Ясинский Иероним Иеронимович - Гриша Горбачев

   И. И. Ясинский

  

   Источник текста: Писатели чеховской поры: Избранные произведения писателей 80-90-х годов: В 2-х т.- М., Худож. лит., 1982. Т. 1. Вступит. статья, сост. и коммент. С. В. Букчина.

   OCR Бычков М. Н.

  

  

  

   Это было в июне 1868 года.

   Гриша сидел в своей комнате, увешанной стеклянными ящиками с мотыльками, книжными полками, горкой с минералами и украшенной лошадиным черепом, и читал, при открытом окне, историю философии Льюиса¹.

   Он недавно окончил гимназию, и ему хотелось поступить на естественный факультет. Гриша мечтал о славе натуралиста, презирал стихи, полагая, что он уж вышел из детского возраста, когда только и можно заниматься такими пустяками, и следил за внутреннею политикой.

   В семье Гришу считали умницей; мать советовалась с ним, что делать против зубной боли и ломоты в ногах; отец находил, что он чересчур предается чтению, и по временам спорил с сыном, чтоб убедиться, насколько Гриша образованнее его; сестры с благоговением посматривали на лошадиный череп, белая поверхность которого была вся расписана таинственными латинскими названиями, вроде: os frontis, processus mastoideus {лобная кость, сосцевидный отросток (лат.).} и проч.

   Гриша был так серьезен, что не признавал танцев. Он смеялся даже над любовью. Последнее мать ставила ему в большую заслугу. Она хотела, чтоб из ее сына вышел профессор; отцу приятнее было бы, если бы Гриша стал со временем министром.

   Гриша был высокий юноша с бледно-смуглым лицом и темными курчавыми волосами. Он слегка занимался своею наружностью, конечно, не для того, чтобы влюбить в себя Настеньку Тонкову или Верочку Звереву, но потому, что некоторая предумышленная растрепанность прически и некоторая живописная небрежность костюма придавали его внешности научный вид.

   Пока Гриша читал Льюиса, все более проникаясь презрением к метафизике, в соседней комнате семнадцатилетняя сестра его, Катя, играла в четыре руки со своим женихом, Мишей Подгоровым. Потом она стала петь, а Миша подтягивал ей баском. День склонялся к вечеру.

   Младшие члены семьи бегали на дворе перед окном натуралиста и, под предводительством стриженного под гребенку Александра, брали приступом, с криками "ура", погреб. Забравшись на ветхую крышу, там и сям обросшую зеленым мохом, Александр махал жестяною саблей и победоносно водружал в щели драничек черно-желтое знамя. Много раз брал он крепость, кричал, свирепел и тумаками водворял дисциплину среди войска.

   В калитку вошел Ардальон Петрович Селезнев в щегольском сером пиджачке, в цилиндре и палевых перчатках. Ему уже было лет под сорок. Это был хозяин большого бакалейного магазина, образованный купец, искавший в общении с молодыми интеллигентными людьми пищи для ума. С Гришей он познакомился на охоте, проникся особенным уважением к его познаниям и ждал, что юноша разрешит ему какие-то проклятые вопросы. Проклятые вопросы мешали даже процветанию торговли Ардальона Петровича. Дела его шли скверно, и, кстати, весной он овдовел. Даже домашнее хозяйство его пришло в упадок.

   - Горбачев, здравствуйте! Что вы читаете? А, бытие равно небытию! Бросьте!.. Я пришел к вам по хорошему делу.

   - Войдите!

   - Нет, я постою здесь. Несколько слов... К черту философию!

   - Льюис доказывает тщетность умозрительного метода и бесполезность трансцендентных силлогизмов,- заметил Гриша.

   - Ей-богу, натощак не выговорю! Дадите потом почитать? Я люблю иногда занестись в облака... У меня теперь такая книга, такая книга!.. Милочка, Горбачев, я женюсь!

   - Поздравляю вас. Популярная книга.

   Селезнев рассмеялся.

   - Обрезал! Что значит умная голова! Но - атанде-с. Я к вам о просьбой. Ну, что вам за охота летом сидеть в городе! Поезжайте в деревню. Там природа, естествознание? сырой материал. Хотите иметь урок?.. До пятнадцатого августа сто рублей.

   Гриша захлопнул Льюиса и сказал:

   - Хочу.

   - Урок у богатейшего купца, на лоне фауны и флоры - у моего будущего тестя, Ивана Матвеевича Подковы. Коля остался на третий год в классе, его надо приготовить в другую гимназию. Бойкий и способный мальчишка. Так вы принимаете?

   - Еще бы!

   - Прекрасно. Только я вам поставлю маленькое условие: друг мой, будьте у меня шафером.

   - Я еще никогда не был шафером,- проговорил Гриша, покраснев от удовольствия, потому что почувствовал себя взрослым человеком.

   - О, не трудная материя, батюшка! Фрак мы достанем.

   - Дело в том, что я не признаю фрака,- начал Гриша.

   - Без фрака неловко. Ну, может, в деревне сойдет. Поверьте, я уважаю искренние убеждения современной молодежи!

   Селезнев крепко пожал Грише руку.

   - А препятствия со стороны фатера и мутерхен не будет? - спросил он, понизив голос.

   - Мне кажется, что я уже в таких летах,- возразил Гриша.

   - Разумеется! Пустой вопрос. Так когда же? Не правда ли, чем скорее, тем лучше? Я думаю, через три дни вы будете готовы. Я дам вам письмо, и вы можете ехать на моих лошадях. Хотите, я покажу карточку невесты?

   Он вынул из бокового кармана шагреневый портфелик и, приятно улыбаясь своими бритыми губами (он носил американское жабо), бережно протянул Грише карточку молодой девушки с круглым лицом и двойным подбородком.

   - Красота!- поспешил он прибавить.- Коса - черный поток, глаза - звезды. Но, к сожалению, фотография не передает их блеска. Говорят, со временем, дойдут до натуральных цветных снимков. Прогресс шагнет вперед. Заметьте, Горбачев,- полнота в соединении с юностью. Моя Саша совсем дитя. Нет еще шестнадцати лет, но архиерей разрешил. Чему вы улыбаетесь?

   - Вы - и влюблены! - произнес Гриша, возвращая Селезневу карточку.

   - Отчаянно и бесповоротна. Если б я не боялся сломать цилиндр об окно, я бы расцеловал вас. Вы образованный, прочитали все книги и сама будете писать, но, голубчик, надо прожить с мое, чтобы постигнуть, что такое любовь. Изо всех вопросов - самый проклятый!

   Поговорив о любви и еще раз возвратившись к уроку и благам привольной деревенской жизни, Селезнев стал прощаться с Гришей.

   - Ах, голубчик, я забыл! - начал он.- Философии не надо, а лучше дайте какую-нибудь умную книжку. Вон, что у вас лежит на столе? Дарвин? Позвольте Дарвина. О происхождении человека? Вот мне как раз... Предпринимая серьезный шаг в жизни, должно приготовиться к нему. Тяжеловесный том! Ума-то сколько, я думаю, ума! Да-с, Чарлз Дарвин не то, что какой-нибудь Ардальон Селезнев. Так вашу руку, сэр! Через три дня!

  

  

   Рано утром с дребезжащим стуком подъехал к воротам квартиры Горбачевых тарантас Селезнева. На козлах сидел одноногий николаевский солдат в изорванной, но тщательно вычищенной шинели и с рядом медалей и крестов через всю грудь. Звали его Степанычем. Он служил сторожем у Селезнева, но в чрезвычайных случаях мог быть кучером.

   Тарантас был наполнен картонками и ящиками с карамелью, с стеариновыми свечами и проч. Жених посылал невесте несколько модных шляпок и, по просьбе будущей тещи, предметы, необходимые в хозяйстве. На дрогах тарантаса позади помещался сундук с провизией, а поверх сундука лежал запас сена и овса. Деревяшка солдата, подкованная блестевшим на солнце железом, упиралась в кулек.

   Гриша снарядился в дорогу. Мать и отец вышли на улицу проводить его. Елена Михайловна сама положила подушку в тарантас и, когда сын сел, благословила его. Гриша со снисходительною улыбкой принял благословение и крепко поцеловал у матери руку, а отцу только пожал. Сестра Катя и маленькие дети еще спали.

   Степаныч задергал вожжами, и тарантас покатил, поднимая пыль.

   - Смотри, Гриша, не простудись,- кричала Елена Михайловна.- Может быть, там река, так ты не купайся один и, пожалуйста, не ныряй! Да зачем ты ружье взял? Служба, возьми ружье к себе на козлы. Береги молодого барина!

   Тарантас скрылся за углом. Лошади мелкою рысцой побежали по большой дороге, окаймленной столетними березами и вербами. По временам лошади вязли в песке. Степаныч слезал с козел и, прихрамывая, шел рядом с тарантасом. Он заводил разговор с Гришей, предлагал ему курить и рассказывал о купце Подкове, к которому он ездил недавно нарочным от Ардальона Петровича.

   - Живут в Ярах хорошо! Кормят на убой. Одно слово - купцы. Теперь возьмем сало, крупу, всякий приварок - хочешь не хочешь, а уж такое положенье, чтобы люди были сыты. Солонины, свинины - собаки не едят; птиц - выбирай любую. Но уж работу требуют. Ты, брат, ешь, но пот давай. Потрудись. Ты хоть поясницу вывихни, а сделай, что приказано. Подкова - человек аккуратный, строгий! Как принялся сына бить, что твой ротный командир. Заслужил - получи и помни: за битого двух небитых дают.

   - Как же ты, Степаныч, хвалишь его? Он просто самодур.

   - А хвалю! если ты сын, моей утробой рожденный, и притом смеешь вопреки? Нет, ангел мой, не моги. Для чего я тебя родил, друг мой любезный? Для послушания.

   - У тебя были сыновья, Степаныч?

   Солдат долго молчал, ковыляя на деревяшке. Наконец он сказал:

   - Два сына. Но как я находился на действительной службе двадцать пять лет, то своими их не признал по военной причине.

   - Как так, Степаныч? - о улыбкой спросил Гриша.

   - Всего вам знать нельзя. Больно молоды.

   - Неужели, Степаныч, ты считаешь меня мальчиком?

   Степаныч не взглянул на Гришу и переменил разговор.

   - Клюет.

   - Что клюет?

   - Я говорю, гнедой пристал маленько. Привал сделаем на Сорочих хуторах.

   До Яров оставалось еще двадцать верст. Отдохнув на постоялом дворе, тарантас пустился в дальнейший путь, и к двум часам он въехал в громадный двор, посреди которого возвышался красивый каменный дом под соломенною крышей. Это было имение Подковы, купленное им несколько лет назад с публичных торгов у дворян Мурзакевичей. Тарантас остановился у главного подъезда, на крыльце показались девчонки и бросились сносить вещи. Гриша взбежал по ступеням крыльца, и в передней его встретил толстый человек в затрапезном длиннополом сюртуке из летней шерстяной материи, сам Подкова. У него была седая бородка и прямые черные волосы, падавшие с одного бока на его красное расплывшееся лицо. Маленькие глаза ласково и плутовски сияли в жирных красноватых веках, и он улыбался, протягивая руку молодому человеку. Но, как он ни протягивал, все она была короче живота.

   - Вам письмо,- начал Гриша.

   - Хорошо, прочитаем. А скажите, благополучно ехали? Не устали с дороги? Есть хочется? Сегодня мы вас не ждали, и обед плохой. Но как, немного вы кушаете? Если немного, то бог нам поможет вас накормить. Пожалуйте, кстати, садится за стол.

   - Дунька, что глаза выпучила? Что такое? А, макароны, свечи! Ардальон Петрович не из своего магазина отпустил? Товар у него дрянь. Неси Прасковье Ефимовне. Давайте, я вас обчищу. Ишь, пыль!

   Он повернулся боком, чтобы не притиснуть молодого человека к стене, и стал рукой счищать пыль с его плеч.

   - Славно и чисто. Живо, живо!

   Подкова ввел Гришу в большую залу с богатым старомодным убранством. В раскрытые стеклянные двери виднелся балкон и сад. Другие двери направо вели в столовую, где был накрыт стол и поодаль, в ожидании главы дома, сидела на большом кожаном диване вся семья.

   Она состояла из красивой чернобровой жены лет тридцати пяти и из двух дочерей - взрослой девушки, в которой Гриша узнал невесту Селезнева, и другой - подростка, темноглазой девочки с подрезанными вьющимися волосами и в коротком платье. Мальчик, лет пятнадцати, в затасканной гимназической блузе, поджав губы, с сосредоточенным видом прицеливался и ловил мух.

   Семья о чем-то болтала, но с появлением Ивана Матвеевича все замолчали и встали с дивана.

   - Колькин учитель... Как вас, позвольте узнать? Григорий Григорьевич? У меня брат в монахах, так тоже Григорий. Познакомьтесь: моя супруга, дочери, а вот балбес.

   Он осенил себя широким крестом, поднял глаза к иконам, вздохнул и занял место. Жена села против него. Колька - рядом с подростком, которую звали Ганичкой, а Грише пришлось сесть возле невесты Ардальона Петровича. Девчонка, служащая у стола, торопливо поставила ему прибор.

   Прасковья Ефимовна степенно спросила Гришу о городских новостях, об Ардальоне Петровиче, о папаше и мамаше. Прасковья Ефимовна лично их не знала, но справилась о них из любезности.

   Иван Матвеевич ел с таким аппетитом, как будто он не обедал три дня. Обед был обильный, жирный. Подавали кашу с салом и яйцами, баранину с чесноком, кур с рисом и несколько сортов оладий. Квас и вино стояли в стеклянных кувшинах. Иван Матвеевич обтирал рот рукой. Глаза его потухали по мере того, как он насыщался. Лицо становилось багровым, и он только вздыхал. Вздох начинался тонким фальцетом - Иван Матвеевич точно захлебывался; вздох походил на клокотанье кузнечного меха и, наконец, как дыхание бури, вырывался из груди.

   - О, господи, помилуй мя, грешного! - шептал тогда Иван Матвеевич, вперял пристальный взгляд в тарелку и, подождав, вновь принимался за еду.

   Глядя на Сашу, нельзя было сказать, что ей еще нет шестнадцати лет; стройные формы девичьего тела уже начинали исчезать под наплывом наследственного расположения к полноте. Румяные щеки угрожали в скором времени превратить ее черные яркие глаза в две узенькие щелочки. Руки ее, белые как сахар, все были в ямочках, и на высокой шее обозначились складки: лет в тридцать у Саши будет не два подбородка, а три или четыре. Кисейная рубаха и красный сарафан придавали ей сходство с молоденькою кормилицей. Она сидела, потупив длинные, темные ресницы и стараясь, не поворачивая головы, рассмотреть быстрыми взглядами, бросаемыми искоса, приезжего молодого человека. Он уловил один из таких взглядов - она покраснела.

   Кроме Ивана Матвеевича и Прасковьи Ефимовны, никто не возвышал за обедом голоса. Ганичка украдкой улыбалась сестре и тихонько смеялась в салфетку. Коля искусно поймал муху на плече у сестры и зажал в кулак, прислушиваясь к ее жужжанию.

   - Григорий Григорьевич, после обеда не отдыхаете? - начал Подкова.- У нас сонное царство. Встаем мы ни свет ни заря, а днем сны видим. Дорога-то, я думаю, утомила!

   - О нет, нисколько,- отвечал Гриша и подумал, что его гораздо больше утомил обед.

   - Пока вам приготовят флигель, вы будете спать в гостиной,- сказала Прасковья Ефимовна.- Постель дадим хорошую.

   - Как отдохнете,- продолжал Иван Матвеевич,- сделайте Кольке экзамен. А к занятиям - недельку спустя, Обвыкнете, соберетесь с силами - и жарьте. Я вам скажу, Колька - дубина. В кого только уродился!

   Колька застенчиво улыбнулся, словно шла речь об его редких достоинствах.

   - Сегодня я спросил: семьдесят да пятьдесят - сколько? А он - сто пятьдесят.

   Застенчивая улыбка раздвинула рот Кольки до ушей, и он усиленно стал нажимать пальцем на стол. Муха освободилась из плена, покружилась над его головой и села ему на нос. Он опять поймал ее.

   Прасковья Ефимовна проводила Гришу в гостиную, где стояла мебель, обитая желтым шелковым штофом.

   - Ничего, что шелк,- смеясь, сказала Прасковья Ефимовна,- диван для спанья широкий и удобный; я все жду, когда истреплется штоф, потому что ненавижу желтый цвет. Это выдумка еще Мурзакевичей. Но что прикажете делать, нет сноса штофу.

   Вслед за Прасковьей Ефимовной вошел в гостиную Иван Матвеевич, совсем сонный.

   - Табак - курите. Ну, жена, уходи. Спать! Спать!

  

  

   Гриша остался один. Он расстегнул чемоданчик и достал Льюиса. Через полчаса к нему должен был явиться Колька, а теперь мальчика отпустили побегать для пищеварения.

   Солнце бросало в гостиную горячие лучи. Гриша спустил штору и сел в тени. Ветерок слегка колебал полотно. Но вдруг штора сильно сотряслась - кто-то ударил по ней веткой. Гриша приподнял край и увидел на террасе Сашу. Она держала длинный стебель ириса.

   - Извините, я вас испугала,- негромко сказала она.- Вы читаете?

   - Да.

   - Я тоже люблю читать. Вчера всю ночь я читала "Доктора воров" Анри де Кока².

   - Я не читаю романов,- сказал Гриша.

   - Отчего не выйдете в сад? У нас все будут спать до пяти часов.

   - Жду Колю. Он должен прийти.

   - Он не придет. Я видела, как он верхом ускакал на водопой. Он никого не слушается, потому что мамаша его балует. Когда за ним накопится много шалостей, отец наказывает его. Но всего два раза в месяц.

   - Следует обращаться иначе,- возразил Гриша.- Если Иван Матвеевич накажет его при мне, я уеду.

   - У вас такое доброе сердце?

   - Не сердце, а убеждения.

   - Ардальон Петрович хвалил вас. Нет, выходите в сад. Любите вы резеду?

   Гриша вышел на балкон и по широкой лестнице с резвыми деревянными перилами спустился с Сашей в сад.

   - А я думал, вы тоже спите,- начал Гриша.

   - Иногда, от нечего делать. Но сегодня я ни за что не заснула бы.

   - У вас большой сад.

   - Пятнадцать десятин. А там лес и растут чудесные трибы. Когда к нам приезжают Тоцкие, Пригожевы, и тут есть еще один священник отец Михаил, у которого много дочерей,- вот, знаете, бывает весело! Мы берем грибы, раскладываем костер, поем песни и играем в горелки. Подождите, вот резеда. Я сама сеяла ее.

   Она нагнулась и проворно вырвала несколько кустиков, обдергала стебли и корешки и подала Грише.

   - Воткните в петлицу. Не так. Я вижу, вы ничего не умеете!

   Она укрепила цветы в петлице его сюртучка и, понюхав резеду, сказала:

   - Хорошо! А все оттого, что моя резеда. Теперь смотрите. Маленький розовый куст, право, замечательный: на нем бывают белые и желтые розы. Противный Колька, мне назло сбил вчера все бутоны хлыстиком! Хотите взглянуть на Улана? Мне подарили его жеребеночком. Вот сюда по тропинке... Да идите же скорей! - крикнула она и слегка ударила Гришу ирисом по плечу.

   Они прошли среди кустов малины и перешагнули низенький плетень, где были сделаны ступеньки.

   - Здорово, ребята! Слышите, как заболтали индюки! Скажите же вы им что-нибудь! Вас не занимает? Пожалуйста, не подумайте, что я деревенская дура. А впрочем, думайте что угодно. Отец спит, и я дурачусь, а при нем я другая. Фролка! Улан дома?

   - Дома,- отвечал хлопец лет двадцати в рубахе с расстегнутою грудью и в смушковой шапке.

   - То-то! Не сметь гонять его на водопой. Вытяни из колодца воды и выведи Улана. Пускай побегает на корде.

   Фролка ленивою поступью подошел к колодцу и исполнил приказание барышни. Потом отворил ворота маленькой конюшни и вывел Улана.

   Улан - трехлетний жеребчик светло-рыжей масти с гнедою гривой и таким же хвостом. Саша потрепала его по шее, наблюдая, как он пьет. Фролка привязал к поводу вожжу, стал посреди двора и закричал на жеребчика. Улан вздрогнул и нехотя пробежал рысью; остановился и насторожил уши. Саша взяла из конюшни кнут и захлопала им. Улан рванулся, взвившись на дыбы. Фролка не пошатнулся - точно прирос к земле. Жеребчик покорился и начал описывать круги по двору. Саша все щелкала кнутом и причмокивала.

   - Зачем вы держите его здесь? - спросил Гриша.

   - От Кольки. Я ревную Улана. Здесь мое царство. Выйду замуж, так Улана возьму с собой. Вы катаетесь верхом?

   - Да.

   - Приедет Ардальон Петрович - устроим кавалькаду. Только, пожалуйста, без Кольки. У меня есть другая, настоящая лошадь, смирная и старая, а он подскакал и чем-то уколол ее, я чуть не упала. Вообще я вам рекомендую - не вступайте с ним в приятельские отношения. Вы наплачетесь. Ну, Фролка, довольно! Улан, бедненький, как ты вспотел!

   - Он страшно раскормлен,- заметил Гриша.

   - У нас не любят худеньких,- сказала Саша и с улыбкой посмотрела на молодого человека.- Теперь пойдемте на мельницу.

   - А что там?

   - Мельница... просто мельница!

   - Нет. Коля должен скоро вернуться.

   - Какой вы неверующий! Кольки до пяти часов не будет. Отец у вас спросит: "Знает что-нибудь мой балбес?", а вы обязаны подтвердить: "Кое-что знает". Мама вам будет очень благодарна, потому что Кольке достанется за то, что он на первых же порах вас обманул. Над ним давно висит гроза, и отец ждет последней капли.

   - Но не могу же я... С какой стати и я буду обманывать Ивана Матвеевича?

   - Нисколько,- возразила Саша.- С отцом иначе нельзя. Неправда, но не обман. Мы все говорим ему неправду. Он даже сам не любит, когда ему говорят правду. Вдруг как затопает ногами: "Зачем вы говорите? Как вы смеете меня раздражать? Разве трудно скрыть!"

   - А я все-таки скажу правду. А Колю не накажут. Я сам накажу Колю - пристыжу его.

   - Вы думаете, у него есть стыд?

   Гриша и Саша возвратились в сад.

   - Кушайте малину. Я вам нарву. Станете есть из моих рук?

   - У вас руки хорошие.

   - Не правда ли? А как понравилась Ганичка?

   - Я с ней ни слова не говорил.

   - И не скажете. Она все молчит, а на ухо говорит мне разный вздор. Мы ее называем лукавою тихоней. Знаете, чем она теперь занята? Возится с кошками. У ней десять котят и есть кот, который ходит в голубой ленточке. Какая чудесная ягода! Раскройте рот!

   Саша со смехом положила ягоду в рот Грише.

   - Еще! еще! - закричала она.- А теперь вот вам половинка малины, а другую половинку я сама съем. Согласны вы, что губы похожи на малину?

   Гриша возразил, что между малиной и губами есть существенная разница: губы едят малину, а малина губ не ест.

   - Губы у малины - корни. Они высасывают из земли нужные для питания соки и постоянно в грязи.

   Саша прервала его физиологические соображения и заметила:

   - Я говорю только о наружном сходстве.

   Поднеся к своим губам ягоды, она ждала, найдет ли Гриша верным ее сравнение. Гриша молчал.

   - По-моему,- продолжала Саша,- губы та же малина, только вечная.

   - До поры до времени,- возразил он,- Самые красивые губы побледнеют, самое красивое тело истлеет, и из него вырастет лопух,- заключил он, как Базаров³.

   - Я не люблю, когда говорят о смерти! - вскричала Саша.- Я страшно боюсь мертвецов. Ведь они ходят! Если б я умерла, я боялась бы себя самой. Воображаю, как мучительно бродить ночью среди могил, являться в родной дом и засматривать в окна.

   - Этого никогда не случается,- произнес Гриша с насмешливою улыбкой, возмущенный наивным суеверием Саши.

   Но Саша стала спорить. Когда похоронили в прошлом году бабушку, она сама видела ее вечером в пустой бане.

   - У нас пруд в той стороне сада и баня. Я шла, и меня ужас взял, не знаю почему! Сердце забилось, вот как теперь. Надо было скорей пробежать мимо, а я не утерпела, заглянула в баню. Смотрю - бабушка сидит и чешет волосы.

   - Вы, значит, подвержены галлюцинациям,- сказал Гриша.- Что же дальше?

   - Уж я не помню, как очутилась на балконе. На другой день отслужили панихиду, и бабушка больше не являлась.

   Голос у Саши дрожал, она раскраснелась от волнения.

   - Успокойтесь,- сказал Гриша.- Не следует доверять чувствам, когда они заблуждаются.

   - А чему же доверять? - спросила Саша.

   - Рассудку.

   Саша, улыбаясь, протянула ему горсть малины, но он отказался.

   - Достаточно, я не могу есть беспрерывно. Вы считаете меня обжорой!

   Она бросила ягоды и сделала движение вперед, рассердись на Гришу. Кисейный рукав сорочки зацепился за сухую ветку и разорвался до самого плеча. Саша крикнула и рассмеялась.

   - Все из-за вас! Теперь надо переодеваться. Если б мы пошли на мельницу, ничего не случилось бы. Там можно было бы лечь в траву, уставиться глазами в небо и смотреть. Облака бегут, бегут, приходят мечты. Мы вместе помечтали бы. Противный вы! Вам нисколько меня не жаль?

   Она показала разорванный рукав; он увидел на ео голом белом плече красную царапину.

   - Скоро заживет,- промолвил он, и ему было досадно, что щеки его вспыхнули при виде плеча Саши.

   Саша, остановившись, рассматривала царапину.

   - Послушайте, что там под кожей? Право, заноза! Нате булавку, попробуйте вытащить.

   - Давайте. Да, заноза. Верхняя кожица называется эпидермой... Мне страшно, что вам будет больно, и у меня дрожат пальцы. Вот заноза. Я перевяжу плечо своим платком.

   Он делал повязку и, наклоняясь, чувствовал на своих волосах дыхание Саши.

   - Спасибо. Только никому не говорите, что случилось. Мама встревожится. Я пойду вперед, а вы побудьте еще... Я опять выйду.

   В саду Гриша был недолго; он вернулся в гостиную и хотел продолжать чтение; часы пробили четыре. Но чтение не шло. Гриша стал ходить по комнате и думать о Саше и об Ардальоне Петровиче. "Как можно жениться на такой пустой девушке. Правда, у нее хорошее плечо и губы в самом деле похожи на малину, но она все время говорила глупости. Слыхала ли она что-нибудь о женском вопросе? Странно, что Ардальон Петрович не развил ее".

   Он остановился пред картинами, висевшими в золоченых рамах на стенах.

   - Что вы делаете? - спросила Саша, появляясь в госстиной. Она была теперь в ситцевом платье и переменила прическу.- Ваш платок. Терпеть не могу этих картин. Мы хотели подарить их отцу Михаилу, но он не взял. Темнеют с каждым годом. Нянюшка к праздникам смазывает лампадным маслом, и тогда еще можно что-нибудь разобрать.

   - От масла картины гибнут. За них, может быть, заплачены тысячи.

   - Дураки платили.

   - Да, если хорошенько вдуматься, искусство не имеет смысла,- сказал Гриша.- Игрушки богачей должны погибнуть роковым образом. Вы слыхали что-нибудь о великих принципах тысяча семьсот восемьдесят девятого года?

   Саша во все глаза посмотрела на него.

   - Когда-нибудь я с вами поговорю. Теперь скажу только, что один из принципов называется равенством. Все равны - дворяне и крестьяне, мещане и купцы и, наконец, мужчины и женщины. Вот рядом с картиной голландского художника плохая литография с изображением Филарета, архиепископа Черниговского. Кисть мастера и суздальская пачкотня в одинаковой чести. Демократия...

   - Ах, оставьте! Меня пугают слова, которых я не понимаю! Вы умный, умный, я верю! А лучше ответьте мне... Если любишь кого, то, не правда ли, уважаешь? Но отчего же я уважаю одного человека и совсем не люблю!

   - Кто он?

   - Вам все равно кто. Разумеется, не вы.

   - Мне трудно ответить,- начал Гриша, подумав.- Во-первых, потому, что я любви вообще не придаю значения.

   - Как, и сами ни в кого не влюблены?

   - Ни в кого. Прежде я действительно увлекался, но... не стоит.

   - Почему же?

   - Любовь та же чашка кофею. Выпил - и довольно. Жизнь слишком строгая задача...

   - О, приятно полюбить и отдаться на всю жизнь, вот как пишут в романах!

   - Не читайте пустяков.

   - Да, но я не могу и не хочу ничего другого читать. Кто мне смеет запретить? - сказала Саша.- Значит, по-вашему, достаточно уважать человека, чтобы выйти за него замуж?

   - Сам я никогда не женюсь. А вы спросите у Ардальона Петровича.

   - У Ардальона Петровича? Так и быть - я вам признаюсь. Да, я спрашивала, и он сказал, что любовь придет. Но если я полюблю другого?

   - Ничего.

   - Будет ли хорошо?

   - Вполне.

   - Я поневоле согласилась,- покраснев, проговорила Саша,- иначе отец убил бы меня. Ардальон Петрович хороший человек, я не спорю, но зачем он бреет усы и, когда остается со мною вдвоем, начинает смеяться таким противным смехом, что я с ума схожу! Он все называет меня ребенком. Положим, я не старуха, но ведь не дура же я. Я не умею говорить, но у сердца есть свой язык. Скажите, права я?

   Гриша решил, что Саша права, и открытие, что она не любит Ардальона Петровича, огорчило его. Симпатии его разделились: ему жаль стало Сашу, которую насильно выдают замуж, и жаль было Ардальона Петровича,

   - Может быть, вы хотите, чтоб я вмешался? - сказал он.

   - О нет, не надо! - с испугом вскричала Саша.- Решено. Через две недели свадьба. Я только для себя самой хотела выяснить.

   Громкое чиханье, подобно эху, пронеслось по дому. Саша вздрогнула.

   - Отец проснулся.

   На пороге она чуть не сшибла с ног Колю. Красный, облитый водой, без пояса, он влетел в гостиную и, остановившись пред Гришей, как вкопанный, с плачевным выражением на лице, пронзительно начал:

   - Семью семь - сорок девять, пятью пять - двадцать пять. Экватор есть часть земного меридиана... проходящего через полуостров Ферро. Да не будет тебе бози, иные разе меня...

   - Вы с ума сошли!

   Колька сделал гримасу и замахал руками по направлению к спальне отца.

   - По улицам слона водили, как видно, напоказ,- продолжал он.- Слоны в диковину у нас... Однажды лебедь, щука, мартышка и лев затеяли сыграть квартет, дерут, а толку нет... дерут, а толку нет,- повторил он жалобно и громко, прислушиваясь к тяжелым шагам отца.

   - Да отпустите вы его! - добродушно сказал Иван Матвеевич, входя в комнату.- Пошел! - крикнул он на сына.- А-а-а! - зевнул он и перекрестил рот.- Скажите, знаете вы толк в снах, или вас не учили? Представьте, снилось мне так натурально! Выхожу я на леваду и хороший, хороший табак вижу, а откуда ни возьмись саранча, да вот этакая (он показал кулак). Главное, еще не случалось, чтобы саранча табак у меня ела. А зубы у саранчи - человеческие. Стал я удивляться и проснулся. Надо будет нянюшке рассказать. А-а-а! Мух - гибель! Мухи меня кусали, а саранча приснилась. Я мух в банку ловлю на сыворотку, а все не переводятся. Назойливый зверь, ничего порядком не даст съесть. Вы не проголодались еще? Сейчас нам чаю дадут. Пойдемте на балкон!

   В доме началось оживление. Девчонка пробежала по зале с подносом и стаканами. Ганичка выглянула из-за портьеры и сейчас же скрылась, как мышка в норку.

  

  

   Опять собралась семья Подковы за столом. Иван Матвеевич и Прасковья Ефимовна упрашивали Гришу есть творог со сметаной. А когда он покорился, сделал над собой усилие и съел творогу, была подана сковорода жареных грибов. Начались новые упрашиванья. На Гришу смотрели с участием. Бледный, заморенный городскою жизнью молодой человек! В деревне надо пополнеть. Но едва он съел грибы, как с обеих сторон ему подложили еще. Он с тоской посмотрел на Сашу и решительно отказался.

   - Нехорошо, Григорий Григорьевич,- укоризненно сказал Подкова.- Какая работа будет, если не кушать?

   Гриша вспомнил сцену с Колькой и подумал, что, должно быть, никакой работы не будет.

   А кругом была благодать. Море зелени простиралось до самого горизонта. Деревья разных пород недвижно дремали под косыми лучами солнца. Там темная листва шарообразных лип и пирамидальных тополей, здесь светлые купы молодых кленов, яблоней, вперемежку с вишневыми деревьями и кустами сирени и жасмина. У самого дома темнели крымские сосны и тихо колебались широкие золотисто-зеленые вырезные листья клещевины. Свежий воздух был напоен запахами цветов. В лазури таяли легкие бледно-розовые облака.

   Подкова махнул на Гришу рукой и, тяжело поднявшись с обычным вздохом: "О, господи, буди милостив ко мне, грешному!" - ушел хозяйничать. Надо было поехать в поле и посмотреть на рожь.

   Колька, по уходе отца, развалился на стуле и улыбнулся Грише.

   - Спасибо, Григорий Григорьевич,- начала Прасковья Ефимовна,- что мальчика не выдали. Он шалун, да ведь его замучили в гимназии. Если бы вы знали, какой он у меня был розовенький и, можно сказать, аккуратный. Что учение! Достатки у нас хорошие.

   Колька стал качать ногой и мерно двигать локтем, бить себя по губам пальцем.

   - Тру-ту! Ту-тру! Тру! Тр-р...

   Прасковья Ефимовна, приятно улыбаясь учителю, замахнулась полотенцем и ударила Кольку по лицу.

   - Где ты сидишь? Как ты себя ведешь?

   Колька засмеялся, отпрянул от стола и, поджав одну ногу, стал спрыгивать со ступенек балкона.

   "Я за него все-таки возьмусь",- сказал себе Гриша.

   Может быть, Прасковья Ефимовна угадала мысли Гриши. Чтобы задобрить его, она стала с ним еще ласковее и подала полную тарелку малины со сливками.

   Гриша начал:

   - Да я уж ел...

   Но Саша вспыхнула и сделала знак молчать. Молодой человек увидел, что надо быть в заговоре не только с Прасковьей Ефимовной против ее мужа, но и с Сашей против Прасковьи Ефимовны.

   - Не любите малины? - спросила купчиха.- А стакан сливок? Кушание с булочкой!

   Гриша вздохнул, как Иван Матвеевич.

   - Не хотите? Насильно мил не будешь. Ганичка, выпей сливочек, выпей, милая. Что глазки у тебя сегодня как будто запали?

   Ганичка взяла стакан, прикрыла его куском хлеба и ушла.

   - Кошкам понесла,- заметила Саша.- Увидите, так умрете от смеха.

   - Нехорошо смеяться над сестрой,- возразила Прасковья Ефимовна.- Ты маленькая была - тоже глупости делала.

   - Ганичка не маленькая.

   - Женихи наши еще не подросли,- с улыбкой произнесла Прасковья Ефимовна и взглянула на Гришу.- Мотька, убирай посуду.

   Ганичка, прибежав в свою комнату, накрыла детский столик салфеткой, поставила кукольный сервиз и разлила сливки по блюдечкам. С разных сторон к ней подбежали кошки. Она усадила их, как детей, и стала кормить. Кошки взбирались на стол и опрокидывали посуду, но Ганичка торопливо водворяла порядок и драла шалунов за уши. Саша привела Гришу посмотреть на кошачий чай. Ганичка застыдилась и спрятала лицо в подушки.

   - Видите - дура,- сказала Саша.- А мама сделала намек!..

  

  

   День прошел. В восемь часов был подан ужин. Поглаживая бороду, Иван Матвеевич сел, и на Гришу снова посыпались усиленные приглашения есть. Аппетит Подковы служил подтверждением, что в деревне люди едят втрое и даже вчетверо больше, чем в городе. Уничтожив цыплят, купец проглотил миску вареников. Наконец он стал зевать. К его руке подошли домочадцы: он благословил их и попрощался с Гришей.

   - У нас ложатся рано,- сказал он.- Здоровее будем! А-а-а!

   - А-а-а! - зевнул Колька.

   На диване в гостиной Мотька постелила постель. Гриша не привык так рано ложиться. Мертвая тишина, водворившаяся в доме, угнетала его. Он раскрыл книгу, пробежал несколько страниц и ничего не понял. "Растительная жизнь деревни уже начинает притуплять мои нервы",- подумал он. При тусклом свете стеаринового огарка желтая гостиная казалась больше, просторнее, и ночной мотылек, бившийся о верхнюю оконницу или делавший круги около огня, придавал фантастический оттенок обстановке, напоминавшей о былых временах помещичьей роскоши.

   Гриша взял карандаш, ему захотелось записать впечатления дня. Еще утром он был дома, в родном гнезде, а вот совсем другие лица, совсем другая жизнь, другие интересы. Ему живо представилась Саша с разорванным рукавом.

   Карандаш забегал по бумаге. Но вместо впечатлений дня Гриша стал сочинять стихи.

  

   В полночный час, когда лампада погасает,

   А маятник стучит в угрюмой тишине

   И сумрак трепетный, как призрак, простирает объятия ко мне;

   Когда в душе немой, как червь, живущий в гробе,

   Ошибкам прошлых лет подъемлется укор...

  

   Гриша остановился, прошелся по комнате, вырвал из записной книжки листок со стихами, скомкал и бросил его в угол.

   "Глупо. Кто в наше время пишет стихи? Если смеются над Пушкиным, как будут смеяться надо мной! Жаль, что я не родился раньше. Теперь мое призвание - наука. Суровая эпоха требует суровых людей с суровым умом".

   Он успокоился, с сожалением посмотрел на вырванное место в книжке, подумав: "А стихи могли бы выйти недурные", но преодолел порыв сердца и опять взялся за Льюиса. Внимание его постоянно развлекалось странным ритмическим биением какой-то жилы в мозгу, и между строк философской книги мелькали неопределенные образы и звучали рифмы.

   Он отодвинул Льюиса, лег на диван и медлил раздеваться. Сна не было.

   "Я тупею, а к концу лета превращусь совсем в дурака",- подумал он.

   Занавеска, как после обеда, зашумела и заколебалась.

   Гриша вскочил и подбежал к окну. На балконе никого не было. Сад был залит лунным светом, и только в сумраке между дерев виднелся очерк белой фигуры.

  

  

   Когда Гриша проснулся на другой день утром, Подкова уже позавтракал и уехал в соседнюю деревню взыскивать долг с Тоцкого. Мотька принесла на подносе хрустальную кружку молока и сказала:

   - Барыня приказали, чтобы вы выпили.

   Он едва успел одеться, как Прасковья Ефимовна пригласила его в столовую.

 &