Коваленская Александра Григорьевна - В сорочке родилась

, и горше этого горя лютаго нѣту на свѣтѣ... Сердце материнское изсохло въ груди, тоска меня одолѣла. Ходила ко мнѣ мать, плакалась вмѣстѣ со мной, уговаривала, нѣту мнѣ спокою, такъ и надрывается душа моя непокорная! Мужъ ничего, онъ не разговорчивъ былъ, извѣстно, мужчина - стерпѣлъ, только обо мнѣ все больше убивался. А тутъ захворала и матушка моя и скорехонько отдала Богу душу. Какъ я ее похоронила, тамъ же, около моихъ могилокъ махонькихъ, народъ разошелся, а я сѣла подъ кусточкомъ, и Господи! все-то кругомъ веселехонько, весь м³ръ бож³й въ вешн³й день красуется, радуется,- а мнѣ-то - пустъ свѣтъ бож³й, пустехонекъ. Да что говорить, тужила я крѣпко, извѣстно сердце материнское неспокойное. Да вѣдь не я одна, мало-ли матерей горькихъ въ ту весну осталось; друг³я бабы покорныя, потужитъ она, да и покорится, и сама я себя карю, браню, а все сладу нѣтъ. Отбило меня отъ ѣды, и сонъ на умъ не идетъ. Бывало, выйду, какъ только зорька забрежжится, и гляжу, гдѣ тотъ кустъ стоялъ, что цвѣтомъ алымъ изукрашенный, моихъ дѣтокъ радовалъ, и стоить онъ передо мной краше прежняго, и не глядѣли бы глаза мои на Бож³й свѣтъ, сердце-то пуще того надрывается... И стала я сохнуть, къ землѣ меня такъ вотъ и тянетъ, и пригибаетъ.

   - Ужъ и осень на дворѣ, пошла я къ святымъ мѣстамъ на поклонен³е, замолить Владычицу, Пресвятую Богородицу, чтобы преложила гнѣвъ на милость, послала-бы мнѣ дитятко милое, чтобъ не однимъ намъ старикамъ вѣкъ вѣковать. И услышала Пречистая. Прибрела я домой, и послѣ молитвы моей на душѣ у меня словно полегчало. А черезъ годъ съ небольшимъ, родилась у меня дочка Аленушка прошенная, моленная у Господа. И такое ужъ у меня было сердце неотходчивое: младенецъ на рукахъ, а самой все думается: зачѣмъ Господь взялъ моихъ дѣтушекъ, веселѣй бы имъ рости вмѣстѣ, и не надо тому быть что сталось.

   - Такъ-то я жила да грѣшила передъ Господомъ, а все не прогнѣвался Онъ на меня: Аленушку выростила. Расцвѣла она, какъ маковъ цвѣтъ. Мы на нее не нарадовались. Выросла большая, выше меня ростомъ, изъ себя видная, нѣжная да тонкая. Вышла она замужъ за парня хорошаго, ни въ чемъ мы ей не перечили, сама себѣ и жениха выглядѣла. И что-же бы ты думала, участь-то родительская: ха непокорство мое наказалъ Господь, мужа-то ее въ солдаты взяли, все равно какъ моего Ванюшу. Убивалась она шибко, съ дѣтками малыми осталась; а я-то вдовѣла уже тогда, въ тотъ же годъ Господь и мужа моего прибралъ. И остались мы, двѣ бабы безпомощныя, горе горевать съ дѣтьми малыми. Завалилась изба, забѣдняла семья, корову продали; стала чахнуть моя Аленушка, на глазахъ моихъ, какъ свѣчка, таяла; а бѣдность покою не даетъ: ребята кричатъ голодные, все прахомъ пошло, - она хворая, а я старая.

   - Пришлось ей тошнехонько; она и зоветъ меня ночью, будитъ. Встала я; лежитъ она, голубушка, глаза у ней так³е ясные, хочетъ мнѣ что-то сказать, а кашель бьетъ, и кровь алая на губахъ запеклась. И говоритъ она мнѣ:- матушка, возьми ты чулки мои да сходи на прудъ, постирай ихъ, потому помираю, и до утра не доживу...

   - А мы ужъ и соборовали голубушку мою.- Ну такъ вотъ что, матушка, говоритъ она, какъ помру я, тошно тебѣ будетъ, только ты не тужи обо мнѣ. Умирать-то легче, чѣмъ жить. Постояла я около нея, взяла чулки и пошла полоскать. Ночь была мѣсячная, звѣзды по небу повысыпали, я взошла на мостки, сама стираю, а слезы у меня градомъ катятся. Пришла я домой, гляжу жива, а она и говоритъ:- Ну повѣсь чулки посушить, да и зажги свѣчу передъ образомъ, я сейчасъ отойду...

   - Затеплила я свѣчку, подошла къ ней. - Ну что жъ говоритъ, матушка, попрощаемся. Стали мы съ ней прощаться, я какъ къ ногамъ ея припала и встать не могу а она и говорить, тихо такъ да внятно:- не убивайся ты, матушка родимая, жалко мнѣ тебя, что на свѣтѣ маяться останешься, а я отойду съ миромъ ко Господу, въ селен³я Его праведныя, гдѣ и батюшка, и сестры, и братья, и весь бож³й людъ у Господа о грѣхахъ нашихъ молится. И благодари ты Пресвятую Богородицу, родимая, что взяла Она къ себѣ твоихъ дѣтушекъ во младенчествѣ, и въ раю ихъ душки неповинныя не знаютъ ни горя, ни голода. И буду я на томъ свѣтѣ молить Ее Пречистую, чтобы взяла и моихъ въ свои райск³я обители... Сказала эти слова моя Аленушка, перекрестилась, сложила руки и умолкла, закатились ясныя оченьки...

   - И что жъ, касатка моя, я поплакала да скорехонько и утѣшилась; Попомнились мнѣ эти ея слова предсмертныя, разумъ мнѣ она, умирая, открыла. И съ тѣхъ поръ много я еще и внучатъ перехоронила, и, бывало радуюсь, что младенческая душка уходить къ матери. Тутъ мнѣ все открылось, какъ Господь-то милостивъ, всѣхъ взялъ въ Свои святыя обители, а вотъ меня, старую грѣшницу, земля не беретъ, потому неправедно я на свѣтѣ жила, не покорствовала волѣ Бож³ей, ужъ истинно въ сорочкѣ родилась, а все сердце мое рвалось, не покорялась я. А теперь вотъ хожу по богомольямъ, и думается мнѣ, услышитъ Господь молитву мою грѣшную, и умру на пути подъ березкой развѣсистой, и стара я, стара; а что старше становлюсь, то на душѣ у меня спокойнѣе, все думается: недалеко конецъ.

   - Ишь ты м³ръ-то Бож³й красуется, и сколько я на свѣтѣ всего наглядѣлась, сколько милостей извѣдала. Сказано, въ сорочкѣ родилась. И какъ нынче на зарѣ, передъ богомольемъ, пришла я на погостъ въ нашемъ селѣ, гляжу кругомъ: могилкамъ-то моимъ роднымъ и счету нѣтъ: гдѣ еще кустикъ чуть отъ земли подымается, а гдѣ ужъ и дерево кудрявое наклонилося. Листья шумятъ, къ землѣ клонятся, старуху старую, грѣшную, къ себѣ зовутъ на вѣчный покой, гдѣ нѣтъ печалей и воздыхан³й;- небось въ церкви-то слышала ты, родимая?

   - Баушка, баушка, ужъ солнце вона гдѣ! раздался звонк³й голосокъ подъ елками.

   - И то, касатка, заболталась я, поспѣшно поднявшись, сказала старуха. Она выпрямилась во весь свой высок³й ростъ, бодрымъ движен³емъ вскинула себѣ котомку на плечо и, взявъ посохъ, съ прежнимъ веселымъ и бодрымъ видомъ обратилась къ дѣвочкѣ, которая украдкой выглядывала изъ за еловой вѣтки. Прежней усталости и плаксиваго выражен³я и въ поминѣ не было.

   - А нога?

   - Зажила, звонко закричала малютка.

   - Ну зажила, такъ и слава тебѣ Господи!

   - Баушка, я поѣсть хочу,

   - А поѣшь и то дитятко, дѣло ребячье, проголодалась ты, вотъ сейчасъ и хлѣбца поѣшь.

   И совершенно для меня неожиданно, старуха вдругъ подошла но мнѣ, протянула руку и какимъ-то страннымъ напѣвомъ произнесла:- Подайте ради Христа Спасителя на пропитан³е, идемъ на богомолье, Христовымъ именемъ пропитываемся.

   - Что жъ у тебя въ котомкѣ? Полюбопытствовала я, когда дѣвочка принялась за завтракъ.

   - А все смертное - и башмаки, и рубашка, и саванъ на смерть, совершенно равнодушно произнесла старуха. Неравно смертный часъ въ дорогѣ найдетъ, вотъ все тутъ и готово.

   Она приподняла тряпицу, который былъ обвязанъ берестовый коробокъ, и тамъ, не безъ нѣкотораго содроган³я, увидѣла я, дѣйствительно, всѣ эти предметы тщательно сложенные, и даже саванъ, то-есть, кусокъ бѣлаго полотна, тщательно обшитый по всѣмъ сторонамъ чѣмъ-то вродѣ узкой полоски вязанныхъ кружевъ.

   - Сама сшила, замѣтила съ нѣкоторымъ самодовольствомъ старуха, ишь, говоришь слѣпая я, какое слѣпая,- вонъ какъ разукрасила!

   Дѣвочка тоже съ видимымъ удовольств³емъ разглядывала бабушкинъ саванъ, укладывая его обратно въ котомку.

   - Она у меня все знаетъ, дѣвчонка вострая,- помретъ бабушка, она сейчасъ разодѣнетъ. Разодѣнешь, Грунюшка?

   - Я тебя прежде вымою; я видѣла, какъ покойниковъ моютъ, довольная своимъ знан³емъ произнесла Грунюшка.

   - Ну, что за дѣвка-козырь! воскликнула восхищенная бабушка.

   Долго еще смотрѣла я, какъ мимо ограды моего сада мелькала прямая и бодрая фигура высокой старухи, и съ нею рядомъ, мелкими шажками бѣжала дѣвочка, а изъ-за вѣтокъ густо засѣвшаго у ограды орѣшника, отчетливо долетали до меня обрывки разговора: покойниковъ обряжаютъ, могилу копать глубокую, не то водой захлещетъ... разносилось въ сыромъ, напоенномъ весенними ароматами воздухѣ.