Лейкин Н. А. Шуты гороховые: Повести. Рассказы
М., "Русская книга", 1992.
Вечером, за день до свадьбы, жених и его шафер-дружка приехали к отцу невесты принимать приданое и прямо прошли в контору. Отец невесты, небольшого роста купец с клинистой бородкой и плутоватыми глазами, ждал уже их и, сидя у стола, побрякивал на счетах. Расцеловались со щеки на щеку.
- Печальную необходимость надо исполнить, папашенька,- сказал жених будущему тестю.- Но сам я из деликатности чувств принимать по росписи не буду. Пусть вот Федя займется этим, а я сяду к сторонке, - указал он на дружку и закурил папироску.- О, злато, злато! Сколько из-за него зла-то! - послышался его вздох.- Откровенно говоря, и не хлопотал бы из-за него, проклятого, ежели бы вашей дочери не любил. Ей ведь жить-то с приданым, а не мне! А то после и близок локоть, да не укусишь. Хуже, ежели они, привыкшие к роскошному пуховому ложу родителя, впоследствии в бедности и в холодной квартире прозябать будут. Я, папашенька, человек современный и всей этой серости гнушаюсь, чтоб к приданому из-за недоданной тряпки придираться. Федя займется только главными статьями.
- Да что ты какое прение развел? Словно в семигласной думе. Будь покоен, все в порядке,- отвечал отец невесты.- Неужто я ее обижу?
- То-то, говорю, ей с приданым жить, а не мне. Я по своим понятиям и в хижине убогой... На голых камнях и с поленом в головах спать буду. А они комплекции изнеженной.
Раскрыли роспись. Дружка читал. Жених сидел в стороне.
- "Во имя Отца и Сына..." и там прочее... "Даю за моей дочерью Натальей..." и там прочее... Божьего Милосердия два в серебряных кованых ризах...
- А обещали пять,- не утерпел и заметил жених.- Во-первых, моего ангела нет, а во-вторых, ее. Хотели Трофима и Наталии выменить и дать и не дали. Неопалимой Купины тоже нет. А какой дом без Купины? Вдруг пожар? Чем я оборонюсь? Ну, да это я так, к слову... Не хотите, чтоб лишняя благодать у вашей дочери в доме была, и не надо.
- Ложек столовых и чайных, и десертных по две дюжины, ситечко одно, ложка суповая одна, ложка рыбная одна, молочник, поднос, чайник и самовар парадный...- читал дружка и прибавил: - Тут показано двадцать три фунта серебра, а мы вешали и вышло одиннадцать.
- Не может быть...- смутился отец.
- Очень может быть-с,- отвечал жених.- Будьте покойны - верно как в аптеке. Во-первых, вы, должно быть по ошибке, вместо серебряного самовара мельхиоровый подсунули. Мы смотрели, папашенька, пробы нигде не нашли.
- Ну, уж это жена. Она закупала. Может быть, и мельхиоровый.
- Однако вы его в серебро закатали. Не мне из него, папашенька, пить, а вашей дочери, только зачем же обещать? Ну, да все равно. Клади, Федя, на счеты двенадцать фунтов. Папашенька деньгами дополнят. Серебро-то в деле, кажется, по двадцати восьми рублей фунт.
Отец невесты разинул рот от удивления и почесал затылок.
- Колье бриллиантовое, а также серьги, две булавки, четыре кольца, браслет, все с бриллиантами белой воды, всего на сумму семь тысяч пятьсот,- читал дружка.
- Этой радости, папашенька, мы совсем не видели! - возгласил жених.
- В свадьбу увидишь. На ней будут надеты. Нельзя же впредь присылать тебе на квартиру,- проговорил отец.
- Хорошо-с, но вы счеты от бриллиантщика к росписи пришейте и чтоб было подписано: "деньги получил сполна". А вдруг напрокат взяты? Что тогда?
- Да за кого ты меня считаешь? Что ж я, по-твоему, мошенник, что ли?
- Я не о себе, папашенька, хлопочу, а о вашей дочери. Ей носить, а не мне,- уклонился от ответа жених.- Там еще золотые вещи не совсем в порядке, ну, да Бог с ними! Читай, Федя, далее. Меха...
- Два салопа: один будничный на желтых лисах, крытый сатентюрком, и один праздничный чернобурых лисиц с таковым же воротником...
- К слову сказать, папашенька, только полочки черно-бурые, а сзади мех совсем подгулял. Да и бархат-то ой-ой какой! Да и чернобурость-то я пробовал платком - крашена.
- Трошка! Трошка! Как ты можешь так в критику?
- Отчего же, папашенька! На то у меня глаза на лбу. Вот о бархатной шубке с собольей опушкой я ничего не говорю, коли она хороша. Ну, да вы наличными подравняйте, так оно и ничего. Летние верхние вещи, Федя, пропусти. Читай дальше спальню...
- Кровать двухспальная ореховая под воск с резьбой и к ней тюфяк, два пуховика и шесть подушек. Одеяло атласное розовое... Одеяло байковое.
- Это все в порядке? - спросил отец.
- Все-с, но только в перине не пух, а полупух. Я рассматривал.
- Пух, говорю тебе. Счет даже покажу.
- Не спорьте, папашенька, мы этим товаром сами торгуем. Я пух-то от полупуху в хмельном образе и зажмуря глаза отличу. Ну, да вашей дочери спать! Пусти, Федя, я сам буду читать,- проговорил жених и взял роспись из рук дружки.- Будем вразбивку проглядывать только сомнительное. Медная посуда... Самоваров пять... Это в порядке и за оное благодарю от лица вашей дочери. Кастрюля... Тут, папашенька, кастрюли показаны все медные, а у вас наполовину. Бог знает какие попались. Вот хоть бы два рыбных котла...
- Кастрюли наполовину белой меди. Они сверху вылужены. Котлы тоже.
- Нет, уж это - ах, оставьте! Скоблил я полуду на рыбном котле и до меди не доскоблился. Просто железные кастрюли. А ведь тут разница. Медь-то шесть гривен фунт. Возьмем теперича пьянино. Чудесно. Обещали новое дать, а дали старое. Трюмы простеночные три показано, а дали два.
- Да ведь у тебя зало-то о двух простенках, так куда же третье-то зеркало?
- Какое вам дело до этого? Может, дочка ваша намерена оное на чердак поставить. Опять же бронзовая люстра. Привесили к потолку и думаете, что я не разгляжу? Лазал и осмотрел-с. Нешто это бронза? С бронзой рядом лежала, вот и все. Потом столовый сервиз... Сервиза вовсе нет, а есть тарелки да миска с парой блюдьев.
- Сервиз после свадьбы дадим.
- Папашенька, все люди смертны. А вдруг после свадебного чревообъедения вы, чего Боже оборони, дух свой скончаете? Тогда что? И будет ваша дщерь без сервиза. Нет, уж я вас попрошу завтра озаботиться покупкой оного. Теперь самое важное... Пятнадцать тысяч в билетах второго восточного займа. Где они?
- Это в день свадьбы, после венчания.
Жених развел руками.
- Совсем нельзя этому быть-с,- сказал он.- После смерти покаяние не бывает. А вдруг? Ведь уже обвенчаешься, так уж потом развенчивать не будут.
- Чудак-человек, если ты во мне сомневаешься, то могу и я в тебе сомневаться. А вдруг ты деньги-то возьмешь да сбежишь? - отрезал отец.
- Зачем же нам сбегать, коли мы влюблены в вашу дочь. Но будем говорить прямо: сколь я ни влюблен в Наташеньку, но ежели перед венцом истинник сполна не получу - венчаться не поеду. Папашенька, это для ее же блага. Ей без денег тоже нельзя. Скреплю свое сердце и, обливаясь слезами горючими, удалюсь на холостую постель. Но ежели у вас сомнение во мне, можно так сделать: завтра положите билеты в банк на хранение, на ее имя, а квитанцию мне в руки. И волки сыты, и овцы целы. Согласны?
- Согласен. Ох, и кулак же ты, посмотрю я на тебя! - вздохнул отец.
- Сами вы, папашенька, кулаки. Но ведь нельзя, наше дело купеческое, торговое,- отвечал жених.- Только коли уж класть деньги будете, то кладите не пятнадцать тысяч, а накостите двести рублей на Божие Милосердие, которого не хватает, четыреста рублей на серебро да за рояль, медную посуду и полупух с трюмой хоть девятьсот, итого шестнадцать тысяч пятьсот. Да счет от бриллиантщика и сервиз, а то я и венчаться не поеду. Люстра вам прощается. Ходит, что ли?
- Делать нечего! Тебя на кривой не объедешь.
Будущие тесть и зять протянули друг другу руки.
- Федя! Разнимай! - кричал жених дружке.