Гарин-Михайловский Николай Георгиевич - В усадьбе помещицы Ярыщевой

   Николай Георгиевич Гарин-Михайловский

   Воскресный летний день собирался быть особенно жарким. Солнце как-то сразу показалось на безоблачном небе и скучно, без предрассветной прохлады, уставилось в оголённые берега большой извилистой речки. Там, выше речки, раскинулось большое торговое село, грязное и серое, под цвет остальной округи.

   У базарных лавок сидели и стояли толпы жнецов из татар в ожидании найма.

   Это был первый базар и первая наёмка на жнитво в это лето. Урожай был хороший, и цены на работы ожидались высокие. На площади показался, приседая и смешно оглядываясь, словно за ним гнались, Кирилл Архипович, приказчик одной маленькой экономии барыни Наталии Ивановны Ярыщевой. Опросил цены на жнитво и, услышав про пятнадцать рублей, убежал без оглядки. Татары-жнецы проводили его с базара свистками, улюлюканьем и смехом. Кирилл Архипович, с мягкой курчавой бородой, с громадной лысой головой и мелкими чертами лица, прибежал сам не свой на двор, куда заехал было, и обратился к хозяину, хлопнув руками:

   - Беда! Пятнадцать рублей.

   Хозяин двора катил в это время бадью по двору и, остановившись, равнодушно ответил:

   - Вот как хлещут!

   - Чего ж теперь делать? - спросил приказчик.

   - И не знаю.

   - Ехать надо домой, - вздохнул приказчик.

   Крестьянин покатил бадью дальше под навес.

   - Аль раздумали орать?

   - Да как брать-то? - Кирилл Архипович почесал затылок. - И не соображусь теперь... Жать двадцать десятин, а всех денег сто двадцать рублей всего-то у нас: половину не сожнёшь на эти деньги.

   - Не сожнёшь поэтому.

   - А, ведь, поколь жнёшь, да когда ещё молотить там, да в город продавать, а их рассчитывать надо: ждать не станут.

   - Не станут.

   - Ах, ты грех! Ехать надо посоветоваться... Думал пораньше выбегу на базар, поколь цена не разыгралась, а вот...

   - Дешевле не будет нынче...

   - Ехать надо...

   Кирилл Архипович ещё поохал и стал запрягать. Запряг, рассчитался, попрощался, сказав с каким-то придыханием: "Ах, ну до увиданья", сделал с обычным приседанием ещё для чего-то круг возле своей плетушки, уселся и тронул.

   Он уже проехал почти всю улицу, всё смотря куда-то в сторону, как вдруг воскликнул, освобождаясь от задумчивости:

   - Ах, кулёк-то!

   Он внимательно осмотрел сиденье, заглянул под козлы, приподнял тонкий слой находившегося в плетушке сена, но кулька нигде не оказалось. Кирилл Архипович ещё нерешительнее несколько раз оглянулся, вероятно, в надежде, не догадается ли сам кулёк прибежать к нему, но, не дождавшись, вдруг засуетился и поворотил назад.

   Хозяин квартиры, увидев его, отворил ворота, и Кирилл Архипович въехал опять во двор.

   - Здравствуйте опять, - сказал он растерянно, сойдя с плетушки.

   - Здравствуйте и вы, - ответил равнодушно крестьянин.

   Кирилл Архипович снова поздоровался с ним, а также с вышедшей хозяйкой. На мгновение он замер в сладостной истоме и сообщил:

   - А я, ведь, кулёк-то забыл. Гляжу, где он? Ах, назад ехать надо!

   - Недалеко пахнулись ещё...

   - Не далеко... вот тут на углу - против лавки... Как его?

   - Аксёнова?

   - Она... Гляжу: нет кулька... Ах, ты грех! - Кирилл Архипович постоял ещё, подумал, покачал головой и, приседая, пошёл в избу за кульком.

   - А я тоже гляжу на кулёк, - провожала его хозяйка, - думаю, что он, мол, оставил его? Мне бы скричать, а я, вишь, не смекнула тоже...

   - И я тоже не догадался... Ну, до увиданья ещё раз.

   И ещё раз попрощавшись с хозяйкой, Кирилл Архипович с кульком в руках вышел из избы во двор.

   - Ах... не надо бы заезжать было во двор, - спохватился он.

   - Поэтому не надо бы, - согласился и хозяин, - я гляжу, едете, ну отворил ворота.

   - Я ведь только вот за кульком...

   - Известно, не оставлять же...

   - Как же теперь? Не поворотишься ведь... выпрягать?

   - Не знаю... Так, что ль, попробовать? Айда-те так попробуем. Я лошадь заводить стану, а вы задок-то относите.

   Общими усилиями дело обошлось без перепряжки и, повернув лошадь, приказчик барыни Ярыщевой покатил, наконец, с базара, сопровождаемый напутствием хозяина: "Ну с Богом!"

   Кирилл Архипович, склонившись на бок, ехал и ломал голову, как ему быть. По пятнадцати рублей - двадцать десятин обойдутся триста рублей. Ста восьмидесяти не хватит. Главное то, что сам же он и подбил свою барыню усилиться посевом на эти лишние двадцать десятин. Обыкновенный порядок в имении был таков, что в экономии сеялось столько, сколько можно было урвать, так сказать, не в счёт, без денег. Сдаётся, например, крестьянину десятина земли под посев; цена - как у людей, а один рабочий день выговаривается не в счёт. Одну десятину взял - пеший рабочий, две - с лошадью. Часть земли снимала своя деревня и не в счёт убирала пять десятин.

   Конечно, это было немного, но и деревня барыни только и жила тем, что занималась нищенством. Так и в земской статистике в рубрике промыслов она значилась: "занимается нищенством". Как дадут повестку, чтобы подать взносили, и разбредётся деревня. Насобирает и взнесёт. И всегда исправно. За эту исправность и заботливость и местное начальство уважало деревню и задолго обыкновенно до сбора её первую извещало: готовьтесь, дескать.

   - Что ж и умно, - говорила про крестьян своей деревни старая барыня, - сами видят свою слабость и спасаются... А другой ведь только и догадается, что в кабак последнее снести.

   Но зато, когда её крестьяне попробовали было поторговаться с ней насчёт дарового посева, она ответила:

   - Ну, уж, батюшки, кому другому, а уж вам-то не грех и потрудиться на меня старуху: за вас люди подать-то платят...

   - Нынче где уж? - говорили крестьяне. - Действительно, значит, когда цена живёт на хлеб, так будто и ладно, а теперь ничего не стоит хоть и наше дело: день-деньской маешься, плечи от тяготы оборвёшь, хлеб собираючи, а продай его, и гривенника не выручишь за день.

   В нынешнем урожайном году промысел крестьян барыни Ярыщевой, действительно, был не из очень доходных.

   Крестьяне других деревень, видя, как трудятся нищие, только лукаво подмигивали на них и говорили:

   - Обижаются же... в убыток работа приходит.

   Жалела и барыня Ярыщева крестьян своей деревни:

   - Нынче уж, конечно, не ваш год, - говорила она, - ну так, ведь, надо же и людям.

   - Известно, - вздыхали покорно нищие.

   В общем дарового посева у барыни Ярыщевой набиралось десятин до тридцати. Сенокос ли продавался, лес ли, во всём было установлено правило вырядить не в счёт известное количество работников. Конечно, крестьяне-арендаторы торговались, но старушка-помещица добродушно уговаривала и шамкала своим беззубым широким ртом:

   - И-и, батюшка мой! что тебе услужить старухе? Доходов у меня мало, а расходов-то выше головы... Сам знаешь, ведь, батюшка.

   - Известно.

   - Я сама, ведь, ваш хлеб, да щи только и ем... Не мотущая, не картёжница...

   - Спаси, Господь...

   - Только что вот внуки... Ну, так ведь, батюшка, и их без образования нельзя оставить... И им ведь расходу больше моего ещё будет.

   - Как можно...

   - Ну, так вот, батюшка, и сам видишь... У меня же и тихо, спокойно: чтоб вот тебе я сдала землю, а там другому передала, - вон как у панков, - у меня этого нет, батюшка. У меня как в амбаре - всё в сохранности.

   - Что говорить! Из-за этого уж, прямо сказать, и платим будто лишки.

   - Так не жалей, батюшка, не жалей... Земля моя хорошая, дай тебе Бог засыпаться хлебом от моей земли.

   И видя, что крестьянин убеждается, старуха спрашивала:

   - Ну, что ж, надумался?

   - Да видно... Что же станешь делать?

   - Ну и с Богом... А вот, не дай Бог, лихоманка тебя схватит, или живот, - приходи, батюшка... Приходи - безо всякого.

   - Спасибо...

   - Ну, спасибо, батюшка, и тебе, я за тебя Богу помолюсь... Что тебе день? Ты - день, другой - день, а мне старухе помощь. С миру по нитке - голому рубашка. Я, батюшка, прямо... Мне что таиться? Что было вот наследственного, то ведь и осталось... А от мужа да зятя долги одни остались... Все, батюшка, сплатила, все - до копейки! Внучатам-то, - старуха радостно понижала голос, - чистенькое, как яичко облупленное, достанется именье-то.

   - Ну, до увиданья, Наталья Ивановна, - подымался со стула крестьянин.

   - Ну, прощай, батюшка, прощай...

   Барыня жала руку и провожала гостя.

   - Хоть уж дорого, да уважительная, - говорили окружные крестьяне. И если спрашивали их: "что за человек барыня Ярыщева?" - отвечали в один голос: - "Одно слово - не было такой и не будет... Уважительная барыня!"...

   А Кирилл Архипович всё подвигался с базара ближе к усадьбе и всё думал. Уже показалась церковь соседнего села Дмитриевского, когда вдруг в его голове мелькнула счастливая мысль. В Дмитриевском он повернул свою невзрачную лошадёнку в ту улицу, где жил староста Матвей Фёдорович, и остановился у ворот просторной в три окна срубленной избы. Изба и все постройки на дворе имели аккуратный вид той зажиточности, при которой как-то само собой хозяин не ленится и гнилое бревно своевременно заменить новым, и свежей соломой крышу укрыть, а то заменить эту опасную крышу и глиняной, которая не вспыхнет, как костёр, от одной случайной искры.

   Был праздник, и хозяин избы сбирался в церковь. В ожидании благовеста, староста, в новой синего сукна поддёвке, ходил по двору и заглядывал от нечего делать то в тот, то в другой угол своего двора.

   - Ах, здравствуйте, - приветствовал его с своим обычным растерянным видом Кирилл Архипович, появляясь в калитке, - а я ведь к вам.

   Матвей Фёдорович видел и сам, что приказчик приехал к нему, и в это мгновение его занимал лишь вопрос: насчёт чего мог бы приехать этот приказчик?

   - Заходите, - флегматично пригласил староста.

   - А я ведь на лошади.

   - Ну, так что? Во двор заезжайте, а то так привязать можно.

   - Так привязать, что ль? не уйдёт, чать.

   - Куда ей уйти? не рысак.

   - Какой рысак!

   Кирилл Архипович вернулся к лошади, а за ним вышел на улицу и хозяин. Пока приказчик привязывал лошадь, хозяин неопределённо глядел на его немудрую плетушку, немудрую запряжку, немудрую лошадь.

   Кончив, Кирилл Архипович облегчённо произнёс:

   - Ах, ну здравствуйте ещё раз...

   - Здравствуйте и вы. В избу, что ль, пойдёте?

   - В избу, Матвей Фёдорович.

   В избе Кирилл Архипович поздоровался с хозяйкой и, присев на лавку, стал беспомощно вытирать пот с своего высокого лба.

   - Выйди-ка на часок, - бросил мимоходом хозяин жене, и, когда та вышла, Матвей Фёдорович плотно притворил дверь, подсел к приказчику и прямо подошёл к делу:

   - Вы насчёт чего же это?

   - Да вот посоветоваться заехал, Матвей Фёдорович... Такое дело, такое дело, что и не придумаю.

   И Кирилл Архипович рассказал в чём дело.

   - Гм! - пропустил в нос староста.

   - Я вот что надумал... Уж Бог с ней с ценой... 12 рублей на базаре просят, ну и мы от людей никуда не денемся. Нынче вот праздник, народ пока свой хлеб не зажал... чать, не зажал.

   - Нет, не зажал.

   - Чтоб нынче миром бы к нам? Половину денег на руки, а половину до продажи.

   - Не сообразишь ведь всех, - нехотя и лениво ответил староста.

   - О?

   - Мир.

   - Да, вот мир разве...

   Кирилл Архипович вздохнул и замолчал. Молчал и староста.

   - А то нельзя ли как-нибудь, Матвей Фёдорович?

   - Да ведь я-то что тут? Главное дело, больно вы уж с вашей барыней работой облагаете: обижаются ведь которые...

   - Так ведь, Матвей Фёдорович, против людей и спокой у нас...

   - Это так, за это спасибо, а вот лишечки-то: всё будто так...

   - По настоящему и сеять-то бы нынешним временем не след, - вильнул Кирилл Архипович.

   - Да где уж вам сеять? Тут своя крестьянская работа отбивается...

   - Этак, Матвей Фёдорович... Да нет, видно, бросить же надо.

   - Ну, там картошку для домашности, а то что ж выкручивать...

   - Да я уж и сам не рад, - сокрушённо вздохнул Кирилл Архипович, - главная сила толков нет...

   - То-то толков нет, а склоки много...

   Староста помолчал и начал другим тоном:

   - Вы что нынче за Караульной горой продавать же станете землю?

   - Станем.

   - То-то... Уросла, чать? Который год в сенокосе теперь лежит она?

   - Да что? Никак семь лет.

   - Девятый, чать, пошёл?

   - Аль девятый?

   - Гляди... Лес на амбар когда возили? В тот же год и землю бросили. Считай...

   - Так, так.

   - То-то... Уросла чать?

   - Когда не уросла.

   - Глядел я как-то, ехал: щётка пробила... Сдавать станете, и я бы взял десятинку-другую от лесу... от пчельника...

   - Так что... Уладь дело, - не постоим, Матвей Фёдорович...

   - Я вот что думаю... Церковь нам надо же новить, - рублей сто с миру сойдёт... Если вот присогласить старичков сегодня после обедни. Дескать, половину на руки, а остальную, чтоб вам прямо за мир в церковь внести. До вечера бы и кончили.

   Кирилл Архипович даже привскочил.

   - Так что? Матвей Фёдорович! А мы бы тебе постарались... Уж прямо так бы за тобой и земля осталась... от пчельника.

   - Этак, что ль, попытать, - задумчиво говорил староста, - вот обедня отойдёт, соберём стариков. Так, что ль? Поэтому лошадку заводи во двор... да дай уж овсеца... А мы в церковь... Вернёмся, самоварчик изготовим, - чашечку-другую, поколь сходка сбирается. Овса дать, что ли?

   - Овёс-то у нас свой, да вот вышел...

   - Дадим...

   Лошадь завели во двор, поставили к овсу, и так как раздался уже благовест, то оба, и хозяин, и гость, пошли к обедне.

   В прохладной церкви народу собралось немного: дети, обычные старики, старухи, десяток-другой девушек и парней. Отстояли обедню и домой пошли.

   - Скоро он, батюшка, нынче повернулся, - сказал приказчик.

   - К вашей барыне, видно, торопится... Именинница, что ль, она?

   - Ах да, рожденница... А я и забыл...

   Пришли домой, заглянул Кирилл Архипович в колоду: съела лошадь весь овёс, что всыпал он ей из пудовки, которую вынес ему из амбара староста. Заглянул в пудовку Кирилл Архипович, где оставался ещё овёс, подумал и высыпал и остатки своей лошади. Напились чаю, а тем временем собрался сход, и пошли приказчик и староста толковать с миром.

   - Вот, старики, в чём дело, - начал староста.

   Выслушали старики, опросили Кирилла Архиповича насчёт базарных цен, и Кирилл Архипович опять, не сморгнув, заявил о двенадцати рублях. Начали толковать.

   - Говори, староста! - обратился кто-то к Матвею Фёдоровичу.

   - Так что ж? Случай по мне того... подходящий, - ответил староста. - День также проведём, двести сорок рублей кучка: свинья на рыле не принесёт.

   - Ну так чего же, известно...

   Ещё потолковали, вырядили два ведра водки, тут же одно распили и весёлой гурьбой повалили собираться, чтобы ехать жать хлеб барыни Ярыщевой. Пошёл и приказчик со сходки весёлый, но во дворе старосты ждала его невзгода. Лошадь барыни издыхала, лёжа на земле. Она дёргала ногами, судорожно подымала голову и опять с тяжёлым бессильным вздохом падала на землю.

   Сбежался народ. Одни говорили "мышки", другие "домовой расшиб", третьи заподозрили "язву", - пересчитали все, какие знали, болезни, ахали и охали, но делу не помогли. Лошадь в последний раз подняла голову, безнадёжно посмотрела на свой вздувшийся живот, ещё безнадёжнее обвела взглядом всех собравшихся и бессильно упала, как бы говоря: "ну, Бог с вами, - и вправду помирать приходится".

   Поохал ещё Кирилл Архипович, потужил, рассказал несколько раз, как прекрасно ела лошадь овёс, как и остатки он ей высыпал.

   - Пришли из церкви, гляжу: ах, съела! Так ещё фунтов пять осталось, - думаю себе: пусть ест... А так и хватает, так и хватает, - ровно не в уме она... Я и подумал ещё, что она ровно не в уме? На вот тебе... Ах, ты грех!

   - Чего ж станешь делать? На роду уж так написано ей, - утешали приказчика. - Шкуру, что ль, тебе с неё снять?

   - Снять, что ль? - раздумывал Кирилл Архипович.

   - Так что ж? Пока народ там кумекает - принимайся... Шкура тоже ведь... За неё трёшну отдашь.

   - Трёшну-у? - усомнился другой, - и пятишну при нужде отдашь.

   - Отдашь.

   - Снимать видно, - надумал приказчик и принялся за дело.

   Снял кожу, сложил её под сиденье, а вместо павшей лошади выпросил у старосты его Воронка. Вместе со старостою и уселся приказчик и поехал прямо в ржаное поле, куда потянулась уже деревня.

  

   Высоко поднялось солнце и смотрит из-за Караульной горы на маленькую усадьбу старой барыни Ярыщевой.

   У зеркального пруда густой сад. Повыше на пригреве, маленький с высокой деревянной крышей барский домик. Ещё выше всякие хозяйские постройки: конюшня, каретник, амбар, ледник, баня, скотные дворы. Сбоку - флигель приказчика, а с другой стороны - людские, кухни и птичий двор, с высокой оградой, подошедшей прямо к пруду. На пруде барские утки и гуси. Маленькая, босая девочка пасёт во дворе стадо индюшек. Чисто и опрятно кругом. В маленькие окна видны чистенькие комнатки с крашеными полами, с мебелью в чехлах. В комнатах специальный запах десятки лет обитаемого жилья. Тут и аромат сушёных грибов и разных ягод, что в стеклянных банках, разбавленные водкой, греются на солнце, и ещё чего-то, что сразу охватывает вас сознанием, что вы в деревне, в той глухой старинной деревне, где в барском домике в сонной тишине тикают однообразно часы, и слышится порою то звонкая трель канарейки, то одинокие шаги старушки-хозяйки.

   Стара барыня: 66 лет ей. Она маленькая, костлявая старушка, с круглой от старости спиной, с беззубым широким ртом и живыми голубыми глазами, которыми смотрит так живо, что, кажется, выглядывают они из какой-то маски. Одета старушка в чёрную люстриновую юбку и такую же кофту. Голова её подвязана платочком с узлом на подбородке, и всем своим наружным видом она скорее смахивает на простую мещанку, а не на потомственную, в шестой книге записанную дворянку.

   За свои 66 лет многое перевидала старуха на своём веку. Расчётлива, экономна и бережлива. В лавке покупает, - торгуется, замучит всех приказчиков и не упустит из вида ничего.

   - Батюшка, - остановит она руку приказчика, сбирающегося отрезать конец верёвочки, которой он обвязал ей покупку, - а ты подальше отрежь... Верёвочка-то мне, старухе, и пригодится.

   У старушки помещицы живых детей нет. Только от покойной дочери осталось двое внучат. Внучке двадцать два года, она кончила гимназию и теперь учится в Петербурге, где-то на курсах. На лето она приезжает гостить к бабушке. Внуку Пете всего пять лет, и с своей няней, старой и строгой они не разлучаются весь день.

   Встал уже упитанный, как телёночек, розовый Петя. Аккуратно одела его няня, умыла, расчесала, всё с наставительными присказками, Богу заставила помолиться и повела его в маленькую столовую чай пить. Полощет няня большую Петину чашку, оглядывает его сливочки в маленьком сливочнике, пробует рукой, теплы ли калачики, посмотрит, на месте ли масло, соль и, если чего нет, строго и коротко приказывает принести горничной Маше. А Петя чинно сидит и спокойными довольными глазами поводит то в ту сторону, где священнодействует няня, то смотрит на Машу, которой приказывает няня что-нибудь принести.

   Идёт Маша и несёт. Видит Петя: всё хорошо, все боятся и слушают няню, и он слушает, и жидкий чай со сливками ещё вкуснее кажется ему, когда няня, подвязывая салфетку, приговаривает:

   - Рот-то, батюшка, не набивай... Поспеешь, поспеешь... Это вон только хам какой: всё скорей ему бы.

   Наелся Петя.

   - Ну, ещё будешь?

   Мотает головой Петя и слезает с полным ещё ртом с своего креслица.

   - Не торопись, не торопись, батюшка, - обтирает его няня, отвязывая салфетку, и шутит, хлопая по животику.

   - Ну, вот серёдочка полная, - краюшки заговорят... ну, ай-да, сокол, во дворике гулять.

   Во дворе благодать: солнышко греет, индюк гуляет и пыжится, холодок на крылечке. Присела няня на крылечке и вяжет чулок, а Петя с ребятишками играет: то в хороводы, то в лошадки, а то и по другому как-нибудь. Услышала няня, что ссора началась у детей, встала, подошла и смотрит на них поверх своих больших очков. Докладывают ей дети, в чём дело, - разобрала, и хоть и не прав барчук, а оправдала его, - пусть, дескать, привыкают, что барин всегда прав. Но подвернулась бабушка, проходившая в это время в амбар, и дело приняло другой оборот. Бабушка взяла сторону ребятишек, и обидевшийся Петя ушёл к няне на крылечко, где и присел рядом с ней. Няня усердно, будто не замечая ни его, ни бабушки, продолжала вязать.

   - Ну, и иди... Иди, - задорно говорила бабушка, провожая внука к няньке.

   - Ну, да, - отвечал ей Петя, - а зачем ты их сторону берёшь?

   - О, батюшка мой, тебя не спросила. Что я на старости лет душой, что ль, кривить для тебя стану?! Вот так хорошо, вот так спасибо, - учи меня, учи... Спасибо, батюшка, спасибо...

   - Ну да, а зачем они спорят со мной?

   - Ах, Боже мой, вот так горе! Спорят?! Не прикажешь ли ты ротики им платочками завязать? Вот уж тогда спорить никто не станет... и умный же тогда ты будешь, ба-а-тюшка ты мой!

   Ещё проворнее вязала свой чулок няня.

   - Эх, какой умный, эх, какой умный! - твердила бабушка.

   - Ну-да, они дурлаки...

   - О? - передразнила его бабушка и показала внуку на индюка, - и индюк вон тоже, - что ему скажешь, - а он всё своё "тюрлю-флю!" "дурлаки!"

   Петя уже перестал сердиться и смешным кажется ему сравнение бабушки; но он хочет удержаться и, пряча лицо в платье няни, всё-таки смеётся.

   Бабушка смотрит внимательно, весело и наклоняется, чтоб поцеловать внука. А тот ещё сильнее прячет лицо в складки няниного платья.

   А няня всё сидит, строго и обиженно вяжет чулок и не сводит глаз с своей работы.

   Поймала бабушка внука, поцеловала его и пошла.

   Подождала немного няня, повела глазами на ребятишек и проговорила строго:

   - Ну, что ж вы не зовёте барчука играть? Наш барчук - не барчук, так кого же вам? Такого барчука днём с огнём не найдёшь... На весь род у нас самый умный барчук...

   Смотрит Петя внимательно, что ребятишки на это скажут? А ребятишки уж покорно идут к крыльцу: подошли, смотрят на Петю, и ласково говорит один:

   - Идём, что ль?

   - Ну, вот, вишь, зовут... Ну, иди...

   Зовут, да! Вскочил Петя и побежал.

   Девять часов пробило в столовой и повели Петю котлетку есть. После котлетки няня поднесла ему на блюдце варенья. Ягодки вишнёвые, прозрачные, вкусные и соку много. Полюбовался Петя сперва, осмотрел их и начал, не спеша, есть.

   - Вот так, потихоньку... Так, так, сокол мой... Поел? Ну, теперь в гостиную иди тихонечко, посиди там, а я немножко вот схожу...

   Пошёл Петя в старинную гостиную.

   Мягкий диван стоит у стены. И диван, и кресла обиты красным сафьяном, а на стенах висят картины. На одной нарисована битва, на другой - горка, лес, река; а между окнами раскрашенные гравюры из библии. Петя смотрит, как наклонилась Сара к колодцу и так и стоит: и сегодня, и завтра, и всегда. Стоит и Петя и смотрит. А там гусар саблю поднял и так и сидит всегда с поднятой саблей на лошади. И Петя будет таким гусаром. В углу рояль стоит. Взмостился Петя и начал трогать пальцами клавиши. Ударит и слушает, другую ударит и опять слушает.

   Заглянула сестра его и прошла в столовую. Молодое, худощавое приятное лицо, волосы русые в одну косу, глаза серые, большие, веко левого глаза слегка опущено. Оглянула лениво стол с потухшим самоваром, хлеб, лепёшки, масло.

   Бабушка вошла.

   - Встала?

   - С рождением, - и внучка лениво потянулась и поцеловала подошедшую бабушку.

   Бабушка двумя руками взяла голову внучки и расцеловала её.

   - Хотела к обедне поспеть... Так за делами и время не сыщешь. Просила уж батюшку приехать. Нет вот что-то и Кириллы Архиповича, нет. Э! это кто ж едет?

   И бабушка, и внучка заглянули в окно.

   - Что такое? - произнесла раздумчиво старушка, - никак Кирилла. Да что ж он на чужой лошади?

   Барыня с ключами в руках заковыляла к выходу, крикнув в дверях:

   - Маша, кофе барышне.

   - Несу, - ответила из коридора молодая, нарядная, в толстых полусапожках, Маша.

   Внучка в ожидании кофе присела и лениво перелистывала какую-то книгу.

   Бабушка уже стояла на крыльце и, прикрыв глаза ладонью, нетерпеливо ждала своего приказчика.

   - Ах, здравствуйте, - проговорил, наконец, Кирилл Архипович, останавливаясь посреди двора. - С праздничком вас... Проздравляю вас.

   И Кирилл Архипович начал без конца кивать своей обнажённой лысой головой.

   - Спасибо тебе, батюшка... А где же наша лошадка-то?

   - Ах, - вдруг вспомнил Кирилл Архипович.

   И вынув кожу, на которой сидел, развернув её, он сказал упавшим голосом:

   - Вот...

   - Что вот?!

   - Сдохла...

   Старуха посмотрела и только и могла сказать:

   - Это ты мне что ж, подарочек к празднику?

   Кирилл Архипович растерянно развёл руками. Упрёк барыни окончательно обескуражил его. Он молча, с убитым лицом, смотрел на шкуру барской лошади.

   - С чего ж она сдохла?

   - Да ведь я почём знаю? - с горечью ответил Кирилл Архипович.

   - Болела, что ль?

   - И даже ни-ни... Еду я ещё и думаю: здорова, мол... Сглазил я, что ль, её?

   - Надо тебе думать было...

   - Да уж виноват. Я уж и сам-то хватился: не надо бы... Главная вещь - здорова вовсе была... Овса я ей, Матвей Фёдорович дал, засыпал: съела, ещё засыпал: съела и тот... И так просто, вот так и хватает... Не в уме ровно стала.

   - Да, а твой-то ум где был?

   Кирилл Архипович растерянно посмотрел на барыню и сразу смолк.

   - Ах ты, Господи! - вздохнула старуха. - Ну, что ж ты стоишь?

   - Так ведь чего же теперь делать? Я уж и не знаю... Хочешь будто всё вот как лучше... Ах ты, грех!

   Кирилл Архипович в свою очередь вздохнул, подумал и спросил, беспомощно показывая на кожу:

   - В каретник, что ль, её повесить?

   - Ну, а куда же?

   - Кожа, положим, хороша, - выделать - пять рублей стоить будет... Хомуты починить же надо.

   - Жнецов-то хоть ты нанял?

   - Ах да, - встрепенулся Кирилл Архипович и весело произнёс: - нет.

   - Ну, вот тебе... Ну, спасибо тебе, батюшка. Дай Бог тебе здоровья. Послал Господь приказчика! Дура я старая.

   - Да вы, Наталья Ивановна, не расстраивайтесь, - с душевной болью в голосе заговорил Кирилл Архипович.

   - Да что, батюшка, не расстраивайтесь... Ну, какой же ты, скажи на милость, приказчик у меня...

   - Наталья Ивановна! Так ведь пятнадцать рублей жнитво, - в отчаянии воскликнул Кирилл Архипович.

   - Ох, ты, Господи, - всплеснула руками барыня. - А пуд хлеба на базаре двадцать копеек. Вот это так... Вот это посоветовал, батюшка, в добрый час сеять.

   И долго ещё выслушивали друг друга барыня и приказчик, пока, наконец, разговор не подвинулся к выяснению положения вещей данного момента.

   В конце концов, всё оказалось не так плохо, как могло бы быть.

   - Как же, жнут, - радостно успокаивая, говорил Кирилл Архипович.

   - Уже и жнут?

   - Вся деревня...

   - Да ты, что ж раньше-то не обрадовал? Слава Тебе, Господи, - крестилась старушка.

   - На три рубля дешевле! - напомнил Кирилл Архипович, - я уж погрешил маленько...

   - Ну, батюшка, молодец!

   - А остальную половину хоть до октября... ренду получим - отдадим.

   - Конечно... ну, спасибо, батюшка, спасибо...

   - Главное в раз, - день - вон какой.

   И это, конечно, много значило.

   - А я его ругаю, - говорила барыня, - сам, батюшка, и виноват. Ну, иди ко мне чай пить... Иди прямо сюда... А я ругаю...

   - И я то уж обробел, - вижу, огорчаетесь вы, и сам не знаю, как мне вас успокоить.

   Напился Кирилл Архипович холодного чаю, рассказал ещё раз уже по порядку о похождениях сегодняшнего утра. Барыня расспросила о всех, кто был на базаре, и Кирилл Архипович встал и, приседая и вытирая усы и бороду, откланялся:

   - Ах, ну, благодарю вас... Ехать надо в поле.

   - Ну, поезжай с Богом.

   Приехал батюшка служить молебен. Отслужили. После молебна подъехал становой и фельдшер. Молодой становой, полный, добродушный, то конфузился, то старался смотреть по военному и выпячивал грудь. Скромный, тихий фельдшер сидел осторожно на конце стула. Батюшка расхаживал большими шагами и задумчиво заглядывал в окна.

   Разговор не клеился. Коснулись было эпидемических болезней и той грязи, которая царит в сёлах. Молодой становой покраснел, приняв намёк на свой счёт.

   - Да с мужиками разве что-нибудь поделаешь, - ответил он в своё оправдание. - Сколько раз я им говорил - ничего не понимают.

   Внучка, скучавшая в этом обществе, уныло посмотрела на станового, скользнула взглядом по лицам других и уставилась в окно.

   - Которые и понимают, - заступился батюшка и, посмотрев на девушку, оправил свои густые красивые волосы.

   Тихий фельдшер, всё время внимательно слушавший, кивнул головой и хриплым нерешительным голосом, придерживая нежно свою чёрную бороду, произнёс:

   - Понимают.

   - А понимают, так что ж у вас в селе грязи больше, чем где либо? - бросил фельдшеру пренебрежительно становой.

   - Так ведь... Не мне же её возить, Пётр Степанович.

   - Не про вас и говорится... говорится про мужика... Хоть бы вашим мужикам - не говорил я разве?

   Старушка хлопотала в столовой и, когда всё было готово, позвала гостей обедать.

   После обеда убрали стол и самовар подали. Пьют чай гости. Жаркое солнце льёт свои раскалённые лучи в окно, волны табачного дыма ходят по комнатам.

   Сидит старушка, празднует свой шестьдесят шестой год пребывания на земле. Щемит на душе: словно жаль чего-то, что-то вспоминается, - такое же неуловимое, как этот весёлый день урожайного лета. Прошло всё, как и этот день пройдёт.

   - Как совершение урожая пошлёт Господь... - говорит задумчиво батюшка. - Соломой хороши хлеба, а зерно не хвалят... Старые земли...

   Старушка вздохнула, отогнала свои мысли и, качая головой, проговорила:

   - Хоть и новые... хоть двести пудов уродит, да цен нет, - хуже голодного года и будет.

   - Да, выручки не будет.

   - Сколько опять помещиков съехалось по своим усадьбам, - качнувшись на своём стуле, вставил становой, - губернатора ждут.

   - Что, батюшка, твой губернатор здесь поделает?

   - Ничего, конечно, не поможет: не свои же вам деньги даст.

   - Когда, по завещанию мужа, отпускала я своих мужиков на волю, - и-и! - На меня тогдашний-то как! Что вы делаете? Вы мне всю губернию взбунтуете. А через восемь лет всем волю дали.

   - Ну, так ведь это когда было... Конечно, губернатор тот вам пустое толковал, - фыркнул становой.

   - Ох, батюшка, чем, чем, а задним-то умом крепки мы... Назад оглянешься, всё там, как на ладонке, видишь...

   - А вперёд-то тоже, - усмехнулся становой, - пожалуй, загадывай... Другой раз за это так влетит нашему брату, что и думать забудешь.

   Становой энергично встал, тряхнул головой и заходил по комнате, звеня шпорами.

   - Ну я, батюшка, свою подать плачу, а там, есть ли, нет твой губернатор - меня не пугай им.

   - Вам... оно, конечно, что, - про себя говорю.

   Внучка вошла и присела на стул с таким видом, как бы спрашивала: "долго вы ещё тут будете сидеть?"

   Становой оглянулся и начал прощаться. Он звякал шпорами и, протягивая руку, сгибал её у локтя кренделем. За ним, посмотрев из-под рясы на часы, осторожно поднялся, оправляя волосы, батюшка. Совсем тихо и смущённо привстал с кончика стула и фельдшер. Он поклонился издали барышне, дружелюбно поклонился и пожал руку старушке, пожал руку появившейся в дверях няне и, кашлянув, вышел за другими в сени.

   Уехал становой, уехал батюшка в своей плетушке, приподняв на прощанье свою мягкую, круглую с большими полями шляпу, а фельдшер пошёл во флигель.

   Приехал Кирилл Архипович с поля обедать. Поставил лошадь под навес и пошёл было к своему флигелю. Но, увидев вдруг громадный котёл, стоявший десятки лет возле колодца, он остановился, подумал и решил привести в исполнение свою давно задуманную мысль, - поставить котёл под навес.

   - Все трудитесь? - подошёл к нему фельдшер, наблюдавший некоторое время, как Кирилл Архипович, напрягаясь, катил по двору котёл.

   - Да вот охота... Который год уж на ветру, да на дожде стоит: ржавеет.

   - Известно... Да вы куда его?

   Кирилл Архипович обвёл мутными глазами двор и ткнул пальцем в самый дальний угол навеса.

   - Ну, давайте вдвоём...

   И приказчик с фельдшером принялись за котёл.

   - Кирилл Архипович, ты что это? - крикнула из окна старая барыня.

   - Да, вот, обедать приехал было.

   - Обедал?

   - Да нет, не угодил ещё... Вот уж котёл перва...

   - Нашёл время!.. Брось... Обедать иди... Там же жнут у тебя...

   - Сейчас-то обедают, положим... Бросить, что ль уж разве?

   - Ужо, ужо, - крикнула барыня.

   Кирилл Архипович бросил на полдороге котёл и пошёл с фельдшером к себе.

   - Ах, вот, кстати, - вспомнил он. - У меня ведь опять, Алексей Иванович... Как вот жара: подступит, - хоть ты что...

   Кирилл Архипович показал под ложечку.

   - Да у вас это всегда - как жара... Посмотреть надо...

   - Пожалуйста. Ах, вот чего: как же? Овсеца-то надо лошадке дать. Вы вот что: вы идите, а я сейчас...

   И Кирилл Архипович пошёл к амбару.

   Так и не дождался его фельдшер. На полдороге Кирилл Архипович опять о чём-то вспомнил, повернул за новым делом, потом забрался на задний двор и, увлёкшись, стал пересматривать валявшееся там разное ржавое старьё: это вот совсем ещё хороший лемех, а это винт совсем новый... И Кирилл Архипович задумался, на что бы употребить его.

   Когда он попался опять на глаза барыне, она спросила:

   - А ты ещё не уехал?

   - Сейчас еду, - ответил Кирилл Архипович. - Кусочек дай какой-нибудь, - заглянул он в своё помещение и, увидев фельдшера, вскрикнул:

   - Ах, Алексей Иванович... Я ведь и позабыл про вас... Как же теперь? До другого раза, что ли?

   - Так что ж? Как-нибудь после...

   - Дел, сами видите, вон сколько...

   - Дел-то много.

   Получив ломоть хлеба, Кирилл Архипович побежал к навесу, где стояла его лошадь, взнуздал её и поехал, судорожно подёргивая вожжами и в то же время торопливо пережёвывая откушенный ломоть хлеба.