С. Елпатьевск³й. Разсказы. Том 3. С.-Петербург. 1904.
- И въ кого ты, Варька, уродилась?...- часто и на разные лады спрашивали у насъ въ домѣ. Мать спрашивала, смѣясь, отецъ съ недоумѣн³емъ, бабушка съ негодован³емъ. Бабушка рѣшила просто.
- Въ материнскую породу... У насъ въ роду этакихъ озорныхъ да отчаянныхъ дѣвокъ не бывало.
Лобастая, съ большими смѣлыми сѣрыми глазами, съ непокорнымъ вихромъ бѣлокурыхъ волосъ, всегда стоявшихъ торчмя, съ бурными порывами, упорная и отчаянно смѣлая, Варька дѣйствительно была очень странна въ нашемъ чинномъ, молчаливомъ, строго дисциплинированномъ домѣ. Бабушка была неправа, Варька напоминала мать только бѣлокурыми волосами да темной родинкой на шеѣ - совершенно такой же какъ у матери; во всемъ остальномъ, высокая, сильная, она уродилась въ крутогорскую породу и когда бывала въ гнѣвѣ, ея темныя брови сдвигались, глаза становились уже и блестѣли,- и она становилась удивительно похожа именно на бабушку.
Варька никого не боялась,- не боялась бабушки и, когда та начинала пилить ее, вступала въ горяч³е споры; не боялась отца, не боялась генеральши Солтухиной и, когда ея карета проѣзжала по селу, не пряталась вмѣстѣ съ нами въ подворотню, а нарочно вертѣлась на дорогѣ и скакала на одной ногѣ и разъ даже высунула генеральшѣ языкъ, за что и получила отъ отца хорошую трепку. Но что больше всего поражало насъ, дѣтей,- Варька не боялась того, что казалось намъ страшнѣе всякихъ людей - темныхъ угловъ, покойниковъ, кладбища, всякихъ "непосѣщаемыхъ, мѣстъ", гдѣ водилась нечистая сила.
- Ну, ужъ это ты врешь...- подымался у насъ въ темный осенн³й вечеръ горяч³й споръ. - Небось, не пойдешь сейчасъ въ ригу...- Рига считалась излюбленнымъ мѣстомъ, гдѣ проживалъ онъ.
Варька, не задумываясь, бѣжала въ ригу и приносила оттуда что-нибудь, удостовѣрявшее, что она была тамъ. Она бѣгала по ночамъ на кладбище и разъ вечеромъ во время сѣнокоса на Дальнемъ Лугу тоже на споръ выкупалась въ омутѣ подъ мельничнымъ колесомъ, гдѣ вечеромъ не рѣшался купаться ни одинъ мужикъ въ округѣ.
Послѣ одного изъ такихъ споровъ Варька неожиданно объявила намъ, что "все это врутъ", что нѣтъ ни водяного подъ мельничнымъ колесомъ, ни шишиги, который водитъ людей по лѣсамъ, что покойники мирно спятъ подъ крестами и даже стала отрицать всѣмъ извѣстный фактъ огненнаго змѣя, какъ разъ въ то время летавшаго къ солдаткѣ Агафьѣ. Мы рѣшили, что Варька завралась и привели многочисленныя свидѣтельства существован³я оборотней и всякой чертовщины, еще населявшей въ то время наши болота и лѣса въ несмѣтномъ количествѣ.
Такъ какъ Варька уперлась на своемъ, споръ былъ перенесенъ въ высшую инстанц³ю и отданъ на рѣшен³е матери.
- А дьяволъ-то,- искуситель рода человѣческаго? Видѣла, въ церкви-то на стѣнѣ какой?..
Мать уклонилась отъ обсужден³я вопроса въ подробностяхъ, а только замѣтила:
- Востра ты больно, Варька, уродилась... Вотъ погоди, вырастешь,- сшибутъ тебѣ кокъ-то!..
А Варька смотрѣла исподлобья своими сѣрыми глазищами, бѣлокурый кокъ непокорно крутился на головѣ и, топая голыми ногами, она настойчиво повторяла:
- Анъ нѣтъ! Анъ нѣтъ! Анъ нѣтъ!..
Одно время Варька была въ нашей компан³и, цѣлые дни скиталась съ нами, мальчишками, по полямъ и лѣсамъ и подолгу засиживалась у Гришкинаго стада; но она начала слишкомъ самовластно верховодить нами, что было непереносимо для нашего мужского самолюб³я,- произошла серьезная драка, во время которой многимъ изъ насъ порядочно досталось. Послѣ этого Варька вышла изъ нашего общества и подобрала себѣ компан³ю такихъ же непутевыхъ дѣвчонокъ, какъ она сама.
Скоро это сдѣлалась какая-то разбойничья шайка, производившая, необыкновенные дебоши въ солидныхъ и степенныхъ Крутыхъ Горахъ. Вдругъ ночью на улицѣ раздавалось блеянье овецъ, мычанье телятъ,- сама Варька художественно изображала стараго барана съ охрипшимъ голосомъ,- бабы выскакивали на улицу, воображая, что ворота не затворены и скотина ушла, а дѣвчонки разсыпались по закоулкамъ и съ наслажден³емъ наблюдали за поднявшейся суматохой. Повидимому, Варькѣ больше всего нравилось пугать пугливыхъ крутогорскихъ людсй. Она выучила своихъ пр³ятельницъ держать во рту горячую лучину съ краснымъ еще углемъ;- и вотъ въ темные осенн³е вечера, когда на улицѣ зги не видно, въ окнахъ какой-нибудь избы, гдѣ собирались посидѣлки, показывались страшные разинутые, пламенѣющ³е рты. Паника поднималась необыкновенная, какъ, должно быть, необыкновенное же получали удовольств³е разсыпавш³яся но улицѣ дѣвчонки; надо думать, Варькѣ доставляло удовольств³е все экстравагантное, нарушавшее чинную тишину крутогорской улицы. Сидятъ въ воскресенье на завалинкахъ старики въ праздничныхъ поддевкахъ, тихо идетъ степенная бесѣда, и вдругъ въ концѣ улицы показывается удивительная процесс³я:- восемь-десять дѣвчонокъ двигаются по селу на высокихъ ходуляхъ,- впереди, конечно, Варька съ своими босыми, никогда не отмывавшимися ногами, въ запачканномъ платьѣ, съ растрепанными волосами и торчавшимъ вверху вихромъ. За всѣ так³я штуки намъ, мальчишкамъ, жестоко доставалось бы, а дѣвчонкамъ какъ-то все сходило съ рукъ. Впрочемъ, въ концѣ концовъ взрослые обезпокоились. Бабы приходили къ матери жаловаться.
- Варька-то ваша и моихъ дѣвокъ скружила... Ни ребенка поняньчить не заставишь, ни за пряжу не усадишь.
А мужики говорили отцу:
- Да этакъ онѣ и село спалятъ...
Варька знаетъ, что ждетъ ее дома послѣ какой-нибудь экстренной штуки, и принимаетъ свои мѣры. Она не приходитъ ужинать, гдѣ-нибудь за угломъ дождется, пока въ домѣ потушатъ огонь, и тогда, какъ кошка, взберется по стѣнѣ, откроетъ окно и потихоньку шмыгнетъ подъ одѣяло. А утромъ ея и слѣдъ простылъ; такимъ образомъ устанавливается давность, и Варька хотя съ нѣкоторой опаской, но довольно смѣло является къ обѣду.
- Даже ни капелечки и не больно!..- потряхивая головой, говоритъ Варька, когда мы съ нѣкоторымъ злорадствомъ спрашиваемъ ее насчетъ полученной трепки.
- Эка невидаль! На, оттаскай... - охотно подставляетъ она желающимъ свою голову.
Варька гордилась тѣмъ, что никогда въ такихъ случаяхъ не плакала и за такую стойкость духа пользовалась среди насъ большимъ уважен³емъ.
Иногда отецъ раздумается и начнетъ сокрушенно вздыхать.
- Что-нибудь надо сдѣлать, мать, съ Варькой... Сладу вѣдь нѣтъ. Вотъ на Вознесенье двухъ барановъ запрягла въ телѣжку, да и ѣздитъ по селу. Срамъ вѣдь... Ужъ такая-то вольница растетъ... И въ кого только уродилась?
- И-и, Тимоѳей Лукьянычъ!..- спокойно отвѣчаетъ мать.- Пятки зудятъ, оттого и бѣгаетъ. Только ей и погулять годикъ-другой, а тамъ въ работу пойдетъ,- угомонится. Чай не большая - смирно-то сидѣть,- пусть побѣгаетъ.
У Варьки, должно быть, дѣйствительно зудъ былъ, только не въ однѣхъ ногахъ, а и въ рукахъ, и въ языкѣ, и въ головѣ.
- Да посиди ты хоть полчасика смирно,- уговариваетъ ее мать за обѣдомъ.- Ужъ сколько я объ тебя ложекъ обломала! Этакъ и не напасешься...
Лѣтъ съ девяти-десяти пустили Варьку въ работу,- огородъ полоть, картошку копать, льны дергать, бѣлье полоскать, а вечеромъ пряжу прясть. Къ тому времени компан³я Варьки начала разстраиваться, дѣвчонки стали подрастать и тоже были приставлены къ дѣлу. Работала Варька съ тѣмъ же азартомъ, который она вносила во всякое дѣло. И все выходило у ней какъ-то удивительно легко и ловко,- и нитка ея была самая тонкая, и чулки вязала быстрѣе всѣхъ.
- Играючи работаетъ, атаманъ-то нашъ! Золотыя руки...- похваливала Варьку Домна.
Несмотря на всѣ штуки, которыя устраивала Варька, ее очень любили въ домѣ; повидимому, отцу, безпокоившемуся за поведен³е Варьки, въ то же время особенно нравилась ея рѣшительность и отчаянная смѣлость.
- Боецъ! - говаривалъ онъ матери про Варьку, когда былъ въ хорошемъ расположен³и духа.
Въ концѣ концовъ даже бабушка, у которой особенно много непр³ятностей выходило съ Варькой, стала благосклонно относиться къ ней.
- Всѣмъ бы дѣвка, кабы посмирнѣе была!..
Мой авторитетъ никогда не былъ очень высокъ въ глазахъ Варьки; но все-таки, пока я учился въ духовномъ училищѣ, а она оставалась въ Крутыхъ Горахъ, гдѣ съ отъѣздомъ Николая Петровича всякое учен³е прекратилось,- я, повидимому, пользовался у нея нѣкоторымъ престижемъ.
Она жадно перечитывала мои учебники и тѣ рѣдк³я книжонки, которыя я привозилъ съ собой изъ училища, изрѣдка спрашивала у меня объяснен³я того, что не понимала въ тѣхъ, дубовымъ языкомъ изложенныхъ старинныхъ учебникахъ. Выходили и тутъ ссоры. Я хотѣлъ, чтобы она вѣрила мнѣ на слово, какъ мы вѣрили своимъ учителямъ, а она требовала доказательствъ и, когда ихъ не оказывалось, бросала книгу и презрительно говорила:
- Самъ-то, видно, ничего не понимаешь...
Слѣдовала драка, но мои кулаки, повидимому, мало убѣждали ее. Тѣмъ не менѣе, когда приходило время уѣзжать въ училище, Варька дѣлалась очень добра и нѣжна со мной и провожала меня за околицу и говорила мнѣ умоляющимъ голосомъ:
- Не забудь, Степа... Привези книжекъ. Достань побо-ольше, побольше...
Я доставалъ ей истор³ю Смарагдова и Устрялова, географ³ю Корнеля, хрестомат³ю Наульсона, грамматику Перевлѣскаго, которая ей очень нравилась, привозилъ "Жизнеописан³я Плутарха" и Училище благочест³я, двѣ книги, которыя я нѣсколько разъ перечитывалъ. Разъ я даже затратилъ собственныхъ пятнадцать копеекъ и купилъ на базарѣ повѣсть въ пяти частяхъ, кажется, называвшуюся "К³евская вѣдьма или Днѣпровск³е разбойники" и поразившую меня трагизмомъ положен³й дѣйствующихъ лицъ. А Варькѣ все было мало, и она разыскала по моимъ слѣдамъ библ³отеку о. Кирилла у тетки Глафиры и прочитала стихи Державина и Бѣдную Лизу, и барона Брамбеуса, и полное собран³е сочинен³й Марлинскаго, и романы Загоскина,
Такъ шло дѣло, пока не открылось въ Малыхъ Пустошахъ училище и не появилась барышня Солтухина, куда по настоян³ю матери начали отпускать по зимамъ Варьку. Съ тѣхъ поръ я и моя семинарская наука - въ тотъ годъ я перешелъ въ семинар³ю - и книги, которыя привозилъ, потеряли всякое значен³е въ глазахъ Варьки, и ея сѣрые глаза насмѣшливо смотрѣли на меня, когда я начиналъ разсказывать отцу про свои успѣхи въ хр³яхъ, синекдокахъ и метоним³яхъ, которыми я увлекался такъ же, какъ раньше складываньемъ балетмейстера Перро. И несмотря на то, что отецъ очень любилъ эти мои разсказы и повидимому такъ же, какъ по поводу слогосложен³я, изумлялся моимъ дарован³ямъ,- въ присутств³и Варьки у меня не клеилось и слова вязли въ зубахъ. Я былъ въ пер³одѣ увлечен³я семинарской наукой и былъ весь пропитанъ патр³отизмомъ нашей семинар³и, гордившейся многими арх³ереями и московскими прото³ереями и профессорами духовныхъ академ³й, вышедшими изъ нашихъ стѣнъ, и поэтому не могъ простить Варькѣ ея насмѣшливаго отношен³я къ нашей наукѣ и ко всему, что дѣлалось у насъ въ семинар³и.
Наши отношен³я обострялись все болѣе и болѣе. Варька привезла на лѣто много книгъ отъ своей учительницы и просиживала цѣлыя ночи въ старой кладовкѣ, которую она выпросила для себя у матери и гдѣ поселилась съ Дашей. Я умышленно пренебрежительно относился къ Варькинымъ занят³ямъ и игнорировалъ ея книги.
Временами происходили перемир³я, и мы довольно дружелюбно обсуждали литературные и всяк³е друг³е вопросы, и Варька давала мнѣ свои книги и уговаривала прочесть то или другое мѣсто, которымъ она особенно восхищалась,- но перемир³я были такъ коротки, а ссоры такъ продолжительны.
Помню рѣшительную битву, которая произошла между нами. Я былъ уже въ философ³и, мнѣ было шестнадцать лѣтъ, а Варькѣ семнадцать, и хотя она не училась въ школѣ, но продолжала ѣздить по зимамъ къ дядѣ и брать отъ учительницы книги. Варька разсказывала, какъ къ учительницѣ пр³ѣзжалъ братъ, студентъ-медикъ, и говорилъ объ университетѣ, какъ тамъ занимаются хим³ей и микроскопомъ, какой теперь прогрессъ въ естественныхъ наукахъ, какъ важно положительное знан³е и проч., проч. Она обращалась къ Дашѣ, но я чувствовалъ, что все это говорится по моему адресу. Вопросъ о сравнительномъ достоинствѣ духовныхъ академ³й и университетовъ былъ предметомъ нашихъ давнишнихъ споровъ. Съ высоты семинарскаго велич³я мы относились пренебрежительно къ свѣтской наукѣ, а на университантовъ смотрѣли, какъ на существа легковѣсныя, не могущ³я идти ни въ какое сравнен³е съ солидными академиками. Въ этотъ разъ я былъ особенно сердитъ. Даша, мой вѣчный другъ и неизмѣнный поклонникъ, на моихъ глазахъ стала переходить на сторону Варьки.
- Тоже къ намъ одинъ такой-то форсистый разлетѣлся...- умышленно-равнодушнымъ тономъ вмѣшался я въ разсказъ Варьки.- Братъ у него со мной въ философ³и учится, ну, да у насъ его живо сократили.
- Любопытно, какъ же это у васъ его сократили?
Варькины брови сдвинулись и глаза стали уже и темнѣе.
- А такъ... Про мозги разсказывалъ. Все ужъ имъ тамъ извѣстно,- гдѣ мысли дѣлаются, гдѣ слова родятся... Про Муц³я Сцеволу еще говорилъ, почему руку съ огня не отнялъ. Мололъ, мололъ... А Данилъ Михайлычъ - первый ученикъ у насъ въ богослов³и - однимъ словомъ его срѣзалъ.
Я разсказывалъ нарочно медленно, заранѣе смакуя эффектъ, а Варька вся горѣла и вплотную придвинулась ко мнѣ и, теребя за рукавъ, нетерпѣливо говорила:
- Ну, ну!...
- Только и сказалъ Данилъ Михайловичъ: "позвольте, говоритъ, васъ спросить, какъ у васъ въ университетѣ понимаютъ... Что такое, говоритъ, Сущность? И потомъ, говоритъ, Быт³е?" Университантъ-то и хвостъ поджалъ. Тутъ и началъ гвоздить его Данилъ Михайловичъ. "Вотъ, говоритъ, вы разсказали намъ, что находится внутри у лягушки и все прочее, а позвольте васъ спросить"... И пошелъ, и пошелъ... А тотъ - какъ воды въ ротъ набралъ.
Эффектъ вышелъ не совсѣмъ тотъ, котораго я ожидалъ. Варька широко открыла глаза и энергично выговорила:
- Ду-уракъ!
Я не могъ принять восклицан³я на свой счетъ, но что-то было въ Варькиномъ голосѣ, что не позволяло отнести его и по адресу университанта. Я принялъ угрожающую позу.
- Ты не больно зазнавайся, Варька!
Она отступила къ двери и убѣдительно выговорила:
- Какъ есть настоящ³й дуракъ!
Черезъ минуту я бѣжалъ за Варькой со сжатыми кулаками, а она неслась по саду и во всеуслышанье кричала:
- Дуракъ, дуракъ, дуракъ!
- Онъ у насъ смирный...- говорили отецъ и мать роднымъ и знакомымъ, когда рѣчь заходила обо мнѣ.
Кажется, больше и нечего было сказать обо мнѣ. Я росъ слабый и тих³й, слушался старшихъ, не обижалъ маленькихъ, не любилъ драться,- не считая инцидентовъ съ Варькой, гдѣ я находилъ себя обиженной стороной,- былъ достаточно робокъ, думалъ, что Крутыя Горы - лучшее на землѣ мѣсто, вообще былъ смирный крутогорск³й человѣкъ. Антонъ-баба и друг³е мужики-пр³ятели звали меня: "нашъ попикъ", и въ семьѣ съ тѣхъ поръ, какъ старш³й братъ, не кончивши семинар³ю, женился и поступилъ дьякономъ въ другой уѣздъ, давно рѣшили, что я буду священникомъ въ Крутыхъ Горахъ. Въ особенности объ этомъ говорила бабушка, очевидно, мечтавшая, что я сяду въ старое гнѣздо и буду продолжать нашъ старинный крутогорск³й родъ. Мои блестящ³я дарован³я были въ воображен³и отца и не пошли дальше слогосложен³я, но я учился сносно, нигдѣ не оставался и могъ разсчитывать окончить по первому разряду, такъ что и съ этой стороны препятств³й не было.
И для меня это была старинная мечта. Я не могъ надѣяться на посылку въ академ³ю, да меня и не тянуло туда. Будущее казалось такъ ясно и просто, не было ничего лучше на свѣтѣ, какъ воротиться въ свое родное село и зажить тихой жизнью въ старомъ гнѣздѣ. Сложитъ отецъ свои усталыя руки, отдохнетъ мать отъ горя и заботъ, буду лелѣять ихъ тихую старость и потянутся ясные дни въ дружбѣ и любви съ крутогорскими людьми, которыхъ я давно зналъ и давно любилъ...
Такъ хорошо было мечтать обо всемъ этомъ именно въ нашей семинар³и. Странная была семинар³я. Былъ 71-72 годъ. Въ сосѣдней губерн³и больше половины того философскаго класса, въ которомъ я учился, уходила въ университетъ и друг³я высш³я свѣтск³я учебныя заведен³я; а изъ моихъ товарищей никто не собирался покидать духовное зван³е, почти никто не читалъ тѣхъ русскихъ писателей, которыхъ всѣ читали, не интересовался тѣмъ, что волновало семинаристовъ въ другихъ семинар³яхъ, и глухая заброшенная семинар³я продолжала жить, какъ жила пятьдесятъ лѣтъ назадъ, изощряясь въ философско-богословскихъ спорахъ, замкнутая въ себѣ, далекая отъ жизни.
Далекая отъ жизни. Тамъ не было ни города, ни деревни, не было ни одного приходящаго воспитанника, ни одного, который жилъ бы въ семьѣ и приносилъ бы намъ, бурсакамъ, запахъ семьи, запахъ другой жизни. Рядомъ былъ монастырь, а кругомъ большой старый лѣсъ и тянувшаяся на нѣсколько верстъ гладь озера. Лѣтомъ мѣсто оживало. Въ монастырь пр³ѣзжали экипажи, нарядныя дамы и кавалеры, шли бабы съ мѣдными лицами и запыленными котомками, странники съ посохами, а потомъ жизнь замирала. Пустынно шаркали ноги согбеннаго старика монаха, зажигавшаго свѣчи, пустынно мерцала лампада предъ темнымъ ликомъ Скорбящей Бож³ей Матери въ томъ темномъ углу, который такъ любили семинаристы. А потомъ была семинар³я, угрюмое здан³е, смотрѣвшее въ озеро угрюмыми башнями. Крутился снѣгъ по широкой глади озера, сугробы заносили старыя стѣны, тяжело и протяжно вылъ вѣковой лѣсъ... Вечеръ. Прозвонили монастырск³е колокола свою печальную вечернюю молитву. Тяжелое молчан³е повисло надъ огромнымъ каменнымъ домомъ и наклонившимися надъ книгами молодыми лицами. Гдѣ-то вдали открываются и закрываются двери и все ближе и ближе доносится коротк³й, отрывистый звукъ желѣзнаго посоха. Изъ-подъ чернаго клобука сух³е блестящ³е глаза аскетическаго угрюмаго лица впиваются въ молодыя, блѣдныя, испуганныя лица, словно ищутъ въ нихъ грѣшныхъ мыслей... Коротк³й, жестк³й звукъ желѣзнаго посоха замираетъ вдали. Поздн³й вечеръ. Вернулись съ ужина,- вернулись так³е же голодные, какъ и пошли. Въ углу башни серьезныя лица - идетъ споръ о "сущности" и "быт³и", объ ипостасяхъ, о природѣ ангеловъ. Въ послѣднемъ номерѣ хохотъ, мой товарищъ Владыкинъ сквернословитъ и богохульствуетъ. Вотъ уже второй мѣсяцъ онъ гдѣ-то достаетъ водку и пьетъ по ночамъ. Онъ первый ученикъ въ нашемъ классѣ, пишетъ стихи о лунѣ и о дѣвѣ, о смерти и: объ изгнан³и, у него нѣжный голосъ и нѣжное дѣвичье лицо и чарующ³е глаза, огромные и темные; онъ - самый чистый и цѣломудренный изъ всѣхъ насъ - разсказываетъ самыя грязныя, самыя циничныя богохульственныя истор³и, онъ, котораго я видалъ обливавшагося слезами на колѣняхъ предъ темнымъ ликомъ Скорбящей Бож³ей Матери. А дальше спѣвка - "Чертогъ твой вижду, Спасе мой, украшенный", звенящимъ восторгомъ возносится хоръ.
- "И одежды не имамъ внити въ онь"...- покаянно и страстно гудятъ басы. А потомъ свѣтлые и чистые, полные слезъ три дѣтскихъ голоса молятъ:
- "Да исправится молитва моя!"
Грубо и тревожно пропѣла струна в³олончели изъ дальней башни.
И въ безмолв³и ночи поднимается съ подушки заплаканное лицо. "И одежды не имамъ внити въ онь"...- шепчутъ губы. Вспоминаются всѣ грѣхи и сомнѣн³я, и дерзк³я рѣчи, и лукавыя мысли, и манящая даль, зовущ³е соблазны м³ра, и губы снова шепчутъ: "Да исправится молитва моя!" И въ кающейся душѣ поднимаются мысли объ отречен³и отъ м³ра, о суровой кельѣ...
Потомъ прилетали грачи съ черными клювами. Они поселялись въ старыхъ гнѣздахъ и кричали громкими, напряженными голосами. Голыя вѣтви старыхъ липъ уродливо тянулись въ засинѣвшую высь неба, изнывающ³й ледъ медленно и тихо опускался на дно озера... А потомъ прилеталъ соловей... Подъ окнами башни изъ густой заросли озера возносились къ небу страстные торжественные призывы; они поднимались надъ угрюмыми башнями, надъ вѣковыми деревьями, надъ дымящимся озеромъ, надъ озаренными луннымъ с³ян³емъ золотыми главами монастырскихъ церквей и звучали, какъ колоколъ, и звали изъ башенъ на широк³й просторъ божьяго м³ра, наполняли душу тоской и смятен³емъ... Шаркали ноги стараго монаха въ пустынномъ храмѣ, трепетно мерцали лампады, тусклый свѣтъ предразсвѣтнаго утра медленно плылъ въ старыя окна, подъ темные своды. Тогда изъ затихшаго, померкшаго лѣса выходилъ юноша съ смятенной душой и входилъ въ пустой храмъ и, припавши горячимъ лбомъ къ холоднымъ каменнымъ плитамъ, взывалъ къ Скорбящей Бож³ей Матери и молилъ очиститъ его душу, разрѣшить сомнѣн³я и укрѣпить вѣру и направить на путь истинный...
Ту весну я пролежалъ въ больницѣ. Долго я ни чего не помнилъ. Только черные грачи все били въ мою голову твердыми клювами и громко кричали надо мною, и руки у меня были связаны, на ногахъ лежали тяжелыя гири, все не могъ я прогнать черныхъ грачей.
Когда я вышелъ изъ больницы, все было кончено, все ушло, словно провалилось куда-то. Во мнѣ было пусто и холодно и душа была, какъ разоренное гнѣздо. Все, что было такъ близко и ярко, сдѣлалось блѣдно и казалось такъ далеко, отодвинулись Крутыя Горы, поблѣднѣли прежн³я мечты о священствѣ. Не было ни вѣры, ни сомнѣн³й, ничто не было нужно и ничто не было важно. И не было во мнѣ молитвы. Была только тоска. Глухая безпредметная тоска поднималась въ покинутой душѣ и некуда было отъ нея дѣться, и одиночество сдѣлалось нестерпимымъ въ толпѣ сотенъ лицъ, отъ которыхъ некуда было укрыться. Я попробовалъ напиться съ Владыкинымъ, который за время моей болѣзни былъ исключенъ изъ семинар³и и временно проживалъ въ монастырѣ у дяди, но никакого облегчен³я не получилось.
Въ концѣ концовъ я ушелъ, воспользовавшись четырьмя неучебными днями, подошедшими на Троицу. Я ушелъ къ дядѣ въ Малыя Пустоши.
Я хорошенько не зналъ дороги, мнѣ предстояло идти одному лѣсомъ около сорока верстъ, но мнѣ неудержимо захотѣлось уйти подальше отъ семинарскихъ стѣнъ, увидѣться съ кѣмъ-нибудь изъ родныхъ, близкихъ. Я засталъ у дяди Варю и не узналъ ея. Она выросла за зиму и похудѣла, поблѣднѣвшее лицо сдѣлалось мягче и тоньше и непокорный вихоръ бѣлокурой прядью сбѣгалъ на лобъ, и вся она въ холстинковомъ платьѣ, стянутая кожанымъ поясомъ, съ подобранными волосами, стройная и изящная, казалась мнѣ совсѣмъ другой, незнакомой мнѣ Варькой. Новое выражен³е тихой нѣжности легло на ея лицо, и съ новой манерой, трогавшей меня, бережно и деликатно, разспрашивала она о моей семинарской жизни, тщательно обходя все то, что могло бы поднять старое раздражен³е, возбудить прежн³е споры. Варя сидѣла на моей кровати,- я не разсчиталъ своихъ, еще не возстановившихся силъ, провалялся ночь въ лѣсу и еле добрался до Малыхъ Пустошей,- и, вся просвѣтленная, растроганнымъ голосомъ разсказывала мнѣ, как³е успѣхи дѣлаетъ школа и какъ все больше привлекаетъ къ себѣ крестьянъ и какъ Анна Валер³ановна взяла къ себѣ Наташу, дочь Антона-бабы, недавно овдовѣвшаго, и готовитъ ее къ экзамену на сельскую учительницу, и какъ она, Варя, рѣшила поступить на акушерск³е курсы. Какъ все это было необыкновенно хорошо, свѣтло и радостно!...
Какъ все было необыкновенно радостно и свѣтло тамъ, въ новой бревенчатой избѣ, еще пахнувшей смолой, у Анны Валер³ановны, куда Варя потащила меня на другой день! Я совсѣмъ не такой ожидалъ увидѣть учительницу Солтухину. Должно быть, разсказы о. Платона о семибашенномъ замкѣ и героическомъ генералъ-аншефѣ Солтухинѣ и старое представлен³е объ угрюмой богоявленской усадьбѣ и свирѣпыхъ псахъ настроили меня такъ, что я ожидалъ увидѣть нѣчто болѣе внушительное и, такъ сказать, великолѣпное. Она была совсѣмъ не великолѣпна, эта маленькая дѣвушка съ простымъ, деревенскимъ лицомъ, кутавшаяся, несмотря на теплый день, въ большой платокъ, словно ей было постоянно холодно, съ добрыми, опухшими глазами и слабымъ, нѣжнымъ голосомъ. Зато кругомъ все было необыкновенно и великолѣпно и ничего подобнаго я не видѣлъ въ жизни. На тянувшихся по стѣнамъ полкахъ была разложена маленькая минералогическая коллекц³я, виднѣлись склянки съ химическими реактивами, на отдѣльномъ столикѣ стояли физическ³е инструменты и между ними знаменитая электрическая машинка, надѣлавшая такъ много шуму въ нашемъ уѣздѣ, а кругомъ все книги и книги. Надъ постелью висѣлъ большой портретъ Гарибальди, а надъ письменнымъ столомъ, заваленнымъ тетрадями, висѣли въ темныхъ рамкахъ портреты русскихъ писателей, которыхъ я видѣлъ въ первый разъ и имена многихъ изъ нихъ только слышалъ; и съ жаднымъ любопытствомъ всматривался я въ эти чуждыя мнѣ лица, казалось, такъ похож³я одно на другое, проникнутыя чѣмъ-то однимъ, какимъ-то общимъ выражен³емъ. А въ открытую дверь виднѣлся просторный, свѣтлый классъ, гораздо лучше нашихъ темныхъ семинарскихъ классовъ, съ рядами новенькихъ партъ, съ географическими картами, съ картинами изъ естественной истор³и на стѣнахъ. Все это было свѣтло, опрятно и уютно, и чувство какой-то особенной радости, что-то въ родѣ умилен³я поднималось во мнѣ.
А Анна Валер³ановна всматривалась въ меня своими добрыми глазами и старалась заставить меня разговориться. Это было очень трудно. Въ неуклюжемъ семинарскомъ сюртукѣ, въ рыжихъ сапогахъ и не очень чистой, послѣ ходьбы, косовороткѣ я чувствовалъ себя ужасно нелѣпымъ въ этой опрятной, чистой комнатѣ; кромѣ того, мнѣ приходило въ голову, что Варя передала учительницѣ мой разговоръ насчетъ ея брата и университета, и мнѣ казалось, что Анна Валер³ановна должна презирать меня. Она оставила меня въ покоѣ и скоро забыла про меня, увлекшись споромъ съ Варей.
Я проглядѣлъ то, что сдѣлалось съ Варей за четыре года ея занят³й съ Анной Валер³ановной, и теперь съ изумлен³емъ слушалъ, какъ она спорила и отстаивала свое мнѣн³е и говорила о Бёрне и Гейне, о которыхъ я не слыхалъ въ семинар³и.
Новая, незнакомая мнѣ Варя ходила по комнатѣ съ сдвинутыми бровями и волнуясь, и спѣша говорила:
- Красота, вы говорите... Конечно, красота! Только какая ужъ честь, когда нечего ѣсть! То-то и дѣло, что у Гейне сначала красота, а потомъ ужъ правда, а мнѣ нужно знать, гдѣ правда, и гдѣ неправда, что хорошо и что дурно, какъ людямъ лучше жить. Вѣдь вотъ я Бёрне понимаю, и Бѣлинскаго понимаю, и "Темное царство" понимаю. А въ нихъ не красота? Не самая настоящая, не самая праведная красота?
- Тебѣ вѣдь самой нравилось, Варя, говорила Анна Валер³ановна,- помнишь -
"Въ горы отъ васъ ухожу я,
Въ горы, гдѣ набожны люди,
Въ горы, гдѣ воздухъ свѣжѣе,
Легче гдѣ дышится груди"...
- Ну, и нравится...- упрямо говорила Варя,- а все-таки какъ онъ поступилъ съ Бёрне...
- Подожди, посиди немного. Ты, кажется, этого не читала.- Анна Валер³ановна достала книжку и начала читать.- Оно и теперь мое любимое стихотворен³е, но нѣкоторыя строфы я помню еще съ тѣхъ поръ:
"А теперь, когда я много
Ѣздилъ, видѣлъ и читалъ,
Безгранично сердцемъ вѣрить
Я въ Святого Духа сталъ
Чтобъ Его свершилась воля,
Выбралъ рыцарей себѣ,
Далъ имъ гордую отвагу,
Приготовилъ ихъ къ борьбѣ".
Блѣдное лицо порозовѣло и взволнованный голосъ такъ чудно выговорилъ:
"Рыцарь Духа предъ тобой!"
Варя затихла и сидѣла, подперши голову руками, и смотрѣла далеко предъ собой большими, сѣрыми глазами.
- А ты, Наташа, любишь красоту? - обратилась Анна Валер³ановна.
Наташа сидѣла въ углу съ задумчивыми, мечтательными глазами своего отца и плела вѣнокъ изъ васильковъ. Жидкая, свѣтлая косичка дрогнула на головѣ Наташи, румянецъ залилъ веснушки на худенькомъ лицѣ и тоненьк³й съ дѣтскими нотами голосъ застѣнчиво выговорилъ:
- Я люблю Некрасова, Анна Валер³ановна...
На Варю нашло то настроен³е, когда про нее говорили въ семьѣ: "бѣсится". Она схватила Наташу въ охапку, долго вертѣлась съ ней по комнатѣ, разсыпая Наташины васильки, и все повторяла: "Некрасова, Наташенька! Некрасова! И я люблю Некрасова!" и запыхавшаяся, съ раскраснѣвшимся лицомъ и с³яющими глазами сѣла на диванъ, рядомъ съ Анной Валер³ановной.
- Анна Валер³ановна! Голубушка! - упрашивала она.- Приходите сегодня къ дядѣ! Сыграйте что-нибудь... Знаете, Степа еще никогда не слыхалъ рояля. Пожалуйста!
- И бурю споемъ? - смѣясь, говорила учительница.
И вечеръ вышелъ удивительный.
Я не знаю, что играли старые клавикорды, но они чудесно играли чудесныя вещи. Потомъ Анна Валер³ановна аккомпанировала, а дядя, Варя и случайно заѣхавш³й Матвѣй Ивановичъ пѣли: "Смѣло, братья, вѣтромъ полнымъ..." И никогда не бросалось такого гордаго вызова бурѣ и безднѣ, и сердитому валу и не выражалось такой непоколебимой увѣренности бороться съ бурей и быть "крѣпкими душой". А потомъ пѣли хоромъ и все новыя незнакомыя мнѣ пѣсни. Разошелся дядя, развеселился Матвѣй Ивановичъ, и на блѣдныхъ щекахъ Анны Валер³ановны выступилъ румянецъ, а веселѣе всѣхъ была эта стройная, бѣлокурая дѣвушка съ блестящими, смѣлыми глазами и нѣжной улыбкой служившая центромъ, соединявшая всѣхъ. Потомъ былъ ужинъ, и тетушка вынула завѣтную бутылку наливки, и до глубокой ночи просидѣли за столомъ. Матвѣй Ивановичъ сидѣлъ съ Анной Валер³ановной, смотрѣлъ очень ласково ей въ глаза и разсказывалъ, какъ ему удалось справиться съ эпидем³ей оспы и какъ земство обѣщало ему выстроить больницу; говорила Анна Валер³ановна, говорила Варя и так³я все хорош³я слова говорились; только я сидѣлъ молча, съ сознан³емъ своей невѣжественности, своей ненужности,- и все-таки мнѣ было тепло и радостно.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
- И всѣ будутъ счастливы... Вѣдь ему нужно только образован³е, нужно только научить его, какъ жить...- спѣша и волнуясь говорила мнѣ Варя, разставаясь на опушкѣ лѣса. Глаза ея были влажны и капельки росы блестѣли на свѣтлыхъ волосахъ.- Ты подумай, Степа! Если бы доктора, учителя, адвокаты пошли бы къ нему въ избу! И пойдутъ, Степа... Матвѣя Ивановича при клиникѣ оставляли, а онъ въ деревню ушелъ... А тамъ ужъ у него будутъ свои доктора, свои инженеры, свои учительницы. Вотъ Анна Валер³ановна говоритъ, что изъ Наташи выйдетъ отличная учительница. Вѣдь сколько сдѣлать можно! Вѣдь на это жизнь положить можно! Степа! зазвенѣвшимъ голосомъ говорила она. И спѣшила она, и волновалась, словно боялась, что не все скажетъ.- Вотъ я недавно читала про Пинск³я болота... Лихорадка, бѣдность, калтунъ въ волосахъ, населен³е вымираетъ... Вѣдь ихъ спасти можно, Степа! А наше Поганое болото? А пустоши? Будь ты агрономъ,- что бы сдѣлать можно? Поселились бы мы съ тобой вмѣстѣ,- я акушеркой была бы, а ты бы агрономъ, училъ бы новымъ пр³емамъ, вводилъ бы усовершенствованныя оруд³я... Степа, хорош³й мой!..
Мы стояли обнявшись. Мои глаза были также влажны и я говорилъ Варѣ, какъ нехорошо мнѣ было въ семинар³и и какъ я счастливъ теперь и как³е хорош³е люди Матвѣй Ивановичъ и Анна Валер³ановна и какъ мнѣ хотѣлось бы осушить Пинск³я болота.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Со мной была вѣра, во мнѣ была молитва. И все молилось кругомъ. Солнце только-что поднималось и широкими полосами прорѣзывало лѣсную чащу, предо мной вилась лѣсная дорожка и уходила въ узкую просѣку, полную и тайны, и тьмы, и просыпающагося, трепещущаго свѣта. Благовонной смолой пахли сосны, какъ свѣчки пламенѣли красныя шишечки на темныхъ вѣтвяхъ елей, птицы пѣли гимны о будущемъ счастьѣ человѣчества и кукушка вдали настойчиво повторяла, что оно придетъ, придетъ, придетъ...