Елпатьевский Сергей Яковлевич - Гектор

="justify">   Угли перегорѣли и пламя потухло. Юноша пересталъ хотѣть жить и пересталъ жить! Въ эту минуту не было Гектора; когда онъ вернулся, юношу уже увезли, и Гекторъ засталъ въ избѣ вмѣсто своего друга чужихъ людей. Онъ бросился къ тому красному пятнышку, что осталось на полу, и выбѣжалъ изъ комнаты, обѣгалъ огороды и утесы, на которыхъ сидѣлъ другъ, и тайгу, куда они ходили вмѣстѣ за дровами, не нашелъ тамъ своего друга и снова вернулся въ комнату, обнюхалъ красное пятно на полу и красные брызги на стѣнѣ и завылъ страшнымъ, отчаяннымъ воемъ. Онъ исчезъ изъ избы и побѣжалъ по дорогѣ въ такую же маленькую деревню, сжатую той же тайгой и той же рѣкой, гдѣ на краю утеса стояла темная избушка, въ которую положили его друга.

   С пустилась ночь, горѣлъ костеръ у избушки, у костра сидѣли люди и стерегли того, кто уже ушелъ и оставилъ послѣ себя только холодное, блѣдное тѣло, что лежало теперь на соломѣ на земляномъ полу сибирской лачужки.

   Долго бились сторожа съ налетѣвшей на нихъ откуда-то изъ тайги обезумѣвшей и страшной черной собакой, которая все рвалась въ запертую дверь лачужки и все выла отчаяннымъ воемъ. Собака ушла, наконецъ, въ тайгу, и сторожа полегли спать вокругъ костра.

   Не приходили родные и близк³е плакать надъ мертвымъ юношей, только долго въ ту ночь пѣла тайга похоронные гимны и съ тихимъ рыдан³емъ все билась рѣка объ угрюмый утесъ.

   Стояла тьма; колебалось, какъ факелъ, пламя костра и одинок³я звѣзды, какъ свѣчи, тускло мерцали вверху.

   Въ ту ночь пришла зима. Одна за другой тихо падали пушистыя снѣжинки на потухш³е угли костра и тотчасъ таяли и блестѣли, какъ свѣтлыя слезы... Все больше заливали холодныя слезы потухавш³й костеръ, и колеблющаяся пелена, какъ бѣлый саванъ, простерлась надъ волнующейся рѣкой и надъ шумящей тайгой и спускалась все ниже, бѣлымъ покрываломъ укутывая маленькую избушку, гдѣ лежалъ юноша.

   И все рѣже вздыхала тайга, все тише рыдала рѣка и кончился поминальный обрядъ; потухъ костеръ, погасли звѣзды.

   Тогда пришелъ единственный другъ и близк³й. Онъ выбилъ грудью окно избушки, всю ночь лизалъ холодное лицо юноши и просовывалъ голову подъ руки его, все ожидая, что другъ обниметъ его, и всю ночь тих³е жалобные вопли неслись изъ избы.

   Когда утромъ пришли люди и отперли дверь, они увидѣли бѣлый замерзш³й трупъ юноши съ раскинувшимися руками, а на груди юноши лежала черная злая собака съ оскаленными зубами; она хрипло рычала и все не хотѣла отдать имъ своего друга...

  

  

   Син³е огоньки бѣгаютъ по догорающимъ углямъ. Время отъ времени они вспыхиваютъ и освѣщаютъ сѣдую грудь и блестящ³е глаза Гектора и сидящую рядомъ съ нимъ дѣвочку, съ тѣмъ задумчивымъ и кроткимъ лицомъ, которое бываетъ у нея по вечерамъ.

   Вьется вѣтеръ вокругъ дома и стучитъ въ стѣны, а дождь, не умолкая, сѣчетъ въ окна. Иногда вѣтеръ затихаетъ и дождь перестаетъ биться въ стекла, и ровный шумъ тайги смутно доносится въ комнату; тогда Гекторъ поднимаетъ голову, начинаетъ тихо и жалобно выть, а дѣвочка обнимаетъ его сѣдую шею и тихо шепчетъ:

   "Ну, о чемъ же, Гекторъ? Вѣдь я люблю тебя, Гекторчикъ!"

   Печка закрыта. Гекторъ уныло бредетъ въ свою комнату. Дѣвочка нѣсколько времени стоитъ въ нерѣшимости въ темномъ залѣ.

   - Папа! - тихо говоритъ она, отворяя дверь кабинета.- Ты не сердись, папа! вѣдь такъ не хорошо... Зачѣмъ ты прогоняешь Михайла?

   Папа поднимаетъ голову отъ стола, заваленнаго бумагами, и съ удивлен³емъ смотритъ на растроганное, съ дрожащими на глазахъ слезинками, лицо дѣвочки. Онъ хочетъ отвѣтить, но дѣвочка перебиваетъ его и торопливо начинаетъ излагать свои доводы:

   - Онъ говоритъ, что фонарь былъ скверный. Понимаешь, споткнулся о порогъ и... Ты подумай, папа, вонъ какой вѣтеръ и дождикъ,- куда Михайло дѣнется? Какъ можно обижать бѣднаго человѣка!.. Папа, милый!..

   - Ты любишь "Соловка"? - спрашиваетъ папа.

   Глаза дѣвочки оживляются.

   - О, папа, это такая прелесть, я его ужасно люблю! Вонъ "Просвирня" - та дура.

   - Ну такъ вотъ,- возражаетъ ей папа:- ты знаешь, что вчера Михайло не поилъ и не кормилъ весь день твоего "Соловка". И онъ тебя обманулъ: просто онъ подрался въ кабакѣ, ему и подбили глазъ.

   - А, можетъ, разбойники?- вырывается у дѣвочки, но она останавливается и молчитъ. Въ ея душѣ борьба. Она держится того мнѣн³я, что мучить животныхъ могутъ только гадк³е, скверные люди. Ей жалко "Соловка", и она сердится на Михайла.- A все-таки, папа,- говоритъ она: - прости Михайла! можетъ, онъ больше не будетъ.

   Папа прощаетъ, но дѣвочкѣ не хочется уходить.

   - Къ тебѣ можно, папа?- говоритъ она.

   Дѣвочка любитъ сидѣть вечеромъ на колѣняхъ у отца, когда онъ занимается въ кабинетѣ.

   - Знаешь, папа, я новый стихъ выучила,- сообщаетъ она.

   Дѣвочка говоритъ "стихъ", какъ Аксинья и горничная.

   - Какой стихъ?

   - "Ночевала тучка золотая" - знаешь?

   - А!- протягиваетъ отецъ.- Хорош³й "стихъ".

   Оба молчатъ.

   - Тебѣ жалко его, папа?- дѣвочка заглядываетъ отцу въ лицо.

   - Кого?

   - Утесъ... Ты представь - старый-престарый утесъ и все одинъ, и все одинъ... И эта противная тучка...

   Папа оставляетъ книгу. Онъ очень хорошо понимаетъ дѣвочку и пробуетъ заступиться за тучку.

   - Она вѣдь молоденькая, Зиночка, тучка-то, можетъ быть, только что родилась, ей полетать хочется.

   - Нечего сказать, очень хорошо: отдохнула и улетѣла! Какъ это ты, папа, не понимаешь: она улетѣла, а онъ плачетъ. Ей только бы летать! Терпѣть не могу!..- сердитымъ голосомъ заканчиваетъ дѣвочка.

   Она имѣетъ сказать еще много горькихъ истинъ по адресу тучки, но ей мѣшаетъ вѣтеръ, что такъ воетъ въ окно, мѣшаютъ свѣчи, которыя лѣзутъ въ глаза и не даютъ смотрѣть.

   "Какую книгу читаетъ этотъ старикъ съ сѣдой бородой, что сидитъ противъ нея на стѣнѣ и котораго папа называетъ Фаустъ?.." - силится думать дѣвочка. Но Фаустъ уходитъ отъ нея далеко; молчитъ вѣтеръ, и она остается одна съ папой, и папа становится все больше и больше, выростаетъ, какъ гора, а дѣвочка дѣлается совсѣмъ маленькой, какъ кусочекъ... Вотъ гора поколебалась въ своемъ основан³и и двинулась съ мѣста, и дѣвочка плыла, и ей хотѣлось безконечно плыть въ томъ мягкомъ и тепломъ, что несло ее.

   - Ты смотри, Оля, сейчасъ же разбуди его,- говоритъ она съ закрытыми глазами, лежа въ кроваткѣ, въ то время, какъ горничная раздѣваетъ ее:- папа не сердится, простилъ.

   Дѣвочка усиливается вспомнить оставшуюся ей не совсѣмъ понятной фразу отца.

   - Да,- говоритъ она:- папа велѣлъ сказать, что онъ подождетъ слѣдующаго фонаря.

   - Ахъ, Зининька! Ахъ, Зининька!..

   "Чему смѣется эта Оля?"

   - Какая ты, Оля, глупая,- говоритъ дѣвочка, не открывая глазъ: смѣешься, а чему - сама не знаешь.

   - Ужъ больно у него фонарь-то смѣшной, Зининька!

   Дѣвочка чувствуетъ, какъ входитъ мама, наклоняется надъ ней и гладитъ ея волосы. Но ей не хочется открывать глаза. Она продолжаетъ плыть, и кровать будто качается подъ ней, а вѣтеръ тоненькимъ голосомъ тихо и жалобно что-то поетъ ей въ трубѣ.

   Мама потушила огонь въ комнатѣ и ушла, поцѣловавши дѣвочку.

   - Гекторъ! - тихо шепчетъ тогда дѣвочка:- иди сюда!

   Гекторъ давно ждетъ этого призыва и проворно взбирается на кроватку.

   Въ эту ночь, какъ вотъ ужъ двѣ недѣли, къ дѣвочкѣ опять прилетаетъ изъ Флоренц³и Андерсеновск³й "Мѣдный Кабанъ", очень похож³й на Гектора, и, какъ прежде, дѣвочка крѣпко прижимается къ черной спинѣ "Мѣднаго Кабана" и пускается въ свое ночное путешеств³е.

   Они летятъ надъ сибирской тайгой, надъ огромными рѣками, надъ туманными горами, надъ деревнями и городами и спускаются въ томъ тихомъ садикѣ, гдѣ вѣтви со спѣлыми вишнями опускаются до земли и на развѣсистыхъ яблоняхъ зрѣютъ краснобок³я яблоки. "Мѣдный Кабанъ" смирно ждетъ, пока дѣвочка обѣжала домикъ, закрытый старыми акац³ями, и цѣлыми горстями ѣла сладк³я вишни. Потомъ они опять полетѣли и поднялись высоко-высоко, такъ что вѣтеръ свисталъ въ уши и тучи плыли, задѣвая ихъ, и мѣсяцъ глядѣлъ въ глаза; летѣли они надъ Кавказомъ, гдѣ смотритъ въ небо шапка Казбека и Мцыри борется съ барсомъ; летѣли надъ мертвой, недвижимой пустыней, гдѣ плачетъ по тучкѣ одинок³й утесъ.

   Сны тревожатъ стараго Гектора. Чутко дремлетъ онъ, время отъ времени просыпается и подозрительно всматривается въ темноту комнаты,- онъ боится все, чтобы у него не отняли его маленькаго друга.

   Но друга отняли у Гектора. Дѣвочку увезли въ ту страну, гдѣ цвѣтетъ яблоня и поетъ соловей, и Гекторъ остался одинъ.

   Два дня онъ не ѣлъ и все тосковалъ.

   Онъ, правда, еще разъ полюбилъ и нашелъ себѣ новаго друга. Въ той же комнатѣ и на той же кроваткѣ, гдѣ спала дѣвочка, поселился новый жилецъ, бѣлокурый и блѣдный маленьк³й мальчикъ, тих³й и кротк³й, и попрежнему лежалъ у кровати Гекторъ, попрежнему ревниво берегъ своего друга и не пускалъ никого къ кровати его.

   Когда послѣ увезли и мальчика, старое сердце Гектора опустѣло и не могло уже больше никого полюбить. Какъ ни ухаживали за нимъ, онъ все тосковалъ, не принималъ никакой пищи и черезъ нѣсколько дней умеръ отъ голода и тоски...