Елпатьевский Сергей Яковлевич - Отец Кирилл

итъ... Да самъ-то ты кто? Чей ты самъ-то? Откуда взялся ты? Такъ вотъ захотѣлъ жить - и пришелъ на землю? Послали тебя, человѣка, не спрашивали, сказали живи и все тутъ... Можетъ, спросили бы тебя: "Кондрат³й,- хочешь жить на землѣ?" Можетъ, Кондрат³й-то сказалъ бы: "Освободи, Царь Небесный!.." Можетъ, ты и родиться-то не хотѣлъ бы, на свѣтъ появляться?.. И воленъ ли ты въ часѣ рожден³я твоего? Есть ли день жизни твоей, когда ты сказать можешь: завтра я жить буду? Вѣдомъ ли тебѣ часъ кончины твоей, и самъ просить будешь: "Усталъ я жить, Господи,- прибери меня!" Исполнится ли просьба твоя? Послали тебя жить - и живи! И твори волю Пославшаго тебя... Создалъ Господь человѣка - не какъ прочихъ, не какъ дерево, не какъ волка,- изъ всѣхъ отличилъ, радость Себѣ въ творен³и Своемъ человѣка-то сотворилъ, въ послѣдн³й день, вѣнецъ м³ру... По образу Своему, по подоб³ю... Гдѣ у тебя, человѣкъ, образъ Бож³й, Его подоб³е? Нѣтъ для Него, Создателя, слабаго и сильнаго, большаго и малаго, своего и чужого,- на всѣхъ взираетъ Царь Небесный, милосердный, всѣмъ свѣтитъ солнышко, и дубу высокому, и цвѣточку махонькому, и червю ползущему, и орлу возносящемуся. И Сына послалъ на землю, чтобы примѣръ любви людямъ явилъ. Пришелъ Сынъ на землю и сказалъ: "Возлюби, человѣкъ, ближняго своего, какъ самого себя... Положи, человѣкъ, душу свою за други своя"... Вотъ тебѣ указъ Бож³й, законъ Его!.. И призоветъ тебя опять къ Себѣ Пославш³й и спроситъ: "Былъ ли ты братъ всѣмъ людямъ: ты, сильный, подсобилъ ли ему, слабому? ты, богатый, одѣлилъ ли богатствомъ его, бѣднаго? куда употребилъ талантъ свой?" Что отвѣтишь Ему?..

   Лѣсъ за оградой сталъ гуще и темнѣе, небо померкло и бѣлыя облака тяжелой грядой протянулись надъ лѣсомъ, и тѣни сгустились въ кельѣ. О. Кириллъ молчалъ, и только губы беззвучно шевелились, и смутно вырисовывалась въ окнѣ большая, бѣлая фигура съ темными волосами, понурая и печальная.

   Было тихо. Чьи-то шаги гулко раздавались въ каменномъ коридорѣ, тоненьк³й и ласковый тенорокъ проговорилъ за дверью: "Во имя Отца и Сына..." - Дверь отворилась и въ келью вошелъ прихрамывая маленьк³й монашекъ, лысеньк³й, съ бѣлокурыми волосами и рѣдкой бородкой.

   - Тимоѳея Лукьяновича сынокъ? - привѣтствовалъ онъ меня.- У отца игумена батюшку твоего видѣлъ,- чай кушаетъ.

   Было что-то веселое и радостное въ маленькой, подвижной фигурѣ тщедушнаго монашка съ моргающими глазами, и въ угрюмой кельѣ стало свѣтлѣе, просторнѣе и радостнѣе. Оживился и о. Кириллъ и сталъ развертывать крутогорск³е гостинцы.

   - Вотъ хорошо, братъ Силант³й, что пришелъ. Попробуй пирожка матушкинаго!..- О. Кириллъ ходилъ по кельѣ и любовался, какъ Силант³й Кузьмичъ пробовалъ пирогъ.

   - Небось на меня все Тимоѳею отецъ игуменъ жалуется... Службу не справляю, долго въ монастырѣ не былъ.

   Маленьк³й монашекъ съ аппетитомъ кушалъ пирогъ и ничего не отвѣтилъ, только веселые, лукавые глазки смѣялись.

   - А какъ я не справляю? раздумчиво говорилъ отецъ Кириллъ, ходя по комнатѣ.- Вездѣ храмъ Бож³й, вездѣ творен³е рукъ Его. Придешь въ лѣсъ-то весной,- красота Бож³я, молитва. Елочки зеленыя пучечки пускаютъ, травка изъ земли лѣзетъ, цвѣточекъ солнышка у Бога молитъ, птенчики рты раскрыли, взываютъ: накорми, Господи! Я и служу и вечерню и утреню и пою Господу пѣснь мою: "Царю, Небесный, Утѣшителю Душе истинный"...

   И была на лицѣ его дрожащая, неувѣренная улыбка, глаза были печальные и блаженные. А маленьк³й монашекъ сидѣлъ на кровати, и лицо его отражало все то, что было на лицѣ о. Кирилла,- онъ поднималъ и опускалъ брови, открывалъ и закрывалъ ротъ, словно повторялъ слова о. Кирилла, и лицо его сдѣлалось такое же печальное и блаженное. Онъ все кивалъ головой и, когда кончилъ отецъ Кириллъ, торопливо выговорилъ:

   - Вѣстимо дѣло... Что Евангелистъ Матвѣй въ 6-й главѣ говоритъ? И ужъ чего лучше молитва "Царю Небесный"?.. На колоколахъ разучиваю...- оживился онъ.- Хочу, о. Кириллъ, отцу игумену поклониться, чтобы благословилъ утромъ играть, какъ солнышко всходить станетъ... Ночь, значитъ, кончилась, день идетъ,- и брат³и и православнымъ радостью будетъ слушать. Только вотъ - "Иже вездѣ сый" не выходитъ.

   И онъ сталъ тихо напѣвать, и пальцы его двигались, онъ поворотилъ голову и, казалось, слушалъ, какъ выходитъ на колоколахъ "Иже вездѣ сый"...

   Пришелъ отецъ и, должно быть, любилъ онъ тщедушнаго монашка,- широкой улыбкой засвѣтилось лицо его и сталъ онъ хвалить, какъ хорошо звонятъ колокола "Свѣте тих³й", и стали обсуждать вмѣстѣ, выйдетъ ли "Иже вездѣ сый". А о. Кириллъ сидѣлъ одинок³й, задумчивый, наклонивши голову; темные волосы густыми прядями закрыли лицо и, должно быть, мысли его опять были далеко отъ всего, что было кругомъ.

   - Прощайте, братецъ!

   - Прощай, Тимоѳей!

   Благословилъ о. Кириллъ меня и отца, и мы разстались. И, вѣроятно, о. Кириллъ не замѣтилъ, какъ отецъ скинулъ свои сапоги и надѣлъ его дырявые, и какъ онъ взялъ въ охапку привезенное бѣлье и совалъ его въ коридорѣ Силант³ю Кузьмичу и шопотомъ просилъ его поберечь бѣлье и посмотрѣть за о. Кирилломъ, чтобы не обижали его послушники.

   Спустился беззвѣздный, безлунный вечеръ на землю. Лѣсъ стоялъ густой, черный и недвижимый, и, когда мы въѣзжали въ непроглядную тьму его, тамъ, высоко надъ землей, гдѣ догоралъ солнечный закатъ, медленно и грустно запѣли колокола:

   - "Кто тя можетъ избѣжати, смертный часъ?"..

   Тоненьк³е мѣдные голоса грустно и жалобно одинъ за другимъ поднимались къ небу, все выше и выше, и снова спустились на землю, и строго и тяжко упалъ въ безмолвный лѣсъ густой мѣдный "смертный часъ".

   И стало тихо и печально въ лѣсу, изрѣдка вздыхали сонныя сосны, птичка крикнула вдали усталымъ голосомъ.