогда вместе в дом идут вежливо и девушку смотрят не таясь, а при всей родственности.
  Они поняли, но отвечали, что у них разговорных женщин нет и такого обыкновения не водится, а левша говорит:
  - Это тем и приятнее, потому что таким делом если заняться, то надо с обстоятельным намерением, а как я сего к чужой нацыи не чувствую, то зачем девушек морочить?
  Он англичанам ив этих своих суждениях понравился, так что они его опять пошли по плечам и по коленям с приятством ладошками охлопывать, а сами спрашивают:
  - Мы бы,- говорят,- только через одно любопытство знать желали: какие вы порочные приметы в наших девицах приметили и за что их обегаете?
  Тут левша им уже откровенно ответил:
  - Я их не порочу, а только мне то не нравится, что одежда на них как-то машется, и не разобрать, что такое надето и для какой надобности; тут одно что-нибудь, а ниже еще другое пришпилено, а на руках какие-то ногавочки. Совсем точно обезьяна-сапажу - плисовая тальма.
  Англичане засмеялись и говорят:
  - Какое же вам в этом препятствие?
  - Препятствия,- отвечает левша,- нет, а только опасаюсь, что стыдно будет смотреть и дожидаться, как она изо всего из этого разбираться станет.
  - Неужели же,- говорят,- ваш фасон лучше?
  - Наш фасон,- отвечает,- в Туле простой: всякая в своих кружевцах, и наши кружева даже и большие дамы носят.
  Они его тоже и своим дамам казали, и там ему чай наливали и спрашивали:
  - Для чего вы морщитесь?
  Он отвечал, что мы, говорит, очень сладко не приучены.
  Тогда ему по-русски вприкуску подали.
  Им показывается, что этак будто хуже, а он говорит:
  - На наш вкус этак вкуснее.
  Ничем его англичане не могли сбить, чтобы он на их жизнь прельстился, а только уговорили его на короткое время погостить, и они его в это время по разным заводам водить будут и все свое искусство покажут.
  - А потом,- говорят,- мы его на своем корабле привезем и живого в Петербург доставим.
  На это он согласился.

    ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

  Взяли англичане левшу на свои руки, а русского курьера назад в Россию отправили. Курьер хотя и чин имел и на разные языки был учен, но они им не интересовались, а левшою интересовались,- и пошли они левшу водить и все ему показывать. Он смотрел все их производство: и металлические фабрики и мыльно-пильные заводы, и все хозяйственные порядки их ему очень нравились, особенно насчет рабочего содержания. Всякий работник у них постоянно в сытости, одет не в обрывках, а на каждом способный тужурный жилет, обут в толстые щиглеты с железными набалдашниками, чтобы нигде ноги ни на что не напороть; работает не с бойлом, а с обучением и имеет себе понятия. Перед каждым на виду висит долбица умножения" а под рукою стирабельная дощечка: все, что который мастер делает,- на долбицу смотрит и с понятием сверяет, а потом на дощечке одно пишет, другое стирает и в аккурат сводит: что на цыфирях написано, то и наделе выходит. А придет праздник, соберутся по-парочке, возьмут в руки по палочке и идут гулять чинно-благородно, как следует.
  Левша на все их житье и на все их работы насмотрелся, но больше всего внимание обращал на такой Предмет, что англичане очень удивлялись. Не столь его занимало, как новые ружья делают, сколь то, как старые в каком виде состоят. Все обойдет и хвалит, и говорит:
  - Это и мы так можем.
  А как до старого ружья дойдет,- засунет палец в дуло, поводит по стенкам и вздохнет:
  - Это,- говорит,- против нашего не в пример превосходнейше.
  Англичане никак не могли отгадать, что такое левша замечает, а он спрашивает:
  - Не могу ли,- говорит,- я знать, что наши генералы это когда-нибудь глядели или нет? Ему говорят:
  - Которые тут были, те, должно быть, глядели.
  - А как,- говорит,- они были: в перчатке или без перчатки?
  - Ваши генералы,- говорят,- парадные, они всегда в перчатках ходят; значит, и здесь так были.
  Левша ничего не сказал. Но вдруг начал беспокойно скучать. Затосковал и затосковал и говорит англичанам:
  - Покорно благрдарствуйте на всем угощении, и я всем у вас очень доволен и все, что мне нужно было видеть, уже видел, а теперь я скорее домой хочу.
  Никак его более удержать не могли. По суше его пустить нельзя, потому что он на все языки не умел, а по воде плыть нехорошо было, потому что время было осеннее, бурное, но он пристал: отпустите.
  - Мы на буреметр,- говорят,- смотрели: буря будет, потонуть можешь; это ведь не то, что у вас Финский залив, а тут настоящее Твердиземиое море.
  - Это все, равно,- отвечает,- где умереть,- все единственно, воля божия, а я желаю скорее в родное место, потому что иначе я могу род помешательства достать.
  Его силом не удерживали: напитали, деньгами наградили, подарили ему на память золотые часы с трепетиром, а для морской прохлады на поздний осенний путь дали байковое пальто с ветряной нахлобучкою на голову. Очень тепло одели и отвезли левшу на корабль, который в Россию шел. Тут поместили левшу в лучшем виде, как настоящего барина, но он с другими господами в закрытии сидеть не любил и совестился, а уйдет на палубу, под презент сядет и спросит: "Где наша Россия?"
  Англичанин, которого он спрашивает, рукою ему в ту сторону покажет или головою махнет, а он туда лицом оборотится и нетерпеливо в родную сторону смотрит.
  Как вышли из буфты в Твердиземное море, так стремление его к России такое сделалось, что никак его нельзя было успокоить. Водопление стало ужасное, а, левша все вниз в каюты нейдет - под презентом сидит, нахлобучку надвинул и к отечеству смотрит.
  Много раз англичане приходили его в теплое место вниз звать, но он, чтобы ему не докучали, даже отлыгаться начал.
  - Нет,- отвечает,- мне тут наружи лучше; а то со мною под крышей от колтыхания морская свинка сделается.
  Так все время и не сходил до особого случая и через это очень понравился одному полшкиперу, который, на горе нашего левши, умел по-русски говорить. Этот полшкипер не мог надивиться, что русский сухопутный человек и так все непогоды выдерживает.
  - Молодец,- говорит,- рус! Выпьем!
  Левша выпил.
  - А полшкипер говорит:
  - Еще!
  Левша и еще выпил, и напились.
  Полшкипер его и спрашивает:
  - Ты какой от нашего государства в Россию секрет везешь?
  Левша отвечает:
  - Это мое дело.
  - А если так,- отвечал полшкипер,- так давай держать с тобой аглицкое парей.
  Левша спрашивает:
  - Какое?
  - Такое, чтобы ничего в одиночку не пить, а всего пить заровно: что один, то непременно и другой" и кто кого перепьет, того и горка.
  Левша думает: небо тучится, брюхо пучится,- скука большая, а путина длинная, и родного места за волною не видно - пари держать все-таки веселее будет.
  - Хорошо,- говорит,- идет!
  - Только чтоб честно.
  - Да уж это,- говорит,- не беспокойтесь.
  Согласились и по рукам ударили.

    ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

  Началось у них пари еще в Твердиземном море, и пили они до рижского Динаминде, но шли всº наравне и друг другу не уступали и до того аккуратно равнялись, что когда один, глянув в море, увидал, как из воды черт лезет, так сейчас то же самое и другому объявилось. Только полшкипер видит черта рыжего, а левша говорят, будто он темен, как мурин.
  Левша говорит:
  - Перекрестись и отворотись - это черт из пучины.
  А англичанин спорит, что "это морской водоглаз".
  - Хочешь,- говорит,- я тебя в море швырну? Ты не бойся - он мне тебя сейчас назад подаст.
  А левша отвечает:
  - Если так, то швыряй.
  Полшкипер его взял на закорки и понес к борту.
  Матросы это увидали, остановили их и доложили капитану, а тот велел их обоих вниз запереть и дать им рому и вина и холодной пищи, чтобы могли и пить и есть и свое пари выдержать,- а горячего студингу с огнем им не подавать, потому что у них в нутре может спирт загореться.
  Так их и привезли взаперти до Петербурга, и пари из них ни один друг у друга не выиграл; а тут расклали их на разные повозки и повезли англичанина в посланнический дом на Аглицкую набережную, а левшу - в квартал.
  Отсюда судьба их начала сильно разниться.

    ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

  Англичанина как привезли в посольский дом, сейчас сразу позвали к нему лекаря и аптекаря. Лекарь велел его при себе в теплую ванну всадить, а аптекарь сейчас же скатал гуттаперчевую пилюлю и сам в рот ему всунул, а потом оба вместе взялись и положили на перину и сверху шубой покрыли и оставили потеть, а чтобы ему никто не мешал, по всему посольству приказ дан, чтобы никто чихать не смел. Дождались лекарь с аптекарем, пока полшкипер заснул, и тогда другую гуттаперчевую пилюлю ему приготовили, возле его изголовья на столик положили и ушли.
  А левшу свалили в квартале на пол и спрашивают:
  - Кто такой и откудова, и есть ли паспорт или какой другой тугамент?
  А он от болезни, от питья и от долгого колтыханья так ослабел, что ни слова не отвечает, а только стонет.
  Тогда его сейчас обыскали, пестрое платье с него сняли и часы с трепетиром, и деньги обрали, а самого пристав велел на встречном извозчике бесплатно в больницу отправить.
  Повел городовой левшу на санки сажать, да долго ни одного встречника поймать не мог, потому извозчики от полицейских бегают. А левша все время на холодном парате лежал; потом поймал городовой извозчика, только без теплой лисы, потому что они лису в санях в таком разе под себя прячут, чтобы у полицейских скорей ноги стыли. Везли левшу так непокрытого, да как с одного извозчика на другого станут пересаживать, всº роняют, а поднимать станут - ухи рвут, чтобы в память пришел.
  Привезли в одну больницу - не принимают без тугамента, привезли в другую - и там, не принимают, и так в третью, и в четвертую - до самого утра его по всем отдаленным кривопуткам таскали и все пересаживали, так что он весь избился. Тогда один подлекарь сказал городовому везти его в простонародную Обухвинскую больницу, где неведомого сословия всех умирать принимают.
  Тут велели расписку дать, а левшу до разборки на полу в коридор посадить.
  А аглицкий полшкипер в это самое время на другой день встал, другую гуттаперчевую пилюлю в нутро проглотил, на легкий завтрак курицу с рысью съел, ерфиксом запил и говорит:
  - Где мой русский камрад? Я его искать пойду.
  Оделся и побежал.

    ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

  Удивительным манером полшкипер как-то очень скоро левшу нашел, только его еще на кровать не уложили, а он в коридоре на полу лежал и жаловался англичанину.
  - Мне бы,- говорит,- два слова государю непременно надо сказать.
  Англичанин побежал к графу Клейнмихелю и зашумел:
  - Разве так можно! У него,- говорит,-хоть и шуба овечкина, так душа человечкина.
  Англичанина сейчас оттуда за это рассуждение вон, чтобы не смел поминать душу человечкину. А потом ему кто-то сказал: "Сходил бы ты лучше к казаку Платову - он простые чувства имеет".
  Англичанин достиг Платова, который теперь опять на укушетке лежал. Платов его выслушал и про левшу вспомнил.
  - Как же, братец,- говорит,- очень коротко с ним знаком, даже за волоса его драл, только не знаю, как ему в таком несчастном разе помочь; потому что я уже совсем отслужился и полную пуплекцию получил - теперь меня больше не уважают,- а ты беги скорее к коменданту Скобелеву, он в силах и тоже в этой части опытный, он что-нибудь сделает.
  Полшкипер пошел и к Скобелеву и все рассказал: какая у левши болезнь и отчего сделалась. Скобелев говорит:
  - Я эту болезнь понимаю, только немцы ее лечить не могут, а тут надо какого-нибудь доктора из духовного звания, потому что те в этих примерах выросли и помогать могут; я сейчас пошлю туда русского доктора Мартын-Сольского.
  Но только когда Мартын-Сольский приехал, левша уже кончался, потому что у него затылок о парат раскололся, и он одно только мог внятно выговорить:
  - Скажите государю, что у англичан ружья кирпичом не чистят: пусть чтобы и у нас не чистили, а то, храни бог войны, они стрелять не годятся.
  И с этою верностью левша перекрестился и помер. Мартын-Сольский сейчас же поехал, об этом графу Чернышеву доложил, чтобы до государя довести, а граф Чернышев на него закричал:
  - Знай,- говорит,- свое рвотное да слабительное, а не в свое дело не мешайся: в России на это генералы есть.
  Государю так и не сказали, и чистка все продолжалась до самой Крымской кампании. В тогдашнее время как стали ружья заряжать, а пули в них и болтаются, потому что стволы кирпичом расчищены.
  Тут Мартын-Сольский Чернышеву о левше и напомнил, а граф Чернышев и говорит:
  - Пошел к черту, плезирная трубка, не в свое дело не мешайся, а не то я отопрусь, что никогда от тебя об этом не слыхал,- тебе же и достанется.
  Мартын-Сольский подумал: "И вправду отопрется",- так и молчал.
  А доведи они левшины слова в свое время до государя,- в Крыму на войне с неприятелем совсем бы другой оборот был.

    ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

  Теперь все это уже "дела минувших дней" : и "преданья старины", хотя и не глубокой, но предания эти нет нужды торопиться забывать, несмотря на баснословный склад легенды и эпический характер ее главного героя. Собственное имя левши, подобно именам многих величайших гениев, навсегда утрачено для потомства; но как олицетворенный народною фантазиею миф он интересен, а его похождения могут служить воспоминанием эпохи, общий дух которой схвачен метко и верно.
  Таких мастеров, как баснословный левша, теперь, разумеется, уже нет в Туле: машины сравняли неравенство талантов и дарований, и гений не рвется в борьбе против прилежания и аккуратности. Благоприятствуя возвышению заработка, машины не благоприятствуют артистической удали, которая иногда превосходила меру, вдохновляя народную фантазию к сочинению подобных нынешней баснословных легенд.
  Работники, конечно, умеют ценить выгоды, доставляемые им практическими приспособлениями механической науки, но о прежней старине они вспоминают с гордостью и любовью. Это их эпос, и притом с очень "человечкиной душою".
  -------------

    Примечания

  [1] Кизлярки. (Прим. автора.)
  [2] "Поп Федот" не с ветра взят: император Александр Павлович перед своею кончиною в Таганроге исповедовался у священника Алексея Федотова-Чеховского, которой после того именовался "духовником его величества", и любил ставить всем на вид это совершенно случайное обстоятельство. Вот этот-то Федотов-Чеховский, очевидно, и есть легендарный "поп Федот". (Прим. автора.)

Категория: Книги | Добавил: Armush (28.11.2012)
Просмотров: 326 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа