Леонтьев Константин Николаевич - Хамид и Маноли

вались, что все утихло, и хвалили консулов; один только тот усатый черигот кафеджи, который с мужем покойным был друг, все не хвалил и не радовался.

   - Жаль, жаль, - говорит, - что ни вас всех, ни консулов турки не перебили! Конец бы тогда Турции сразу! Вы думаете, эти западные консулы об вас заботились? Глупый вы народ! Это у них тоже своя политика друг против друга. Назло все они это англичанину сделали; зачем больше их весу у Вели-паши имел. Ах вы деревенские головы! Что мне сделать с вами, не знаю.

   Уж не знаю, правду ли он говорил, кафеджи, или так у него уже злость против франков была.

   Как утихло все, говорю я, и душа моя утихла вовсе, господин мой! Долго и слез у меня ни капли не было. Точно душу мою кто ветром, как лампадку, задул. Хожу - ничего не хочу, все вижу, а смотреть ни на что не смотрю.

   Хлебом одним год почти питалась у себя в доме и, кроме церкви, никуда не ходила. Сердце мое стало как камень, а камень такой всяких жалоб и слез тяжелее!

   И о брате, и об муже, и об матушке вспоминала нарочно, не заплачу ли?

   Дочь нарочно начну няньчить: "Сирота моя! несчастная моя!" Все не плачу!

   Только, наконец, весной я заплакала, и стало мне много легче. И вот отчего это случилось.

   Девочка моя на руках моих стала дремать, а я сидела и вспоминала всякие песни, которыми няньчат детей.

   И вспомнилась мне одна нездешняя песня; отец меня петь ее выучил, когда из Эпира вернулся.

   Нашего маленького, маленького балованного. Вымыли его, вычесали, к учителю посылали...

   Ждет его учитель с бумагой в руке;

   А учительша ждет его с золотым пером.

   - Дитя ты мое, дитя, где твоя грамота, где твой ум?!

   - Грамота моя на бумажке, а ум мой далеко, далеко! Далеко, у девушек тех черноглазых,

   Глаза у них точно оливки, а брови снурочки.

   А волосы их белокурые - длиной в сорок пять аршин!..

   Вот эту песенку как запела я сама про себя (девочка моя уснула), и вспомнила я, как носила брата! сама еще мала как была!

   Несу его, помню, домой из-за ворот вечером и пою эту песню; и месяц ему в личико светит, и он глазами синими на мои глаза глядит и молчит... Вот как это я вспомнила, открылась душа моя с того часа, и полились мои слезы!..

   Верьте мне, господин мой, что я вам всю правду сказала!

   Я слушал внимательно рассказ Катерины. Небо над нами было чисто, и розовый цвет уже покрывал старый персик, у которого мы сидели; море не шумело, и мирно блистал снег вдали, на высотах Сфакиотских...

   Я верил страданиям Катерины; но и страдания, и радость в этом прекрасном краю казались мне лучше тех страданий и радостей, которыми живут люди среди зловонной роскоши европейских столиц.

  

   [1] Эленица - уменьшительное от Элена.

   [2] Бакал - лавочник.

   [3] Бахчиш - награда на чай, на водку.

   [4] Капа - короткий, очень красивый бурнус с башлыком.

   [5] Конак - большой дом, хоромы.

   [6] Морья - грубо произнесенное Морея, т. е. Пелопонес.

   [7] Аман - Увы! ах! беспрестанно употребляется на Востоке.

    [8] Море - звательный падеж от морос - глупый. Это не всегда брань на Востоке, а просто фамильярное и даже иногда ласковое воззвание, как бы у нас: дурочка или глупенькая!

   [9] Низам - регулярное войско.

   [10] Заптие - жандармы.