Елпатьевский Сергей Яковлевич - Гектор

  

  

  

   С. Елпатьевск³й. Разсказы. Том 1. С.-Петербург. 1904.

   OCR Бычков М. Н.

  

  

   Восемь часовъ утра; самоваръ стоитъ на столѣ; маленькой дѣвочкѣ пора идти въ гимназ³ю.

   - Зининька! будитъ ее горничная.

   Папа и мама зовутъ дѣвочку Зиной и Зиночкой, братъ Вася называетъ ее чаще всего "Зинка", но горничныя и кухарки почему-то зовутъ ее непремѣнно "Зининька".

   Дѣвочка молчитъ и продолжаетъ лежать въ своей кроваткѣ, укутанная одѣяломъ.

   Горничная дѣлаетъ нѣсколько шаговъ къ кроваткѣ, но изъ-подъ одѣяла выставляется черная голова собаки съ оскаленными острыми и крѣпкими зубами. Горничная отступаетъ и снова начинаетъ уговаривать дѣвочку.

   - Ну что, право, Зининька! маменька опять сердиться будутъ.

   Дѣвочка не отзывается и потихоньку поглаживаетъ подъ одѣяломъ Гектора, поощряя его къ дальнѣйшимъ воинственнымъ мѣропр³ят³ямъ.

   - Вотъ, барыня,- обращается горничная къ входящей мамѣ:- Вехторъ опять не пущаетъ.

   - Вставай, Зина! - строго говоритъ мама и съ рѣшительнымъ видомъ подходитъ къ кроваткѣ.

   При такомъ явномъ нападен³и, Гекторъ вскакиваетъ на всѣ четыре ноги, злобно рычитъ и принимаетъ такой видъ, который ясно выражаетъ, что кому жизнь недорога, тотъ можетъ подойти, но за послѣдств³я онъ, Гекторъ, не отвѣчаетъ. Мама, какъ и горничная, понимаютъ это и отступаютъ отъ кровати.

   - Пошелъ, Гекторъ! - кричитъ издали мама, но Гекторъ находитъ, что другъ его въ опасности, и рѣшается грудью защищать его отъ всего свѣта.

   Маленькая дѣвочка давно проснулась и однимъ глазомъ выглядываетъ изъ-подъ одѣяла. Она знаетъ, что пора вставать и успѣла уже увидѣть на столѣ свою любимую горячую шаньгу, которую такъ вкусно приготовляетъ по утрамъ для нея Аксинья; но постель такъ тепла и то, что передъ ней происходитъ, такъ интересно, что она продолжаетъ притворяться спящей.

   Маленьк³й шарикъ изъ хлѣба попадаетъ ей въ носъ - послѣднее средство, которое остается въ такихъ случаяхъ мамѣ, и дѣвочка вскакиваетъ съ кроватки.

   - Что это, мама! - недовольнымъ голосомъ говоритъ она:- вѣдь такъ можно испугать человѣка. Знаешь, какъ это опасно!

   Мама, очевидно, не видитъ въ этомъ большой опасности и дѣлаетъ строгое внушен³е соскочившему съ кровати Гектору. Гекторъ сконфуженъ. Онъ всѣмъ видомъ старается показать, что такъ поступать онъ больше не будетъ и, съ поджатымъ хвостомъ, бочкомъ по стѣнѣ пробирается къ двери.

   - Вотъ я прогоню твоего Гектора, если это будетъ повторяться!- говоритъ мама.

   Дѣвочка сидитъ за столомъ, торопливо пьетъ горяч³й чай и ѣстъ свою шаньгу. Передъ ней лежитъ раскрытая ариѳметика, которая служитъ ей надежной крѣпостью отъ всякихъ нападен³й мамы.

   - Ахъ, мама, развѣ ты не видишь, я повторяю урокъ,- отвѣчаетъ она.

   Дѣвочка не особенно безпокоится. Это повторяется каждое утро, и тѣмъ не менѣе она увѣрена, что мама никогда не прогонитъ Гектора, такъ какъ любитъ Гектора именно за то, что онъ такъ привязанъ къ ея дѣвочкѣ. Она одѣта; за дверью ждетъ ее вѣрный Гекторъ.

   - Ну, Гекторчикъ, въ гимназ³ю!

   Они опоздали и бѣгомъ отправляются оба въ путь. Между Гекторомъ и гимназическимъ сторожемъ всегда происходятъ нѣкоторыя недоразумѣн³я, такъ какъ Гекторъ опасается отпустить дѣвочку одну внутрь этого большого темнаго каменнаго дома и порывается проскользнуть за ней. Обстоятельства сильнѣе насъ, и Гектору приходится уходить одному домой. Онъ идетъ спокойнымъ шагомъ, съ самоувѣреннымъ видомъ, равнодушно посматривая на собакъ, снующихъ на городской площади. Городск³я собаки знаютъ его и по надлежащей стоимости оцѣниваютъ его широкую грудь, стальные мускулы и острые, крѣпк³е зубы.

   Если на него нападала какая-нибудь деревенская глупая собака, онъ даже и не грызся съ ней, а только налеталъ на нее грудью, и отъ этого удара собаки гораздо крупнѣе его летѣли кубаремъ и не повторяли больше своихъ попытокъ.

   Гекторъ заходитъ въ конюшню повидаться со своимъ старымъ пр³ятелемъ - съ маленькой, но крѣпкой и быстрой сибирской лошадкой. Соловко коситъ на него глаза и переступаетъ съ ноги на ногу. Съ Гекторомъ они старые пр³ятели еще по обозамъ, въ которыхъ они вмѣстѣ хаживали между Томскомъ и Красноярскомъ, по тѣмъ долгимъ странствован³ямъ, въ которыхъ прошла вся жизнь Гектора, отъ которыхъ у него посѣдѣла грудь, прострѣлено пулей ухо и многочисленные рубцы на кожѣ свидѣтельствуютъ о битвахъ, которыя ему приходилось вести съ волками и лихими людьми, нападавшими на обозы.

   Соловко боится болѣе демонстративно привѣтствовать своего друга, такъ какъ въ эту минуту его чиститъ кучеръ Михайло, а Михайло сегодня сердитъ, что Соловко отлично чувствуетъ по тому, какъ скребница ходитъ по его спинѣ.

   У Михайла болитъ шея, болитъ спина, всего его ломаетъ, а въ обломокъ зеркала, сохраняющагося въ его сундучкѣ, онъ увидѣлъ утромъ не совсѣмъ пр³ятную опухоль подъ лѣвымъ глазомъ. Но не это смущаетъ Михайла... У него осталось смутное воспоминан³е, что ночью въ кухню заходилъ баринъ и съ бариномъ у нихъ вышелъ разговоръ; какой разговоръ - онъ не помнитъ, но полагаетъ, что разговоръ былъ непр³ятный. Михайло оставляетъ Соловко, садится на порогѣ конюшни и посылаетъ себѣ въ носъ хорошую понюшку табаку, что всегда въ подобныхъ случаяхъ освѣжаетъ его мыслительныя способности.

   Такъ и теперь. Въ смутной головѣ Михайла начинаютъ мелькать кое-как³я подробности вчерашняго вечера...

   Было пито... это онъ твердо помнитъ, и три листика тоже... И какъ это у него съ картой неладно вышло! всегда удавалось, а тутъ на-поди! и эти дьяволы, пр³исковые рабоч³е. Въ особенности съ удовлетворительною ясностью вспоминается Михайлѣ одна мерзкая рожа... и кулачище у подлеца!..

   Михайло даже сплевываетъ и невольно трогаетъ свою шею. "Ну, такъ, это все было... A дальше?"...

   Тутъ нить воспоминан³й прерывается, и Михайло съ недоумѣн³емъ разсматриваетъ валяющ³йся у порога разбитый фонарь, тщетно силясь установить связь между нимъ и тѣмъ ночнымъ разговоромъ съ бариномъ, который въ особенности интересуетъ Михайла. Онъ посылаетъ въ носъ вторую понюшку и снова возвращается къ вчерашнему вечеру въ Береговомъ кабакѣ.

   - Челдонъ, такъ онъ челдонъ и есть! - вслухъ выговариваетъ Михайло.

   Къ челдонамъ онъ относится враждебно. Какъ-никакъ, все-таки онъ, Михайло, дьячкомъ былъ, да еще подъ Москвой. Два года въ духовномъ училищѣ учился. Ну, взломалъ кружку, это вѣрно,- такъ-вѣдь въ кружкѣ-то всего два рубля шестнадцать копеекъ было. И за так³я-то деньги жизнь долженъ кончать съ ними, съ челдонами!.. Отецъ у него въ дьяконскомъ санѣ состоялъ, а братъ и сейчасъ профессоромъ семинар³и, надворный совѣтникъ,- должны бы, кажется, понимать, а они безо всякаго вниман³я - въ ухо... Черти! право, черти!

   - Эй вы, челдоны! - кричитъ онъ на лошадей.

   Во время размышлен³й Михайла, Соловко пробрался къ мѣшку съ овсомъ, довольно ловко просунулъ голову въ мѣшокъ и въ эту минуту спокойно жевалъ овесъ, пофыркивая и переступая съ ноги на ногу.

   Толстая гнѣдая Просвирня употребляла напрасныя усил³я отодвинуть Соловко и просунуть и свою голову въ мѣшокъ.

   Отъ удара полѣномъ, которое запустилъ въ нее Михайло, она лѣниво побрела въ стойло, а Соловко вынулъ голову изъ мѣшка и косился на Михайла, давая понять, что совѣсть его чиста и онъ тутъ не причемъ.

   Михайлѣ скучно, Михайло тоскуетъ.

   - Ты, Вехторъ, иси, сюда! кричитъ онъ. - Ну, служи!

   Гекторъ, какъ и вся Сибирь, демократическаго происхожден³я и демократическаго образа мыслей и учиться у Михайла служить на заднихъ лапахъ, и вообще аристократическимъ манерамъ не желаетъ. Оскорбленный грубымъ тономъ и попыткой поставить его на задн³я лапы, онъ выходитъ изъ конюшни, равнодушно пропускаетъ мимо ушей посланное ему въ догонку восклицан³е Михайла: "дуракъ!" - и направляется въ кухню.

   Кухню Гекторъ любилъ; тамъ такъ тепло и такъ славно пахнетъ, и его отношен³я съ Аксиньей вполнѣ дружественныя. Онъ съѣдаетъ завтракъ и растягивается на своемъ любимомъ мѣстѣ, возлѣ плиты. Одинъ глазъ его засыпаетъ, а другой бодрствуетъ и лѣниво слѣдитъ за тѣмъ, какъ Аксинья управляется въ кухнѣ.

   - Что, Кехтуръ: - говоритъ Аксинья; она недавно поступила и еще не выучилась какъ слѣдуетъ выговаривать Вехторъ;- чай вѣдь Зининька идетъ.

   При словѣ: "Зининька", Гекторъ вскакиваетъ и бѣжитъ къ мосту, гдѣ обыкновенно происходитъ встрѣча двухъ друзей.

   - Зинаида Васильевна! - останавливаетъ дѣвочку Михайло.

   Онъ большой политикъ и знаетъ, что маленькой дѣвочкѣ очень лестно, когда ее называютъ по имени и отчеству.

   - Что я васъ хотѣлъ попросить! - говоритъ онъ, маня дѣвочку въ конюшню.- Ежели, можетъ, разговоръ съ папенькой выйдетъ, будьте столь прекрасны - словечко за меня!

   - Что что у тебя, Михайло,- всматривается дѣвочка въ распухш³й глазъ Михайла, успѣвш³й посинѣть съ утра:- гдѣ ты ушибся?

   - Вотъ въ этомъ-то и притча,- отвѣчаетъ Михайло.- Ночью, знаете, обряжалъ Соловко... Кабы у насъ фонарь настоящ³й былъ, какъ у другихъ людей... задуло вѣтромъ, я споткнулся о порогъ-то, да вотъ объ эту скамейку и хряснулся. И фонарь-то разбилъ.

   - Больно, Михайло? - спрашиваетъ дѣвочка.

   Какъ всегда, когда она слышитъ о чьей-нибудь боли, у нея начинаетъ ныть подъ ложечкой.

   - Ужъ такъ ли, барышня, больно! свѣтъ помутился, и по сейчасъ спину ломитъ.

   - Вотъ, погоди, я сейчасъ сбѣгаю къ мамѣ,- примочку принесу.

   - Нѣтъ, барышня, не безпокойтесь,- останавливаетъ ее Михайло:- пройдетъ, бывальщина...

   Въ голосѣ Михайла слышатся жалобныя ноты.

   - Вы, вѣдь, вотъ, Зинаида Васильевна, посмотрѣли, сейчасъ увидѣли, что ушибся, а папенька, извѣстно, подумалъ на другое; а я, сейчасъ умереть, вотъ какъ передъ истиннымъ Богомъ... "Получай разсчетъ"... Конечно, они въ своемъ правѣ, найдутъ другого кучера, а я страдать долженъ. Время-то идетъ осеннее, холодное. Бѣднаго человѣка долго ли обидѣть...

   Михайло кукситъ здоровый глазъ и выказываетъ рѣшительное намѣрен³е заревѣть.

   - A ужъ я ли, кажется, Соловка не жалѣлъ! Ночью-то встанешь сколько разъ, посмотришь, потому Соловко лошадь,- не то, что эта вотъ дура, Просвирня-то!- Дѣвочка очень любила Соловка и терпѣть не могла Просвирню.- Ужъ вы, Зинаида Васильевна, не оставьте, попросите папеньку.

   - Хорошо, хорошо,- спѣшитъ успокоить его дѣвочка, уходя изъ конюшни. Она волнуется, она возмущена до глубины души. Человѣкъ ушибся, а его про гоняютъ, и такую несправедливость сдѣлалъ ея папа, котораго она всегда считала справедливымъ.

   Въ комнатахъ не оказалось ни папы, ни мамы; она успѣла успокоиться и направляется въ кухню.

   - Ну, что, Зининька, много васъ нынче учили? - спрашиваетъ ее Аксинья.

   Онѣ состоятъ въ очень близкихъ отношен³яхъ. Маленькая дѣвочка учитъ Аксинью читать, и пусть успѣхи не слишкомъ велики, зато учительница и ученица совершенно довольны ими.

   - Кочерыжка есть? - спрашиваетъ вмѣсто отвѣта дѣвочка?

   - Маменька опять браниться будутъ,- сопротивляется Аксинья.

   - Я только немножко, Аксиньюшка, мама не узнаетъ.

   За кочерыжкой слѣдуютъ брюква, рѣпа и проч³е сибирск³е фрукты, все то, что такъ строго запрещается наверху, въ комнатахъ.

   Дѣвочка усаживается съ ногами на кровать Аксиньи, и начинается обычный дружественный передъобѣденный обмѣнъ мыслей между Аксиньей и маленькой дѣвочкой.

   - Гектора кормила? - предварительно освѣдомляется дѣвочка.

   - Какъ же, Зининька, рубцы варила.

   Дѣвочка смотритъ, какъ Аксинья, здоровенная двадцатипятилѣтняя дѣвушка, управляется съ горшками, и теперь ея лицо - серьезное и дѣловое - очень нравится ей и совсѣмъ не кажется смѣшнымъ, какъ тамъ наверху, въ комнатахъ, гдѣ Аксинья не могла сказать слова, не покраснѣвши до корня волосъ. Дѣвочка молчитъ и думаетъ свою думу, которая уже давно занимаетъ ее.

   - A можетъ, Аксинья, Гекторъ изъ человѣковъ?

   Аксинья поворачиваетъ отъ печки удивленное лицо.

   Мысли въ головѣ дѣвочки толпятся во множествѣ, все бѣгутъ и толкаютъ другъ друга и выскакиваютъ, не всегда одѣвшись, какъ слѣдуетъ.

   - Можетъ, Гекторъ - людъ,- поправляется дѣвочка.

   Слово опять вышло неподходящее, дѣвочка сердится; но Аксинья отлично понимаетъ ея мысль.

   - И очень просто, Зининька,- немедленно соглашается она: - развѣ не бываетъ. Съ сестрой у меня случилось...

   - Ну? - по-сибирски протягиваетъ дѣвочка.

   - Хозяинъ пропалъ у ней...

   - Какъ пропалъ?

   - Въ рѣкѣ утопъ. Ну, она тосковать, сестра-то. Тосковать, да тосковать, совсѣмъ было ума рѣшилась. И стала тутъ летать къ ней птичка. Такъ, махонькая птичка - все пикъ да пикъ... И день летаетъ, и мѣсяцъ летаетъ. Ежели сестра въ избѣ сидитъ, птичка у оконца вьется; въ огородѣ работаетъ - птичка на рябину сядетъ и все пикъ да пикъ, пикъ да пикъ... Стала сестра примѣчать и говоритъ однова: "Что ты птичка пикаешь?" A птичка-то ей человѣчьимъ голосомъ; "Али не узнала, Дунюшка? Пошто убиваешься! будетъ тосковать-то?" И пропала.

   По мѣрѣ разсказа глаза дѣвочки расширяются, и она спрашиваетъ:

   - Онъ? Онъ.

   - Ну, а сестра-то?

   - Омрокъ ошибъ ее. Такъ безъ памяти и нашли въ грядахъ. Ну, потомъ ничего, отошла и тосковать меньше стала.

   Дѣвочка молчитъ, подавленная разсказомъ, а мысли все толпятся, все бѣгутъ.

   - Это, значитъ, душа...

   - Одно дѣло, душенька его. Батюшка Царь Небесный отпущалъ.

   - A какъ же, Гекторъ-то? Онъ же живъ...

   - Кехтуръ-то? - переспрашиваетъ Аксинья и задумывается.- И такъ бываетъ,- поправляется она.- Мамонька сказывала: у нихъ въ деревнѣ,- изъ Большой Елани она взята,- мужикъ два года медвѣдемъ бѣгалъ.

   - A можетъ, это настоящ³й медвѣдь? - сомнѣвается дѣвочка,

   - Какой медвѣдь! Съ рыжиной медвѣди-то. A это чо-ор-ный... и мужикъ-то былъ черный, ровно сажа... И въ берлогу не ложился. Сколько скота перепортилъ я все больше, Зининька, со своего двора. Хозяйку помялъ было.

   - Съѣлъ? - встревожилась дѣвочка.

   - Нѣтъ, такъ поломалъ маленько... A потомъ опять объявился въ человѣчьемъ видѣ; худой-худой изъ себя, да скучный. И гдѣ пропадалъ - молчитъ.

   - Какъ Царь Навуходоносоръ,- въ раздумьѣ говоритъ дѣвочка.

   - Что царь?- заинтересовывается Аксинья.

   - A это... царь былъ такой, Навуходоносоръ. Такъ Богъ разсердился на него, на семь лѣтъ быкомъ сдѣлалъ.

   Аксинья поставила ухватъ на полъ. Лицо ея знаменуетъ неописуемое изумлен³е.

   - A ты не врешь часомъ, Зининька?

   - Ну вотъ! Хочешь я тебѣ книжку принесу.

   - Царь? говоришь, Ухосоръ?

   Дѣвочка заливается хохотомъ.

   - Навуходоносоръ,- смѣется она.

   - Я и говорю: Вухосоръ. Слышала...

   Аксинья дѣлаетъ обиженное лицо; дѣвочка перестаетъ смѣяться и подтверждаетъ:

   - Ну да, Вухосоръ.

   - Настоящ³й царь?- спрашиваетъ Аксинья.

   - Надъ всѣми царями царь.

   - И быкомъ, говоришь? Пасся? Траву щипалъ? Семь годовъ?

   Щи выступаютъ въ печкѣ изъ чугуна, но Акспнья такъ поражена, что ничего не замѣчаетъ.

   Обѣ молчатъ, охваченныя важностью обсуждаемой темы, и обѣ взглядываютъ на Гектора. Гекторъ лежитъ у плиты, на своемъ любимомъ мѣстѣ, и дѣлаетъ такой видъ, какъ будто разговоръ идетъ совсѣмъ не о немъ. Одинъ глазъ у него спитъ, а другой неопредѣленно блуждаетъ по кухнѣ.

   - Я и то стала примѣчать, Зининька,- уже полушопотомъ, съ испуганнымъ видомъ, говоритъ Аксинья, наклонившись къ дѣвочкѣ.- Запримѣтила ты, Кехтуръ ровно въ полночь изъ горницъ выходитъ?

   Еще бы дѣвочкѣ не знать этого: каждую ночь въ двѣнадцать часовъ Гекторъ скребется въ дверь, пока горничная не встанетъ, не выпуститъ и опять не впуститъ его.

   - Ну? - спрашиваетъ она.

   - Такъ примѣчала я за нимъ - говоритъ Аксинья: - спустится это съ лѣстницы и сейчасъ къ конюшнѣ. Постоитъ у дверей, послушаетъ; потомъ къ воротамъ, къ амбару, къ погребу. У кухни постоитъ, ровно вотъ человѣкъ, хозяинъ который настоящ³й... Въ порядкѣ ли, молъ, все, заперто ли, прибрано ли. И не лаетъ, развѣ за воротами кто шляется.

   Послѣ долгаго молчан³я дѣвочка выговариваетъ:

   - A мама вотъ все не вѣритъ, говоритъ - глупости.

   - Да вѣдь маменька ваша ученая, да и по городамъ все больше жили, ну а въ городахъ-то этого не слыхать. Да вотъ и ты, Зининька, говоришь... царь Вухосоръ-то.

   Въ головѣ дѣвочки происходитъ борьба; она вѣритъ и мамѣ, но теперь доводы Аксиньи, подкрѣпленные ея личнымъ опытомъ и примѣромъ царя Навуходоносора, кажутся ей гораздо болѣе убѣдительными, чѣмъ голословное заявлен³е мамы, что этого не бываетъ.

  

  

   Дѣвочка въ большомъ горѣ. Конечно, безъ горя не проживешь, но бываютъ так³е дни, когда, кажется, всѣ горя сваливаются на человѣческую голову. Такъ было и съ дѣвочкой въ этотъ день. Началось съ пожара. Дѣвочка не могла не побѣжать къ горѣвшему дому, когда мимо нея проскакали пожарные. Разыскала ее тамъ горничная, посланная мамой, и привела въ довольно плачевномъ видѣ, съ мокрыми волосами и мокрымъ платьемъ. Семья сидѣла уже за столомъ, и дѣвочку встрѣтили не особенно ласково.

   Ну, папа еще ничего, онъ всегда пр³ѣзжаетъ къ обѣду усталый и сердитый, но маму она рѣшительно отказывалась понимать. Во-первыхъ, мама должна знать, что ея дѣвочка давно рѣшила послѣ гимназ³и поступить въ пожарные, и сколько разъ она именно мамѣ разсказывала, какъ въ мѣдной каскѣ съ крикомъ: "берегись!" будетъ летѣть она на тройкѣ лошадей съ колокольчикомъ и какъ влѣзетъ въ горящ³й домъ и вытащитъ маленькаго ребеночка, котораго забыла какая-нибудь другая мама. A потомъ, что жъ тутъ особеннаго, что платье и волосы мокры, вѣдь мочитъ же людей дождикъ. И случилось это очень просто. Она хотѣла немножко поближе посмотрѣть,- ну подъ трубу и попала! Обидно было, что отъ мамы досталось по дорогѣ и Гектору, оказавшемуся въ такомъ же прискорбномъ положен³и и попытавшемуся влѣзть на диванъ,- хотя мама должна понимать, что Гекторъ тутъ совсѣмъ ужъ не при чемъ.

   Обѣдъ вышелъ вообще непр³ятный для дѣвочки. Когда она заговорила было папѣ, что Михайла нехорошо обижать и прогонять за то, что онъ ушибся въ конюшнѣ, папа очень сурово остановилъ ее, сказавши, что ей не слѣдуетъ мѣшаться не въ свое дѣло, и что она - маленькая дѣвочка и ничего не понимаетъ. "Маленькая дѣвочка", когда ей почти девять лѣтъ! Это второе горе. Потомъ этотъ противный Васька, братъ ея. Воображаетъ о себѣ, что первоклассникъ - дѣвочка была приготовишка - и уже все знаетъ. A Васька въ этотъ разъ говорилъ особенно возмутительныя вещи. Говорилъ, что дѣвочкѣ за ея пятерки у нихъ въ гимназ³и ставили бы колы, что дѣвчонокъ учатъ такъ-себѣ, и дошелъ до того, что высказалъ общую мысль, что всѣ дѣвчонки дуры, и что потому ихъ не учатъ латинскому языку.

   Обидно было, что мама противъ обыкновен³я не поддержала ее, и папа такъ странно улыбался надъ тарелкой. Положимъ, по мѣрѣ силъ она защищалась и выдвинула цѣлый рядъ обвинительныхъ пунктовъ: - гимназисты во время класса играютъ въ карты и проигрываютъ все имущество до послѣдняго перышка, а второклассники курятъ табакъ, и вообще это народъ отвратительный - пьяницы, картежники и мошенники. Спец³ально же Васѣ она предсказала горькую судьбу - сдѣлаться жиганомъ и пьяницей.

   - Ты хорошенько подумай, Васенька,- говорила она тѣмъ особенно ласковымъ тономъ, отъ котораго Вася приходилъ въ бѣшенство: вотъ и будешь, какъ Ванька Безпечальный, по кабакамъ шляться.

   Здоровый тумакъ въ бокъ, полученный ею отъ Васи за "жигана",- далъ ей нѣкоторое удовлетворен³е, но тѣмъ не менѣе она чувствовала, что вышла изъ спора неполной побѣдительницей, и эти дурацк³е древн³е языки остались вѣчнымъ оруж³емъ противъ нея.

   Но самое горькое вышло послѣ обѣда, когда мама только за то, что дѣвочка хотѣла идти на пожаръ, чтобы посмотрѣть, загорѣлся ли сосѣдн³й домъ, о каковомъ обстоятельствѣ были больш³е споры въ толпѣ, сказала ей, что она гадкая, и что такую гадкую дѣвочку мама вовсе не желаетъ любить.

   Это уже было выше силъ восьмилѣтней человѣческой души, и потому дѣвочка лежала въ спальнѣ поперекъ широкой кровати,- обычнаго мѣста, гдѣ изливались ея горести, энергично болтала ногами и кричала на весь домъ тѣмъ ровнымъ, безъ повышен³й и понижен³й, отчаяннымъ плачемъ, который, какъ ей было извѣстно по долговременному опыту, имѣлъ особенное свойство разжалобить ея маму. Время отъ времени она останавливалась, чтобы прислушаться, не идетъ ли мама мириться; но мама выдерживала характеръ и лежала въ своей комнатѣ, завернувшись по уши въ эту противную сѣрую шаль, и читала свою противную книгу. Послѣ такихъ остановокъ дѣвочка начинала кричать еще сильнѣе, и мысли ея принимали болѣе мрачный характеръ.

   - И хорошо, и превосходно! - шептала она про себя.- У меня заболитъ голова и сдѣлается жаръ, вотъ тогда они увидятъ!

   Дѣвочка знала, что мама больше всего боится, когда у нея дѣлается жаръ, и тогда она думаетъ, что ея дѣвочка собирается умирать. Но Зинѣ вспомнилось, какъ она кричала такъ прошлый разъ и сказала, что у нея жаръ, и мама испугалась, уложила ее въ постель, напоила чаемъ съ вареньемъ, накормила конфетами, а папа пришелъ и поставилъ этотъ скверный термометръ: жара не оказалось - и вышло очень конфузно.

   - Ну, хорошо! - и дѣвочка придумываетъ болѣе удачную комбинац³ю. Она уйдетъ въ тайгу, и ее съѣстъ медвѣдь. Вотъ тогда-то ужъ они узнаютъ, да будетъ поздно! И ей представилось, какъ она ушла далеко въ тайгу, и на нее влѣзъ медвѣдь большой, страшный, и сталъ ее ѣсть. И дѣвочкѣ стало страшно и жалко себя, и теперь уже отъ этой жалости она заплакала еще сильнѣе; но мама не шла и оставалась глуха къ ея крикамъ.

   Только Гекторъ изнывалъ отъ желан³я утѣшить свою пр³ятельницу. Онъ перепробовалъ всѣ средства, оказывавш³яся въ такихъ случаяхъ дѣйствительными: прыгалъ на нее, подвывалъ жалостнымъ голосомъ, трогалъ ее тихонько лапой. Дѣвочка продолжала болтать ногами, отпихивала его и въ промежуткахъ между криками поворачивала къ нему мокрое отъ слезъ лицо и сердито шептала: "Убирайся, Гекторъ, и ты такой же скверный, какъ человѣки. Гадк³й Гекторъ, скверный, уйди отъ меня!

   Гекторъ обижался сравнен³емъ съ "человѣками" и въ видѣ протеста начиналъ коротко и сердито лаять.

   Прошла минута, двѣ. Гекторъ не подавалъ признаковъ жизни. Дѣвочка не могла утерпѣть и потихоньку обернулась, чтобы посмотрѣть, что дѣлается съ Гекторомъ. Она увидѣла такое, отъ чего ни одинъ человѣкъ не можетъ совладѣть съ собой.

   Гекторъ сидѣлъ на заднихъ лапахъ и, закусивши верхнюю губу, при чемъ выставлялись его зубы, съ недоумѣн³емъ смотрѣлъ на дѣвочку. Выходило одно изъ тѣхъ рѣдкихъ выражен³й физ³оном³и Гектора, когда, казалось, онъ улыбался. Дѣвочка не могла удержаться отъ нахлынувшаго на нее смѣха, вскочила съ постели и черезъ голову испугавшагося и отшатнувшагося Гектора бросилась черезъ всѣ комнаты съ крикомъ:- "Мама, Гекторъ смѣется!" - Она вбѣжала, какъ буря, въ комнату, гдѣ лежала мама, стащила сѣрую шаль и, схвативши за руку, повторяла:- "мама, посмотри, Гекторъ смѣется!"

   - Вѣдь ты не хочешь мириться со мной,- смѣялась мама.

   - Ахъ, мама, какая ты злая! Голубчикъ, миленькая, пойдемъ, посмотри, Гекторъ смѣется - это такъ интересно!

   Она прыгала и плясала, пока не стащила маму и не привела въ спальню, гдѣ Гекторъ, ошеломленный всѣмъ случившимся, продолжалъ сидѣть въ той же позѣ и попрежнему улыбаться. При видѣ смѣющагося, оживленнаго лица дѣвочки, недоразумѣн³я Гектора кончились; онъ весело прыгнулъ и успѣлъ лизнуть дѣвочку въ самый носъ.

   Семейный миръ возстановленъ, слезы, высохли на рѣсницахъ дѣвочки, и вся встрепенувшаяся и умиротворенная, она безъ сопротивлен³я идетъ въ свою комнату и охотно садится за книжку.

   - Ну, Гекторъ, ты дуракъ, необразованный, учись и сиди смирно.

   Гекторъ садится на задн³я лапы и приготовляется слушать.

   - Тула лежитъ... населен³е... уѣздные города...- громко и быстро читаетъ дѣвочка. Потомъ она нѣкоторое время молчитъ и повторяетъ Гектору:

   - Ну, такъ слушай. Тула лежитъ... Ту-ула,- начинаетъ вслушиваться дѣвочка въ звукъ своего собственнаго голоса.- Какое гадкое слово! Тула ты, Гекторъ!

   Гекторъ сердито мотаетъ головой и коситъ глаза въ уголъ, въ знакъ того, что Тула ему рѣшительно не нравится, и что Тулой зваться онъ не желаетъ.

   - Да, да! Тула ты, Тула! - настаиваетъ дѣвочка.- Фу, противная Тула!- Дѣвочка на нѣсколько секундъ углубляется въ книгу.- Нѣтъ, ты хуже,- снова обращается она къ Гектору:- Ка-а-лу-га ты! Какъ тебѣ не стыдно, Гекторъ! - Ка-лу-га!

   Гекторъ выказываетъ признаки сильнѣйшаго неудовольств³я; онъ сердито лаетъ и порывается выхватить зубами географ³ю изъ рукъ дѣвочки. Тогда она смягчается, начинаетъ перебирать города Росс³йской импер³и, которые больше были бы достойны Гектора, и останавливается на Курскѣ.

   - Курскъ, Курскъ! Фью-фью!- дѣвочка подсвистываетъ и снова повторяетъ:- Курскъ, Курскъ! Курскъ ты, миленьк³й Гекторъ, а не Калуга.

   Гекторъ согласенъ; онъ даетъ понять, что Курскъ совсѣмъ не то, что Тула и Калуга, поэтому утвердительно постукиваетъ обрубленнымъ хвостомъ по полу и отъ удовольств³я даже взвизгиваетъ.

   - А, можетъ быть, ты Орелъ? - соображаетъ дѣвочка.- Орелъ?- дѣвочка останавливается. - Большой, большой орелъ, непремѣнно бѣлый...- Она задумалась, молчитъ и, опершись локтями на столъ, смотритъ черезъ окно на плывущ³я по небу облака.- Высоко, высоко летаетъ, вотъ какъ облако это, а внизу Кавказъ, гдѣ "у Казбека съ Шатъ-Горою былъ велик³й споръ"...

   Она мысленно повторяетъ про себя свое любимое стихтворен³е: "Ихъ ведетъ, г-р-розя очами, генералъ сѣдой"...- вырывается у нея, и она добавляетъ:- Вотъ какъ ты, Гекторъ.

   Дѣвочка продолжаетъ смотрѣть въ окно. Вотъ гуси опять летятъ черезъ городъ. Противные! Она вспомнила, какъ они сѣли вчера на островѣ противъ города, и когда поднялись потомъ, одинъ гусь остался. Должно быть, ногу сломалъ или крыло. Какъ онъ бѣгать по острову и какъ кричалъ, бѣдный, вслѣдъ удаляющейся стаѣ!.. Слезы блеснули на глазахъ у дѣвочки; она обняла сѣдую шею Гектора, поцѣловала его въ губы и проговорила:

   - Я тебя, Гекторчикъ, не покину.

   Такимъ образомъ, урокъ географ³и благополучно оконченъ, и начинается изучен³е истор³и Росс³йскаго государства.

   Игоря дѣвочкѣ жалко, но онъ самъ виноватъ. A ужъ эта Ольга, такъ просто... Ахъ какая,- всѣхъ вдругъ въ яму закопать!- У дѣвочки, по обыкновен³ю, заныло подъ ложечкой.- Живыми!..

   Зато Святославъ утѣшилъ ее. Дѣвочка даже не можетъ сидѣть,- патр³отическ³й пылъ наполняетъ ея маленькое сердце. Она надѣваетъ гимназическую фуражку своего брата, съ оторваннымъ козырькомъ. Въ рукѣ оказалась линейка, которая должна изображать тяжелый Святославовъ мечъ. Дѣвочка ходитъ большими шагами по комнатѣ и съ трагическимъ воодушевлен³емъ кричитъ:

   "Не посрамимъ земли русской! ляжемъ здѣсь костьми; мертвые срама не имутъ!"

   - Слышишь, Гекторъ, не посрамимъ земли русской?

   Гекторъ оказывается на высотѣ призван³я. Онъ всѣмъ своимъ существомъ стремится доказать, что онъ тоже готовъ положить душу за русскую землю. Онъ прыгаетъ, радостно визжитъ и въ знакъ ненарушимой вѣрности успѣваетъ неоднократно лизнуть дѣвочку въ носъ, въ губы и въ щеки.

   Урокъ истор³и конченъ.

   - Ну-съ, Гекторчикъ, не пойти ли намъ гулять?

   При словѣ "гулять", Гекторъ поднимаетъ уши и моментально вскакиваетъ на всѣ четыре ноги.

   - Можетъ быть, рано, Гекторчикъ, погода скверная, вотъ простудишься и будутъ тебѣ мазать въ горлѣ этимъ противнымъ ³одомъ, компрессъ положатъ. Нѣтъ, Гекторчикъ, давай лучше учиться географ³и.

   Дѣвочка хочетъ снова открыть книгу; но Гекторъ уже обезумѣлъ; онъ отворилъ грудью дверь и, обернувши голову, смотритъ на свою хозяйку. При видѣ открытой книги, онъ схватываетъ зубами ея платье, тащитъ къ двери и сердито лаетъ.

   - Тебѣ очень хочется гулять? - сдается, наконецъ, дѣвочка.- Ну, хорошо.

   Она повязываетъ шею Гектора краснымъ шолковымъ платкомъ и, расправляя бантъ на груди его, дѣлаетъ послѣдн³я наставлен³я.- Иначе простудишься. Да смотри, Гекторъ, не промочи ноги, а то сдѣлается жаръ - и ты умрешь.

   - Разъ, два! - командуетъ она.

   И скоро громомъ гремятъ ступеньки лѣстницы, ведущей въ садъ, и шесть ногъ летятъ по огороду, прыгаютъ черезъ гряды; чьи-то ноги падаютъ, чьи-то прыгаютъ черезъ упавш³я, и вдали уже нельзя разобрать гдѣ Гекторъ, гдѣ дѣвочка.

   Проходитъ минута - и на крышѣ сосѣдняго амбара появляется дѣвочка съ испачканнымъ землей лицомъ и разорваннымъ подоломъ платья и кричитъ оттуда: "Курскъ, Курскъ!"

   "Курскъ" негодующе и завистливо бѣгаетъ вокругъ амбара и сердито лаетъ на измѣнившую ему пр³ятельницу. Онъ скоро догадался,- обѣжалъ вокругъ, нашелъ полѣнницу дровъ, прислоненную къ амбару съ другой стороны, и вотъ уже вмѣстѣ съ дѣвочкой гордо ходитъ по крышѣ, съ краснымъ бантомъ на груди, ясно показывая, что онъ не хуже человѣковъ можетъ лазить по крышамъ.

   Вечеромъ роли мѣняются.

   Гекторъ становится скученъ и унылъ, и дѣвочка ухаживаетъ за своимъ пр³ятелемъ. Какъ только горничная начинаетъ носить дрова для топки печей, Гекторъ уже безпокоится. Онъ слѣдитъ за каждой вязанкой, выбѣгаетъ на дворъ вмѣстѣ съ горничной и провожаетъ ее по лѣстницѣ, словно хочетъ помочь, словно боится, что она не затопитъ печку.

   Загораются дрова, онъ садится противъ пламени и не уходитъ отъ него, пока не потухнутъ угли и не закроется дверца. Что-то странное тянуло его къ печкѣ, и что-то странное дѣлалось въ это время съ Гекторомъ. Его манили ѣдой, дѣвочка звала его играть, онъ равнодушно, со скучающимъ видомъ оборачивался на голосъ и снова продолжалъ цѣлыми часами неподвижно сидѣть у печки и смотрѣть въ пламя ея.

   Случалось, двѣ крупныя слезы показывались въ старыхъ глазахъ Гектора и медленно дрожали и катились по посѣдѣвшему лицу его; тогда дѣвочка, любившая сидѣть вмѣстѣ съ Гекторомъ у печки, потихоньку вставала, шла въ комнату къ своему брату и взволнованнымъ голосомъ говорила ему:

   - Знаешь, Вася, Гекторъ опятъ плачетъ.

   Скептическ³й Вася пробуетъ объяснить это простымъ образомъ.

   - Мама говоритъ, что это отъ огня у него слезы показываются.

   - Ну, вотъ еще!- говоритъ недовольная дѣвочка:- развѣ мама понимаетъ это, она ничему не вѣритъ. Просто это Гекторъ вспоминаетъ Рыжова.

   Вася нѣкоторое время колеблется, но потомъ соглашается,

   - A очень можетъ быть!- и считаетъ нужнымъ добавить:- Знаешь, Зина, я очень люблю Гектора.

   И они идутъ оба, садятся по бокамъ Гектора, смотрятъ въ мигающее пламя печки, время отъ времени взглядываютъ на неподвижнаго, упорно смотрящаго въ печку Гектора и не тревожатъ его, а только тихо и осторожно поглаживаютъ его черную блестящую спину...

  

  

   То была брошенная въ глухую тайгу маленькая сибирская деревня, зимой заносимая снѣгомъ, лѣтомъ пустѣвшая, такъ какъ жители выѣзжали на заимки. Печально смотрѣли вытянувш³яся въ одну лин³ю пятнадцать-двадцать избъ, сжатыя, съ одной стороны, глухой стѣной на тысячи верстъ тянущейся тайги, съ другой - огромною, въ пять-шесть верстъ ширины, глубокой рѣкой.

   Въ лачужкѣ, полуврытой въ землю, на краю утеса, обрывавшагося въ рѣку, жилъ юноша, другъ Гектора.

   Тамъ вѣчно выла тайга и вѣчно холодная и мрачная рѣка съ глухимъ ропотомъ билась объ утесъ; тамъ солнце было такъ холодно, а осенн³я ночи такъ долги и такъ темны; тамъ не пахли цвѣты и не пѣли птицы.

   A юноша пр³ѣхалъ изъ далекой стороны, оттуда, гдѣ звенитъ жаворонокъ надъ весенними полями и кричитъ перепелъ въ спѣющей ржи, гдѣ такъ сладко пахнетъ цвѣтущая яблонь и такъ страстно поетъ соловей пѣснь любви въ тихой заросли пруда, гдѣ рѣки такъ кротки и лѣса такъ ласковы, а степи задумчивы, гдѣ все свѣтло и широко и дышитъ миромъ и тишиной.

   Свѣтлымъ радостнымъ днемъ считалъ тогда юноша жизнь; свѣтлой и плодоносной, открытой для всѣхъ нивой казался ему м³ръ. Въ этомъ свѣтломъ м³рѣ не должно быть мѣста людской злобѣ.

   И юноша вѣрилъ, что люди перестанутъ грызть другъ друга, и ждалъ того времени - оно должно было скоро наступить - когда люди сойдутся на обновленной нивѣ и запоютъ такой свѣтлый гимнъ любви, какъ звенящая пѣснь жаворонка въ ясномъ небѣ надъ весенними полями...

   A тайга все выла, и въ этомъ ровномъ немолчномъ шумѣ, шедшемъ изъ тайги и днемъ, и ночью, и цѣлыми недѣлями, было что-то непреклонное, требовательное, повелительное.

   И юноша началъ бояться тайги.

   Днемъ этотъ шумъ не безпокоилъ его. Юноша ходилъ за дровами, копался въ своемъ маленькомъ огородѣ, готовилъ себѣ обѣдъ и долго гулялъ со своимъ неразлучнымъ другомъ Гекторомъ. Наступалъ вечеръ, затоплялась маленькая печка, согрѣвавшая избушку въ осенн³е и зимн³е вечера, человѣкъ и собака садились на полу передъ пламенемъ печки, которую оба они такъ любили.

   Тогда тайга наполняла комнату своимъ таинственнымъ шумомъ, ровнымъ, однообразнымъ, и, казалось, все что-то говорила, чего-то требовала.

   Иногда, словно усталая, тайга затихала - и тогда начиналось молчан³е.

   Молчала пустая деревня, молчала тайга; все замирало кругомъ, и это молчан³е постепенно становилось такъ страшно, что юноша бѣжалъ къ рѣкѣ и цѣлыми часами сидѣлъ на утесѣ и смотрѣлъ на сумрачныя ощетинивш³яся горы, уходивш³я за рѣкой вдаль, на молчавшую и своимъ молчан³емъ грозившую ему тайгу, на эту темную огромную рѣку, которая все билась у ногъ его и все несла свои холодныя волны туда, онъ зналъ - въ тотъ безбрежный холодный мертвый океанъ. У него начинала кружиться голова, ему казалось, что рѣка тянетъ и уноситъ его съ собой; тогда онъ возвращался въ свою избушку и желалъ, ждалъ, чтобы снова завыла тайга.

   Снова выла тайга, и снова сидѣлъ человѣкъ передъ огнемъ и думалъ все одну и ту же думу, такую же упорную и неотвязную, какъ этотъ ровный, ни на минуту не смолкающ³й вой тайги. Ему становилось все яснѣе и яснѣе, что то, во что онъ вѣрилъ, обмануло его, и чего онъ ждалъ, не приходило, что м³ръ теменъ, какъ осенн³е сумерки, и узокъ, какъ та полоска земли между тайгой и рѣкой, гдѣ онъ жилъ, что м³ръ полонъ такимъ же злобнымъ воемъ, какъ вотъ этотъ вой тайги, а измученныя людск³я жизни съ такой же неумолимой настойчивостью, какъ волны рѣки, несутся къ тому холоду и ужасу, который называется смертью. Подъ вой тайги все тянется мысль, какъ нитка изъ безконечнаго клубка.

   Онъ вспоминалъ, что его родные умерли, и близк³е, кого онъ любилъ, разсѣялись и пропали, какъ листья, сорванные осеннимъ вѣтромъ и занесенные неизвѣстно куда; онъ чувствовалъ, что то, чѣмъ жилъ, кончилось, и тайга встала между нимъ и прошлымъ, и что у него ничего не осталось впереди, кромѣ той же тайги, той же тоски, холода, тьмы...

   Онъ понялъ то страшное въ шумѣ тайги,- она совершенно явственно говорила ему: "умри, умри!"

   Кругомъ не было никого, кто посмѣялся бы надъ слезами взрослаго человѣка, и юноша плакалъ отъ нестерпимаго горя, наполнявшаго его сердце, отъ жалости къ себѣ, къ своей молодой жизни, отъ ужаса предъ тѣмъ, что говорила ему тайга.

   Цѣлыми вечерами сидѣлъ онъ передъ печкой, охвативши колѣни руками и неподвижно смотря на горѣвш³е, словно облитые кровью, угли.

   Тогда Гекторъ просовывалъ голову подъ руку плачущаго юноши, лизалъ ему лицо и начиналъ протяжно и жалобно выть. И отъ этой ласки, отъ этой чужой печали становилось еще горче на душѣ, и юноша громко рыдалъ, обнявъ шею Гектора.

   Медленно тянутся сибирск³е осенн³е вечера. Все не хочетъ засыпать зимнимъ сномъ тайга и цѣлыми днями съ бѣшеной злобой воетъ своими обледенѣвшими иглами. Страшно бьется тогда рѣка, и остывающ³я волны въ предсмертныхъ судорогахъ лѣзутъ на утесъ, ледяными иглами сѣчетъ дождь въ окна, яростно налетаетъ вѣтеръ на стѣны и пробирается въ щели дырявой избушки и ходитъ по комнатѣ, и тогда догорающ³е угли на время вспыхиваютъ, и пламя освѣщаетъ сидящихъ передъ печкой человѣка и собаку. Медленно тянется одинокая мысль въ эти вечера; безъ борьбы, охваченные ужасомъ, тупо смотрятъ въ огонь сух³е, давно переставш³е плакать глаза.

   Короткими мгновен³ями, какъ вспыхивающее пламя углей, встаютъ обрывки прошлаго, глянутъ издали старыя ветлы, наклонивш³яся надъ соннымъ прудомъ, мелькнетъ улыбка на миломъ лицѣ, прозвучитъ давно забытое слово далекаго друга, и опять тупо смотрятъ сух³е глаза на потухающее пламя углей.