Ясинский Иероним Иеронимович - Гриша Горбачев

nbsp;   - А Кольку я отпустила в поле,- начала она за завтраком.- Вам не скучно у нас? Саше я попеняла, что она вас не занимает. Она все равно что дама - от Ардальона Петровича не отобьете!

   Помолчав, она стала хвалить Гришу:

   - Какой вы скромник. Как бы я хотела, чтоб у меня такой сын был. Дал же бог счастья вашей мамаше!

   В доме закрыли ставни с солнечной стороны, и Прасковья Ефимовна напала на Гришу за то, что он в сюртуке.

   - Неужели же у вас нет блузы? Может быть, вы наденете красную рубашку Ивана Матвеевича?

   - Воображаю, какой вы будете смешной,- заметила Саша.- Уж лучше юбку!

   - Саша,- строго сказала Прасковья Ефимовна,- не издевайся над отцом. Придержи язык. Защитить еще некому будет.

   Гриша отделался от любезного предложения Прасковьи Ефимовны; у него нашлось полотняное платье.

   - Ардальон Петрович говорил, что вы рисуете,- начала Саша, вбегая к нему,- Ганичка просит вас сделать ей кошечку. С вами краски?

   Гриша стал отнекиваться, говорить, что он давно поставил крест над искусством, но все-таки ему хотелось щегольнуть уменьем рисовать,- он согласился.

   Пришла Ганичка с белым котом на руках и села поодаль. Застенчиво улыбаясь, она исподлобья посматривала на Гришу.

   Саша раскрыла ящик с красками, помочила кисточки в воде. Гриша достал альбом из чемодана.

   Он обвел карандашом контур и растер краски на блюдечке. Саша обошла стол и, сев на ручку дивана, смотрела из-за плеча Гриши на рисунок.

   Натурщик сидел неспокойно, и Ганичка что-то шептала коту.

   - А голубую ленточку? - спросила Саша.

   - Сейчас. Главное - надо схватить выражение... Пощекотите у него за ухом.

   Ганичка рассмеялась своим тихим смехом.

   - А это что? - спросила Саша.

   - Зрачки.

   - Синею краской?

   - И малиновым лаком.

   Саша наклонилась рассмотреть лак, и Гриша почувствовал на своем затылке горячее дыхание.

   - Я вам мешаю?

   - Ничего!

   - А теперь какая краска?

   - Бурый вандик.

   Саша опять наклонилась, и дыхание ее стало горячей.

   Гриша капнул краской и запачкал нарисованный глаз.

   - Видите, мешаю.

   - Можно смыть.

   Рисование продолжалось, портрет кота был готов.

   Ганичка приблизилась к альбому и прежде всего показала рисунок коту. Саша все сидела на ручке дивана; Грише не хотелось вставать из-за стола.

   - Ганичка, я вас нарисую!

   - Не хочу, не хочу! - вскричала девочка и убежала, раскрасневшись.

   - Она уж вообразила, что вы ею интересуетесь,- пояснила Саша.- Вот Леночка Тоцкая - всего тринадцать лет, а хоть сейчас о чем угодно говори, все поймет. С Ганичкой же у меня нет никаких тайн. Я даже ей не рассказала о вчерашней царапине.

   - А что, зажила?

   - Болит до сих пор. Уж такое нежное тело.

   Она перегнулась и, заглянув Грише в глаза, спросила:

   - А сегодня на мельницу?

   Он хотел ответить: "Нет, не надо", но сказал:

   - Сегодня пойдем.

   Вернулся Иван Матвеевич, покушал; дом замер, погруженный в сон, и Саша с Гришей через сад вышли в открытое поле, где деревенские мальчишки пасли гусей. Перерезав пыльную проселочную дорогу, они очутились у мельницы.

   Огромное пирамидальное здание под железною кровелькой таинственно молчало. Ветра не было, широкие мельничные крылья неподвижно распростерлись в воздухе. Площадка, где стояла мельница, вся заросла свежею муравой, а далее волновалась еще не сжатая рожь. Золото колосьев пестрело синими васильками, лиловыми волошками, куколем.

   - Я говорила вчера, почему я люблю мельницу,- начала Саша.- Нигде так свободно себя не чувствуешь. Проходят мои последние девичьи дни, хочется забыться... Вон, летят журавли. Я не люблю сада и не люблю леса... Чтобы степь была кругом, чтобы конца-края не видать! Я такая дура: бывало, приду сюда и плачу, только не от горя. Послушайте, отчего сердце сжимается? Идите сюда,- продолжала она, не слушая объяснения Гриши.- Тут маленькая ложбинка, отсюда хорошо смотреть на облака.

   Она отбросила свою соломенную шляпку с красными лентами, легла и стала глядеть на перистые облачка, чуть бледневшие в глубокой лазури неба.

   - Замечательно,- говорила она,- небесные барашки всегда на одном месте, а те тучки, что пониже, бегут быстро. Те, что еще ниже,- быстрее. А мои мечты летят, как сумасшедшие!

   Гриша стоял и думал: "Нет, есть что-то поэтическое в ней".

   - О чем же вы мечтаете? - спросил он.

   - Нет слов рассказать,- произнесла Саша, устремив к небу немигающий взгляд.- Я не могу. Об этом чувстве я нигде даже не читала. Ни одна подруга не поймет меня, и вы тоже не поймете. Садитесь.

   Гриша колебался. Саша вскочила и толкнула его на траву.

   - Вы - эгоист, как никто! Вместе, говорят, и цыган повесился. Видите маленькое облачко, вроде голубки? Отчего оно одиноко?

   Гриша запрокинул голову.

   - Лежите смирно! - приказала Саша.- Лежите, я уберу вас цветами!

   - Что за шутки! - вскричал, смеясь, Гриша.

   Но он покорился ласковой неволе. Послеобеденная дрема охватила его. Стрекотали кузнечики, шуршали стрекозы; по волнам ржи проносился шелковый шелест ветерка.

   Саша подбежала и бросила в него васильками. Через минуту она вернулась... Она смеялась и закидывала его полевыми фиалками, подорожником, хлопушником, лютиками, смолкой. Опустившись на колени, она сказала:

   - Закройте глаза.

   Гриша закрыл - и почувствовал на своих губах торопливый поцелуй, легкий, как резвое дуновение ветерка, и раздражающий, как прикосновение пчелы.

   Он вздрогнул, приподнялся, но Саша была уж далеко, взбежала по ступенькам мельницы, захлопнула за собою дверь. Долго не хотела она выходить. Гриша слышал - она говорит о чем-то с мельником, которого разбудила. Потом она спрыгнула с лесенки, взяла у Гриши свою шляпку и с непокрытою головой пошла рядом с ним через выгон. Глаза ее были потуплены; она молчала, дыхание ее пресекалось.

   В саду Гриша спросил:

   - Зачем вы?..

   - Что такое?

   - Вы знаете что.

   - Нет!..

   - И я не знаю. Следует забыть. Будто бы шалость? Хорошо?

   Саша закрыла лицо шляпкой и сказала:

   - Хорошо.

  

  

   Однако Гриша задумался. Весь остальной день он избегал Саши и старался сблизиться с Колькой. Он удержал мальчика возле себя после вечернего чая и долго расспрашивал, какие у него наклонности, к чему его больше влечет, почему ему так ненавистны книги.

   - Если б учителя не спрашивали,- отвечал Колька мечтательно,- я бы, ей-богу, учился. Отчего не хотят верить? У меня такая натура! Раз не поверили - кончено. Сейчас обманывать.

   От разговора об учении Колька норовил перейти к птичьим гнездам, к наблюдениям над дворовыми собаками, к уличным мальчишкам, которых он обыгрывает в бабки.

   - Коля, тебя нельзя назвать маленьким мальчиком,- начал Гриша.- Подумай только, ты всего на четыре года моложе меня. Если хочешь дружить со мной, тебе придется бросить бабки. Давай вместе собирать жуков, бабочек и растения. Не заметил ты, водятся у вас большие палевые мотыльки? У них крылья с длинными, длинными шпорами!

   - А! - вскричал Колька.- Вчера я кнутом убил. Как хлопнул - упал. Каждое крыло с ладонь. Ну, я же ему задал - искрошил вдребезги!

   Гриша стал говорить о гуманности, о пользе и вреде, приносимых насекомыми. Колька плохо слушал. Он поднимал камешки с земли и с зверским выражением, страшно размахнув рукой, далеко бросал их. Гриша начинал толковать о притяжении земли.

   - Все выдумки! - скептически произнес Колька.- Сказать вам по секрету, я больше учиться не намерен. Если отец накажет, повешусь. Я уж и веревку приготовил,- со слезами в голосе заключил он.

   И тут же, увидав любимого пса, он кинулся к нему, стал кверху ногами и проделал несколько акробатических штук.

   Было поздно, приближался час ужина. Звезды пронизывали там и сям нежный сумрак небес. Утомленный обществом Кольки, Гриша ушел в гостиную, под предлогом головной боли, и решил написать Ардальону Петровичу о своем двусмысленном положении в доме Подковы, где едва ли нужен учитель - разве для очистки совести. "Так зовут врача к безнадежно больному. Но какой же уважающий себя врач возьмется за лечение мертвеца?" - придумал Гриша пышную фразу. Была еще другая причина, почему Гриша не считал себя вправе пользоваться гостеприимством Подковы; но о ней умолчал.

   Он чувствовал себя нехорошо. Голова его в самом деле горела, стучало в висках. Напрасно он разделся и лег. Он должен был встать, зажечь огонь, и, чтобы прогнать смущавшие его мысли и рассеять движения сердца, которые он называл низшими, он занялся метафизикой. В поэзии много предательства, она волнует душу, но метафизика отрезвит. Гриша вынул записную книжку и стал писать: "Бытие есть бываемое; небытие - то, чего не бывает. Однако же бытие может не быть, ибо если б оно не могло не быть, то не было бы небытия. Небытие же всегда есть небытие; оно не может не быть, или, вернее, быть, и, следовательно, оно вечно. Бытие, превращаясь в небытие, становится его частью. Бытие есть настоящее; небытие - вечное. Следовательно, небытие есть все, а бытие только частное небытия - может быть, его атрибут".

   "Я мог бы быть метафизиком, не только поэтом и художником,- подумал Гриша, любуясь своим логическим построением и отодвигая книжку.- Но я должен буду принести себя в жертву реализму".

   "Но если я реалист,- продолжал он,- почему же я так странно отношусь к Саше? Что дурного в ее поцелуе? Она выйдет замуж и, вероятно, будет целовать еще кого-нибудь, кроме мужа. Она сама намекает... Ее положение ясно. Ей трудно бороться с деспотической семьей. Еще хорошо, что она выходит за Ардальона Петровича. Она протестует, как умеет. Или она не по сердцу мне? Нет, она хороша собой, я никогда еще не видал такого прекрасного плеча..."

   Он прервал свои думы: в зале скрипнул пол. В гостиную вкатилось с легким стуком большое зеленое яблоко и остановилось у дивана. Гриша поднял его, положил на стол - все его метафизические и реалистические рассуждения разлетелись, как дым. Сердце забилось, забилось... Кто же, как не Саша, стоит там за спущенною портьерой? Ему чудилось, что он различает даже сдержанный шум ее дыхания.

   Но что-то приковало Гришу к месту. Он не подошел к портьере и не потушил огня. Дрожащими руками развернул он Льюиса и стал вчитываться в смысл первой попавшейся страницы. Буквы прыгали перед глазами. Сначала он ничего не понимал. Но постепенно волнение улеглось, выступили отдельные фразы. Он читал, пока не догорела свеча.

   Светало...

  

  

   Минула неделя, а ответа от Ардальона Петровича не было. Гриша вел себя сурово с Сашей. Колька раздражал его. Блага деревенской жизни, которые посулил ему Селезнев, и вечная еда Подковы стали ему ненавистны. Он узнал, что Подкова разжился всякими неправдами, что когда-то он был старшиной и обирал крестьян, что он держит в руках всех помещиков уезда и разоряет, ссужая их деньгами под большие проценты. Благодушный и вежливый с Гришей, Подкова грубо обращался с рабочими, выжимал из крестьян соки. В откровенных беседах с Гришей, когда он один странствовал по полям, мужики называли Ивана Матвеевича пиявкой и христопродавцем. Гриша на время отложил занятие философией и принялся за изучение книги: О положении рабочего класса в России⁵.

   Саша сосредоточилась, стала бледнеть. Грише она мстила - сама удалялась от него. Об Ардальоне Петровиче стала отзываться горячо, почти с любовью. Она ставила жениху в заслугу его солидность, находила даже, что ему идет американское жабо. Саша хитрила, рассчитывая, что холодным обращением скорее добьется взаимности Гриши.

   Но скоро ей надоела политика. Срок свадьбы приближался с ужасающей быстротой; надо было на что-нибудь решиться. Несколько дней подряд Саша меняла туалеты: надевала то мордовский костюм, то болгарский, то появлялась в голубом сарафане с позументами, то в белом кисейном платье. Однажды, после обеда, она вошла с Ганичкой к Грише и сказала:

   - Григорий Григорьевич, хотите прокатиться? Поедем в Дутый Яр; чудесный дубовый лес, вам понравится.

   Она взяла его за руку.

   Пара стоялых вороных ожидала у крыльца. Надо было вернуться к пяти часам, Иван Матвеевич никому не позволяет ездить на этих лошадях. Их запрягли без его ведома, но с разрешения Прасковьи Ефимовны; она своему же кучеру должна была дать на водку за сохранение тайны.

   Колька сидел на козлах, сложил губы по-кучерски и держал бич. Гриша сел вместе с Сашей, а Ганичка заняла. переднюю скамейку.

   Фаэтон выехал из ворот.

   - Вот мельница,- промолвила Саша.

   - Да, и вертится,- ответил Гриша, взглянув на быстро машущие крылья мельницы.

   - Сжали рожь,- сказала Саша,- нет васильков. Вам нравятся васильки?

   - Не нравятся.

   - А какие цветы вам нравятся? - спросила Саша.

   - Крапива.

   - Вот крапива! - произнесла Саша, положила свою руку на руку Гриши, прижала к подушке фаэтона и стала ломать ему пальцы, сначала нежно, потом крепче.

   Ганичка исподлобья смотрела.

   - Зачем вы при ней? Она все видит,- сказал Гриша по-французски.

   Но Саша не поняла или не хотела попять. Гриша вскрикнул и высвободил наконец руку.

   Жестокость Саши пробудила в нем те реальные мысли, с которыми он так долго и победоносно боролся всю неделю. Саша прикрыла Гришиным пледом свое платье от пыли, и Гриша опять позволил ей ломать ему пальцы. Он отвечал ей тем же и, когда они приехали в Дутый Яр, взял Сашу под руку.

   - Ганичка, поищи грибов,- приказала Саша,- Если найдешь пятьдесят грибов, я подарю тебе свою бонбоньерку с зеркальцем!

   Ганичка отстала. Кучер завез экипаж в тень, закурил трубку и растянулся на траве. Колька разделся и побежал купаться. Молодые люди очутились вдвоем в глуши; кругом зыблились прохладные тени от высоких, кудрявых дубов. На дне Яра струился ручей, и его журчанье сладко тревожило лесную тишину.

   - Какой вы глупый!- сердито начала Саша.- Как нечестно так мучить меня! Хотелось унизить меня и показать, что вы барышня, а не я. Смотрите, мол, я примерный! Что же выиграли? Скучали целые десять дней и столько же дней отняли у меня! Какое право вы имели?! Если сама девушка отдает свое сердце и не требует от вас взамен ничего, так уж я после этого не понимаю, как могли вы оскорбить ее... Вы, кажется, забыли, к какому полу принадлежите, милостивый государь!

   - Вы либеральнее меня смотрите на жизнь,- произнес Гриша.

   - Не смотрю, а чувствую! Мне остается еще так немного свободы! Я не лгала Ардальону Петровичу и сказала, что не люблю его. Он не поверил, я вольна располагать собою, пока не дала клятвы под венцом. Скорей скажите что-нибудь!

   - Вы так взволнованы, Саша! И я сам взволнован. Но не правда ли, нехорошее волнение?

   - Не рассуждайте, ради бога! - вскричала Саша со смехом.

   Она схватила Гришу за голову, притянула к себе и покрыла поцелуями его лицо.

   Ему стыдно было, что его целуют. Упреки Саши были чувствительны. Он готов был доказать, что он гораздо мужественнее, чем о нем думают. Но - раздался отчаянный визг в лесу, и вприпрыжку через кусты прибежал Колька.

   - Сумасшедший, что с тобою? - закричала Саша в испуге, отшатнувшись от Гриши.

   Колька остановился. Глаза его были выпучены, рот плачевно раскрыт.

   - Что случилось? - спросил Гриша.

   - Змея! - сипло отвечал Колька.- Она хотела меня ужалить!

   - Не дурачься! - приказал Гриша.

   Колька помчался дальше, продолжая оглашать лес дикими криками.

   - Теперь он к Панасу, потом к Ганичке. Да, он дурака строит... Нет, нет, он больше сюда не прибежит... Ну, хорошо, пройдем дальше.

   Далеко между деревьями мелькала исступленная фигура Кольки. Он уж приближался к фаэтону, как вдруг отскочил назад и упал навзничь с раздирающим душу воплем. Гриша и Саша поспешили к нему. Колька с разбега хватился лбом о сук и набил себе шишку.

   Трагическое происшествие с Колькой помешало дальнейшему объяснению молодых людей. Ганичка набрала грибов скорее, чем можно было ожидать, и общество покинуло Дутый Яр.

   На обратном пути Гриша сам заботился, чтобы плед не скользил с колен и чтобы пыль не садилась на Сашу.

   Саша сказала:

   - А знаете, Григорий Григорьевич, флигель вам готов. Две комнаты. Хотите осмотреть, пока наши спят?

   Фаэтон въехал в ворота черного двора, на всякий случай, чтобы не попасться на глаза Ивану Матвеевичу.

   Флигель стоял рядом с конюшней: низенький домик о маленькими окнами, выходившими с одной стороны во двор, с другой - в сад. Зимой здесь жил приказчик Подковы, заведующий табачною торговлей. Комнаты были оклеены новыми обоями.

   - Нагнитесь, а то с вами случится то же, что с Колькой,- посоветовала Саша.

   Она ввела его в другую комнату и стала писать что-то на окне. Гриша с недоумением пожал плечами.

   - Несносный! - Она вывела цифру 10.- Поняли?

   Гриша кивнул головой.

   - Теперь...

   Она написала букву б, потом а, н и я. Ганичка смотрела на окно и из-под руки сестры улыбалась Грише.

   "Как неосторожна Саша",- подумал он.

   - Хорошо, хорошо,- сказал он вслух.- Хороший флигель.

   - А замечаете, как низко? - продолжала Саша.- Для сокращения пути вы можете прямо пользоваться окном. Вас сегодня переведут сюда... Все поняли?

   Ганичка взвизгнула от смеха и убежала.

   - Но и Ганичка поняла? - проговорил он с тревогой.

   - Ничего она не поняла. Волка бояться - в лес не ходить! Я не боюсь волка.

  

  

   Ожидая свидания, Гриша с балкона пристально смотрел на закат. В просвете, образуемом двумя тополями, ярко сияли небеса, залитые пурпурным огнем. Таяли золотые тучки. Гриша думал, что, может быть, то самое облачко, которое там у мельницы стояло так высоко и было так холодно и бледно, теперь спустилось со своей недоступной высоты и догорает на костре заката. Он вспомнил, что Саша сравнила облачко с белою голубкой. Когда-то ночью он видел пожар. Голуби проснулись и стали кружиться над заревом, падая один за другим в пламя. Вот и облачко сгорит...

   - О чем пригорюнились? - спросила Прасковья Ефимовна, садясь возле Гриши.- Вы чересчур серьезны. Все думаете о своих науках. Право, молодому человеку не мешает и пустяками заняться. Возьмите моих девочек да сыграйте в короли или в марьяж!

   - Простите, я не люблю карт.

   - Ничего-то вы не любите. Кушаете мало, до сих пор не поправились. Что скажет ваша мамаша? Хотите маковников?

   - Нет, благодарю вас.

   - Подождите, будем справлять свадьбу, наедет барышень видимо-невидимо. Влюбитесь, и мы вас женим. У нас все красавицы. Даже простые девки и те хоть малюй. Гардина! - крикнула она.

   Баба, проходившая мимо балкона, остановилась.

   - А что, готово?

   - Все готово,- отвечала баба.

   Прасковья Ефимовна отправилась хлопотать об ужине.

   Закат между тем потускнел. Золотые тучки стали малиновыми, а те, которые были выше их,- пепельными и лиловыми. Бледный сумрак окутывал сад. На верхушках тополей погасал багряный отсвет.

   Саша вышла к ужину и на вопрос матери, что с нею, пожаловалась на лихорадку. Щеки ее пылали, и по временам она вздрагивала. Подкова не обращал внимания на дочь, ел, по обыкновению, за троих, но вдруг взгляд его упал на Кольку.

   - Это что? - спросил он и ткнул пальцем в его лоб.

   - Маленькое несчастье с нами случилось,- робко начала объяснять Прасковья Ефимовна.

   Подкова гневно закричал:

   - Колька! Завтра же высеку! Ты думаешь, я ничего не знаю? Мне о каждом шаге твоем доносят. Оглашенный!

   Он снова больно ткнул его в лоб. Гриша побледнел.

   - Едва ли, Иван Матвеевич, можно сделать что-нибудь наказаниями!

   - Я отец! - вскричал Подкова.

   Руки его затряслись. Прасковья Ефимовна замерла от страха, у Кольки капали из глаз крупные слезы.

   - Кто смеет вмешиваться между отцом и сыном? - продолжал кричать Подкова,

   - Первая моя обязанность,- сказал Гриша,- быть порядочным человеком. Я сделал замечание, потому что должен был его сделать. А затем как угодно - я могу уехать.

   Глаза Подковы и Гриши встретились, сверкнули, и Подкова... рассмеялся.

   - Славно! - вскричал он.- В моем же доме меня побили! Неслыханное дело! Колька,- строго сказал он,- прощаю тебя, каналью. Но зато Григорий... как вас... Григорьевич! - денег не получите, если он не сдаст экзамена. Передаю балбеса в полное ваше распоряжение. Посмотрим!

   Неожиданный и благодушный конец ссоры обрадовал Прасковью Ефимовну и смутил Гришу. Он протянул руку Подкове.

   - Хорошо, хорошо! по-вашему - так по-вашему! - сказал Подкова. Руки его еще дрожали, когда он, взяв миску за оба ушка, опрокинул галушки в тарелку.

   "Я прав, и он смирился,- рассуждал Гриша, идя с Колькой во флигель.- Он умный мужик".

   Победа, одержанная Гришей, внушила Кольке уважение к особе учителя. Он, не возражая, выслушал приказание собрать к утру учебники и сам прибил на стене расписание занятий, громко прочитал молитвы на сон грядущий, лег и заснул, как убитый.

   А Гриша стоял у раскрытого окна. Звезды ярко горели на безлунном небе. Скоро десять часов - Саша ждет.

   "Не пойду",- решил Гриша. Что-то прошуршало в кустах сирени - он встрепенулся. "Пойду".

   Он вышел на главную дорожку. Густые липы скрывали его. Песок хрустел, да поскрипывали сапоги.

   Из липовой аллеи он свернул по знакомой тропинке к пруду, над которым стлалась полупрозрачная пелена тумана. На том берегу чернелась баня. Гриша обогнул берег.

   Ночная прохлада освежила его голову. Он сознавал, что будет не прав, если случится то, чего он так боялся и чего не в силах был отстранить.

   "Я не в состоянии буду властвовать над другими",- говорил он себе и все-таки шел вперед, постепенно охватываемый новым приливом сладостного трепета.

   Послышался шум шагов, сопровождаемый мерным шелестом платья. Саша приближалась к бане о другого конца.

   Гриша остановился, последний раз стараясь преодолеть себя. Но так хорошо пахли цветы, так заманчива была таинственная обстановка свидания и столько счастья обещало оно - счастья, которого еще не дала ему жизнь! Он забыл все, что говорила ему совесть...

   Он видел, как Саша осторожно приникла к крошечному окну бревенчатой избы, и сквозь мрак до него донесся ее прерывистый шепот:

   - Гриша!

   Потом она с слабым стоном отшатнулась и побежала по тропинке вниз. Гриша схватил ее за руки.

   - Гриша, голубчик! - вся дрожа и трепеща, начала Саша, оглядываясь и прижимаясь грудью к молодому человеку.- Бабушка опять... Сидит и прядет... Гриша, она страшно посмотрела!

   Саша залилась слезами. Грише сообщился ее испуг.

   - Не надо было этого,- сказал он, когда они пришли в липовую аллею.- Перестаньте же!

   Но Саша не могла удержать рыдания. Она положила на плечо Гриши свою голову.

   - Видите, как вы страдаете! Бог знает, что примерещилось! Расстроенное воображение. Волновались, и вам было стыдно, не правда ли? Если бы ничто не говорило в вашем сердце против вас - разве вы так испугались бы какого-то несуществующего призрака? Ах, Саша, подумайте, мы вместе хотели обмануть Ардальона Петровича! Между нами была бы тяжелая тайна, а вы стояли бы пред аналоем, и я держал бы венец над Ардальоном Петровичем! Нечестно... даже более!

   - Ужасно! - прошептала Саша.- Только одну минутку я хотела быть счастлива по-своему! Не вы ли толковали про свободу?

   Слезы Саши служили ясным доказательством ее слабости и неспособности пользоваться свободой. Гриша сказал:

   - Только сильные душой могут быть свободны.

   - А вы?

   - Я свободен, мое поведение доказывает. По вашим словам, я забыл свой пол. Но вы напрасно оскорбили меня. Если такая плакса, как вы, отдаст свое сердце, на ней надо жениться, а я не могу жениться. Я несовершеннолетний, и у вас есть жених - мой приятель. Поверьте, только настоящий мужчина может сказать вам то, что я сейчас сказал.

   Идя на свидание, Гриша не готовился к такой проповеди.

   - Прогоняете меня? - спросила Саша, перестав плакать.- Уйти?

   "Пусть останется... хоть на несколько мгновений",- подумал Гриша. Сердце его сжалось от неопределенной тоски. Но гордое чувство человека, победившего себя, и титул мужчины, торжественно им принятый, заставили его быть недоступным жалости.

   - Уйдите, разумеется,- произнес он.- Кроме страдания и раскаяния, наша встреча вам ничего не принесет. Я провожу вас, а то вы еще поднимете крик.

   Он довел ее до крылечка, выходившего в сад. Она рванулась, обняла Гришу, поцеловала... и через минуту он был один.

  

  

   Молодой человек поздно проснулся на другой день. Солнце бросало лучи в его спаленку, и в окно, которое он забыл запереть, врывался из сада птичий гам. Какой-то длинный и вычурный сон привиделся Грише. Под конец грезы стали реальнее, и ему снилась Ганичка, которая будто бы все знает и грозит из-за портьеры пальцем. Он стал оправдываться и лгать. Но вдруг Ардальон Петрович схватил его за плечо и закричал:

   - Да ну, полно вздор молоть! Я ничего подобного не встречал даже у Канта!⁶

   Гриша открыл глаза. В самом деле, он увидел Селезнева, который наклонился и тормошил его.

   - Слава богу! Очнулся!

   Он обнял Гришу.

   - Глупое письмо вы написали мне, голубчик! - продолжал он, садясь на кровать.- Я не знал, что ответить. Горячая голова! Мне Прасковья Ефимовна уже рассказала, как вы вчера чуть не поссорились с Иваном Матвеевичем. Браво, интеллигенция! Наша всегда возьмет! Как бы не так, я ни за что не отпущу вас из Яров! Помощь нужна... Со стариком придется еще крупно потолковать насчет приданого,- пояснил он, понизив голос.- А все прочее пустяки в сравнении с вечностью и с соленым огурцом. Одевайтесь, пойдем завтракать и водку пить.

   Ардальон Петрович присутствовал при туалете Гриши.

   - Что? Понравилась Саша? - спросил он с торжеством.

   Гриша похвалил его невесту.

   - То-то! Всякого с ума сведет! Скажи откровенно, будь другом,- начал он, переходя на "ты", вероятно, в том предположении, что только при полной дружбе возможна такая откровенность,- сильно ухаживал? Довольно, молчи - знаю! По части юбок - простак!

   Гриша светло и прямо посмотрел Ардальону Петровичу в глаза.

   - Я бы сам женился на ней, если б был старше и не дал себе слова - никогда не жениться.

   Ардальон Петрович рассмеялся:

   - Тебя на Ганичке женим. Хочешь? Тридцать тысяч, брат, за Ганичкой.

   Он взял под руку Гришу.

   - А что же Саша говорила обо мне?

   - Ничего.

   - А не говорила она тебе, что уважает меня?

   - Говорила,- произнес Гриша, потупляясь.

   - Да, да... Ребенок! Лань! Все, брат, со временем! Однако водка простынет. Вперед!

   В столовой семья была в сборе. Иван Матвеевич любезно поздоровался с Гришей - любезнее, чем прежде.

   - Садитесь, садитесь! Кулебяка ждет!

   Ардальон Петрович налил рюмки водкой и стал чокаться.

   - Александра Ивановна, пригубьте! - сказал он.

   Гриша поднял глаза на Сашу. Она была страшно бледна, и на лице ее застыло то выражение, которое называют каменным. Она отказалась пригубить, но Ардальон Петрович не отставал.

   - Не хотите губками, помешайте пальчиком. Маленьким пальчиком.

   - Что же не хочешь уважить Ардальона Петровича? - проговорила Прасковья Ефимовна.

   Селезнев все стоял с протянутой рюмкой.

   - Давайте я помешаю,- сказал Иван Матвеевич.

   - Нет, позвольте, Иван Матвеевич,- любезно и шутливо возразил Селезнев,- право предоставлено только Александре Ивановне. Настоятельно прошу ее воспользоваться правом. Александра Ивановна!

   "Смертельно глуп",- подумал Гриша и не мог оторвать глаз от Саши.

   - Чего ломаешься? - крикнул Подкова на Сашу.

   Саша погрузила в рюмку палец.

   После завтрака она пошла с Ганичкой купаться. Гриша заперся с Колькой и целый час толковал об именованных числах. Ардальон Петрович целовал ручки у Прасковьи Ефимовны и вился около Ивана Матвеевича, желая узнать, когда будет дано приданое,- пред венцом или после. Подкова делал вид, что не понимает, на что намекает его будущий зять.

   - Скажу вам, Ардальон Петрович, мне прежде всего нужно, чтобы муж любил Сашу, как я люблю свою Прасковью Ефимовну.

   Ничего не добившись от Ивана Матвеевича, Селезнев надел клетчатый пиджак, надушился и стал ходить по липовой аллее, где должен был встретить Сашу. Он с нетерпением оборачивался и приготовлял остроумные и любезные фразы, сознавая, что одет он по последней моде, что он интеллигентный человек, что ему можно позавидовать. Он ухитрялся даже смотреть на себя как-то со стороны: Ардальон Петрович любуется Ардальон Петровичем и желает ему счастья, богатства, глубокого просвещения...

   Он услышал вдали плач. Кто? Ганичка? О чем она плачет? Плач сопровождался жалобными возгласами, смысла которых не мог понять Ардальон Петрович. Но он поспешил в ту сторону и увидел недалеко от пруда полураздетую девочку, которая в отчаянии ломала руки.

   Платье Саши лежало на траве вместе с ботинками и зонтиком.

   - Утонула? - почти шутливо спросил Ардальон Петрович, а между тем губы его дрожали, он побледнел, и страшная мысль уже овладела его умом.- Да нет, не может быть! Давно?

   - Давно. Я думала, ныряет... Боже мой, боже мой! - стала вопить Ганичка и в изнеможении опустилась на землю.

   - Иван Матвеевич! Люди! Все! - неистово закричал Селезнев и то сбрасывал с себя пиджак, то опять надевал и застегивал его на все пуговицы.

   Услышал садовник, прибежал, серьезно выслушал Ганичку, быстро разделся, осенил себя крестом и нырнул. Голова его несколько раз показывалась на поверхности пруда. Отдохнув, он снова нырял. Наконец он крикнул:

   - Поймал!

   Он выплыл на поверхность, держа за волосы утопленницу.

   Быстро распространилась печальная весть. Рыдая, прибежала Прасковья Ефимовна, пришел Подкова и заплакал, как ребенок. Гриша верхом на лошади поскакал за доктором. Целый день откачивали Сашу, но к жизни не вернули.

   Вечером Саша, убранная в белое подвенечное платье и в цветы, лежала на столе во всей своей смертной красоте. Уста ее сомкнулись навеки, длинные ресницы опустились, чтоб уж не подниматься.

   Гриша стоял поодаль.

   После похорон он тотчас же уехал домой.

  

  

  

   Рассказ впервые опубликован в журнале "Русское обозрение" (1890, No 2). Печатается по изданию: И. Ясинский. Осенние листы. Новые рассказы. СПб., изд. А. С. Суворина, 1893.

  

   ¹ Льюис Джордж Генри (1817-1878) - английский литературный критик и философ, автор "Истории философии в биографиях" (русский перевод 1865 г.- "История философии от начала ее в Греции до настоящего времени").

   ² Кок Анри де (1821-1892) - французский писатель, автор бульварных романов.

   ³ Базаров - герой романа И. С. Тургенева "Отцы и дети" (1862).

   ⁴ Лозунгом, великими принципами французской буржуазной революции 1789-1794 гг. были "свобода, равенство, братство".

   ⁵ Книга "Положение рабочего класса в России" (1869) принадлежала перу русского экономиста и социолога Н. Флоренского (псевдоним Берви Василия Васильевича, 1829-1918). Эту книгу высоко ценили К. Маркс и Ф. Энгельс, ее использовал в своих трудах В. И. Ленин.

   ⁶ Кант Иммануил (1724-1804) - немецкий философ.