Ясинский Иероним Иеронимович - Спящая красавица

   В город въехала балагула вечером, в осеннюю ненастную погоду. Лошади выбивались из сил. Жид громко кричал, и грязь, освещаемая керосиновыми фонарями, уныло чмокала под копытами. Полотно балагулы намокло, из глубины её слышался плач ребёнка, сопровождаемый болезненным кашлем.

   Пассажиров было много. По пути, они по одному выскакивали из неуклюжего экипажа и исчезали в темноте. У них были свои дома в городе или квартиры; балагула мало-помалу опустела. Когда она остановилась возле "Парижской гостиницы", в балагуле сидели только двое: женщина с ребёнком и длинный, худощавый мужчина.

   Из узенького входного коридора падал на улицу яркий луч света, отражаемого зеркальным рефлектором лампы. Свет обрадовал путешественников. Женщина, молчавшая до тех пор, стала говорить ребёнку: "Сейчас, деточка, молочка! Оо! Молочка! Не плачь, не плачь!" - и легонько качала его на руках. Мужчина выскочил из балагулы и вошёл в коридор, где был встречен хозяином, смуглым, невзрачным человеком, в серой паре и при часах. По-видимому, он был русский, но, окинув чёрные до плеч кудри незнакомца косым взглядом, прокричал что-то по-еврейски жиду. Из темноты послышался ответ, и, не дослушав его, невзрачный человек обратился к приезжему:

   - Надолго?

   - Дня на три, на четыре.

   - С женою и маленьким?

   - Да, да! Пусть снесут вещи!.. Залман!

   Невзрачный человек опять прокричал что-то по-еврейски. Но ответ, должно быть, был неудовлетворительный, потому что невзрачный человек нахмурился.

   - Вещи ежели есть - снести можно, только у нас положение - деньги за сутки вперёд.

   Приезжий привык, очевидно, к таким встречам. Он осмотрел номер - который находился тут же в коридоре, окнами во двор - и опустил руку в карман своего летнего коротенького пальто.

   - Денег мелких не имеется, всё бумажки, - сказал он, - и придётся у вас занять, добрейший хозяин.

   Схватив хозяина за нос, приезжий вытащил оттуда словно из портмоне два двугривенника и гривенник.

   - Получите, - сказал он и подал деньги с ловким жестом.

   Хозяин потрогал нос и лениво улыбнулся. Посчитав деньги и посмотрев, не фальшивые ли они, он произнёс:

   - Был тут недавно такой же артист. Да у нас какие дела! Без хлеба сидел, задолжал, да с тем и уехал. Не советую я вам наш город.

   - Э! Я не особенно нуждаюсь! Марилька! Вылезай! Послушайте, хозяин... Самовар!.. Кувшин молока! Чего-нибудь поесть! Залман! Вещи! Холодновато сегодня... Так вы говорите, был у вас? Кто же? А? Профессор Жак? Ну, это шарлатан. У него нет ловкости рук. Он всё действует аппаратами. А я рекомендуюсь - доктор Тириони. В своё время, я получил от персидского шаха орден Льва и Солнца! Залман, живей!

   Невзрачный человек посматривал на чернокудрого магика не то с любопытством, не то с презрением. Он встряхивал на ладони полученные от него деньги, и его сосредоточенное лицо с выпуклым упрямым лбом не внушало доверия. Магик прищурил на него один глаз, хлопнул по плечу и сказал:

   - Однако, поворачивайтесь и вы, хозяин. Мы хотим есть, и мой мальчик озяб. Или за всё вперёд? Нигде этого не водится! Но вот ещё полтинник, чёрт вас побери!

   Он вынул кошелёк и стал доставать деньги. Хозяин бесцеремонно заглянул в кошелёк. В самом деле, у доктора Тириони было много бумажек. Тогда хозяин переменил тон. Крикнув что-то Залману, он спрятал деньги и заговорил, со сладенькой улыбкой:

   - Оно правда - город наш не особенный, а попробуйте. Случалось, что и у нас наживались. Жак на первых порах сотню сколотил. Вот другой приезжал - забыл его фамилию - так тот в клубном зале за три представления рублей четыреста собрал.

   Доктор Тириони торопливо выслушал хозяина и вернулся к жене. Маленькая женщина, с красивым лицом, на котором тревожно блестели большие глаза, стояла возле балагулы, с ребёнком на руках.

   - Иди! - сказал ей магик.

   Молодая женщина взошла по грязи на крыльцо. Хозяин проводил её в номер, где уже горела свечка. Залман внёс вслед затем две коробки, ковёр и узел с пелёнками. То были все вещи доктора Тириони.

   Оставшись одни, супруги вопросительно взглянули друг на друга.

   - Выпутаемся, Марилька! - произнёс магик с улыбкой.

   Молодая женщина печально наклонилась к ребёнку. Мальчик был худенький, лет двух. Он кашлял, капризно протягивал руки, и на его горячие щёчки упали слёзы Марильки.

   Бумажки, пленившие алчного хозяина, были простые цветные, за исключением одной рублёвой и одной трёхрублёвой. Поедая с волчьим аппетитом жидовскую щуку, чёрную от перца, и запивая её водкой и горячим чаем, доктор Тириони задумчиво посматривал на жену, поившую молоком ребёнка, и соображал, сколько денег понадобится, чтоб выкупить заложенный в Бердичеве чемодан и чтоб дотащиться до ближайшего большего города.

   "Чем я не Казенев? - думал он. - Чем я не Беккер, не Герман? Однако же, они богачи, а у меня голодная смерть на носу. Надоела эта грязь! Вон из глуши! На простор!"

   Он выпил ещё рюмку водки.

   - Ешь, Марилька. А я пойду, расспрошу насчёт клуба и типографии... Придётся афишу давать.

   Он встал.

   - Марилька, отчего ты не приучишь Сенечку стакан держать? Он у тебя точно грудной ребёнок! Я тебе, Сенька, задам! - крикнул он и погрозил пальцем.

   Мальчик скосил на него большие как у матери глаза и перестал пить молоко.

   - Отстаньте, Павел Климентьич, - сказала Марилька.

   Магик улыбнулся и слегка ущипнул мальчугана за щёчку. Ребёнок расплакался.

   - Что вы пристали? Разве не видите, Сеня болен! - крикнула Марилька.

   Магик нахмурился и отошёл.

   - Ежели болен Сеня, - сказал он, - так ты же виновата. Совсем не бережёшь моего кармана! На какие деньги лечить?

   Ребёнок плакал и кашлял; Марилька, с сосредоточенным молчанием, качала его на руках, бледная и измученная; магик ушёл, хлопнув дверью.

   В общем зале, вокруг бильярда с изорванным сукном, на которое сверху падал тусклый свет керосиновой лампы, сидело и стояло несколько человек. Доктор Тириони увидел хозяина, наблюдавшего гостей из-за стойки с водками и закусками, и в синем от табачного дыма сумраке разглядел офицеров, вооружённых киями, какого-то господина в нанковых брюках и со скучающим лицом и, наконец, молоденького полицейского надзирателя с крошечными усиками и с оскаленными зубами. Полицейский смотрел прямо на него, и доктор Тириони робко подошёл к молодому человеку.

   - Сегодня приехали? - спросил полицейский со строгой любезностью.

   - Полчаса тому назад.

   - Ваша фамилия?

   - Честь имею именоваться - доктор Тириони.

   Молодой человек не подал руки доктору Тириони. Он сделал ему знак отойти в сторону и сказал с тою же строгою любезностью:

   - Ваши документы?

   Магик вынул из бокового кармана бумаги. Полицейский пробежал их.

   - Этих документов недостаточно, - произнёс он.

   - Вот также свидетельство об отбытии воинской повинности...

   - Недостаточно-с.

   Напрасно магик клялся, что везде во всех городах было "достаточно", молодой человек возражал: "А у нас недостаточно". И только тогда оказалось "достаточно", когда доктор Тириони взял полицейского под руку и вежливо предложил ему выпить и закусить. Молодой человек изъявил полную готовность. Они вышли и закусили, и молодой человек, пообещав завтра же прописать документы, любезно, но уже без всякой строгости, указал доктору Тириони, где находится клуб и где типография - единственная во всём городе.

   Но в зале стало известно о приезде магика. Когда он уходил, офицерик в фуражке на затылке и с испачканной мелом физиономией остановил его.

   - Послушайте, доктор... Господа! Угостим его в складчину! Эй! Две шипучего! Как вас... Тириони? Проделайте что-нибудь... Эйн, цвейн, дрей! [Один, два, три! - нем.] Ах, пожалуйста!

   Его окружили другие офицеры, как раз окончившие партию в "алягер". Они брали его за руку и хлопали по плечу.

   - Вы меня застали врасплох, милостивые государи, - говорил магик, кланяясь и вежливо засучивая рукава. - Попрошу вас дать мне несколько серебряных монет.

   Ему дали семь двугривенных. Он держал их на ладони, чтоб все видели деньги. Потом закрыл ладонь, и когда открыл её - денег не стало. Так как все пристально смотрели на его руки, остававшиеся неподвижными, то это исчезновение показалось изумительным, чудесным, и офицеры громко аплодировали.

   - Господа! - начал доктор Тириони. - Я понимаю, что как ни мала исчезнувшая сумма, всё же вам её жаль. Поищем пропавших денег и, может быть, найдём их. Там на столе, возле почтенного хозяина, я замечаю на тарелке десяток яиц. В котором из них угодно вам, чтоб очутились монеты?

   Офицеры стали говорить: "В этом!" "Нет, в этом!" Они подозревали стачку между доктором Тириони и хозяином. Наконец, они выбрали яйцо, тщательно осмотрели его и положили, по просьбе магика, на бильярд. Магик ещё больше засучил рукава, показал пустые руки и, взяв яйцо, разбил. На зелёное сукно посыпалось серебро.

   Молодые люди пожимали плечами. Тот офицер, у которого лицо было выпачкано мелом, распил с Тириони бутылку донского и просил объяснить, как он делает этот фокус. Тириони таинственно уверял, что всё зависит от ловкости рук. Но ему не верили.

   Он ушёл поздно в свой номер. Сальная свечка догорела и чадила. Марилька лежала возле успокоившегося ребёнка, хрипло дышавшего, и спала, закинув голову. Доктор Тириони наклонился к ней и поцеловал её в плечо.

   Потом он добыл новую свечку и до полночи провозился над составлением афиши.

   Ребёнок всю ночь стонал, по временам жалобно кричал: "Мама!", и магик сквозь сон слышал, как вставала Марилька, зажигала огонь и разогревала на спиртовой лампочке молоко. Но магику хотелось спать, в голове шумело, да и не его было дело помогать жене ходить за ребёнком. Он завернулся в ковёр, потому что в номере было холодно. Когда магик проснулся, мутный день уж глядел в окно.

   Магик выпил рюмку водки и растолкал Марильку, спавшую крепким утренним сном. Сенечка тоже проснулся. Личико у него было жёлтое как воск, и он широко раскрытыми глазами смотрел на отца. Отец съёжил худые бритые щёки, чтоб занять ребёнка, и как-то странно кивнул своим длинным носом. Мальчик испугался.

   Марилька напустилась на мужа; он спросил с чувством:

   - Разве я не отец, что мне нельзя подойти к нему?

   - Сеня боится тебя, когда болен, - сказала Марилька.

   - Пора его отучить от этого, - сурово возразил магик и хотел взять сына на руки.

   Но Марилька не позволила. Ещё у неё сон не совсем прошёл, и она сердилась. Она была в коротенькой красной юбке; белые как лён волосы распустились по голым плечам. Она "лезла в глаза", как выражался доктор Тириони. А так как он этого не любил, то, закусив губу, ударил её. Марилька стала рыдать, он ударил её в другой раз. Магик добился своего и пронёс сына по комнате, после чего отдал его рыдающей жене.

   Так началось утро доктора Тириони.

   Он носил на теле фуфайку: бельё заменяли ему рукавчики и воротничок, которые непосредственно пришивались к этой одежде. Когда он надел порыжелый бархатный пиджак, обшитый широкой тесьмой, узкие голубоватые брюки, ботфорты с раструбами и белый вязаный шарфик, представлявший счастливый контраст с чёрным цветом его кудрей и алым носом, то, действительно, имел внушительный вид магика, престидижитатора, доктора, профессора, антиспирита, демонолога, командора и кавалера - таковы были титулы, которые он давал себе на афише.

   Марилька успокоилась; эта женщина не тратила много времени на слёзы. Она умыла ребёнка тёплой водицей, накормила его и, целуя тонкие ручки своего Сени, находила в любви к нему утешение, которого не давала ей жизнь.

   С удивительной быстротой приготовила Марилька чай, пришила пуговицу к пальто, почистила его, разобрала вещи, вынула из коробок и расставила в порядке на комоде и подоконнике немногие магические аппараты, к которым прибегал доктор Тириони - волшебное ведро, золотую звезду, магнетический станок, канделябры, - подмела пол, оделась, села возле ребёнка и, не поднимая опухших глаз на мужа, принялась вязать носки.

   Магик долго смотрел на неё, играя пальцами. Ему было жаль её. Но он ждал, что она первая заговорит в примирительном духе. Она виновата, потому что вывела его из себя; и было бы естественно, если бы она попросила прощения. Но она молчала. Доктор Тириони, надев серый цилиндр, вышел из номера, скорбный и негодующий.

   Накрапывал дождик. Справившись ещё раз, где клуб, магик пошёл туда. Клуб - это белый дом, с фонарём над входом. Сторож был уже пьян, но пока мог ещё объясняться: он рассказал магику длинную историю, из которой явствовало, что буфетчик в клубе - первое лицо и женат на какой-то майорской дочери, которая содержит недалеко от клуба заведение, "куда также хорошие господа ездят и бла-а-дарят!!"

   Буфетчик, мужчина с пухлым лицом и скромной улыбочкой, пил кофе, когда вошёл доктор Тириони. Кофе гостю он не предложил, а только взглянул на его красный нос. Он видимо был рад, что клубный зал будет занят, потому что это хорошо для буфета. Показав его доктору Тириони и взяв на себя похлопотать пред старшинами о том, чтоб плата за неё была "божеская", буфетчик поставил перед ним графинчик водки, и они выпили по одной и по другой. Он улыбался, производил приятное впечатление всей своей холёной фигурой; и был того мнения, что Тириони получит с вечера чистых семьдесят пять рублей, "на худой конец". Магик охотно верил, и они расстались приятелями.

   Погода стала хуже, и дул резкий ветер. Магик шёл, нахлобучив цилиндр, и забыл о ссоре с женой. Он потирал от холода руки и думал о том, что ещё недавно у него была недурная шубка со скунсовым воротником.

   По пути в типографию, магик зашёл в полицейское управление. Было уже часов одиннадцать.

   В коридоре толпились мужики. Цыган, у которого кровь запеклась в густых как войлок волосах, лежал плашмя на полу и стонал. Евреи о чём-то оживлённо шептались.

   Доктор Тириони вошёл в канцелярию. В большой комнате, с низким потолком, с загаженным полом, сидели за чёрными столами молодые люди, сгорбившись, и строчили. В одном из них магик узнал вчерашнего господина в нанковых брюках и со скучающим лицом.

   - Вам что угодно? - сказал он, уставляясь на магика грустными глазами.

   - С афишей... О разрешении дать в городе магическое представление... - начал доктор Тириони.

   Грустный человек молча указал пером на дверь с надписью: "Присутствие", и магик не без страха направился туда.

   Дверь отворилась, и он увидел продолговатую комнату, где свет, казалось, падал только на стол, покрытый красным сукном и украшенный раззолоченным зерцалом. За столом сидел исправник, тучный как боров: белые, раздутые щёки, маленький суженый лоб. Молоденький секретарь докладывал дело. Помощник исправника задумчиво смотрел в окно.

   Магик остановился у порога. Он ждал и молчал, когда обратят на него внимание.

   Но время шло, и исправник ни разу не поднял на него глаз. Он кашлянул - всё равно, не замечают!

   По временам, исправник брал перо и подписывал бумаги, или обращался к помощнику и дружелюбно толковал с ним. А иногда просто зевал, раскрывая огромный чёрный рот, причём в жирной мякоти щёк совсем исчезали его глаза, и собиралась в морщины кожа на стриженой голове.

   Наконец, как бы нечаянно увидев длинную и печальную фигуру магика, исправник слегка повернул к нему лицо и сиплым басом произнёс:

   - Вам что?

   Доктор Тириони поклонился и подал писанную афишу. Исправник развернул её, прочитал. Помощник исправника тоже заглянул в неё.

   - Ну? - промычал исправник, хмуря брови. - Чего же вы хотите?

   Магик объяснил, что просит разрешить напечатать афишу.

   Исправник опять принялся читать её.

   - Документы заявлены?

   - Так точно.

   - Это что ж за доктор Тириони?

   - Магический псевдоним, г-н исправник.

   - А ваша настоящая фамилия?

   - Павел Климентьевич Курицын.

   Исправник погрузился в афишу.

   - Воля ваша - я таких званий не могу позволить. Какой вы профессор! Покажите мне диплом.

   - Помилуйте, я уж честь имел объяснить...

   - То-то! Всё враки. Это, знаете, наглая эксплуатация! - обратился исправник к своему помощнику. - Не могу разрешить, - сказал он доктору Тириони-Курицыну и вручил ему обратно афишу.

   Магик засуетился. Он вынул несколько печатных афиш в удостоверение, что везде ему разрешали именоваться доктором Тириони, известным профессором, магнетизёром, энциклопедистом, почётным членом спиритического общества в Петербурге и проч., и проч.

   - Везде разрешали, - сказал исправник, - а у нас не разрешают, - и указал на дверь.

   Магик вышел, униженный, сердитый и с сознанием, что чёрт возьми! голодная смерть довольно близка.

   Он побрёл в гостиницу. Марилька всё привела в порядок, и грязная каморка казалась чистенькой. Сеня лежал на постели. Марилька стояла возле него, скрестив руки.

   - Павел Климентьич! - произнесла она надорванным шёпотом.

   - Ну?

   - Болен наш ребёнок.

   - Вижу, - сказал он, глянув на мальчика.

   Магик тёр свои руки, согревая их дыханием. Мальчик никого не узнавал, закатывал судорожно глазки, и тоненькие пальчики его восковой ручки потихоньку шевелились.

   - Утром он мог есть, - промолвила горестно Марилька, нагибаясь к сыну.

   Она стала рыдать, потом вдруг умолкла и посмотрела на мужа. Ему сделалось стыдно, и он начал утешать её, уверяя, что Сеня поправится; но она опять разрыдалась.

   Тогда магик пообещал жене послать за доктором.

   Торопливо сообщив ей, что сказал ему исправник, он хватил из бутылки глоток водки и переписал афишу. Он обнял жену, дал ей честное слово, что мальчик скоро будет здоров, и поцеловал его. Ручки у Сени были холодны как лёд.

   В полицейском управлении он уже не застал исправника. Исправник жил недалеко и отправился домой завтракать. Магик бросился к нему на квартиру.

   Долго пришлось магику ждать в передней. Лакей носил мимо него блюда и тарелки. Когда половинка двери отворялась, доктор Тириони видел на секунду край стола, за которым ел исправник; шея у толстяка была завязана салфеткой, и концы салфетки торчали на затылке.

   "Как ест!" - восклицал мысленно доктор Тириони и думал о Марильке и о своём больном ребёнке.

   Всему бывает конец. Кончил завтракать и исправник и вышел в переднюю.

   - Вы опять? - произнёс он и взял афишу у магика.

   Но едва он развернул её, как, не читая, отдал назад.

   - Я вас вышлю из города, если вы будете лезть ко мне! - закричал он, наливаясь кровью.

   - Помилуйте!..

   - Молчать!

   - Ваше превосходительство, мне выехать не с чем.

   - Молчать!

   Исправник облёкся в шинель, поданную лакеем, и ушёл. Лакей сделал магику знак. Глазки его хитро улыбались, и он шёпотом сказал:

   - Взятку хочет. Ему в афишу хоть пять рублей заверните. Были тут такие же, как вы - он с них всегда брал. А у вас цирк?

   - Нет, я по другой части.

   - А то ежели б цирк, так хорошо б ему после обеда барышню молоденькую с афишей прислать. Стоял у нас цирк Иозефа, каждый раз барышню присылали. Ну, а впрочем, всё же ему лошадь, кроме того, подарили.

   - За что же?

   - Начальство! Лошадь ему понравилась, он сейчас приметы велел подыскать, говорит: "Краденая". Ну, Иозеф видит, надо отдать - взял и отдал. Очень только заскучал и недолго в городе оставался.

   Магик выслушал рассказ и посмотрел на лакея.

   - У меня денег нет, - сказал он.

   Лакей промолчал, недоверчиво скосив масляные глазки на дорогие ботфорты доктора Тириони:

   - Как хотите, - начал он. - Пожалеете потом...

   Магик не знал что делать. Он отправился за советом к клубному буфетчику. Дорогою ему пришла мысль послать телеграмму губернатору с жалобой на исправника. Он вынул из кармана три рубля. Но эти деньги он положил в афишу и, раздумав заходить в клуб, - погода сделалась ужасная, и вместе с дождём падал снег, - со всех ног бросился в полицейское управление.

   Он хотел начать с угроз, устроить скандал исправнику; даже более смелые намерения одушевляли его; но когда исправник увидел его и произнёс: "Опять??" - он протянул афишу со смиренным видом.

   - Знаете, это верх нахальства! - сказал исправник.

   Он сидел как и в тот раз за столом, и ящик был до половины выдвинут против него. Когда исправник развернул афишу, деньги упали в ящик. Доктор Тириони, в качестве специалиста, подивился искусству исправника. А исправник, как ни в чём не бывало, пробежал афишу.

   - Ну, хорошо! - произнёс он, нахмурившись. - Так и быть! Вы говорите, выехать не с чем - Бог с вами... Но только в другой раз с этим не смейте являться.

   Он подписал афишу.

   Теперь надо было торопиться. У магика оставался рубль, но этот рубль на доктора. По счастью, доктор оказался из молодых и с добрым сердцем. Увидев Тириони-Курицына, он проникся жалостью к этому слишком по-летнему и столь странно одетому профессору, обещал заехать и предупредил, что денег не возьмёт, а когда магик предложил ему билет на волшебное представление, - у него карманы были полны билетами, оставшимися от неудачного вечера в Бердичеве - то хотел заплатить за билет. Но, как он ни настаивал, магик не взял платы. Доброта и ласковое обращение доктора растрогали его. Он повеселел и мужественно направился в типографию.

   Типография помещалась в подвальном этаже. Содержал её еврей, старый человек. Жёлтый от пота мягкий воротник его рубахи обрамлял сухую на длинной шее голову. Борода у него была реденькая, козлиная, и один глаз прищурен. Он низко поклонился магику и попросил его садиться.

   - Что надо милому пану?

   Магик объяснил.

   - Хорошо. Всё можно сделать. А на когда пан хочет, чтоб было готово?

   - Завтра надо будет с утра расклеить афиши.

   - Ой!

   Еврей взял афишу и стал вымерять и высчитывать, сколько пойдёт шрифту.

   - Так скоро нельзя, дорогой мой пан! - сказал он со сладкой улыбкой. - А пан знает, сколько то будет стоить?

   Они стали торговаться.

   Еврей согласился, наконец, заставить типографию работать ночью. Магик не знал, откуда он возьмёт завтра шесть рублей, но об этом он и не беспокоился: утро вечера мудренее.

   "Теперь к музыкантам!" - Где живёт капельмейстер Дувид Зурман?

   Город населён евреями. Местные купцы славятся своим богатством, и имя одного из них гремит на всём Юге как миллионера и предприимчивого фабриканта. Всё же закоулок, куда попал доктор Тириони, поразил даже его своим нищенским видом. Во дворе, узком и грязном, тянулась целая улица, застроенная врастающими в землю полуразвалившимися хижинами, амбарчиками, хлевами. Козы уныло жевали солому. Одна из них с неопрятной белой шерстью стояла на крыше, под ивой; ветер и дождь трепали над нею гибкие ветви дерева.

   Дувид Зурман сначала не понравился магику: безобразный рыжий еврей, в чёрной бархатной ермолке, с большими руками, которые были усеяны жёлтыми веснушками, и с мокрым ртом. Но когда он согласился взять за вечер восемь рублей (весь оркестр состоял из четырёх человек), причём деньги было необязательно отдавать вперёд, и дал слово, что "только скажет своим жидкам, так те станут по городу бегать и больше пользы сделают, чем все афиши", доктор Тириони с чувством пожал ему руку.

   Но мытарства магика не кончились. На улице его встретил клубный буфетчик и, разведя руками, сообщил неприятную новость. Старшины каждый порознь соглашаются уступить клубный зал под магический вечер; но решение это может вступить в законную силу лишь по утверждении его собранием. "Когда же собрание?" - "А денёк придётся подождать". Магик уныло смотрел на сытую фигуру буфетчика в бобровой шубке и под зонтиком. Согнув колени и держа руки в карманах своего куцего пальто, Павел Климентьич дрожал от холода, и нос его из красного сделался синим.

   - Придётся поискать новый зал, - проговорил он с отчаяньем.

   Ему удалось застать смотрителя уездного училища. Когда он вошёл в переднюю, горничная испугалась и убежала. Дети высунули из дверей головы и тоже удрали. Высунула голову толстая дама и, вскинув на магика круглые, жёлтые глаза, скрылась в тревоге. Наконец, вышел сам смотритель, молодой геморроидальный человек, сильно пахнувший водкой. Расспросив гостя, он сухо объяснил ему, что "согласно циркуляра г-на министра народного просвещения", в зданиях учебных заведений "никоим образом" не могут быть терпимы спектакли.

   Магик пошёл к председателю мирового съезда. Если в городе нет театра, то, в крайнем случае, бродячему артисту приходится давать представления в камерах мировых судей. Ставни в доме были закрыты. Магик вошёл в ворота. Собака сердито тявкнула на него из-под крыльца; припустил дождь. Тириони вскочил в стеклянный коридорчик. Тут он увидел дверь, которая была не заперта, и очутился в доме.

   Было мрачно. В комнатах царил страшный беспорядок: где кровать со скомканным одеялом, где холодный самовар и неубранная посуда. На диване лежала девушка; увидев магика, она схватила со стула юбку и закрылась ею с головой. Из следующей комнаты доносился мерный атласный звук. Магик вошёл. При догорающих свечах, в синей табачной атмосфере, пропитанной пуншевым запахом, вокруг большого стола сидели и стояли молодые и старые люди, кто без сюртука, кто в одном белье. Они точно замерли. В этом зловещем полусвете, среди этого зловещего молчания, когда не смели ни кашлять, ни даже дышать, когда нервы у всех напряглись до высшей степени, точно в комнате - труднобольной и вот-вот умрёт, и все прислушиваются, чтоб уловить его последний, чуть слышный вздох, среди этой мучительной обстановки и этих застывших от ожидания лиц, особенно бледной, мертвенно-зелёной фигурой казался высокий тонкий господин, с пышными каштановыми волосами, очень светлой бородкой и маленьким потухшим лицом. Жизнь сосредоточивалась только в его глазах, сверкавших стальным блеском. Он глядел на карты, которые проворно ложились перед ним. Вдруг взгляд его погас, вздох облегчения вырвался у всех из груди, игроки задвигались, зашумели. Карта была бита. Банкомёт загрёб целый ворох ассигнаций, а высокий господин повернул к магику своё безжизненное лицо.

   - А, очень хорошо! - сказал он, шатаясь и силясь улыбнуться. Он не понимал, о чём говорит магик. - Обратитесь к письмоводителю... Ваше дело... Да как вы сюда попали?! Вам зал? Какой зал?! Подите к чёрту! Трифон! Вечно спит, каналья... Трифон!!!

   Но магик не стал дожидаться Трифона. Он сам ушёл торопливым шагом, ругая себя и этого судью, превратившего день в ночь и выместившего свой проигрыш на нищем.

   Пришлось опять идти в клуб. Магик согласился подождать "денёк". Буфетчик пожурил его за нетерпение. Может, и два дня понадобится обождать - экая важность!

   Смеркалось. С пустым желудком, озябший и не чуя ног от усталости, не на радость вернулся магик домой.

   Вечером заехал доктор. Он успокоил Марильку, велел класть на голову ребёнка лёд, а ножки окутать и согревать бутылками с кипятком. Когда он прощался, рука его слишком долго сжимала руку молодой женщины.

   Но вся эта ночь и весь следующий день прошли для магика и его жены в мучительной тревоге. Ребёнок умирал. Он страшно похудел и посинел. Он не кричал. Только по временам слабый стон срывался с его застывающих губ.

   Чтоб не глядеть на ребёнка и не видеть убитого лица Марильки, магик бродил по городу. В типографии он держал корректуру афиши, в клубе пил с буфетчиком, играл на бильярде.

   Типографщик и капельмейстер раза два прибегали в гостиницу и таинственно шептались с хозяином; тот утвердительно кивал головой. Доктор Тириони понял, что речь идёт о том, есть ли у него деньги. Он вёл себя как фат, требовал вина, закусок, пирожного и приносил всё это жене. Но она ни до чего не дотрагивалась.

   Его долг в гостинице рос, буфетчику он тоже задолжал. Платить было нечем. Но чем больше он должал, тем самоувереннее становился, и сами кредиторы стали, мало-помалу, ухаживать за ним.

   "Неудачный вечер, - думал он, - и они разорвут меня на части". Он гнал мысль о неудаче; только никак не мог перестать думать о больном своём сыне.

   С тех пор, как родился Сеня, в ярмарочном балагане, между учёной лошадью и учёным ослом, которых он потом продал в Евпатории, его тяжёлая магическая жизнь скрасилась чувством, дотоле ему незнакомым. Он полюбил своё дитя и крепко привязался к жене, к которой уже было охладевал. Своё уважение к ней он выразил тем, что сочетался с нею церковным браком. Иногда, в счастливую минуту, обняв Марильку, он слушал, как она вполголоса, чтоб не разбудить крошку, развивает перед ним планы будущего: они станут беречь деньги, накопят пятьсот рублей и приобретут где-нибудь в окрестностях Киева или Харькова хуторок. Хатка их будет беленькая, чистенькая, при ней сад вишнёвый, и все деревья усыпаны чёрными блестящими ягодами, а подсолнечник, большой как тарелка, желтеет на огороде. У них своя лошадь, Сеня ездит верхом. Магик с уверенностью говорил Марильке, что пятьсот рублей будут, и она, кидая счастливый взгляд на ребёнка, целовала мужа, вся зардевшись...

   - Сенька поправится! - произносил магик от времени до времени, шёпотом, хрустя пальцами, и тянул водку.

   А Марилька молчала. Она глядела на сына, слёзы медленно текли по её щекам и падали крупными, светлыми каплями на одеяльце, которым был покрыт Сеня.

   Доктор появлялся ещё раза три. Его розовые щёки лоснились от жира, а красные губы приветливо улыбались под маленькими усиками. Он шутил, утешал Марильку, предлагал ей денег и однажды, в отсутствие мужа, поцеловал её.

   Она локтем отстранила его. Магик скоро пришёл, но она не сказала ему ничего; только с этих пор доверие её к доктору пропало.

   Клубный зал, наконец, поступил в распоряжение магика, и афиши были напечатаны. Типографщик не хотел отдавать афиш и требовал условленной платы. Доктору Тириони стоило больших хлопот убедить его, что шесть рублей получит он из кассы в день спектакля. Еврей морщил лицо, поднимал плечи, чмокал языком и, в конце концов, сдался, выговорив себе, однако, седьмой рубль и два места в зале. Хозяин стал груб: тоже требовал денег. Капельмейстер прибежал в третий раз. Явилось множество мелких расходов: надо было купить верёвок, цветного коленкора, две колоды карт, пять фунтов свечей, кофе для угощения публики волшебным напитком, надо было заплатить человеку за то, что он расклеил по городу афиши, вскоре смытые дождём и сорванные мальчишками...

   Голова шла кругом у доктора Тириони.

   Его выручила жена буфетчика, майорская дочь, Розалия Валентиновна.

   Заглянув в долговую книгу и увидев, что за магиком числится 7 р. 35 к., Розалия Валентиновна приняла в нём живейшее участие. О болезни сына магик слишком часто говорил и даже ссылался на неё как на обстоятельство, препятствующее ему аккуратно расплачиваться с кредиторами. На хозяина он закричал: "Что вы пристаёте ко мне, скажите пожалуйста!? У меня сын болен, можете ли вы это понять?" То же самое, только в вежливой форме, сказал он буфетчику. Розалия Валентиновна, бывшая при этом, грустно потрясла головой, и её некрасивое лицо, с чёрными кругами около глаз, понравилось магику. "Что и говорить! Свет не без добрых людей!" - подумал он и поцеловал руку у майорской дочери. В тот же день Розалия Валентиновна приехала к Марильке, всплеснула руками при взгляде на полумёртвого ребёнка, обняла с горячим чувством молодую женщину и стала закадычным другом бедных супругов.

   Она приобрела на свои деньги всё, что надо было для магического вечера, и цифра долга буфетчику возросла до семнадцати рублей. Кроме того, Розалия Валентиновна прислала пару туго связанных голубков и велела положить их возле Сени, потому что это самое действительное средство против "родимчика", которым, по её мнению, был болен мальчик. Марилька, разумеется, сейчас всё исполнила и, глядя на бледно-синее личико ребёнка и голубей, слабо трепетавших белыми крылами, ждала чуда.

   Утром в день представления доктор Тириони, надев фрак, взятый напрокат у портного Мошки, поехал с визитами по городу и посетил предводителя, акцизного надзирателя, учителей, графиню Чаплицкую, старенькую даму, в лиловом парике, богатую и скупую, воинского начальника, ещё нескольких господ. Он продал билетов на восемь рублей и поторопился сдать деньги в кассу. За кассой сидела Розалия Валентиновна. Она объявила магику, что торгует хорошо, и он, заглянув в ящик, потёр руки.

   Но с двух часов прилив денег прекратился. Требования на билеты были, правда; но без платы. Полицейский надзиратель прислал записочку с просьбой "вручить подательнице два билета". Секретарь попросил, "если можно", доставить ему три билета. Исправник приказал через рассыльного, на словах, оставить для него в первом ряду два места. Даже полицейский писец с грустными глазами и таким видом, о котором говорится "Богом убитый человек", и тот захотел "местечка получше". Пришлось дать билеты типографщику, жене Дувида Зурмана, портному, хозяину гостиницы, каким-то барышням, рекомендованным Розалией Валентиновной, брату буфетчика.

   Погода весь день была такая, что магик постоянно переходил от страха к надежде. С утра было тепло, и солнце светило. Потом вдруг поднялся холодный ветер, а после обеда пошёл дождь. Переставал он несколько раз и снова начинался. Если дождь вечером будет идти, то сбор не выгорит. А тогда хоть в петлю полезай.

   Чтоб не впадать в уныние, магик пил и закусывал "солёненьким", а буфетчик, которого он угощал, закусывал сахаром.

   В этот день все кредиторы пресмыкались пред доктором Тириони. А он то смирялся и был любезен, то кричал, хватая себя за волосы, когда не все стулья оказывались налицо, или рабочие медлили сколачивать эстраду.

   На расположение его духа влияла также Марилька. Многие фокусы без неё не могут идти: ни "зонтик волшебника", ни "звезда Мефистофеля", ни "танцующий платок", ни "превращение дамы в курицу", а самое главное, пропадёт то отделение вечера, которое в афише названо: "Сила магнетизма или спящая красавица". Напечатано это огромными буквами, и с обеих сторон на заманчивую строку указывают ещё по две пары рук...

   Время шло, доктор Тириони всё больше и больше волновался.

   Наконец, он сел на извозчика и поехал в гостиницу.

   - Марилька! - сказал он, входя. - Мы погибли... если ты не захочешь... Что мальчик? - перебил он себя, понизив голос.

   - Сене лучше! - проговорила Марилька с бледной улыбкой.

   Магик потёр руки и поцеловал жену.

   - Гора с плеч!.. Я знал, что он будет здоров... Я тебе говорил!

   Он в волнении подошёл к постели.

   - Голубки? задохлись, - объясняла Марилька, указывая на голубей, неподвижно белевших возле Сени, - и как только они задохлись, наш ребёночек почувствовал это и говорит: "Мама!..", так и говорит: "Ма-ма!.."

   - Удивительно! - произнёс магик и потрогал голубей.

   Они окоченели. Сеня чуть слышно дышал и смотрел на отца мутным взглядом. Пузырь со льдом лежал в головах, подушка был мокрая, и хотя в номере было жарко, но холодом веяло от этого крошечного существа, с вытянутыми ножками, с длинными иссохшими ручками, которые судорожно ловили одеяло.

   - Главное, что голубки? задохлись, - говорила Марилька, придавая этому обстоятельству огромную важность. - Розалия Валентиновна сказала, что ежели голубки? задохнутся, так это к ним, значит, болезнь перешла, а из мальчика вышла.

   Магик промолчал. Он наклонился над сыном и поцеловал у него руку. Когда он поднял голову, Марилька увидела, что по его щеке катится слеза.

   - Так вот, Марилька, - начал он, отворачиваясь и стараясь глядеть в окно, - теперь Сене лучше, и поедем со мною в клуб... А сюда я пришлю женщину от Розалии Валентиновны, и она досмотрит...

   - Какую женщину? - вскричала Марилька.

   - Да ты мне, Марилечка, нужна для вечера...

   - Убирайтесь! - сказала Марилька, побледнев. - Обойдётесь и без меня! Как это я брошу ребёнка, хотела бы я знать? На чужие руки? Какие вы варвары, ах, какие вы варвары, Павел Климентьич!!! - заключила она и разрыдалась.

   Никогда магик не слышал от жены ничего подобного. Он был всегда груб, а она всегда ласкова. Прежде он избил бы её. Но сегодня что-то не позволило ему поднять на неё руку. Он только вздохнул и, нахлобучив цилиндр, вышел.

   О своём горе магик рассказал Розалии Валентиновне. Ласковое выражение лица доброй женщины сменилось на минуту злым.

   - Эки нежности! - сказала она в сердцах. - Да неужели ж вы не можете без неё? Как-нибудь уж постарайтесь, Павел Климентьич! Не возвращать же билеты! Шутка ли! Сколько мы затратили!.. А барышню я вам найду... Вот муку приняла на себя! Ванечка! А, Ванечка! - обратилась она к мужу. - Пошли-ка ты кого-нибудь за Пашкой... Пашка будет кстати! - сказала она магику. - Золотая девочка!

   Через несколько минут явилась Пашка. Она была рыженькая и в веснушках. На ней было модное драповое пальто, белый платочек, съехавший на затылок, фильдекосовые буракового цвета перчатки, а чёрные кругленькие глазки бегали как у зверка.

   Розалия Валентиновна объяснила ей, что от неё требуется.

   - Выдумали! - закричала Пашка. - Ха-ха-ха!

   Однако, она согласилась примерить корсет и пошла с магиком в маленькую уборную, находившуюся при зале. Пашка нисколько не стыдилась и хохотала, чувствуя прикосновение пальцев магика, когда он затягивал ремни. Нос его налился кровью.

   - Отлично, - сказал магик со вздохом облегчения и с любезной улыбкой.

   - Я вас видела, - лукаво проговорила Пашка, поворачиваясь.

   Корсет сидел на ней точно вылитый, спускаясь, с одной стороны, по бедру, до колена.

   - Где вы меня видели?

   - У судьи... Помните, вы шли, а я лежала на диване.

   - А!

   Магик взял её за руку и подвёл к станку. Станок состоял из массивного стального шеста, вбитого в пол эстрады. Магик пристегнул пряжки корсета, Пашка была приведена в горизонтальное положение, поднята на воздух и, громко взвизгивая, красная от испуга, капризно трясла свободной ногой.

   Магик улыбнулся. Общество Пашки спасло его на несколько минут от тоскливых мыслей... Он освободил её и принялся за окончательные приготовления: к вечеру.

   Смерклось.

   Стены продолговатого зала были тёмные, тоненькие колонны поддерживали по бокам потолок, с которого спускалась бронзовая люстра на двенадцать свечей. Венские стулья тесными рядами стояли по обеим сторонам полотняной дорожки, которая вела на эстраду. Магик метался по залу, расставлял столы, прибивал коленкор, смотрел, какой эффект производят издали магические канделябры, забегал в кассу и торговался с публикой, потому что некоторые, например, думский бухгалтер, требовали значительной скидки с назначенных цен за места.

   Когда уж стемнело, и всё было готово, магик побрился в уборной и надел фрачную па