Ясинский Иероним Иеронимович - Фауст

нает, кто вы... Загадка какая-то... Но я жить не могу, я с ума схожу, когда не вижу вас. Что вам надо, дитя моё, слышите? Скажите, прошу вас! Жизнь вам мою надо - я и жизнь отдам! Денег, платья дорогие, браслеты... Что вы любите?

   Он раскраснелся, ей стало страшно. Она сказала:

   - Пустите меня.

   - Не пущу! - прошептал он, привлекая её к себе.

   Спокойный ясный вечер медленно гас. Таяли чуть заметные облака; и янтарно-лиловые деревья, лёгкие и прозрачные, точно сгорали вдали в этой ласковой атмосфере, золотыми струями переливавшейся в розовом небе, местами уже сумрачном. Раздражающе запахли цветы.

   - Любовь! Доверьтесь мне, полюбите меня! - как сумасшедший говорил Пленин, сжимая стан девушки.

   - За что? - спросила она.

   - За то, что я вас люблю дикую, глупую, - отвечал он с тоской. - Ведь вы - глупая, а я вас люблю. Я боготворю вас. Вы - бродяжка, а я за вас жизнью готов пожертвовать. Видите, у меня слёзы текут! Полюбите же меня за эту безмерную любовь, за то, что я сам теперь глупее вас в тысячу и миллион раз...

   Она рассмеялась и со странной улыбкой взглянула на него - дерзкой, манящей, слегка раскосив глаза. Она молчала, и, кажется, грудь её стала дышать чаще.

   Пленин приник к её руке. Но вдруг она всхлипнула и в несколько прыжков исчезла меж кустами. Он с испугом смотрел ей вслед. Она исчезла, как исчезает милый образ во сне; проснувшись, тщетно смотришь кругом сонными глазами и ловишь его в объятие: его нет.

   Пустынно догорал волшебный вечер и хмуро молчали сосны, когда Виктор Потапыч возвращался к себе, сам-друг со своей неразделённой страстью.

   Он думал: "Придёт ли она завтра? Она уж несколько раз убегала этак, но сегодня она заплакала... Придёт, придёт!" - утешал он себя, большими шагами меряя колеблющийся пол светёлки.

   И первый раз за всё это время ему стало скучно. Он скверно спал и поздно встал. Он глянул на окно, на стол: обычной корзинки с ягодами не было.

   Он ждал весь этот день, и следующий, и ещё день. А Любови всё не было.

   Он ломал руки, ходил по лесу, по всем его закоулкам, двадцать раз побывал на тех местах, где росла малина, бродил вдоль ручья, с замиранием сердца прислушиваясь к лепету воды, - стал мало есть... Он похудел ещё сильнее. Девушки не было.

   Он не спал по ночам, придумывал планы новой жизни, давал мысленно клятвы бросить службу и Надежду Власьевну и исключительно посвятить себя милой девушке, которой всё не было.

   С тоскою смотрел он на звёзды, и ему казалось, что это не звёзды, а слёзы. Он так скорбел, что иногда плакал как влюблённый мальчик или как поэт. Он забирался в глушь в самый разгар полдня и, лёжа под деревом, мечтал о странной девушке, с которой он будто живёт где-то далеко-далеко, в таком же лесу, и вечно глядит ей в глаза и целует её волосы. И, наконец, он почувствовал, что болен: порою ему ясно мерещилась эта девушка. Она дразнила его, скрываясь за деревьями, пела или купалась, не стыдясь его, а когда он подходил, она ныряла и исчезала в воде, остававшейся, однако, странно спокойною. Ночью, при лунном свете, всюду видел он её светлое платье, и грациозная фигура её легко как дух носилась там и сям в серебряном сумраке, и тихий музыкальный шёпот её голоса оживлял сонный лес.

   Едва забывался он, как уж являлось ему капризное виденье, неуловимое, со сладострастными губами, со слезами на глазах, с насмешливым словом, виденье всё в цветах. Просыпаясь, он погружался в томное раздумье.

   Когда, чрез несколько дней, он встретил Любовь на том месте, где расстался с нею в последний раз, он подумал сначала, что это не она, а другая какая-нибудь девушка. Он уже привык не видеть её. И грёзой он не мог назвать эту женскую фигуру. Видения его были мимолётны как мысли и неясны как полосы лунного света в лесу. А фигура эта стояла неподвижно. Руки были задумчиво опущены, и глаза не смотрели, ветер развевал её платье.

   "Это она, Любовь!" - чуть не закричал Пленин и бросился к ней.

   Она слегка повернула голову и как-то сверху взглянула на него.

   - Вы не сердитесь на меня ни за что? - спросил он, снимая шляпу. - Не сердитесь, не сердитесь! Я виноват и наказан уже. Я измучился без вас... Какая жестокость!

   Он хотел взять её за руку, но она не заметила его движения. Он заглянул ей в глаза.

   - Что с вами?

   Она молчала.

   - Что вы поделывали всё это время? Вы были больны? Вы как-то похудели... Ах, отчего у вас такие губки! Не отворачивайтесь, пожалуйста! Я ничего с ними не сделаю! Я только смотреть на них буду...

   И он смотрел на её губы.

   В груди его бились жилы, сердце стучало. В нём проснулся зверь. С висков его скатились две капли пота, хоть жарко не было. Кругом ни души живой. Вдали за равниной в тумане рисовался город со своими церквами и ещё спал, потому что было раннее утро. Деревья уныло шумели, а по серенькому небу мчались дождевые тучи.

   - Любовь, - сказал он, - теперь не убегай от меня. Если уйдёшь, я застрелюсь!

   - Нет, вы не застрелитесь, - проговорила она и улыбнулась.

   Глаза её осмыслились, всё лицо загорелось румянцем.

   - Значит, мир? - спросил он.

   Она кивнула головой и прошептала:

   - Мне вас жалко.

   Пленин поцелуями покрыл её руки.

   - Прежде всего, не бойся меня, - страстно заговорил он. - Я тебя люблю.

   - Я - дура.

   - Не говори так и прости меня за то, что я назвал тебя тогда глупою. Красота выше ума. Я вот молюсь на тебя. Это я дурак, что позволил себе сказать тебе дерзость. Я обниму тебя, не стыдись... О, какой я счастливый человек.

   Девушка потупилась и тяжело дышала.

   - Дай мне свои губы... Никто не увидит!..

   Прозвучал поцелуй.

   - Ах, что вы!..

   Она рванулась, и он не удержал её. Она побежала по равнине, и он смотрел на неё безумным взглядом, судорожно сжав ружьё. Но вот она остановилась, издали бросила в него цветком, послала ему воздушный поцелуй и снова побежала. Он кинулся за ней.

   Он нагнал её на вершине песчаного холма. Он задыхался. Она упала среди кустов можжевельника, на песок. Глаза её наполнились слезами, она закрыла их рукой...

   ...

   Когда Пленин остался на кургане один, ему показалось, что с ним был продолжительный обморок. В ушах звенело. Солнце выглянуло и несносно пекло из-за туч. Пленин поднял голову, и ужас охватил его. Прямо виднелся откос, на котором он бывало сиживал, а на откосе стоял управляющий - он ясно различил его - и смотрел в бинокль. Возле стояла высокая дама и тоже держала бинокль у глаз. Виктор Потапыч пополз на четвереньках и скрылся в кустах. Сейчас он трепетал от страсти, теперь он зуб на зуб не попадал от трусливого чувства, которое как гадина закопошилось в его опустевшем сердце.

   - Сегодня срок отпуска! - внезапно вспомнил он, и холодный пот выступил у него на лбу. - Хорош, нечего сказать! Разумеется, он прогонит меня. Он всё должен был видеть. И он видел, как я бежал за нею... Господи! Позор!

   Ему стало нестерпимо стыдно, он заплакал.

   - Чего добился? Ещё, пожалуй, эта Любовь сумасшедшая, и тогда совсем скандал!.. Затмение какое-то... Каково будет объясняться?.. Ведь я женат, ведь мне не двадцать лет!

   Он осторожно раздвинул кусты, чтоб ещё раз увидеть управляющего; но тот вместе с дамой ушёл.

   Пленин поднялся и хотел спуститься с кургана. Левее откоса белел дом на возвышении и смотрел на него двумя окнами точно двумя широко раскрытыми глазами. Из этих окон можно было видеть его даже без бинокля. Он в страхе присел и опять пополз в кусты.

   Он провёл так на кургане до самого вечера. Это была пытка, горше которой он не мог себе представить. Всюду мерещились ему любопытные взгляды, которые пронизывали скудную листву и насмешливо смотрели на него. Казалось, половина города знает, что на этом кургане скрывается Виктор Потапыч; публика, ошалев от скуки, взобралась на крыши ближайших домов, на колокольни, вооружилась подзорными трубками и наслаждается позором его. Хоть бы дождь пошёл! Но дождь, как нарочно, не шёл. Виктор Потапыч посвистывал, устремляя глаза в даль, - надеясь, что если смотрят на него, то, по крайней мере, не увидят, как он терзается. Вдруг с зубовным скрежетом он опускал кулак на землю или рыл каблуком яму в песке, задыхаясь от бессильных слёз. Пусть смотрят на него, пусть хохочут над ним. Он как Фауст захотел молодости, и вот какою ценою купил он минутное счастье! Он рвал на себе рубаху, и пена показалась на его губах.

   Эти вспышки отчаянья скоро проходили и уступали место бледной, смертельной, подлой трусости. Не ручаясь за себя, он рассыпал порох, разрядил ружьё. Приходила ему мысль о Надежде Власьевне. Но - странно - он меньше всего боялся её. В нём зрело желанье загладить пред ней своё поведение, стать примерным мужем, если всё обойдётся благополучно. Но говорил он себе это и думал - не ради Надежды Власьевны, а ради себя самого и своего спокойствия. К тому же, в сравнении с огромным скандалом, который ожидал его, ссоры с женой представлялись ему ничтожными, как ничтожны были наряду с инквизиционными пытками страдания от каких-нибудь надоедливых мух. Пленин за счастье освободиться от страха, от которого он так позорно дрожал, готов был бы вечно жить с глазу на глаз с Надеждой Власьевной, вечно слушать её упрёки и жалобы, вечно умирать от скуки и не надеяться на лучшую долю.

   Порою он сознавал нелепость своего страха и всё-таки не мог отделаться от него. Страх вслед затем ещё сильнее, ещё постыднее угнетал его. И, по мере того, как проходил день с ужасающей медлительностью, и город то оживлялся, то впадал в дрёму, - страх всё рос, точно на Виктора Потапыча смотрели не два, не четыре глаза, не тысяча, а десять тысяч, сто тысяч, миллион глаз, мучительно-насмешливых, смотрели со всех точек горизонта и предавали его посрамлению.

   Он ждал вечера. Когда спустились сумерки, он вышел на луг, но подвигался как вор, боясь ночных теней...

   С утра Виктор Потапыч явился на службу. Он призвал всё своё мужество. У него был суровый вид, когда он жал руку сослуживцам. И под предлогом накопившейся массы дел, он не стал отвечать на вопросы, куда он ездил, как проводил время, доволен ли поездкой. Глядя из-под дымчатых очков, - которые он надел, потому что у него вдруг заболели глаза, - на чиновников, Пленин замечал, что они как-то особенно и значительно посматривают на него. Это страшно тревожило его. Он стал писать, и перо прыгало в его руке как у пьяницы. Старший ревизор подошёл к нему и, прищурившись, погрозил пальцем. Виктор Потапыч так и обмер.

   - Что такое?

   - Ничего! Вот придёт управляющий - узнаете.

   - И как это вы, Виктор Потапыч, обделали всё таким манером, - сказал бухгалтер, - даже удивительно! Я от вас не ожидал. Вы либерал, вам бы, знаете, не к лицу...

   Пленин сидел бледный, уничтоженный; перо сильнее запрыгало по бумаге.

   - Это показалось управляющему, - произнёс он с напряжённой улыбкой. - Иллюзия... Обман чувств... Я был далеко отсюда, в глухой местности... Но простите, господа! Бездна бумаг... Некогда.

   Громким смехом встретили чиновники эти слова. Со лба секретаря на бумагу упала капля пота.

   Вошёл управляющий. Подчинённые низко поклонились начальнику, и ниже всех - Пленин. Управляющий сказал ему своим ломаным языком:

   - Рад, что вижу вас. У меня есть к вам немножечко дела. Приходите в мой кабинет.

   Виктор Потапыч хотел встать и не мог. Колени не разгибались, холод бежал по спине. Однако, он преодолел себя и, оправив жилет, вошёл в комнату начальника точно в застенок.

   - Вот бумага из департамента...

   Пленин взял бумагу дрожащими руками и прочитал. Он сначала видел только свою фамилию, подчёркнутую красивою чёрною линиею. Затем он понял, что получил Анну третьей степени. Из-под его очков побежали две слезы. Управляющий был тронут и, чтобы не выдать пред подчинённым охватившего его мягкую немецкую душу умиления, закрылся ведомостью.

   Пленина поздравляли, он должен был пригласить товарищей в гостиницу и поставить им две бутылки шампанского. Глаза его перестали мало-помалу болеть, и он в тот же день снял свои дымчатые стёкла.

   И жизнь потянулась обычным порядком. Он аккуратно ходил на службу, писал циркуляры, восхищавшие начальника, обедал всегда дома, ссорился и мирился с Надеждой Власьевной, бывал с нею в гостях, в театре или по-прежнему скучал. Он быстро седел, желтел. Воспоминания о мгновенно вспыхнувшей и пролетевшей любви пугали его, и он старался не думать о странной прекрасной девушке.

   Где она? Что с нею? В самом деле, не сон ли привиделся Виктору Потаповичу?

  

   1884 г.

  

   Источник текста: Ясинский И. И. Полное собрание повестей и рассказов (1883 - 1884). - СПб: Типография И. Н. Скороходова, 1888. - Т. III. - С. 453.

   OCR, подготовка текста: Евгений Зеленко, август 2012 г.

   Оригинал здесь: Викитека.