V. Антонъ-баба и Соломонида-мужикъ.
С. Елпатьевск³й. Разсказы. Том 3. С.-Петербург. 1904.
- Главная сила, Степа,- ногами Богъ меня обидѣлъ...- говоритъ мнѣ Антонъ, сидя на завалинкѣ, одѣтый, несмотря на лѣто, въ валенки и неизмѣнный женинъ шушунчикъ на заячьемъ мѣху.- И что такое ноги? - философствуетъ онъ.- Тьфу, прости Господи!.. Главное дѣло - голова... Такъ ли я говорю? - обращается онъ ко мнѣ съ своей любимой поговоркой.
Я соглашаюсь, что дѣйствительно голова важнѣе.
- А вотъ поди жъ ты! - продолжаетъ мой собесѣдникъ.- Головой-то я, кажется, вонъ куда бы полетѣлъ, а ноги-то говорятъ: тпру-у, Антонъ, посиди дома... Такъ ли я говорю?
Мы оба молчимъ.
- Птицѣ куда лучше! - разсуждаетъ про себя Антонъ.- Расправила крылья,- только ее и видѣли...
Съ моей стороны отвѣта нѣтъ.
- И что это, братецъ ты мой, за притча? Ничѣмъ я ихъ выпользовать не могу... Спиртами всякими растиралъ, соленымъ вѣникомъ парилъ, листомъ табачнымъ обкладывалъ,- загибая пальцы, пересчитываетъ Антонъ,- въ муравьиную кучу совалъ, пчелъ припущалъ,- не беретъ, да и шабашъ!.. И гудутъ, и гудутъ, братецъ ты мой... Утолятся на малое время - и опять. И ночей не спишь...- улыбается онъ, словно это доставляетъ ему особенное удовольств³е.- Только вотъ крѣпкой водкой не пыталъ... Да,- сказывалъ еще проѣзжающ³й,- въ Князевомъ Стану старуха живетъ,- шибко ладно отъ ногъ пользуетъ. Да вѣдь, шутка сказать, восемьдесятъ верстъ,- доберись-ка до нея!.. А надо будетъ, Степа... Такъ ли я говорю?
Я собственно пришелъ купить полфунта подсолнуховъ. У Антона-бабы была лавочка, вся помѣщавшаяся въ одномъ сундукѣ, гдѣ рядомъ лежали подсолнухи, пряники, стручки, спички, варъ, орѣхи каленые, нитки, иголки и проч. Я давно уже получилъ подсолнухи, но Антону скучно. Солнце жаритъ немилосердно, всѣ на работѣ, деревенская улица пуста; онъ сидитъ одинъ дома на положен³и Антона-бабы, и ему не хочется отпускать меня.
- Да, братъ Степа,- снова начинаетъ онъ,- главная причина - ноги... А что выходитъ? Вотъ и прозвали на селѣ Антонъ-баба, а хозяйку Соломонида-мужикъ. Развѣ мое дѣло рубахи шить, стряпню стряпать, съ дѣвчонкой няньчиться? И, скажемъ, бабье это дѣло за косулей спину ломать, м³рск³я подводы гонять, м³рское вино пить?
Послѣднее обстоятельство, повидимому, останавливаетъ на себѣ особенное его вниман³е.
- Бабѣ развѣ должно идти м³рское вино? Такъ ли я говорю?
Одна нога у Антона сведена въ колѣнѣ и онъ хромаетъ; другая хоть и не порченая, но часто пухнетъ и болитъ. Лѣтомъ Антону лучше и онъ, прихрамывая, бродитъ въ церковь, по огороду управляется; зимой же и весной непремѣнно лежитъ мѣсяцъ и два. Тогда отецъ часто посылаетъ меня справиться, липоваго цвѣта отнести, малины сушеной: Антона онъ очень любитъ,- вмѣстѣ маленькими росли, пр³ятелями были.
Придешь зимой,- лежитъ Антонъ на печкѣ. Должно быть, ему очень больно, но философ³я не покидаетъ его.
- Сколь хитеръ лукавый-то... И сверлитъ, и сверлитъ,- прямо дыхнуть не. даетъ. Возрощпи, говоритъ... Ну, да нѣтъ, погоди,- торжествуетъ Антонъ.- ²ова преподобнаго какъ улещалъ: возропщи, говоритъ, на Создателя... И посрамленъ бѣ...
Антонъ былъ церковникъ и любилъ выражаться по-славянски.
- Тепла онъ, братецъ, не любитъ!..
Я понимаю, кто онъ.
- А ну-ка, Степа, накинь войлокъ-то этотъ. Волоки, волоки... Вотъ такъ,- ладно, ладно.
Антонъ лежитъ въ шерстяныхъ чулкахъ и огромныхъ, обшитыхъ кожей, валенкахъ; сверхъ заячьяго шушунчика - на немъ овчинный тулупъ, какое-то старое одѣяло, теперь я накидываю на него вдвое сложенный войлокъ. Антонъ благодушествуетъ.
- Во-во! Не любитъ онъ этого! А ну-ка, достань, тамъ въ печкѣ за заслонкой малина въ чайникѣ.
Антонъ пьетъ горячую малину, подъ горой овчины и войлока начинаетъ потѣть, и постепенно ему дѣлается лучше.
- Ну-ка, Степа,- говоритъ онъ, высовывая изъ-подъ овчины красное и потное лицо, почитай-ка Четью...
Я развертываю толстую книгу Четьихъ-Миней, которую Антонъ прочиталъ не одинъ разъ и послѣ которой онъ неизмѣнно приходитъ въ умилительное настроен³е.
- Что мои ноги - плёвое дѣло. Подержитъ, подержитъ, да и отпуститъ... Такъ ли я говорю?
Работать въ полѣ Антонъ не могъ, и какъ-то такъ вышло,- понемножку, дальше да дальше и свалилась на него домашняя бабья обуза. Съ дѣвочкой,- одна у нихъ была, няньчиться пришлось, съ иголкой-ниткой управляться, иной разъ и корову подоить, коли хозяйка въ полѣ задержится, а стряпня, какъ есть вся, на немъ лежала. Хорошо, что жена попалась подходящая: тетка Соломонида здоровенная была и тоже поневолѣ въ мужичье дѣло вошла. И косьба, и пахота, и молотьба - со всѣмъ пришлось управляться. Мужская одежда способнѣе для работы и все равно Антону не надобилась,- Соломонида и сапоги его носила, и полушубокъ, и шапку Антонову и вышла она Соломонида-мужикъ. И м³ръ понемножку забывать сталъ, что Соломонида баба; сходъ собирать, къ Антону въ окошко стучатся: "Соломонида, на сходъ иди, луга дѣлить". Перепадетъ м³ру за провинность съ кого полведерки, опять подожкомъ въ окошко стучатъ: "Соломонида,- вино пить"... И ничего не подѣлаешь: идетъ Соломонида вино пить, потому м³рское дѣло! А выйдетъ чередъ Антоновой избѣ м³рскую службу справлять,- глядишь, Соломонида въ сотскихъ ходитъ, съ бляхой. И въ лучшемъ видѣ,- и съ начальствомъ поговорить можетъ и въ волость съѣздить къ писарю.
Голосъ у ней былъ грубый и ухватка сдѣлалась мужичья. Придетъ въ избу, шапку сниметъ, на гвоздикъ повѣситъ, побьетъ валенками нога объ ногу, коли студено на дворѣ..
- Ну-ка,- скажетъ,- Антоша, собери-ка поѣсть. Озябла я.
Антонъ столешникъ постелетъ и хлѣба отрѣжетъ, щей изъ печи достанетъ, а пока Соломонида ѣстъ, одежду ея, если намокла, на веревкѣ у печки развѣситъ. Жили они дружно, всяк³й свою лин³ю аккуратно справлялъ.
У Антона много было и другихъ дѣловъ. Онъ былъ нашимъ регентомъ и кромѣ Антона-бабы его называли еще "иподьякономъ". Къ церкви онъ былъ очень приверженъ, и когда позволяли ноги, не пропускалъ ни одной службы и между причтомъ былъ свой человѣкъ. За старосту у ящика стоялъ, лампадки зажигалъ, свѣчи передъ образами, всѣ церковныя службы зналъ не хуже причта и, не разъ случалось, на клиросѣ за пономаря всю обѣдню справлялъ.
А въ больш³е праздники хоромъ регентствовалъ. Онъ и наладилъ хоръ. Максимъ, старш³й Карповъ сынъ, не молодой уже, бородатый, угрюмый мужикъ, за главнаго баса шелъ, нѣсколько молодыхъ парней подобралъ съ тенорами, насъ подростковъ,- человѣкъ пять-шесть.
У самого Антона голосъ былъ не мудрый, зато на всѣ руки: не удосужится Максимъ,- Антомъ и за баса дѣйствуетъ, тенора ослабѣютъ,- ихъ подбадриваетъ. Гдѣ онъ премудрость эту понялъ, я и не знаю: кажется, сначала отецъ помогъ ему въ пѣн³и и грамотѣ. И ноты списывать выучился,- гдѣ-нибудь разстарается, какую-нибудь новую херувимскую спишетъ, сначала самъ на всѣ голоса разучитъ, а потомъ и за насъ примется. Случилось разъ Антону,- подправились маленько ноги, ходилъ онъ по обѣщан³ю къ Троицѣ-Серг³ю,- митрополич³й хоръ тамъ услыхалъ, съ тѣхъ поръ не могъ забыть о немъ и все намъ разсказывалъ,- должно быть, хотѣлъ, чтобы мы пѣли, какъ у Троицы-Серг³я.
Трудненько было Антону управляться съ нами. Онъ не понималъ, что у каждаго изъ насъ было вполнѣ естественное желан³е, чтобы въ церкви былъ слышенъ именно его голосъ; поэтому тенора заливались во всю силу своихъ здоровенныхъ легкихъ, а Карповъ сынъ пускалъ иной разъ такую ноту, что пономарь изъ алтаря выбѣжитъ и рукой замашетъ: "Батюшка полегче велѣлъ". Я, кажется, въ альтахъ состоялъ, мнѣ тоже было лестно, чтобы пр³ятели голосъ мой слышали, поэтому и я старался. А Антонъ на спѣвкахъ чуть не въ слезы:
- Наказанье мнѣ съ тобой, Степка!- закричитъ онъ на меня.- Чего глотку то дерешь? Обрадовался, думаешь,- во какъ хорошо! Нутромъ бери...
А самъ разинетъ ротъ широко и начнетъ нутромъ всяк³я колѣна выводить.
Передъ вторымъ Спасомъ, когда у насъ бывала ярмарка и съѣзжалось много народа, Антонъ дѣлался настоящимъ мученикомъ. Время горячее - страда, придутъ всѣ съ поля, намаются,- то басы спѣвку пропустятъ, то теноровъ не дозовешься. А храмовой праздникъ, осрамиться передъ чужими людьми не хочется... Отецъ иной разъ оторвется отъ работы, поучитъ на спѣвкѣ. Зато удастся херувимская, либо какой-нибудь новый предпричастный стихъ,- мужики въ восторгѣ.
- Ну, Антонъ,- что твои соборные... Можно сказать, уважилъ!..
А Антонъ про всяк³я ноги забываетъ, созоветъ насъ, ребятъ, къ себѣ, вынесетъ изъ клѣти тарелку съ пряниками да стручками:
- Ѣшь, робя! Молодца!..
Надъ Антономъ подсмѣивались, но, кажется, никого такъ не любили на селѣ. И регентство ему зачитали, да и одинъ грамотный онъ былъ на селѣ, кромѣ причта. Письмо къ солдату написать,- къ Антону кучатся; книжку про божественное тоже у Антона достанешь, самъ же и прочитаетъ. А главное за веселый характеръ любили его. Антонова изба посередь села стояла,- у Антона и хороводъ водили. Соломонида со стариками на завалинкѣ сидитъ, про м³рск³я дѣла бесѣдуетъ, а Антонъ съ бабами да съ дѣвками балагуритъ. Парни, до дѣвокъ охоч³е, тутъ же у него и сластей накупятъ. До поздней ночи идетъ веселье у Антоновой избы, и не уйдетъ Антонъ, пока всѣ не разойдутся.
И все онъ любилъ веселое и радостное. Садикъ себѣ развелъ, цвѣтовъ насадилъ, какихъ у насъ и не видывали. Цвѣты онъ любилъ крупные, чтобы видать было, что цвѣтокъ: мальвы высок³я, п³оновъ у генеральшинаго садовника выпросилъ, георгины, астры. Въ углу черемуха росла огромная, развѣсистая,- самыя сладк³я ягоды на селѣ были.
Любилъ я къ Антону въ садикъ ходить. Сидитъ онъ съ неизмѣнныхъ валенкахъ и въ заячьемъ шушунчикѣ подъ своей черемухой,- тихое мѣсто, не дуло ниоткуда,- на сады свои любуется и мечтаетъ.
Журавль пролетитъ надъ головой, проводитъ его Антонъ глазами и вздохнетъ.
- Вотъ, братъ Степа, пожила у насъ птица, дѣтей вывела, къ себѣ летитъ въ теплыя мѣста, на бѣлыя воды... Вона кричитъ: "Прощай, братъ, Антонъ, студёно у васъ!.." Разумъ какой птицѣ Богъ далъ!..
Вздохнетъ Антонъ, молчитъ и думаетъ.
- Въ городу я былъ, за товаромъ... Митр³й Захарычъ, лавочникъ, сказывалъ,- въ Питеръ онъ ѣздилъ, на машинѣ... Сѣлъ, видишь, въ Москвѣ въ родѣ какъ въ домъ этак³й длинный на колесахъ да и покатилъ... безъ лошадей... Шестьсотъ,- говоритъ,- верстъ въ сутки отмахалъ... Что ему врать!.. - подумавши, продолжаетъ Антонъ.- Чай, когда ни на есть и у насъ будетъ, Степа? Такъ ли я говорю?
А мечты Антона все разгораются.
- Ежели ужъ человѣкъ до такой точки дошелъ, такъ и летать будетъ! Право слово... Лошадей,- говоритъ,- ни Боже мой, только дымомъ пыхтитъ да заоретъ иной разъ... Все наука, братъ Степа! Чать, когда ни на есть и ноги лѣчить выучатся?
И все мечтаетъ Антонъ.
Сидитъ онъ худеньк³й, бородка маленькая, клинышкомъ, лицо бѣлое, чистое, пальцы тонк³е, точно не мужицк³е, мягк³е русые волосы на лобъ спустились. Опустилъ онъ голову и задумчиво въ землю смотритъ. А кругомъ золотые подсолнечники, мальвы высок³я, п³оны красные въ два кулака, георгины разноцвѣтные... Отъ черемухи тѣнь повисла надъ горячей землей; птичка тамъ вверху - что-то щебечетъ.